Разговор в саду. Стокгольм
Иманд (26) - Анна (24)
Круглые фонарики, лежащие прямо на земле среди сонных цветов, льют электрический мед в сизое молоко сумерек. В желтом сиянии, идущем снизу, видны полы его фрака и подол платья из бледно-голубой органзы. Фигуры и лица в глубокой тени, но это на руку парочке, ищущей уединения. Отличная идея - улизнуть от всех в посвежевший обрызганный росой сад, где никто не станет искать их. Верхний ряд окон ампирного особняка еще досылает зеркальные отсветы вслед уходящему дню. Нижние этажи расцвечены огнями, из раскрытых на террасу французских окон долетает танцевальная музыка, но покой вечернего сада она не тревожит. Стоит июль. До «месяца тишины», когда им придется расстаться до свадьбы, остаются считанные недели, и они рады любой возможности побыть вместе.
- Хочу спросить, - говорит Анна, останавливаясь перед ним и заглядывая в глаза, - про личное. Можно?
- Да, - он слегка напрягается.
- Ты себя любишь?
- Хочешь узнать, не эгоист ли я?
- А ты ставишь знак равенства между любовью к себе и эгоизмом? - Анна испытующе смотрит на него.
- Язык его ставит. Себялюбие и эгоизм - одно и то же, разве нет?
- Тут, по-моему, логическая ошибка. Я хочу понять, как ты относишься к себе - любишь себя? Уважаешь?
- «Я себя люблю» по-дурацки звучит, не находишь? - он осторожничает.
- Ах ты хитрый дипломат! - она, притворно сердясь, высекает каблучком искры из гравия на дорожке. - Хватит вилять!
- Да, - отбросив увертки, сдается он. - «Да» на оба твоих вопроса. Почему это тебя волнует?
- Это же ключевая вещь, - у нее возбужденно блестят глаза. - Близкие отношения с кем-то не бывают лучше отношений с собой. Если человек себя не любит, то и принять любовь от другого не сможет. Вечно будет терзаться мыслью: «За что мне такое счастье? Я его не заслуживаю! Если женщина способна полюбить такого как я, значит, она сама не так уж хороша. Как же можно поверить, что она пленится мною всерьез и надолго?» Словом, весь этот унылый репертуар, - Анна с досадой машет рукой. - Никто не может дать нам больше любви, чем мы позволяем.
- Я ожидал другое услышать, - задумчиво говорит он. - Мол, кто себя не любит, тот никого любить не может - эту похищенную у Фромма и брошенную в массы идею о том, что любовь к себе и эгоизм - противоположны.
- А тебе ближе рассуждения Фрейда, что эгоизм - апофеоз любви к себе?
- Не ближе. Но привычнее. А ты что думаешь?
- Не зря у вас Фрейда вниз головой подвесили* - над пропастью бессознательного. С какой стати он противопоставляет любовь к себе и любовь к другим? Это одно и то же чувство.
- Но вектор-то у них разный, - Иманд подкидывает возражение, как дровишки в топку.
- И что? У любви к детям и к родителям тоже разные векторы. Но они же не отрицают друг друга. Почему тогда любовь к людям исключает любовь к себе? Вот логическая ошибка: если любить других хорошо, значит, и самого себя - тоже. Мы такие же люди, как все. А доктрина Фрейда, провозглашающая исключительность «я», доказывает, что она сама внутренне противоречива. Любовь - как свет, освещает все на что падает, - Анна задумчиво трогает, теребит лист какого-то растения. - Любить свое «я» или чужое - это одна и та же способность. Фромм прав.
- Смотри, какой уголок. Посидим?
Они набрели на скамейку, укрытую в зарослях розовой спиреи.
- Тебе не холодно? - спрашивает он, пользуясь вопросом как предлогом, чтоб обнять ее за плечи, едва прикрытые тонкой тканью (пока одни - можно).
- Не холодно, - тихо говорит Анна, и добавляет, без труда разгадав его маневр, - только не убирай руку.
