Резиденция Höga Кusten и Стокгольм. Искусство жить (Взаимопонимание)
Иманд (34) - Анна (31)
Об искусстве жить, полагает Анна, судят по результатам - по достигнутым целям. Да, в глубине души она верит, что у бытия есть (должна же быть!) цель - пусть неведомая, но благая и прекрасная. И что жизнь на то и дана, чтобы к ней стремиться.
В конце ноября, оставив слякотный выстуженный балтийским ветром город, они ненадолго приезжают в лесной уголок на побережье Ботнического залива. И, улучив светлый час между завтраком и закатом, выходят побродить в голом неприютном саду между сквозящих кустов и деревьев, созерцая размытый полный осенней меланхолии пейзаж, будто писанный сепией по мокрому. Других красок почти не осталось: цветники давно перекопаны и укрыты на зиму. Лишь маленькая клумба в стороне от главной аллеи призывно лиловеет среди потемневших от влаги стволов.
Они подходят ближе взглянуть на доцветающие флоксы и мелкие астры-сентябринки, моргающие на ветру слипшимися ресничками. Поблекшие, битые заморозками цветы все еще тянут венчики к замощенному тучами небу, которое не сегодня завтра опростается первым снегом. Анна замечает на подходе множество бутонов и говорит почти сердито:
- Посмотри только! Зима на носу, а они цвести собрались!
Иманд пожимает плечами:
- Так ведь не холодно пока. Может, еще успеют увидеть солнце.
Словно в ответ на его слова в разрыв туч выглядывает малокровное светило, заливая округу бледным светом.
- Все равно, ненормально это - зацветать холодам навстречу, - говорит Анна. - Самоубийственно. Бесполезно. Какое-то безумие жизни на пороге смерти - танцы на эшафоте! Их гибель предрешена, казнь заранее объявлена. А они все равно цветут. Без нужды, без смысла, без надежды. Почему? Ведь в природе все разумно устроено, и подчинено практической цели, да?
- Так принято думать, - откликается он.
- И что теперь, из-за каждой не в срок зацветшей ромашки картину мира пересматривать?
- Ну, прости их, - забавляясь возмущением жены, говорит Иманд. - Они про твою картину мира не знали.
- Я не понимаю, - она выглядит сбитой с толку, - если цветы в ноябре не случайность - значит, наши представления о порядке вещей никуда не годятся. Цели нет, а цветы - есть. Семян не будет, нектар собирать некому… Ради чего всё?!
- Расцвести, пожить пока можно - разве мало? - Иманд не понимает, почему она взволнована. - Жизнь - это процесс…
- Процесс? - Анна хмыкает. - Цветение, каким бы романтичным нам ни казалось, утилитарно, подчинено ясной цели. Но сейчас растения напрасно тратят силы.
- Ты приписываешь природе человеческую логику, - замечает он. - Это мы волнуемся за их будущее. А они знают лишь настоящее. И в нем весь смысл. Где ж ему еще быть?
В ноябре истина подстерегает нас на любом газоне: жизнь - это процесс. Итог - чепуха. И смерть не имеет значения. Так думает Иманд. Искусство жить для него означает быть органичным моменту. Он пока не ищет смысла вне бытия - иного, стоящего как бы «над» и осеняющего собой происходящее. Жизнь для него завораживающая мистерия. Он не пытается превзойти себя, стать кем-то. Быть тем, кто он есть достаточно.
Иманд никогда не излагал этого вслух, и Анна не знает всей системы его взглядов.
Она слышит лишь то, что он говорит ей. За минуту до того, как он произнес эти слова, Анна готова уверить себя, что цветение в ноябре - недосмотр природы, случайность. Но Иманд с безмятежной улыбкой выбивает почву у нее из под ног. И страшно заглянуть в эту бездну. Она боится обнаружить там себя, танцующей на эшафоте.
Страх может задержать, но не остановить ее на пути к ясности. Однажды она спрашивает.
- Разве жизнь - ее успех или провал - не зависит от того, что мы делаем в ней? Если цветение, оторванное от цели, ценно само по себе, то и наша жизнь - тоже. Зачем утруждаться, стремиться к чему-то - будь и ладно… так что ли?
Вопрос застает Иманда врасплох. Отложив папку с документами, которые собирался просмотреть, он поворачивается к жене.
- То, что мы делаем - это род занятий. Но жизнь этим не исчерпывается, верно?
