Стокгольм. Эволюция супружеского секса. Иманд. Лестница в небо (2)
Иманд (60) - Анна (58)
Хочешь совет от автора? Открой через оглавление предыдущую часть (она стоит в самом конце) и перечитай в ней последние абзацы - чтобы восстановить логику изложения. Объем текста вынуждает меня разбить его на отдельные части, но в записях Иманда этого разрыва нет, его мысль течет связно, постепенно уходя от поверхностных наблюдений, углубляясь в существо вопроса.
***
Считается, что брак - лекарство от блуда: упорядочить половую жизнь, иметь законных наследников. Люди, изголодавшись по любви, женятся в романтической влюбленности, замешанной на вожделении, чтоб спать друг с другом с благословения общества. Но на самом деле брак для другого: чтобы вместе делать и познавать то, что невозможно в одиночку, а только с очень близким человеком. Брак - для нашей внутренней эволюции. Нам нужно, чтоб кто-то был для нас зеркалом: родной человек, перед кем можно раскрыться полностью. Любовное общение в постели открывает те заповедные уголки души, куда не попасть одному, как не увидеть своего лица без отражения. Для этого нужен другой - любящий и любимый. Важнейшие вещи в нас не лежат на поверхности и не проявляются сами по себе, а только в интимном контакте.
***
Не так-то просто сказать другому «я тебя люблю и хочу взаимности». Даже если признание - не первое, а человек - свой в доску. Все равно хм… страшно. Вдруг он скажет «а я не хочу»? По той же причине бывает и обратное: секс становится голой физиологией, не затрагивающей отношений.
Мы боимся близости. Хочется быть любимым, но боязно, что та, чья любовь нужна позарез, увидит, что я такое и отвергнет. Есть разница между тем, каков я для Анны, и каков на самом деле. Я слишком дорожу ее мнением, хочу быть «ого-го» в ее глазах. Как же можно показать ей то, что я в себе не люблю, стыжусь и презираю? Добровольно отдаться на суд женщины, сделаться беззащитным перед ее оценкой. Ведь она, узнав «лишнее», может пожалеть, что связалась со мной. Зачем рисковать?
***
Я говорил себе, что помалкивать о том, чем не горжусь, не только правильно, но и милосердно. Честность - это прекрасно, но зачем выставлять перед той, что дорога мне, все пагубы моей натуры? Такие «открытия» могут ранить ее. Разве не добрее и мудрее оберегать от них любимую? С чего бы Анне принять то, что я сам в себе ненавижу? Зачем ей знать о моих грязных мыслях, непристойных фантазиях, маленьких мужских тайнах - чтоб в ужасе отшатнуться? Ладно, не «в ужасе» - с недоумением, с брезгливой гримаской. Надо думать, и она не все мне вываливает - держит разумную дистанцию. Иная правда может извратить отношения сильнее, чем деликатные умолчания и готовность не замечать то, что не следует.
***
Как-то спросил ее: «Если б ты изменила, а потом раскаялась - ты бы мне рассказала?»
Анна не стала уверять, что это невозможно (чего я, признаться, ожидал), просто ответила «нет».
- Мне было бы стыдно, - пояснила она, - захотелось бы повиниться, получить прощение, но нет. Я бы скрыла.
- Почему?
- Узнав об измене, ты усомнишься в моей любви - никакие уверения не помогут. Мое признание исказило бы ситуацию больше, чем молчание или даже ложь.
Она сказала именно то, о чем я и сам думал.
***
Спустя пару дней Анна вернулась к тому разговору.
- Иногда так и подмывает выболтать то, что лучше держать при себе. Не бог весть какие тайны, а так… мелкие грешки: житейское лицемерие, когда я говорю «да», а на самом деле «нет», или выказываю чувства, каких не испытываю. Или утаиваю то, что ты наверно примешь в штыки. Ты - самый близкий человек, и все же я предпочитаю мелко врать или молчать. Я спрашивала себя, почему.
- И?