Оба устали противиться своим желаниям.
- А если любовь к себе слишком сильная, переходящая в нарциссизм? - спрашивает он, возвращаясь к разговору. - Это тебя не смущает?
- Вон куда ты клонишь! Думаешь, эгоизм - гипертрофия любви к себе?
- Так принято считать. Но интересно, что ты скажешь.
- Нет, - подумав, говорит она. - Эгоизм как раз от нелюбви к себе. Эгоист все гребет под себя. Но почему? Думаешь, такая ненасытность от излишков? По-моему, наоборот. Нормальный человек заботится о себе, уделяет внимание своим чувствам, желаниям. А эгоист не умеет дать себе то, в чем нуждается - ласку, внимание. И страдает от заброшенности, хочет, чтоб о нем позаботились другие. Он не может любить. Любовь - это отдавание, а ему нечего дать, он сам в нужде.
- Звучит убедительно, - в его голосе слышно одобрение. - А вот скажи-ка, уютно тебе в роли объекта любви? Не спрашиваешь себя, за что тебе это?
- Нет. С какой стати меня не любить? Почему бы другим не относиться ко мне так, как я сама к себе отношусь?
Ответ, выдающий завидную уверенность в праве на любовь, его восхищает.
- А у тебя - не так?
Ему неловко сказать «так», признать вслух: я достоин любви - как-то нескромно, что ли. Он заставляет себя преодолеть смущение.
Совсем стемнело. С того места, где они сидят, открывается вид на кусочек ярко-освещенной набережной. Золотые отблески огней подрагивают в смоляном глянце воды. Красные фонари мигают на мачтах прикорнувших у берега корабликов. Вот и еще день прошел - один из тех, что им остались. В смысле, эти немногие дни у них точно есть. В отличие от тех, что наступят после свадьбы - их светлая череда отсюда кажется бесконечной. Только будет ли это?
Впереди пропастью разверзается «месяц тишины» - старинный и мудрый обычай, во всяком случае, так Анне казалось, пока он ее не коснулся. Обычай велит им прервать всякие отношения - никаких встреч, звонков, переписки. Каждый останется наедине с собственным сердцем, чтоб еще раз взвесить свое решение. В следующий раз они встретятся уже в соборе. Или не встретятся. Помолвка может быть разорвана любой из сторон, но известно это станет только в день свадьбы - тот, кто раздумал, не придет на церемонию. Тогда чиновник магистрата зачитает собравшимся официальное письмо о расторжении помолвки, заранее составленное обоими.
Передумать можно, пока в собор не войдешь, поэтому жених и невеста прибывают на церемонию поодиночке. Их никто не сопровождает, никто не встречает у дверей - никакой суеты, глазеющих толп, зевак - в эти последние решительные минуты никто не должен мешать. Гости сразу проходят внутрь и там ждут молодоженов. Жених и невеста являются последними, когда все уже в сборе - жених раньше, невеста на четверть часа позже.
Думая о предстоящей разлуке, Анна вздыхает. Темнота придает ей храбрости высказать то, что давно лежит на сердце.
- Хочу тебе сказать... о «месяце тишины». Пожалуйста, обещай мне сейчас, - слова мучительно застревают у нее в горле, - что…
- Что вернусь?
- Нет, не то. Обещай, что все обдумаешь - положение, в каком ты оказался. В Праге, когда звал меня замуж, ты понятия не имел, как все будет - как тебя примут здесь. Я знаю, как сильно на тебя давят. Все эти месяцы, пока ты здесь - у тебя ни дня спокойного нет.
- Анна…
Она делает знак: не перебивай.
- Ты справляешься, знаю. Но когда останешься один, спроси себя, ты хочешь всю жизнь вот так… справляться? Люди, которые интригуют против тебя теперь, и дальше будут отравлять воздух. Светские обязанности, они уже сейчас тебе в тягость - их станет больше. Да, мы будем вместе, но - вот это всё… изо дня в день, всю жизнь. Сейчас ты лучше, чем раньше понимаешь, что тебя ждет со мной - та ли это жизнь, какую ты хочешь? Не говори, что вернешься. Обещай, спокойно и трезво обдумать все, и… пусть это будет «эгоизм», но… - она форсирует дрогнувший голос, - реши так, как для тебя лучше.