Она кивает.
- Жизнь шире целей - неважно, кем они поставлены: природой или нами. Значит, ее нельзя оценивать по тому, достигнуты ли они.
- Да, - признает она, испытывая разочарование, что сама до этого не додумалась.
- Жизнь - это возможность, - задумчиво продолжает Иманд. - У всего живого есть врожденные потенции, и желание осуществить их. Но получится или нет - зависит не только от личных усилий. Они могут пропасть даром. Представь, вот человек - может и хочет иметь детей, всю жизнь занимается сексом и умирает бездетным не по своей воле. Как тут оценивать по тому, что сделано? Я не знаю. Но быть - это не пассивное состояние, бытие - и есть реализованное стремление, попытка перевести внутреннее содержание в физическую реальность.
Это я запомню, говорит себе Анна, слегка удивленная тем, как далеко завело их наблюдение, случайно сделанное в осеннем саду.
***
В искусстве жить, считает Анна, польза должна идти рука об руку с удовольствием. А если нет, то это не польза. Она не признает здорового образа жизни, навязанного телу умом, и считает насилие над собой - за столом ли, в спортзале, в постели - саморазрушительной глупостью.
Иманд же воспитан в убеждении, что польза и удовольствие почти всегда исключают друг друга. Полезное - невкусно, противно, утомительно, скучно, приходится приучать себя к этому через «не хочу», а не то…
В юности он пытался приохотиться к утренним пробежкам - надо же компенсировать сидение на лекциях и в библиотеке. Всегда любивший поспать, заставлял себя вставать на час раньше, чтобы ежась от утреннего холода и засыпая на ходу, наворачивать круги по стадиону. В первое время мысль о преодолении себя приносила ему мрачное удовлетворение. Но бегать он так и не привык - напротив, всей душой возненавидел это занятие и бросил его с отвратительным чувством непобежденной слабости.
Теперь он намерен взяться за себя всерьез, пока из-за любви к мучному и сладкому пузо не выросло! Он всегда был сластеной. С возрастом детская любовь к булочкам и печенью не прошла, но страх растолстеть, потерять форму портит ему все удовольствие. Нужно приучить себя есть что-то полезное, решает он. Вот Анна, ей полнота не грозит, хотя сладкое она тоже очень любит. Правда, булок не ест. Да и хлеба тоже - почти. Предпочитает шведские хлебцы (knäckebröd), сухарики - такое, что можно погрызть. На десерт у нее муссы и суфле, сливки с ягодами, сорбеты, варенье.
А он без хлеба - теплого, душистого, с поджаристой корочкой - не может. Ему без доброй краюхи еда не еда. И картошку он в любом виде готов есть, и фасоль, и рис - а ведь это крахмал сплошной! Надо брать пример с Анны. Истинная дочь морской державы, она любит рыбу и морепродукты. Но и их, по мнению Иманда, ест… Да что она там ест!
- Ты не голодна? - он беспокоится. - Ты почти ничего не ела.
- Ничего себе «ничего»! - смеется Анна. - Лосось с салатом - по-твоему, мало?
Вот как! Анна эту траву за еду считает. Надо и ему попробовать. За обедом Иманд кладет салат себе на тарелку. Фу, да он же горький!
- Как ты это ешь? - в его голосе столько искреннего недоумения, что Анна перестает жевать.
- А что такое? Руккола? Ну да, горчит немножко. К рыбе очень хорошо. Освежает.
Это называется «немножко»? Ну нет, к такому он, пожалуй, не сможет привыкнуть.
- Как вообще можно есть горькое?
- Но редис, лук, чеснок, грейпфрут… ты же ешь их. А горький шоколад, а кофе - твой любимый? И потом, не обязательно есть рукколу. Она тебе, может, совсем не подходит.
Но и другие салаты из тех, что с аппетитом ест Анна, совершенно ему не нравятся - какая-то безвкусная трава. Правда, заправка - лимонная, ароматная - хороша, но даже с ней много не съешь. Все же он стоически запихивает в себя эти чертовы листья.
- Что ты делаешь? - изумляется Анна.
- Надо же приучиться есть полезное… - бурчит он. - Ну что ты так смотришь? Сама ведь привыкла!
- Привыкла? - смеясь, переспрашивает жена. - Да я с детства всякую «ботву» обожаю! Иманд, не надо себя заставлять, - она становится серьезной.
- Почему?
- Это вредно.