- Понимаешь, если поддаваться всем импульсам и желаниям, какие нас раздирают - будет хаос. А брак должен быть незыблем, как бы нас ни мотало. Ради прочных отношений стоит придушить свои сиюминутные порывы, обуздать дурацкие побуждения. Брак ставит заслон на пути мимолетных, противоречивых, разрушительных «хочу», и тем удерживает нашу жизнь от распада. Самоконтроль и самоцензура - вот, что мне надо. И если мои слова и поступки не всегда отражают бурю в душе, значит, я на верном пути.
- Ты боишься, да?
- Да, - с облегчением согласилась она. - Никогда не думала, что скажу это, но да, боюсь, что даже твоей щедрой безотказной любви не хватит, чтоб принять меня со всеми моими…
- Но ты хочешь этого?
Она пожала плечами.
- Вопреки рассудку… - и с надеждой. - А ты?
***
Оказалось, одного желания мало. Все доводы о пользе запирательств разбиваются о потребность в близости. Мы хотим чувствовать себя нужными, принятыми. Любить человека, жить вместе и не иметь того, кому можешь показаться без маски - странно. Разве смысл любви не в том, чтоб быть друг с другом в истинном обличье, перестать притворяться, открыть душу, позволить дорогому человеку узнать тебя? Если нельзя быть собой с тем, кого любишь, с кем тогда можно? Если прятаться даже от того, кто любит тебя - с кем тогда быть настоящим?
С незнакомцами мы и то бываем честнее - зная, что вот-вот расстанемся, выбалтываем то, что не сказали бы даже близким. А как же! «Не говори жене, а то обидится», «не высказывай брату, что думаешь, ему это не понравится», «не шокируй родителей своими взглядами - они расстроятся». Мы ограничиваем себя, чтоб не портить отношения, и с самыми близкими людьми становится скучно. Но мы продолжаем хитрить, улыбаться через силу, говорим правильные хорошие слова: «Очень рад тебя видеть!» - а внутри кричим: «Иди к черту! Оставь меня в покое!» И продолжаем притворяться.
Страшно потерять отношения, которыми дорожишь. И мы избегаем ссор, непонимания, не хотим «все испортить». Чтоб обезопасить себя - скрытничаем, врем, подлаживается, чтоб на нас не сердились, не обижались, не оттолкнули. Но отношения все равно портятся, выхолащиваются, разрушаются. Без близости, доверительности - они делаются пустыми, формальными.
Искренние человеческие связи не бывают безопасными - они, как все живое, непредсказуемы. Человек - это неисчерпаемый процесс, он течет, меняется. Анна может не понять меня, осудить, оттолкнуть, но сама эта непредсказуемость делает общение насыщенным, интенсивным и таким желанным. Да, можно все потерять, но отношения, которые не могут рухнуть - уже мертвы.
***
Ладно. Вот мы себя убедили - не будем больше фальшивить, долой вранье и двоедушие! А дальше что? Можно вопреки страху заставить себя признаться в чем-то, но это не доверие, а насилие над собой. Настоящее доверие усилий не требует. Вот тут и понимаешь по-настоящему, что дело не в том, как другой примет твои слова, а в тебе самом. Нельзя доверять другому больше, чем себе.
Если я сам себя не принимаю, как поверить, что Анна приняла? Что с ее стороны это не притворство, не жалость, не тщательно скрытая брезгливость? Но как я могу принять в себе то, что меня с детства учили осуждать, говорили «фу, как стыдно, как неприлично!» Почему одни мои природные желания и склонности хороши, а другие позорны - не объяснялось, их просто клеймили и все. Разумеется, я привык их прятать, отрицать, скрывать от других. Каждый живет с мыслью, что в нем кроется что-то отвратительное, некая испорченность. Неудивительно, что близость так пугает. Что же, так и потратим наши дни вдвоем на лицемерие и страх? Откажемся от искренности в наших отношениях?