- Хорошо, - он серьезно кивает. - Но тогда и ты обещай решишь без оглядки на меня, правда ли тебе нужен муж, которого твои близкие знать не хотят, а твое окружение - терпеть не может. Наш брак в глазах света всегда будет неравным. Люди открыто порицают твой выбор. Из-за меня тебя ждут трудности, которых могло бы не быть. Каково тебе будет сознавать их причину? Спроси себя об этом, когда меня не будет рядом. Обещай, что не придешь в собор только потому, что дала мне слово. Я сейчас - помни об этом, - освобождаю тебя от всех обязательств передо мной, - он мягко берет ее за подбородок, заставляет поднять лицо, посмотреть ему в глаза. - Обещаешь?
Она опускает глаза.
Тишина вечернего сада, полная сладким дыханием ночных растений, обступает их. Анна утыкается щекой и носом ему в грудь. Сквозь рубашку он чувствует тепло ее дыхания и сам едва касается губами волос. Эта скамейка будто у времени за пазухой - пока они сидят здесь, ничего не случится, но стоит шевельнуться, встать… Им страшно разнять руки, оторваться друг от друга.
------------------------------------
* В Праге в Старом Месте есть гипсовая скульптура Фрейда, висящего на одной руке над улицей - там с крыши кронштейн выведен и на нем отец психоанализа болтается («над пропастью бессознательного» - по замыслу автора-провокатора).
У них - нечто похожее, только Фрейд вверх ногами висит, и не с кронштейна, а прямо с карниза (или может с подоконника…) В одну из прогулок Иманд показал эту фигуру Анне. Фрейда она не узнала и спросила: «Это очередная жертва пражской дефенестрации?»
Круглые фонарики, лежащие прямо на земле среди сонных цветов, льют электрический мед в сизое молоко сумерек. В желтом сиянии, идущем снизу, видны полы его фрака и подол платья из бледно-голубой органзы. Фигуры и лица в глубокой тени, но это на руку парочке, ищущей уединения. Отличная идея - улизнуть от всех в посвежевший обрызганный росой сад, где никто не станет искать их. Верхний ряд окон ампирного особняка еще досылает зеркальные отсветы вслед уходящему дню. Нижние этажи расцвечены огнями, из раскрытых на террасу французских окон долетает танцевальная музыка, но покой вечернего сада она не тревожит. Стоит июль. До «месяца тишины», когда им придется расстаться до свадьбы, остаются считанные недели, и они рады любой возможности побыть вместе.
- Хочу спросить, - говорит Анна, останавливаясь перед ним и заглядывая в глаза, - про личное. Можно?
- Да, - он слегка напрягается.
- Ты себя любишь?
- Хочешь узнать, не эгоист ли я?
- А ты ставишь знак равенства между любовью к себе и эгоизмом? - Анна испытующе смотрит на него.
- Язык его ставит. Себялюбие и эгоизм - одно и то же, разве нет?
- Тут, по-моему, логическая ошибка. Я хочу понять, как ты относишься к себе - любишь себя? Уважаешь?
- «Я себя люблю» по-дурацки звучит, не находишь? - он осторожничает.
- Ах ты хитрый дипломат! - она, притворно сердясь, высекает каблучком искры из гравия на дорожке. - Хватит вилять!
- Да, - отбросив увертки, сдается он. - «Да» на оба твоих вопроса. Почему это тебя волнует?