- Вредно есть полезное?
- А ты веришь, что бывает еда, полезная всем? - она отодвигает тарелку в сторону и кладет руки на колени.
- Овощи, фрукты - нет?
- Да, но всем разные.
- И как понять, кому какие?
Это правильный вопрос, - Анна поощрительно улыбается.
- Ты когда-нибудь думал, почему мы все любим разную еду? Почему одно кажется вкусным, а другое нет?
Он молча пожимает плечами.
- «Вкусно» - это природный указатель, какая еда нужна организму. Ты любишь то, что полезно тебе, а я - то, что мне.
- Тебе, значит, полезен салат, а мне булочки, так что ли? - он иронически вздергивает бровь. Как-то оно слишком удобно, чтоб быть правдой.
- Ну не одни булочки, тебе нужны всякие кашки-картошки, густые горячие супчики, запеканки, тушеные овощи, сахаристые фрукты… но в целом так, да. А что тебя смущает?
- Все знают, что от мучного и сладкого толстеют. А от травы - я что-то не слышал.
Анна фыркает:
- Слоны едят одну траву - а результат? - и, насладившись эффектом, добавляет. - Буренки вон тоже на одной траве бока нагуливают. Боишься набрать вес? - прямо спрашивает она.
Иманд нехотя кивает, с безразличным видом глядя в окно.
- Но ты не переедаешь, - с мягкой убедительностью говорит она. - И не сказать, что ешь много сдобы. Это надуманный страх.
Он неуверенно молчит.
- Знаешь, - говорит Анна, - когда я впервые в Индию приехала, думала, что на два месяца. А через тринадцать дней уже дома была.
- Почему?
- Из-за еды местной. Там все острое, пряное, сладкое и плавает в растопленном гхи. Я старалась привыкнуть, все же едят. Но бобы, пшеничная мука, просо… все тяжелое, крахмалистое, жирное. И специи, и перец…. я за три года столько не съем, сколько там в одном блюде!
- Разве тебе не могли найти подходящую пищу? - сочувственно спрашивает он.
- Будь рядом крупный город, нашли бы, но ты не представляешь, какая там глухомань. В общем, я ела только бананы и немножко манго. Дней десять… пока не слегла.
- Значит, индийская кухня тебе не подходит? Получается, если б ты родилась там - умерла бы с голоду?
- Да отлично подходит, просто не все подряд. Но это в любой кухне так, даже в родной, есть то, что на дух не переносишь. Вот ты чех - пива не пьешь, а если на тарелке лежит жирное мясо, то это не твоя тарелка.
- А ты шведка - ненавидишь четверговый гороховый суп и квашеную салаку.
При упоминании салаки, которая пахнет отнюдь не розами, Анна морщится и посылает ему укоризненный взгляд.
- В Индии мне кое-что объяснили, - медленно говорит она. - Там уже давно поняли: что полезно для человека - для его тела и души, то должно быть так же и приятно. По их воззрениям, наши тела состоят из трех первоэлементов, но комбинации у всех разные - уникальные. И еда должна поддерживать этот природный баланс. Если он нарушается (не только от еды, но еда - один из главных факторов), мы болеем. «Вкусно» - это реакция организма на правильную для него пищу. В данный момент - правильную, а не вообще. Ты замечал, что даже любимой еды иногда не хочется? Что вкусное - вкусно по-разному, бывает, за уши не оттянешь, а бывает, съел кусочек, и хватит. Или вдруг приспичит чего-нибудь такого, что с детства не ел. Замечал?
Он кивает.
- Ну вот, в первые дни бананы казались мне пищей богов. Потом осточертели. Но я упорная - давилась ими через силу, пока дурно не стало. А ты сейчас точно так же салатом себя мучаешь…
Она больше ничего не прибавляет, считая это излишним.
***
Анна - убежденная противница насилия ума над телом.
Спустя несколько месяцев они возвращаются к той же теме, но теперь со стороны фитнеса, которым им предлагают заняться в модном клубе ради продвижения идей здорового образа жизни вообще и поддержания формы в частности. Иманд еще обдумывает предложение, а жена ответила сразу - отказом.
- Упражнения на тренажерах не доставляют мне удовольствия, - объясняет она. - А раз так, не представляю, чем еще можно себя мотивировать.
- Пользой, - не задумываясь, отвечает Иманд. - Ты же не будешь спорить с тем, что тренировки полезны.
