Стокгольм. Резиденция Haga. Нежность
Иманд (28) - Анна (25)
[Скорее лирика чем страсть, но все же...]Раннее утро, когда до начала нового дня остается еще два-три сладких часика - лучшее их время. Оба отнюдь не рассветные пташки, но вечерами сил хватает только обняться и уснуть в общем тепле, в котором уже не разберешь, где чья рука, нога.
На заре, когда усталость сменяется негой, но открывать глаза лень, да и не нужно, Анна, дремлющая будто под крылом, под расслабленной тяжестью мужской руки, ощущает в истончившейся зыби сна твердость и жар пробудившегося в нем желания. В телесном тепле под одеялом мягкость и податливость женской плоти соблазняет его.
- Да, да... - уступая, бормочет она, по-новому устраиваясь в объятиях, и снова проваливается в дрему.
Разнеженные и сонные, они не хотят большего, лишь чувствовать друг друга как можно полнее. Бродить в блаженном единении в полусне-полуяви, в спутанности желаний, видений и осторожных не разжигающих ласк, не давая страсти затмить эту близость и разлучить их, не направляясь ни к какой цели.
Но бывает и по-другому.
Сонная сладость глаз и губ, севший спросонок голос:
- Ну что ты со мной делаешь… - в нем все сразу: благодарность, смущение, признание: «не могу, не хочу мешать этому», «еще…»
Анне легче, чем ему - соне проснуться как следует. Ради его «ну что ты со мной делаешь…» она готова отринуть сон. Знает ли об этом Иманд? Нет. И втайне корит себя, что не проснулся раньше, поддался ей, не перехватил (а мог?) инициативу. Его будит дразнящая нежность языка, от которой он теряет всякую власть над собой. Знает ли об этом Анна? Конечно.
В детстве, мечтая о любви, Анна полагала, что острейшее ее наслаждение, доставлять удовольствие дорогому человеку, видеть его блаженство. Все, чего ей хотелось - ласкать возлюбленного. О том, как приятно будет самой ощущать ответные нежные прикосновения, она почти не думала - ведь о любви грезила только душа ее, а тело, скованное болезнью, не желающее взрослеть, молчало. Но и потом, когда она созрела для отношений с мужчинами, любовные желания ее остались те же: доводить милого до экстаза и самой приходить в возбуждение, глядя на него, охваченного страстью. Дарение ласк удовлетворяло ее полнее и глубже, чем собственный оргазм - жажда тела отступала перед потребностью сердца любить. Она поняла себя, не пробыв его женой и месяца, и еще там - на острове сумела ясно изложить свое любовное кредо, что впрочем, не помогло Иманду понять ее.
***
Поздно вечером они стоят у открытого окна, дыша свежим ветром с океана. В лунном блеске большой воды, она медленно расстегивает на нем рубашку. Говорит чуть громче плеска волны:
- При той жизни, какая нас ждет, почти не будет вот таких вечеров вместе, - у нее пятнышко света на носу и запутавшийся в кудрях сквознячок.
- Знаю, - он накрывает ее руки своими, но не мешает ей.
- А когда мы, наконец, доберемся до спальни, - продолжает она, - у нас едва останется сил пожелать друг другу спокойной ночи.
Справившись с последней пуговицей, она под рубашкой обнимает его за пояс и припадает щекой к груди. Какая тепленькая у нее спинка под гривой рассыпавшихся волос - место, где когда-нибудь вырастут крылышки, уютно ложится ему в ладони.
- Но чем бы ни кончался наш день, я хочу… - он ощущает голой кожей ветерок дыхания, слетающий с ее губ, - чтобы утром, вставая ото сна, ты чувствовал себя счастливым.
Он тронут.
- И я хочу этого для тебя.
- Это просто. Если ты счастлив, я тоже.
Казалось, фраза и фраза. Разве не естественно хотеть счастья своему ненаглядному и быть довольной, когда ему хорошо? Тем более что и его щедрость к ней ничуть не меньше. Неудивительно, что Иманд не усматривает никакой связи между давнишним разговором и этими рассветными играми в постели, приносящими ему острое наслаждение, смешанное с неловкостью - ведь это ему полагается быть инициатором, или уж, во всяком случае, не оставаться в долгу!
Но если дело ограничивается секс-объятиями в полудреме, совесть его не мучит. То, что происходит между ними в эти часы, и сексом-то не назовешь: нежность, близость, покой… удовлетворенность. Ему и делать ничего не надо, только оставаться слитым с нею телом, кровью, дыханием, мыслью, духом, чувствуя, как из этой общности сама собой вырастает, ширится, заполняет обоих несказанная плотская радость. Это Анна придумала - чуть ли не в первые дни. Ей мало было спать с ним, сидеть за столом, бродить по острову, откровенничать, днем и ночью быть рядом - мало! Она мечтала ощущать телесную нераздельность с ним. Хотелось не просто сексуального соединения (хотя и этого тоже), но тотального прикосновения к нему. Иманд помнит тот - «первый раз».