***
Вот сексуальность - она не то чтобы плоха, но…человеку не пристало свободно проявлять ее, открыто выражать желание - обзовут озабоченным скотом. Половое влечение роднит нас с животными и потому считается низменной частью нашей натуры. Но сексуальность животных естественна, а наша перегружена страхами, табу, верой в неприличность своих желаний. Вся наша культура на том стоит: секс - грязен, а целибат - свят; секс - уступка природе, а отказ от него - возносит к высотам духа. Вот, а теперь попробуй не стыдиться своих природных импульсов…
***
Однажды во время трудного разговора - мы лежали в темноте, шептались как дети - Анна просунула руку мне под рубашку, потрепала по спине между лопатками. И не убирала ладонь, пока я не высказал, подчиняясь неодолимому желанию быть откровенным с ней всё, что мучило, жгло душу. Не помню, о чем мы говорили, но ее бережную руку… это не было объятием, жестом ободрения - она меня прикрывала этой рукой, хранила, как зябкую птицу от мороза. И не было такого страха, такого стыда, который нельзя избыть под этим нежным покровом.
***
Самые глубокие вещи между нами, которые труднее всего описать словами, происходят в постели. Например, переживание своего присутствия в источнике любви. В лучшие минуты любовь становится единственным содержанием моего существа, и единственно возможной формой бытия. Тогда понимаешь по-настоящему что выражение «я люблю» - лишено смысла, потому, что я - и есть любовь.
***
Секс это фундаментальная вещь, как земля. В нем заложен потенциал роста, трансформации человека, его отношений с жизнью. Говорю о том, что по себе знаю. Я скептик, не склонен доверять судьбе, считаю бытие трагичным в своей основе и, фигурально выражаясь, повернут к миру наежаченной (как Анна говорит) спиной. Наверно я не всегда был таким, но другим себя не помню. Кажется, как сексуальный опыт может изменить это?
Секс может быть физиологическим актом ради зачатия или разрядки, или формой общения любящих людей, основанной на физическом доверии друг к другу. Я говорю о том доверии, которое позволяет циркачам совершать головоломные прыжки, полагаясь на партнёра, препоручать его умению и чутью не тайны сердца, но саму жизнь. Это базовое доверие, основанное скорее на инстинкте, чем на разуме. Именно такое существует между матерью и младенцем, между миром и малышом, который его познает.
Пребывать в любви, открытости - естественное и желанное состояние. Но взрослый человек, обремененный горьким опытом, так уже не может - разучился. Чтобы возродить доверие к жизни, нужна помощь другого - того, рядом с кем сможешь вновь испытать экстатическое детское переживание себя в мире полном любви.
***
Я не верил, что такое возможно, тем более через секс, в котором обычно чувствую себя хозяином положения. Хотя было одно положение… поза - она казалась мне позорной, унизительной и в то же время необыкновенно возбуждала. В фантазиях. Потому что в реальности я ни за что не согласился бы принять ее. Но Анна меня обхитрила.
Не существует положения более уязвимого, открытого и беспомощного, чем это*. Оказаться в нем - последнее, чего может желать мужчина. Быть настолько незащищенным, пребывать в чужой власти, позволить другому распоряжаться твоими интимными зонами, не имея возможности повлиять на ход событий - только принимать то, что происходит - вот каково подлинное доверие, идущее вразрез со всем моим взрослым опытом. Сам того не сознавая, я и хотел этого и боялся. Незащищенность и любовь - вот что мы переживали в самом начале, когда были беспомощными младенцами, предоставленными заботе родных. Этот изначальный опыт любви врезан в сознание как эталон. И, став взрослыми, мы вновь можем испытать направленную на нас любовь мира, только отказавшись от идеи контроля.
***
Самый глубокий опыт любви, из всего пережитого нами… не мною одним - нами обоими, случился около двух лет назад. Я провёл беспокойную ночь и уснул только под утро. Наверно очень крепко потому, что очнувшись, испытал странное чувство, однажды уже бывшее со мной. В первые полминуты знал лишь, что больше не сплю, но понимание кто я, где, еще не вернулось.
Я лежал в объятиях жены, не сознавая, кто и почему обнимает меня, не думал об этом, растворенный в полусонном блаженстве. Руки, чью нежность я ощущал, яснее слов говорили, что я любим, дорог кому-то. Мягкое сладко пахнущее тело женщины было совсем рядом, окружало меня. Теплота, любовь, белые груди с млечно-голубыми жилками в глубоком вырезе сорочки (первое, что я увидел, открыв глаза) - они существовали для меня, принадлежали мне, как и я принадлежал им.
Хотелось прильнуть к этой груди, прижаться к ней щекой, и чтобы родная рука всё с той же бесконечной лаской гладила по голове, ерошила волосы.