- Только не тогда, когда заставляешь себя.
- Но в любой тренировке есть элемент самопринуждения, - возражает он.
- Элемент - да, - уступает она, - но не основа, не двигатель процесса.
Анна его удивляет. Он привык смотреть на это иначе.
- Ты хорошо играешь в теннис, плаваешь как дельфин, превосходно держишься в седле, танцуешь… скажи, чему из этого ты учился через силу? Да, за всем стоят упорные тренировки, но ведь тебе просто нравятся эти занятия. Тебя мотивирует радость, которую ты от них получаешь. А есть что-нибудь такое, чем ты занимался из соображений полезности, заставляя себя? Можешь похвастать успехами?
Анна не ждет положительного ответа. Ей хорошо известно, что он не стал бегуном, не полюбил вставать «вместе с солнцем», не приучился делать зарядку и обливаться холодной водой по утрам, не овладел искусством рукопашного боя. Всем этим полезным привычкам и занятиям он не смог найти места в своей жизни, хотя добросовестно напрягал волю в течение двух-трех месяцев. Поэтому он лишь пожимает плечами. Отвечает вопросом на вопрос.
- Думаешь, сознания пользы недостаточно?
- Смотря для чего. Чтоб превратить жизнь в мучение, в полосу препятствий - вполне. Но будет ли полезным то, что делаешь из под палки (даже если лупишь сам себя) - вопрос спорный.
Иманд слушает ее с большим интересом. Теории Анны о совместимости пользы и удовольствия находят в нем благодарный отклик. Действительно, почему мы стремимся навязать телу умственные установки, почерпнутые где угодно, только не в собственном опыте? Почему впихиваем себя в прокрустово ложе «пользы», отвергая свои вкусы и пристрастия, игнорируя сопротивление организма? Почему, рассуждая о пользе, забываем, что люди разные, и что одна и та же еда, режим дня или физические нагрузки не могут подходить всем подряд, как гороскопы в бульварной прессе.
Анна вовсе не пытается изменить его взгляды. Они просто обмениваются мнениями о фарватере, как капитаны судов, идущих параллельным курсом и, пользуясь подсказками и находками друг друга, прокладывают - каждый для себя самый удобный маршрут. Удивительно ли, что их пути во многом совпадают?
Об искусстве жить, полагает Анна, судят по результатам - по достигнутым целям. Да, в глубине души она верит, что у бытия есть (должна же быть!) цель - пусть неведомая, но благая и прекрасная. И что жизнь на то и дана, чтобы к ней стремиться.
В конце ноября, оставив слякотный выстуженный балтийским ветром город, они ненадолго приезжают в лесной уголок на побережье Ботнического залива. И, улучив светлый час между завтраком и закатом, выходят побродить в голом неприютном саду между сквозящих кустов и деревьев, созерцая размытый полный осенней меланхолии пейзаж, будто писанный сепией по мокрому. Других красок почти не осталось: цветники давно перекопаны и укрыты на зиму. Лишь маленькая клумба в стороне от главной аллеи призывно лиловеет среди потемневших от влаги стволов.
Они подходят ближе взглянуть на доцветающие флоксы и мелкие астры-сентябринки, моргающие на ветру слипшимися ресничками. Поблекшие, битые заморозками цветы все еще тянут венчики к замощенному тучами небу, которое не сегодня завтра опростается первым снегом. Анна замечает на подходе множество бутонов и говорит почти сердито:
- Посмотри только! Зима на носу, а они цвести собрались!
Иманд пожимает плечами:
- Так ведь не холодно пока. Может, еще успеют увидеть солнце.
Словно в ответ на его слова в разрыв туч выглядывает малокровное светило, заливая округу бледным светом.
- Все равно, ненормально это - зацветать холодам навстречу, - говорит Анна. - Самоубийственно. Бесполезно. Какое-то безумие жизни на пороге смерти - танцы на эшафоте! Их гибель предрешена, казнь заранее объявлена. А они все равно цветут. Без нужды, без смысла, без надежды. Почему? Ведь в природе все разумно устроено, и подчинено практической цели, да?
- Так принято думать, - откликается он.
- И что теперь, из-за каждой не в срок зацветшей ромашки картину мира пересматривать?
- Ну, прости их, - забавляясь возмущением жены, говорит Иманд. - Они про твою картину мира не знали.
