Стокгольм. Резиденция Хага. Декабрь. Тень
Доверие - это (в том числе и) способность разумно интерпретировать отсутствие друг друга. Я молчала три дня, да. Потому, что очумевший блок питания в компьютере спалил и «маму» и «папу», и систему, ага - только две недели назад переустановленную. Теперь у меня другой компьютер (спасибо, «харды» целы), и десятка вместо семерки - если сгорит еще что-нибудь, хоть систему в третий раз сносить не придется…
Я тебе обещала продолжение истории про «Срыв». Вопросы - потом.
Иманд (27) - Анна (24)
[Оставь это на вечер, когда ты один]
Первая ночь в собственном доме, в новой спальне, уютно освещенной скрытой карнизной подсветкой. Жаркое веселье под пуховым одеялом, временами переходящее в потасовку. Придушенные возгласы: «Ой!», «Ай!», «Пусти!», «Отдай!», «Ну я тебе покажу!», «Покажешь? Что ты мне покажешь?», «Нет уж, ты покажи, раз обещала!», «Проси пощады! Проси, кому говорю!» Оба слегка задыхаются от бурной возни, переходящей в нешуточную страсть.
- Ну, какой кары заслуживают твои безобразия, а? Что с тобой сделать? - оседлав мужа, Анна энергично встряхивает его за плечи. Ах так! Он крепко обхватывает ее, перекатывается, опрокидывая на спину, и запинающимся шепотом в ухо: «Сделай, как на острове».
Сладчайшая пропасть стыда и нежности разверзается между подушек. Сползшее одеяло, раскрытые врата голых колен в мягком ночном свете, непроизносимые касания проворных пальцев, ее млеющие губы в обрамлении распущенных волос и ласковое «не зажимайся, больно будет». Закушенный побелевший рот, стремительная обморочная судорога наслаждения, опустошенность до конца излитого чувства.
Он не умеет отдаваться - не уступать на время, не смиряться для вида, терпеливо ожидая реванша, но всецело полагаться на чужую волю. Отдаваться - значит утратить контроль, стать уязвимым, беззащитным. Разве мужчина может позволить себе такое, не перестав быть мужчиной? Он не знает. Жажда принадлежать физически пусть на короткое время - откуда она в нем с его-то характером? И как совместить ее с представлением о себе? У него нет ответов. Да и самих вопросов тоже нет - есть тайный искус, непримиримое мучительное противоречие в самом себе, горькое сомнение в своей мужественности.
***
Узор теней на потолке меркнет, повинуясь движению его руки.
- Поговори со мной.
Вот как? И свет выключил. Чтоб не видно было докрасна раскаленных щек.
Она с готовностью поворачивается на голос, ее ладонь ныряет к нему под рубашку, гладит голую спину, плечи.
- Помнишь, ты говорила, что я не могу принять себя таким?
- Каким? - мягко спрашивает она, - каким ты себя чувствуешь?
Молчание.
- Распущенным? Грязным? - она перебирает наобум.
- Нет.
- Униженным?
- Н-нет.
Плечо под ее ладонью делается каменным.
- Я чувствую себя… - он ищет подходящее слово, не находит, и в сердцах говорит как выплевывает что-то на чешском. - Не могу найти пристойный эквивалент.
- А непристойный - можешь? Или мне включить свет и все прочесть по глазам? - шутка помогает.
- Я чувствую себя… прости за выражение, оттраханным.
- Потрясающе! - комментирует Анна. - Умри, точнее не скажешь! И что тебя не устраивает?
Беда как раз в том, что его устраивает - но как объяснить жене?
Она сама приходит ему на помощь.
- Ты этого хочешь?
- Я не хочу этого хотеть! - вот такая правда.
- А что не так с твоим желанием? Мужчине стыдно иметь его?
- Да! - решительно.
- Почему?
Убитое молчание. Ее наконец осенило.
- Думаешь, это пассивный гомосексуа…
Его ладонь быстро и молча зажимает ей рот. И тут же отпускает.
Торопясь, с брезгливым отвращением, он исторгает из себя слова, которые еще минуту назад даже мысленно произнести не смел. Ужас, смешанный со стыдом, душной волной поднимается к горлу, выдавливается, извергается из него неукротимо - горячечным заикающимся шепотом, жалким бормотанием.
Его сроду не тянуло к своему полу даже на уровне любопытства. В спокойном состоянии мысль об однополом сексе вызывает в нем гадливое содрогание, но в возбужденном - отдает омерзительной сладостью, как вонючий тропический плод дуриан. Хотеть этого от женщины... Он и не хотел - до Анны даже помыслить не мог. Почему она возбуждает в нем это желание? Почему его так и тянет выставить себя перед любимой эээ… кем, господи?
Она выслушивает эту исповедь, не отнимая милосердной руки от его лопаток, спрашивает:
- Поэтому стыдно хотеть - что тебя могут заподозрить?