Во мне было столько любви, благодарности к ней. В этом притяжении, в желании дотронуться до груди не было ничего сексуального. В эту минуту я не был мужем, любовником, и руки, гладившие, трепавшие мне волосы, не были руками жены. Не любовница, но мать ласкала меня, дарила благодатью и покоем. Наверно то же самое Анна чувствовала, обнимая, нежа у груди нашего сына, когда тот был совсем крохой. На несколько мгновений она вернула мне младенческую память, то непередаваемое чувство глубочайшей соединённости, причастности к источнику любви и жизни, нераздельного существования в нём.
Анна поняла, что я проснулся, но не убрала руки, наоборот, привлекла к себе еще теснее, проворковала надо мной что-то. Раньше я не слышал у неё таких интонаций. Нет, вру. Слышал, только предназначались они не мне. Но сейчас она говорила со мной, целовала и гладила меня, и принимала в ответ совсем не те чувства, какие привыкла принимать от мужа.
Мы оба сознавали: происходит нечто необыкновенное, волшебное, какая-то удивительная метаморфоза. Никогда мы не переживали наше единение с такой полнотой, как в эти минуты, не ощущали настолько глубокого удовлетворения. И потом, вернувшись в свое обычное состояние, не испытали смущения, не сделали вид, что ничего не было - просто приняли это новое знание о себе, друг о друге. Анна всегда будет матерью, я всегда остаюсь сыном. И такая близость тоже возможна между нами.
***
Секс открыл нам еще кое-что - красоту слабости. Мы привыкли любоваться силой, а ведь слабость тоже может быть прекрасна и трогательна, взывать к лучшим чувствам. Только став близким с кем-то, понимаешь по-настоящему, что не ты один уязвим и несовершенен. Каждый нуждается в доброте и снисходительности.
Беречь, заботиться о родном человеке - так выражает себя любовь. Но силе не нужна бережность и защита. Силе ты ничего не можешь дать - она в тебе не нуждается. А любящий испытывает потребность дарить, отдавать. Все возвышенное, сложное, утонченное - уязвимо. В любви мы открыты, ничем не защищены. Нигде люди так не беззащитны физически и морально как в спальне, в своей постели. Это понимание волнует. К чужой слабости прикасаешься с трепетом. Она драгоценна, как тайна, которую тебе доверено оберегать.
***
Утром в спальне, сам не знаю зачем, рассказал Анне об этих записках. Она сразу: «А мне дашь почитать?» - и глаза умильно сияют, так ей хочется. После того, как прочла мой старый дневник, жена решила, что у меня дар, и теперь стоит мне черкнуть пару связных строк, подбирает и утаскивает «рукописи» к себе - вид у нее при этом целеустремленный как у мыша, делающего запасы. Я говорю: «Мне бы тоже хотелось почитать - твоё. Напишешь - только с самого начала, ладно?» Думал, фыркнет сейчас, но она с готовностью молча кивнула.
***
Есть одна тонкая вещь: мы всегда хотим любви: чтобы нас любили, ценили, принимали, желали - секс - это одна из форм утоления жажды. Глубоко внутри мы всю жизнь остаемся зависимыми от любви другого человека. Нам необходима любовь извне - она делает нас счастливыми. Но однажды случается перемена, и любовь, которой вечно хотелось еще и еще, перестает быть приобретением и становится твоей сутью. Мне больше не нужно любви извне - я не боюсь потерять ее, выпасть из любви - куда можно выпасть из самого себя? Источник - во мне. И с Анной - так. Она не говорит, но я знаю. Ей больше не нужно, чтоб я ее любил, но она с благодарностью принимает мое чувство. Нет, наша никуда любовь не исчезла, прошла только зависимость от нее. И секс не исчез, но стал другим. Раньше я уставал, тратил много энергии, теперь физическая близость не опустошает, не истощает - просто до конца расслабляешься в своей женщине, в ее тепле, а она - в тебе. Раньше оба засыпали, я - почти сразу. Сейчас нам не хочется спать - полнота чувств не исчезает. Эволюция супружеского секса? Ну да, наверно.