***
- Далеко мы от виллы? - Анна оглядывает из под руки бесконечный пологий берег с перистыми опахалами пальм.
- Мили четыре наверно. Устала? Хочешь, посидим вон там в тенечке, где пальмы над водой?
- Нет, я бы… - она мнется в нерешительности, переступает, проваливаясь по щиколотку, в мелком как пудра песке. Он спокойно ждет, не торопя ее, не испытывая нетерпения. Анна поднимает на него глаза и тотчас опускает их.
- Давай разденемся... просто полежим, а?
Сейчас он удивится, спросит, зачем. Он оглядывает небо и спрашивает:
- А ты не сгоришь под солнцем? Ты же беленькая, как… молочко, - так по-детски это у него получилось, сам не ожидал. И смотрит на нее (что она скажет?), любуясь чуть припухшими от поцелуев губами, и беспокойной голубой жилкой, бьющейся под тонкой кожей в глубоком вырезе платья-распашонки.
- Не обгорю, - храбро обещает она, - лучи уже косые.
Песок как согретая постель. Он чувствует дыхание жены на своем плече, накрепко обвившие его руки, тесно прижатую маленькую грудь и лилейный холодок бедер. Он не испытывает возбуждения - только вынимающую душу нежность. В ее теперешнем стремлении к нему ни страсти, ни соблазна. В жажде предельной близости им даже собственная кожа кажется лишней. Невинная безмолвная нагота сближает сильнее секса. Так их единство еще полнее.
Он обнимает ее всем собой, от всего закрывая, вбирая вместе с ее любовью все, что только можно ощутить телом: встречное движение ребер и живота, стук сердца, щекотку ресниц, тепло волос. Их одевает ветер и тени облаков, влажный шорох и гул прибоя, трепет зеленых челочек пальм. Они лежат на мягком дне воздушного океана, погруженные во всеобъемлющее осязание друг друга.
- Давай еще так полежим, - говорит он несколько дней спустя. Ничего больше не нужно, просто обняться, дышать в унисон, чувствовать всей кожей как тает от взаимного тепла, разделяющая их, призрачная материальная граница.
- Да что с нами такое? - недоумевает она. - Целыми днями не могу себя от тебя отлепить…
- И не надо, - просит он, - так хорошо…
***
Ее интимный темперамент оказался не таким уж ярким. Желания тела не были главной движущей силой. Секс служил в большей степени выражением любви - а в этом она была неутомима.
- Я даже опомниться не успеваю, когда ты нападаешь на меня сонного, - ему неловко потом. - Это… как-то нечестно с моей стороны, - объяснения трудно ему даются.
Анна ложится рядом:
- Зря беспокоишься. Я счастлива. Не веришь? - она переворачивается на живот, опираясь на локти, и вдруг спрашивает:
- Что для тебя лучшее в сексе?
Ответ кажется ему столь очевидным, что Иманд невольно придерживает язык: разве у нее не так?
- Можешь допустить такую мысль, да, - она читает в его глазах, - что у нас на этот вопрос разные ответы?
- И как бы ты ответила? Что для тебя самое лучшее?
Ей весело:
- Ты.
Он смотрит непонимающе: что - я?
- Самое лучшее - быть с тобой, быть причиной того, что ты чувствуешь, быть…
- Свидетелем?
- Нет. Соучастницей. Разделять… загораться от тебя, - она водит пальцем по его плечу. - Хочу, чтобы ты испытывал наслаждение. Хочу видеть, какой ты в эти минуты. Знаешь, как отраженный свет. Мне нравится быть твоей луной. Хочу быть с тобой, не теряя себя.
- …теряя себя?
- А ты не теряешь себя в страсти? Страсть разделяет. Замыкает нас в своих переживаниях, сильных ощущениях - чем дальше, тем больше, пока ничего кроме них не останется.
Он понял.
- Но тебе разве не нравится самой быть солнышком?
- Нравится, - она улыбается, не поднимая глаз, - но чувствовать близость важнее. Не изводи себя упреками. Ты их не заслуживаешь, - Анна подкладывает локоть под голову. - Я тебя убедила?