- Я не понимаю, - она выглядит сбитой с толку, - если цветы в ноябре не случайность - значит, наши представления о порядке вещей никуда не годятся. Цели нет, а цветы - есть. Семян не будет, нектар собирать некому… Ради чего всё?!
- Расцвести, пожить пока можно - разве мало? - Иманд не понимает, почему она взволнована. - Жизнь - это процесс…
- Процесс? - Анна хмыкает. - Цветение, каким бы романтичным нам ни казалось, утилитарно, подчинено ясной цели. Но сейчас растения напрасно тратят силы.
- Ты приписываешь природе человеческую логику, - замечает он. - Это мы волнуемся за их будущее. А они знают лишь настоящее. И в нем весь смысл. Где ж ему еще быть?
В ноябре истина подстерегает нас на любом газоне: жизнь - это процесс. Итог - чепуха. И смерть не имеет значения. Так думает Иманд. Искусство жить для него означает быть органичным моменту. Он пока не ищет смысла вне бытия - иного, стоящего как бы «над» и осеняющего собой происходящее. Жизнь для него завораживающая мистерия. Он не пытается превзойти себя, стать кем-то. Быть тем, кто он есть достаточно.
Иманд никогда не излагал этого вслух, и Анна не знает всей системы его взглядов.
Она слышит лишь то, что он говорит ей. За минуту до того, как он произнес эти слова, Анна готова уверить себя, что цветение в ноябре - недосмотр природы, случайность. Но Иманд с безмятежной улыбкой выбивает почву у нее из под ног. И страшно заглянуть в эту бездну. Она боится обнаружить там себя, танцующей на эшафоте.
Страх может задержать, но не остановить ее на пути к ясности. Однажды она спрашивает.
- Разве жизнь - ее успех или провал - не зависит от того, что мы делаем в ней? Если цветение, оторванное от цели, ценно само по себе, то и наша жизнь - тоже. Зачем утруждаться, стремиться к чему-то - будь и ладно… так что ли?
Вопрос застает Иманда врасплох. Отложив папку с документами, которые собирался просмотреть, он поворачивается к жене.
- То, что мы делаем - это род занятий. Но жизнь этим не исчерпывается, верно?
Она кивает.
- Жизнь шире целей - неважно, кем они поставлены: природой или нами. Значит, ее нельзя оценивать по тому, достигнуты ли они.
- Да, - признает она, испытывая разочарование, что сама до этого не додумалась.
- Жизнь - это возможность, - задумчиво продолжает Иманд. - У всего живого есть врожденные потенции, и желание осуществить их. Но получится или нет - зависит не только от личных усилий. Они могут пропасть даром. Представь, вот человек - может и хочет иметь детей, всю жизнь занимается сексом и умирает бездетным не по своей воле. Как тут оценивать по тому, что сделано? Я не знаю. Но быть - это не пассивное состояние, бытие - и есть реализованное стремление, попытка перевести внутреннее содержание в физическую реальность.
Это я запомню, говорит себе Анна, слегка удивленная тем, как далеко завело их наблюдение, случайно сделанное в осеннем саду.
***
В искусстве жить, считает Анна, польза должна идти рука об руку с удовольствием. А если нет, то это не польза. Она не признает здорового образа жизни, навязанного телу умом, и считает насилие над собой - за столом ли, в спортзале, в постели - саморазрушительной глупостью.
Иманд же воспитан в убеждении, что польза и удовольствие почти всегда исключают друг друга. Полезное - невкусно, противно, утомительно, скучно, приходится приучать себя к этому через «не хочу», а не то…
В юности он пытался приохотиться к утренним пробежкам - надо же компенсировать сидение на лекциях и в библиотеке. Всегда любивший поспать, заставлял себя вставать на час раньше, чтобы ежась от утреннего холода и засыпая на ходу, наворачивать круги по стадиону. В первое время мысль о преодолении себя приносила ему мрачное удовлетворение. Но бегать он так и не привык - напротив, всей душой возненавидел это занятие и бросил его с отвратительным чувством непобежденной слабости.
Теперь он намерен взяться за себя всерьез, пока из-за любви к мучному и сладкому пузо не выросло! Он всегда был сластеной. С возрастом детская любовь к булочкам и печенью не прошла, но страх растолстеть, потерять форму портит ему все удовольствие. Нужно приучить себя есть что-то полезное, решает он. Вот Анна, ей полнота не грозит, хотя сладкое она тоже очень любит. Правда, булок не ест. Да и хлеба тоже - почти. Предпочитает шведские хлебцы (knäckebröd), сухарики - такое, что можно погрызть. На десерт у нее муссы и суфле, сливки с ягодами, сорбеты, варенье.