-----------------------------------------
* Если ты спрашиваешь себя, о чем это он, вспомни «Мальчишку»
Хочешь совет от автора? Открой через оглавление предыдущую часть (она стоит в самом конце) и перечитай в ней последние абзацы - чтобы восстановить логику изложения. Объем текста вынуждает меня разбить его на отдельные части, но в записях Иманда этого разрыва нет, его мысль течет связно, постепенно уходя от поверхностных наблюдений, углубляясь в существо вопроса.
***
Считается, что брак - лекарство от блуда: упорядочить половую жизнь, иметь законных наследников. Люди, изголодавшись по любви, женятся в романтической влюбленности, замешанной на вожделении, чтоб спать друг с другом с благословения общества. Но на самом деле брак для другого: чтобы вместе делать и познавать то, что невозможно в одиночку, а только с очень близким человеком. Брак - для нашей внутренней эволюции. Нам нужно, чтоб кто-то был для нас зеркалом: родной человек, перед кем можно раскрыться полностью. Любовное общение в постели открывает те заповедные уголки души, куда не попасть одному, как не увидеть своего лица без отражения. Для этого нужен другой - любящий и любимый. Важнейшие вещи в нас не лежат на поверхности и не проявляются сами по себе, а только в интимном контакте.
***
Не так-то просто сказать другому «я тебя люблю и хочу взаимности». Даже если признание - не первое, а человек - свой в доску. Все равно хм… страшно. Вдруг он скажет «а я не хочу»? По той же причине бывает и обратное: секс становится голой физиологией, не затрагивающей отношений.
Мы боимся близости. Хочется быть любимым, но боязно, что та, чья любовь нужна позарез, увидит, что я такое и отвергнет. Есть разница между тем, каков я для Анны, и каков на самом деле. Я слишком дорожу ее мнением, хочу быть «ого-го» в ее глазах. Как же можно показать ей то, что я в себе не люблю, стыжусь и презираю? Добровольно отдаться на суд женщины, сделаться беззащитным перед ее оценкой. Ведь она, узнав «лишнее», может пожалеть, что связалась со мной. Зачем рисковать?
***
Я говорил себе, что помалкивать о том, чем не горжусь, не только правильно, но и милосердно. Честность - это прекрасно, но зачем выставлять перед той, что дорога мне, все пагубы моей натуры? Такие «открытия» могут ранить ее. Разве не добрее и мудрее оберегать от них любимую? С чего бы Анне принять то, что я сам в себе ненавижу? Зачем ей знать о моих грязных мыслях, непристойных фантазиях, маленьких мужских тайнах - чтоб в ужасе отшатнуться? Ладно, не «в ужасе» - с недоумением, с брезгливой гримаской. Надо думать, и она не все мне вываливает - держит разумную дистанцию. Иная правда может извратить отношения сильнее, чем деликатные умолчания и готовность не замечать то, что не следует.
***
Как-то спросил ее: «Если б ты изменила, а потом раскаялась - ты бы мне рассказала?»
Анна не стала уверять, что это невозможно (чего я, признаться, ожидал), просто ответила «нет».
- Мне было бы стыдно, - пояснила она, - захотелось бы повиниться, получить прощение, но нет. Я бы скрыла.
- Почему?
- Узнав об измене, ты усомнишься в моей любви - никакие уверения не помогут. Мое признание исказило бы ситуацию больше, чем молчание или даже ложь.
Она сказала именно то, о чем я и сам думал.
***
Спустя пару дней Анна вернулась к тому разговору.
- Иногда так и подмывает выболтать то, что лучше держать при себе. Не бог весть какие тайны, а так… мелкие грешки: житейское лицемерие, когда я говорю «да», а на самом деле «нет», или выказываю чувства, каких не испытываю. Или утаиваю то, что ты наверно примешь в штыки. Ты - самый близкий человек, и все же я предпочитаю мелко врать или молчать. Я спрашивала себя, почему.
- И?
- Понимаешь, если поддаваться всем импульсам и желаниям, какие нас раздирают - будет хаос. А брак должен быть незыблем, как бы нас ни мотало. Ради прочных отношений стоит придушить свои сиюминутные порывы, обуздать дурацкие побуждения. Брак ставит заслон на пути мимолетных, противоречивых, разрушительных «хочу», и тем удерживает нашу жизнь от распада. Самоконтроль и самоцензура - вот, что мне надо. И если мои слова и поступки не всегда отражают бурю в душе, значит, я на верном пути.