- Это же ключевая вещь, - у нее возбужденно блестят глаза. - Близкие отношения с кем-то не бывают лучше отношений с собой. Если человек себя не любит, то и принять любовь от другого не сможет. Вечно будет терзаться мыслью: «За что мне такое счастье? Я его не заслуживаю! Если женщина способна полюбить такого как я, значит, она сама не так уж хороша. Как же можно поверить, что она пленится мною всерьез и надолго?» Словом, весь этот унылый репертуар, - Анна с досадой машет рукой. - Никто не может дать нам больше любви, чем мы позволяем.
- Я ожидал другое услышать, - задумчиво говорит он. - Мол, кто себя не любит, тот никого любить не может - эту похищенную у Фромма и брошенную в массы идею о том, что любовь к себе и эгоизм - противоположны.
- А тебе ближе рассуждения Фрейда, что эгоизм - апофеоз любви к себе?
- Не ближе. Но привычнее. А ты что думаешь?
- Не зря у вас Фрейда вниз головой подвесили* - над пропастью бессознательного. С какой стати он противопоставляет любовь к себе и любовь к другим? Это одно и то же чувство.
- Но вектор-то у них разный, - Иманд подкидывает возражение, как дровишки в топку.
- И что? У любви к детям и к родителям тоже разные векторы. Но они же не отрицают друг друга. Почему тогда любовь к людям исключает любовь к себе? Вот логическая ошибка: если любить других хорошо, значит, и самого себя - тоже. Мы такие же люди, как все. А доктрина Фрейда, провозглашающая исключительность «я», доказывает, что она сама внутренне противоречива. Любовь - как свет, освещает все на что падает, - Анна задумчиво трогает, теребит лист какого-то растения. - Любить свое «я» или чужое - это одна и та же способность. Фромм прав.
- Смотри, какой уголок. Посидим?
Они набрели на скамейку, укрытую в зарослях розовой спиреи.
- Тебе не холодно? - спрашивает он, пользуясь вопросом как предлогом, чтоб обнять ее за плечи, едва прикрытые тонкой тканью (пока одни - можно).
- Не холодно, - тихо говорит Анна, и добавляет, без труда разгадав его маневр, - только не убирай руку.
Оба устали противиться своим желаниям.
- А если любовь к себе слишком сильная, переходящая в нарциссизм? - спрашивает он, возвращаясь к разговору. - Это тебя не смущает?
- Вон куда ты клонишь! Думаешь, эгоизм - гипертрофия любви к себе?
- Так принято считать. Но интересно, что ты скажешь.
- Нет, - подумав, говорит она. - Эгоизм как раз от нелюбви к себе. Эгоист все гребет под себя. Но почему? Думаешь, такая ненасытность от излишков? По-моему, наоборот. Нормальный человек заботится о себе, уделяет внимание своим чувствам, желаниям. А эгоист не умеет дать себе то, в чем нуждается - ласку, внимание. И страдает от заброшенности, хочет, чтоб о нем позаботились другие. Он не может любить. Любовь - это отдавание, а ему нечего дать, он сам в нужде.
- Звучит убедительно, - в его голосе слышно одобрение. - А вот скажи-ка, уютно тебе в роли объекта любви? Не спрашиваешь себя, за что тебе это?
- Нет. С какой стати меня не любить? Почему бы другим не относиться ко мне так, как я сама к себе отношусь?
Ответ, выдающий завидную уверенность в праве на любовь, его восхищает.
- А у тебя - не так?
Ему неловко сказать «так», признать вслух: я достоин любви - как-то нескромно, что ли. Он заставляет себя преодолеть смущение.
Совсем стемнело. С того места, где они сидят, открывается вид на кусочек ярко-освещенной набережной. Золотые отблески огней подрагивают в смоляном глянце воды. Красные фонари мигают на мачтах прикорнувших у берега корабликов. Вот и еще день прошел - один из тех, что им остались. В смысле, эти немногие дни у них точно есть. В отличие от тех, что наступят после свадьбы - их светлая череда отсюда кажется бесконечной. Только будет ли это?