Он не отвечает, но ей не нужны слова. Она и так все видит по улыбке, по выражению карих глаз. «Вот подожди, - обещают эти глаза, - завтра я проснусь раньше тебя…»
[Скорее лирика чем страсть, но все же...]Раннее утро, когда до начала нового дня остается еще два-три сладких часика - лучшее их время. Оба отнюдь не рассветные пташки, но вечерами сил хватает только обняться и уснуть в общем тепле, в котором уже не разберешь, где чья рука, нога.
На заре, когда усталость сменяется негой, но открывать глаза лень, да и не нужно, Анна, дремлющая будто под крылом, под расслабленной тяжестью мужской руки, ощущает в истончившейся зыби сна твердость и жар пробудившегося в нем желания. В телесном тепле под одеялом мягкость и податливость женской плоти соблазняет его.
- Да, да... - уступая, бормочет она, по-новому устраиваясь в объятиях, и снова проваливается в дрему.
Разнеженные и сонные, они не хотят большего, лишь чувствовать друг друга как можно полнее. Бродить в блаженном единении в полусне-полуяви, в спутанности желаний, видений и осторожных не разжигающих ласк, не давая страсти затмить эту близость и разлучить их, не направляясь ни к какой цели.
Но бывает и по-другому.
Сонная сладость глаз и губ, севший спросонок голос:
- Ну что ты со мной делаешь… - в нем все сразу: благодарность, смущение, признание: «не могу, не хочу мешать этому», «еще…»
Анне легче, чем ему - соне проснуться как следует. Ради его «ну что ты со мной делаешь…» она готова отринуть сон. Знает ли об этом Иманд? Нет. И втайне корит себя, что не проснулся раньше, поддался ей, не перехватил (а мог?) инициативу. Его будит дразнящая нежность языка, от которой он теряет всякую власть над собой. Знает ли об этом Анна? Конечно.
В детстве, мечтая о любви, Анна полагала, что острейшее ее наслаждение, доставлять удовольствие дорогому человеку, видеть его блаженство. Все, чего ей хотелось - ласкать возлюбленного. О том, как приятно будет самой ощущать ответные нежные прикосновения, она почти не думала - ведь о любви грезила только душа ее, а тело, скованное болезнью, не желающее взрослеть, молчало. Но и потом, когда она созрела для отношений с мужчинами, любовные желания ее остались те же: доводить милого до экстаза и самой приходить в возбуждение, глядя на него, охваченного страстью. Дарение ласк удовлетворяло ее полнее и глубже, чем собственный оргазм - жажда тела отступала перед потребностью сердца любить. Она поняла себя, не пробыв его женой и месяца, и еще там - на острове сумела ясно изложить свое любовное кредо, что впрочем, не помогло Иманду понять ее.
***
Поздно вечером они стоят у открытого окна, дыша свежим ветром с океана. В лунном блеске большой воды, она медленно расстегивает на нем рубашку. Говорит чуть громче плеска волны:
- При той жизни, какая нас ждет, почти не будет вот таких вечеров вместе, - у нее пятнышко света на носу и запутавшийся в кудрях сквознячок.
- Знаю, - он накрывает ее руки своими, но не мешает ей.
- А когда мы, наконец, доберемся до спальни, - продолжает она, - у нас едва останется сил пожелать друг другу спокойной ночи.
Справившись с последней пуговицей, она под рубашкой обнимает его за пояс и припадает щекой к груди. Какая тепленькая у нее спинка под гривой рассыпавшихся волос - место, где когда-нибудь вырастут крылышки, уютно ложится ему в ладони.
- Но чем бы ни кончался наш день, я хочу… - он ощущает голой кожей ветерок дыхания, слетающий с ее губ, - чтобы утром, вставая ото сна, ты чувствовал себя счастливым.
Он тронут.
- И я хочу этого для тебя.
- Это просто. Если ты счастлив, я тоже.
Казалось, фраза и фраза. Разве не естественно хотеть счастья своему ненаглядному и быть довольной, когда ему хорошо? Тем более что и его щедрость к ней ничуть не меньше. Неудивительно, что Иманд не усматривает никакой связи между давнишним разговором и этими рассветными играми в постели, приносящими ему острое наслаждение, смешанное с неловкостью - ведь это ему полагается быть инициатором, или уж, во всяком случае, не оставаться в долгу!
Но если дело ограничивается секс-объятиями в полудреме, совесть его не мучит. То, что происходит между ними в эти часы, и сексом-то не назовешь: нежность, близость, покой… удовлетворенность. Ему и делать ничего не надо, только оставаться слитым с нею телом, кровью, дыханием, мыслью, духом, чувствуя, как из этой общности сама собой вырастает, ширится, заполняет обоих несказанная плотская радость. Это Анна придумала - чуть ли не в первые дни. Ей мало было спать с ним, сидеть за столом, бродить по острову, откровенничать, днем и ночью быть рядом - мало! Она мечтала ощущать телесную нераздельность с ним. Хотелось не просто сексуального соединения (хотя и этого тоже), но тотального прикосновения к нему. Иманд помнит тот - «первый раз».