- Ты боишься, да?
- Да, - с облегчением согласилась она. - Никогда не думала, что скажу это, но да, боюсь, что даже твоей щедрой безотказной любви не хватит, чтоб принять меня со всеми моими…
- Но ты хочешь этого?
Она пожала плечами.
- Вопреки рассудку… - и с надеждой. - А ты?
***
Оказалось, одного желания мало. Все доводы о пользе запирательств разбиваются о потребность в близости. Мы хотим чувствовать себя нужными, принятыми. Любить человека, жить вместе и не иметь того, кому можешь показаться без маски - странно. Разве смысл любви не в том, чтоб быть друг с другом в истинном обличье, перестать притворяться, открыть душу, позволить дорогому человеку узнать тебя? Если нельзя быть собой с тем, кого любишь, с кем тогда можно? Если прятаться даже от того, кто любит тебя - с кем тогда быть настоящим?
С незнакомцами мы и то бываем честнее - зная, что вот-вот расстанемся, выбалтываем то, что не сказали бы даже близким. А как же! «Не говори жене, а то обидится», «не высказывай брату, что думаешь, ему это не понравится», «не шокируй родителей своими взглядами - они расстроятся». Мы ограничиваем себя, чтоб не портить отношения, и с самыми близкими людьми становится скучно. Но мы продолжаем хитрить, улыбаться через силу, говорим правильные хорошие слова: «Очень рад тебя видеть!» - а внутри кричим: «Иди к черту! Оставь меня в покое!» И продолжаем притворяться.
Страшно потерять отношения, которыми дорожишь. И мы избегаем ссор, непонимания, не хотим «все испортить». Чтоб обезопасить себя - скрытничаем, врем, подлаживается, чтоб на нас не сердились, не обижались, не оттолкнули. Но отношения все равно портятся, выхолащиваются, разрушаются. Без близости, доверительности - они делаются пустыми, формальными.
Искренние человеческие связи не бывают безопасными - они, как все живое, непредсказуемы. Человек - это неисчерпаемый процесс, он течет, меняется. Анна может не понять меня, осудить, оттолкнуть, но сама эта непредсказуемость делает общение насыщенным, интенсивным и таким желанным. Да, можно все потерять, но отношения, которые не могут рухнуть - уже мертвы.
***
Ладно. Вот мы себя убедили - не будем больше фальшивить, долой вранье и двоедушие! А дальше что? Можно вопреки страху заставить себя признаться в чем-то, но это не доверие, а насилие над собой. Настоящее доверие усилий не требует. Вот тут и понимаешь по-настоящему, что дело не в том, как другой примет твои слова, а в тебе самом. Нельзя доверять другому больше, чем себе.
Если я сам себя не принимаю, как поверить, что Анна приняла? Что с ее стороны это не притворство, не жалость, не тщательно скрытая брезгливость? Но как я могу принять в себе то, что меня с детства учили осуждать, говорили «фу, как стыдно, как неприлично!» Почему одни мои природные желания и склонности хороши, а другие позорны - не объяснялось, их просто клеймили и все. Разумеется, я привык их прятать, отрицать, скрывать от других. Каждый живет с мыслью, что в нем кроется что-то отвратительное, некая испорченность. Неудивительно, что близость так пугает. Что же, так и потратим наши дни вдвоем на лицемерие и страх? Откажемся от искренности в наших отношениях?
***
Вот сексуальность - она не то чтобы плоха, но…человеку не пристало свободно проявлять ее, открыто выражать желание - обзовут озабоченным скотом. Половое влечение роднит нас с животными и потому считается низменной частью нашей натуры. Но сексуальность животных естественна, а наша перегружена страхами, табу, верой в неприличность своих желаний. Вся наша культура на том стоит: секс - грязен, а целибат - свят; секс - уступка природе, а отказ от него - возносит к высотам духа. Вот, а теперь попробуй не стыдиться своих природных импульсов…
***
Однажды во время трудного разговора - мы лежали в темноте, шептались как дети - Анна просунула руку мне под рубашку, потрепала по спине между лопатками. И не убирала ладонь, пока я не высказал, подчиняясь неодолимому желанию быть откровенным с ней всё, что мучило, жгло душу. Не помню, о чем мы говорили, но ее бережную руку… это не было объятием, жестом ободрения - она меня прикрывала этой рукой, хранила, как зябкую птицу от мороза. И не было такого страха, такого стыда, который нельзя избыть под этим нежным покровом.