Впереди пропастью разверзается «месяц тишины» - старинный и мудрый обычай, во всяком случае, так Анне казалось, пока он ее не коснулся. Обычай велит им прервать всякие отношения - никаких встреч, звонков, переписки. Каждый останется наедине с собственным сердцем, чтоб еще раз взвесить свое решение. В следующий раз они встретятся уже в соборе. Или не встретятся. Помолвка может быть разорвана любой из сторон, но известно это станет только в день свадьбы - тот, кто раздумал, не придет на церемонию. Тогда чиновник магистрата зачитает собравшимся официальное письмо о расторжении помолвки, заранее составленное обоими.
Передумать можно, пока в собор не войдешь, поэтому жених и невеста прибывают на церемонию поодиночке. Их никто не сопровождает, никто не встречает у дверей - никакой суеты, глазеющих толп, зевак - в эти последние решительные минуты никто не должен мешать. Гости сразу проходят внутрь и там ждут молодоженов. Жених и невеста являются последними, когда все уже в сборе - жених раньше, невеста на четверть часа позже.
Думая о предстоящей разлуке, Анна вздыхает. Темнота придает ей храбрости высказать то, что давно лежит на сердце.
- Хочу тебе сказать... о «месяце тишины». Пожалуйста, обещай мне сейчас, - слова мучительно застревают у нее в горле, - что…
- Что вернусь?
- Нет, не то. Обещай, что все обдумаешь - положение, в каком ты оказался. В Праге, когда звал меня замуж, ты понятия не имел, как все будет - как тебя примут здесь. Я знаю, как сильно на тебя давят. Все эти месяцы, пока ты здесь - у тебя ни дня спокойного нет.
- Анна…
Она делает знак: не перебивай.
- Ты справляешься, знаю. Но когда останешься один, спроси себя, ты хочешь всю жизнь вот так… справляться? Люди, которые интригуют против тебя теперь, и дальше будут отравлять воздух. Светские обязанности, они уже сейчас тебе в тягость - их станет больше. Да, мы будем вместе, но - вот это всё… изо дня в день, всю жизнь. Сейчас ты лучше, чем раньше понимаешь, что тебя ждет со мной - та ли это жизнь, какую ты хочешь? Не говори, что вернешься. Обещай, спокойно и трезво обдумать все, и… пусть это будет «эгоизм», но… - она форсирует дрогнувший голос, - реши так, как для тебя лучше.
- Хорошо, - он серьезно кивает. - Но тогда и ты обещай решишь без оглядки на меня, правда ли тебе нужен муж, которого твои близкие знать не хотят, а твое окружение - терпеть не может. Наш брак в глазах света всегда будет неравным. Люди открыто порицают твой выбор. Из-за меня тебя ждут трудности, которых могло бы не быть. Каково тебе будет сознавать их причину? Спроси себя об этом, когда меня не будет рядом. Обещай, что не придешь в собор только потому, что дала мне слово. Я сейчас - помни об этом, - освобождаю тебя от всех обязательств передо мной, - он мягко берет ее за подбородок, заставляет поднять лицо, посмотреть ему в глаза. - Обещаешь?
Она опускает глаза.
Тишина вечернего сада, полная сладким дыханием ночных растений, обступает их. Анна утыкается щекой и носом ему в грудь. Сквозь рубашку он чувствует тепло ее дыхания и сам едва касается губами волос. Эта скамейка будто у времени за пазухой - пока они сидят здесь, ничего не случится, но стоит шевельнуться, встать… Им страшно разнять руки, оторваться друг от друга.
------------------------------------
* В Праге в Старом Месте есть гипсовая скульптура Фрейда, висящего на одной руке над улицей - там с крыши кронштейн выведен и на нем отец психоанализа болтается («над пропастью бессознательного» - по замыслу автора-провокатора).
У них - нечто похожее, только Фрейд вверх ногами висит, и не с кронштейна, а прямо с карниза (или может с подоконника…) В одну из прогулок Иманд показал эту фигуру Анне. Фрейда она не узнала и спросила: «Это очередная жертва пражской дефенестрации?»