***
- Далеко мы от виллы? - Анна оглядывает из под руки бесконечный пологий берег с перистыми опахалами пальм.
- Мили четыре наверно. Устала? Хочешь, посидим вон там в тенечке, где пальмы над водой?
- Нет, я бы… - она мнется в нерешительности, переступает, проваливаясь по щиколотку, в мелком как пудра песке. Он спокойно ждет, не торопя ее, не испытывая нетерпения. Анна поднимает на него глаза и тотчас опускает их.
- Давай разденемся... просто полежим, а?
Сейчас он удивится, спросит, зачем. Он оглядывает небо и спрашивает:
- А ты не сгоришь под солнцем? Ты же беленькая, как… молочко, - так по-детски это у него получилось, сам не ожидал. И смотрит на нее (что она скажет?), любуясь чуть припухшими от поцелуев губами, и беспокойной голубой жилкой, бьющейся под тонкой кожей в глубоком вырезе платья-распашонки.
- Не обгорю, - храбро обещает она, - лучи уже косые.
Песок как согретая постель. Он чувствует дыхание жены на своем плече, накрепко обвившие его руки, тесно прижатую маленькую грудь и лилейный холодок бедер. Он не испытывает возбуждения - только вынимающую душу нежность. В ее теперешнем стремлении к нему ни страсти, ни соблазна. В жажде предельной близости им даже собственная кожа кажется лишней. Невинная безмолвная нагота сближает сильнее секса. Так их единство еще полнее.
Он обнимает ее всем собой, от всего закрывая, вбирая вместе с ее любовью все, что только можно ощутить телом: встречное движение ребер и живота, стук сердца, щекотку ресниц, тепло волос. Их одевает ветер и тени облаков, влажный шорох и гул прибоя, трепет зеленых челочек пальм. Они лежат на мягком дне воздушного океана, погруженные во всеобъемлющее осязание друг друга.
- Давай еще так полежим, - говорит он несколько дней спустя. Ничего больше не нужно, просто обняться, дышать в унисон, чувствовать всей кожей как тает от взаимного тепла, разделяющая их, призрачная материальная граница.
- Да что с нами такое? - недоумевает она. - Целыми днями не могу себя от тебя отлепить…
- И не надо, - просит он, - так хорошо…
***
Ее интимный темперамент оказался не таким уж ярким. Желания тела не были главной движущей силой. Секс служил в большей степени выражением любви - а в этом она была неутомима.
- Я даже опомниться не успеваю, когда ты нападаешь на меня сонного, - ему неловко потом. - Это… как-то нечестно с моей стороны, - объяснения трудно ему даются.
Анна ложится рядом:
- Зря беспокоишься. Я счастлива. Не веришь? - она переворачивается на живот, опираясь на локти, и вдруг спрашивает:
- Что для тебя лучшее в сексе?
Ответ кажется ему столь очевидным, что Иманд невольно придерживает язык: разве у нее не так?
- Можешь допустить такую мысль, да, - она читает в его глазах, - что у нас на этот вопрос разные ответы?
- И как бы ты ответила? Что для тебя самое лучшее?
Ей весело:
- Ты.
Он смотрит непонимающе: что - я?
- Самое лучшее - быть с тобой, быть причиной того, что ты чувствуешь, быть…
- Свидетелем?
- Нет. Соучастницей. Разделять… загораться от тебя, - она водит пальцем по его плечу. - Хочу, чтобы ты испытывал наслаждение. Хочу видеть, какой ты в эти минуты. Знаешь, как отраженный свет. Мне нравится быть твоей луной. Хочу быть с тобой, не теряя себя.
- …теряя себя?
- А ты не теряешь себя в страсти? Страсть разделяет. Замыкает нас в своих переживаниях, сильных ощущениях - чем дальше, тем больше, пока ничего кроме них не останется.
Он понял.
- Но тебе разве не нравится самой быть солнышком?
- Нравится, - она улыбается, не поднимая глаз, - но чувствовать близость важнее. Не изводи себя упреками. Ты их не заслуживаешь, - Анна подкладывает локоть под голову. - Я тебя убедила?
Он не отвечает, но ей не нужны слова. Она и так все видит по улыбке, по выражению карих глаз. «Вот подожди, - обещают эти глаза, - завтра я проснусь раньше тебя…»