***
Самые глубокие вещи между нами, которые труднее всего описать словами, происходят в постели. Например, переживание своего присутствия в источнике любви. В лучшие минуты любовь становится единственным содержанием моего существа, и единственно возможной формой бытия. Тогда понимаешь по-настоящему что выражение «я люблю» - лишено смысла, потому, что я - и есть любовь.
***
Секс это фундаментальная вещь, как земля. В нем заложен потенциал роста, трансформации человека, его отношений с жизнью. Говорю о том, что по себе знаю. Я скептик, не склонен доверять судьбе, считаю бытие трагичным в своей основе и, фигурально выражаясь, повернут к миру наежаченной (как Анна говорит) спиной. Наверно я не всегда был таким, но другим себя не помню. Кажется, как сексуальный опыт может изменить это?
Секс может быть физиологическим актом ради зачатия или разрядки, или формой общения любящих людей, основанной на физическом доверии друг к другу. Я говорю о том доверии, которое позволяет циркачам совершать головоломные прыжки, полагаясь на партнёра, препоручать его умению и чутью не тайны сердца, но саму жизнь. Это базовое доверие, основанное скорее на инстинкте, чем на разуме. Именно такое существует между матерью и младенцем, между миром и малышом, который его познает.
Пребывать в любви, открытости - естественное и желанное состояние. Но взрослый человек, обремененный горьким опытом, так уже не может - разучился. Чтобы возродить доверие к жизни, нужна помощь другого - того, рядом с кем сможешь вновь испытать экстатическое детское переживание себя в мире полном любви.
***
Я не верил, что такое возможно, тем более через секс, в котором обычно чувствую себя хозяином положения. Хотя было одно положение… поза - она казалась мне позорной, унизительной и в то же время необыкновенно возбуждала. В фантазиях. Потому что в реальности я ни за что не согласился бы принять ее. Но Анна меня обхитрила.
Не существует положения более уязвимого, открытого и беспомощного, чем это*. Оказаться в нем - последнее, чего может желать мужчина. Быть настолько незащищенным, пребывать в чужой власти, позволить другому распоряжаться твоими интимными зонами, не имея возможности повлиять на ход событий - только принимать то, что происходит - вот каково подлинное доверие, идущее вразрез со всем моим взрослым опытом. Сам того не сознавая, я и хотел этого и боялся. Незащищенность и любовь - вот что мы переживали в самом начале, когда были беспомощными младенцами, предоставленными заботе родных. Этот изначальный опыт любви врезан в сознание как эталон. И, став взрослыми, мы вновь можем испытать направленную на нас любовь мира, только отказавшись от идеи контроля.
***
Самый глубокий опыт любви, из всего пережитого нами… не мною одним - нами обоими, случился около двух лет назад. Я провёл беспокойную ночь и уснул только под утро. Наверно очень крепко потому, что очнувшись, испытал странное чувство, однажды уже бывшее со мной. В первые полминуты знал лишь, что больше не сплю, но понимание кто я, где, еще не вернулось.
Я лежал в объятиях жены, не сознавая, кто и почему обнимает меня, не думал об этом, растворенный в полусонном блаженстве. Руки, чью нежность я ощущал, яснее слов говорили, что я любим, дорог кому-то. Мягкое сладко пахнущее тело женщины было совсем рядом, окружало меня. Теплота, любовь, белые груди с млечно-голубыми жилками в глубоком вырезе сорочки (первое, что я увидел, открыв глаза) - они существовали для меня, принадлежали мне, как и я принадлежал им.
Хотелось прильнуть к этой груди, прижаться к ней щекой, и чтобы родная рука всё с той же бесконечной лаской гладила по голове, ерошила волосы.