А он без хлеба - теплого, душистого, с поджаристой корочкой - не может. Ему без доброй краюхи еда не еда. И картошку он в любом виде готов есть, и фасоль, и рис - а ведь это крахмал сплошной! Надо брать пример с Анны. Истинная дочь морской державы, она любит рыбу и морепродукты. Но и их, по мнению Иманда, ест… Да что она там ест!
- Ты не голодна? - он беспокоится. - Ты почти ничего не ела.
- Ничего себе «ничего»! - смеется Анна. - Лосось с салатом - по-твоему, мало?
Вот как! Анна эту траву за еду считает. Надо и ему попробовать. За обедом Иманд кладет салат себе на тарелку. Фу, да он же горький!
- Как ты это ешь? - в его голосе столько искреннего недоумения, что Анна перестает жевать.
- А что такое? Руккола? Ну да, горчит немножко. К рыбе очень хорошо. Освежает.
Это называется «немножко»? Ну нет, к такому он, пожалуй, не сможет привыкнуть.
- Как вообще можно есть горькое?
- Но редис, лук, чеснок, грейпфрут… ты же ешь их. А горький шоколад, а кофе - твой любимый? И потом, не обязательно есть рукколу. Она тебе, может, совсем не подходит.
Но и другие салаты из тех, что с аппетитом ест Анна, совершенно ему не нравятся - какая-то безвкусная трава. Правда, заправка - лимонная, ароматная - хороша, но даже с ней много не съешь. Все же он стоически запихивает в себя эти чертовы листья.
- Что ты делаешь? - изумляется Анна.
- Надо же приучиться есть полезное… - бурчит он. - Ну что ты так смотришь? Сама ведь привыкла!
- Привыкла? - смеясь, переспрашивает жена. - Да я с детства всякую «ботву» обожаю! Иманд, не надо себя заставлять, - она становится серьезной.
- Почему?
- Это вредно.
- Вредно есть полезное?
- А ты веришь, что бывает еда, полезная всем? - она отодвигает тарелку в сторону и кладет руки на колени.
- Овощи, фрукты - нет?
- Да, но всем разные.
- И как понять, кому какие?
Это правильный вопрос, - Анна поощрительно улыбается.
- Ты когда-нибудь думал, почему мы все любим разную еду? Почему одно кажется вкусным, а другое нет?
Он молча пожимает плечами.
- «Вкусно» - это природный указатель, какая еда нужна организму. Ты любишь то, что полезно тебе, а я - то, что мне.
- Тебе, значит, полезен салат, а мне булочки, так что ли? - он иронически вздергивает бровь. Как-то оно слишком удобно, чтоб быть правдой.
- Ну не одни булочки, тебе нужны всякие кашки-картошки, густые горячие супчики, запеканки, тушеные овощи, сахаристые фрукты… но в целом так, да. А что тебя смущает?
- Все знают, что от мучного и сладкого толстеют. А от травы - я что-то не слышал.
Анна фыркает:
- Слоны едят одну траву - а результат? - и, насладившись эффектом, добавляет. - Буренки вон тоже на одной траве бока нагуливают. Боишься набрать вес? - прямо спрашивает она.
Иманд нехотя кивает, с безразличным видом глядя в окно.
- Но ты не переедаешь, - с мягкой убедительностью говорит она. - И не сказать, что ешь много сдобы. Это надуманный страх.
Он неуверенно молчит.
- Знаешь, - говорит Анна, - когда я впервые в Индию приехала, думала, что на два месяца. А через тринадцать дней уже дома была.
- Почему?
- Из-за еды местной. Там все острое, пряное, сладкое и плавает в растопленном гхи. Я старалась привыкнуть, все же едят. Но бобы, пшеничная мука, просо… все тяжелое, крахмалистое, жирное. И специи, и перец…. я за три года столько не съем, сколько там в одном блюде!
- Разве тебе не могли найти подходящую пищу? - сочувственно спрашивает он.
- Будь рядом крупный город, нашли бы, но ты не представляешь, какая там глухомань. В общем, я ела только бананы и немножко манго. Дней десять… пока не слегла.