Во мне было столько любви, благодарности к ней. В этом притяжении, в желании дотронуться до груди не было ничего сексуального. В эту минуту я не был мужем, любовником, и руки, гладившие, трепавшие мне волосы, не были руками жены. Не любовница, но мать ласкала меня, дарила благодатью и покоем. Наверно то же самое Анна чувствовала, обнимая, нежа у груди нашего сына, когда тот был совсем крохой. На несколько мгновений она вернула мне младенческую память, то непередаваемое чувство глубочайшей соединённости, причастности к источнику любви и жизни, нераздельного существования в нём.
Анна поняла, что я проснулся, но не убрала руки, наоборот, привлекла к себе еще теснее, проворковала надо мной что-то. Раньше я не слышал у неё таких интонаций. Нет, вру. Слышал, только предназначались они не мне. Но сейчас она говорила со мной, целовала и гладила меня, и принимала в ответ совсем не те чувства, какие привыкла принимать от мужа.
Мы оба сознавали: происходит нечто необыкновенное, волшебное, какая-то удивительная метаморфоза. Никогда мы не переживали наше единение с такой полнотой, как в эти минуты, не ощущали настолько глубокого удовлетворения. И потом, вернувшись в свое обычное состояние, не испытали смущения, не сделали вид, что ничего не было - просто приняли это новое знание о себе, друг о друге. Анна всегда будет матерью, я всегда остаюсь сыном. И такая близость тоже возможна между нами.
***
Секс открыл нам еще кое-что - красоту слабости. Мы привыкли любоваться силой, а ведь слабость тоже может быть прекрасна и трогательна, взывать к лучшим чувствам. Только став близким с кем-то, понимаешь по-настоящему, что не ты один уязвим и несовершенен. Каждый нуждается в доброте и снисходительности.
Беречь, заботиться о родном человеке - так выражает себя любовь. Но силе не нужна бережность и защита. Силе ты ничего не можешь дать - она в тебе не нуждается. А любящий испытывает потребность дарить, отдавать. Все возвышенное, сложное, утонченное - уязвимо. В любви мы открыты, ничем не защищены. Нигде люди так не беззащитны физически и морально как в спальне, в своей постели. Это понимание волнует. К чужой слабости прикасаешься с трепетом. Она драгоценна, как тайна, которую тебе доверено оберегать.
***
Утром в спальне, сам не знаю зачем, рассказал Анне об этих записках. Она сразу: «А мне дашь почитать?» - и глаза умильно сияют, так ей хочется. После того, как прочла мой старый дневник, жена решила, что у меня дар, и теперь стоит мне черкнуть пару связных строк, подбирает и утаскивает «рукописи» к себе - вид у нее при этом целеустремленный как у мыша, делающего запасы. Я говорю: «Мне бы тоже хотелось почитать - твоё. Напишешь - только с самого начала, ладно?» Думал, фыркнет сейчас, но она с готовностью молча кивнула.
***
Есть одна тонкая вещь: мы всегда хотим любви: чтобы нас любили, ценили, принимали, желали - секс - это одна из форм утоления жажды. Глубоко внутри мы всю жизнь остаемся зависимыми от любви другого человека. Нам необходима любовь извне - она делает нас счастливыми. Но однажды случается перемена, и любовь, которой вечно хотелось еще и еще, перестает быть приобретением и становится твоей сутью. Мне больше не нужно любви извне - я не боюсь потерять ее, выпасть из любви - куда можно выпасть из самого себя? Источник - во мне. И с Анной - так. Она не говорит, но я знаю. Ей больше не нужно, чтоб я ее любил, но она с благодарностью принимает мое чувство. Нет, наша никуда любовь не исчезла, прошла только зависимость от нее. И секс не исчез, но стал другим. Раньше я уставал, тратил много энергии, теперь физическая близость не опустошает, не истощает - просто до конца расслабляешься в своей женщине, в ее тепле, а она - в тебе. Раньше оба засыпали, я - почти сразу. Сейчас нам не хочется спать - полнота чувств не исчезает. Эволюция супружеского секса? Ну да, наверно.
-----------------------------------------
* Если ты спрашиваешь себя, о чем это он, вспомни «Мальчишку»