- Значит, индийская кухня тебе не подходит? Получается, если б ты родилась там - умерла бы с голоду?
- Да отлично подходит, просто не все подряд. Но это в любой кухне так, даже в родной, есть то, что на дух не переносишь. Вот ты чех - пива не пьешь, а если на тарелке лежит жирное мясо, то это не твоя тарелка.
- А ты шведка - ненавидишь четверговый гороховый суп и квашеную салаку.
При упоминании салаки, которая пахнет отнюдь не розами, Анна морщится и посылает ему укоризненный взгляд.
- В Индии мне кое-что объяснили, - медленно говорит она. - Там уже давно поняли: что полезно для человека - для его тела и души, то должно быть так же и приятно. По их воззрениям, наши тела состоят из трех первоэлементов, но комбинации у всех разные - уникальные. И еда должна поддерживать этот природный баланс. Если он нарушается (не только от еды, но еда - один из главных факторов), мы болеем. «Вкусно» - это реакция организма на правильную для него пищу. В данный момент - правильную, а не вообще. Ты замечал, что даже любимой еды иногда не хочется? Что вкусное - вкусно по-разному, бывает, за уши не оттянешь, а бывает, съел кусочек, и хватит. Или вдруг приспичит чего-нибудь такого, что с детства не ел. Замечал?
Он кивает.
- Ну вот, в первые дни бананы казались мне пищей богов. Потом осточертели. Но я упорная - давилась ими через силу, пока дурно не стало. А ты сейчас точно так же салатом себя мучаешь…
Она больше ничего не прибавляет, считая это излишним.
***
Анна - убежденная противница насилия ума над телом.
Спустя несколько месяцев они возвращаются к той же теме, но теперь со стороны фитнеса, которым им предлагают заняться в модном клубе ради продвижения идей здорового образа жизни вообще и поддержания формы в частности. Иманд еще обдумывает предложение, а жена ответила сразу - отказом.
- Упражнения на тренажерах не доставляют мне удовольствия, - объясняет она. - А раз так, не представляю, чем еще можно себя мотивировать.
- Пользой, - не задумываясь, отвечает Иманд. - Ты же не будешь спорить с тем, что тренировки полезны.
- Только не тогда, когда заставляешь себя.
- Но в любой тренировке есть элемент самопринуждения, - возражает он.
- Элемент - да, - уступает она, - но не основа, не двигатель процесса.
Анна его удивляет. Он привык смотреть на это иначе.
- Ты хорошо играешь в теннис, плаваешь как дельфин, превосходно держишься в седле, танцуешь… скажи, чему из этого ты учился через силу? Да, за всем стоят упорные тренировки, но ведь тебе просто нравятся эти занятия. Тебя мотивирует радость, которую ты от них получаешь. А есть что-нибудь такое, чем ты занимался из соображений полезности, заставляя себя? Можешь похвастать успехами?
Анна не ждет положительного ответа. Ей хорошо известно, что он не стал бегуном, не полюбил вставать «вместе с солнцем», не приучился делать зарядку и обливаться холодной водой по утрам, не овладел искусством рукопашного боя. Всем этим полезным привычкам и занятиям он не смог найти места в своей жизни, хотя добросовестно напрягал волю в течение двух-трех месяцев. Поэтому он лишь пожимает плечами. Отвечает вопросом на вопрос.
- Думаешь, сознания пользы недостаточно?
- Смотря для чего. Чтоб превратить жизнь в мучение, в полосу препятствий - вполне. Но будет ли полезным то, что делаешь из под палки (даже если лупишь сам себя) - вопрос спорный.
Иманд слушает ее с большим интересом. Теории Анны о совместимости пользы и удовольствия находят в нем благодарный отклик. Действительно, почему мы стремимся навязать телу умственные установки, почерпнутые где угодно, только не в собственном опыте? Почему впихиваем себя в прокрустово ложе «пользы», отвергая свои вкусы и пристрастия, игнорируя сопротивление организма? Почему, рассуждая о пользе, забываем, что люди разные, и что одна и та же еда, режим дня или физические нагрузки не могут подходить всем подряд, как гороскопы в бульварной прессе.
Анна вовсе не пытается изменить его взгляды. Они просто обмениваются мнениями о фарватере, как капитаны судов, идущих параллельным курсом и, пользуясь подсказками и находками друг друга, прокладывают - каждый для себя самый удобный маршрут. Удивительно ли, что их пути во многом совпадают?