Теперь, когда главное сказано, он обнаруживает, что и это еще не все. У мужчины, если он не мужеложец, в принципе не должно быть таких желаний потому, что в сексе он тот, кто обладает, а не тот - кем.
- Мужчине отдаваться стыдно?
Сказать «да» всё равно что признать: я веду себя неприлично. Он неловко пожимает плечами, забыв, что Анна не может видеть.
- Отдаваться - значит быть пассивным, покорным, - она думает вслух. - Восприимчивым и чувствительным.
- Да.
- И еще - разрешать делать с собой что угодно и наслаждаться этим.
Такое не хочется признавать, но ее рука между лопаток… ах, эта ласковая рука!
- Да.
- Мужчине не подобает быть слабым, зависимым, позволять использовать себя. Это как расписаться в испорченности, да?
Она все поняла - сорвала с него маску пристойности. Ужас разоблачения сменяется облегченьем. Наконец-то все раскрылось: он вовсе не тот респектабельный джентльмен, каким предстает в обществе, а безрассудный сумасброд, сластолюбивый и порочный. Ее это не пугает? Нет? А должно бы!
- Это Тень, - говорит она.
- Где? - он в замешательстве оглядывается.
- Вот тут, - в темноте ее палец уверенно упирается ему в лоб. - У всякой медали две стороны. И обе наши. Ты сдержанный, рассудительный можешь и хочешь иногда быть необузданным, сумасшедшим. У силы и решительности на другом полюсе слабость и покорность. Нельзя иметь одно без другого. Но нам всю жизнь вдалбливали, что так нужно. Тебе - быть активным, обладать, мне - уступать, отдаваться. Но это же просто условность. Разделение искусственно - чтоб вырастить настоящего мужчину и настоящую женщину. А что не вписывается в образ - долой, в пыльный чулан души! Юнг говорил, там живет Тень.
- Почему?
- Потому, что отвергнутое всегда с нами. Над ним пресс осуждения, запретов, социальных табу. Но однажды: «Тут-тук, - говорит Тень, когда ты меньше всего готов сопротивляться, - это я. Я - это ты, забыл? Я есть и хочу жить». Оказывается, мы не такие, как о себе думали. Хотим «запретного» и смеем наслаждаться им.
Он молчит, не зная, что сказать, и Анна, желая приободрить его, призывает на помощь классику: «Жить - это снова и снова/с троллями в сердце бой...»
- Ибсен?
Она поняла всё нелепое, постыдное, сбивающее с толку, что пряталось в нем и, не осудив, признала законной частью натуры.
- Но я не хотел этого до тебя. Почему сейчас?
- Может, потому, что любовь делает нас целостными в самих себе. Не отвергай себя настоящего. Ты не становишься от этого другим - только делаешься несчастным.
- Откуда ты все знаешь? - после долгой паузы спрашивает он.
- Думаешь, я сама по себе такая умная? - она, приподнимается на локте, вглядываясь, различая слабый блеск его глаз. - Мне просто вовремя все рассказали на курсе Аналитической психологии. Ну и собственная Тень - в качестве наглядного пособия.
Он ложится навзничь, спиной прижимая ее руку к прохладной простыне - не отпуская. Не так уж темно в спальне - Анна видит его спокойную понимающую улыбку.
Я тебе обещала продолжение истории про «Срыв». Вопросы - потом.
Иманд (27) - Анна (24)
[Оставь это на вечер, когда ты один]
Первая ночь в собственном доме, в новой спальне, уютно освещенной скрытой карнизной подсветкой. Жаркое веселье под пуховым одеялом, временами переходящее в потасовку. Придушенные возгласы: «Ой!», «Ай!», «Пусти!», «Отдай!», «Ну я тебе покажу!», «Покажешь? Что ты мне покажешь?», «Нет уж, ты покажи, раз обещала!», «Проси пощады! Проси, кому говорю!» Оба слегка задыхаются от бурной возни, переходящей в нешуточную страсть.
- Ну, какой кары заслуживают твои безобразия, а? Что с тобой сделать? - оседлав мужа, Анна энергично встряхивает его за плечи. Ах так! Он крепко обхватывает ее, перекатывается, опрокидывая на спину, и запинающимся шепотом в ухо: «Сделай, как на острове».
Сладчайшая пропасть стыда и нежности разверзается между подушек. Сползшее одеяло, раскрытые врата голых колен в мягком ночном свете, непроизносимые касания проворных пальцев, ее млеющие губы в обрамлении распущенных волос и ласковое «не зажимайся, больно будет». Закушенный побелевший рот, стремительная обморочная судорога наслаждения, опустошенность до конца излитого чувства.
Он не умеет отдаваться - не уступать на время, не смиряться для вида, терпеливо ожидая реванша, но всецело полагаться на чужую волю. Отдаваться - значит утратить контроль, стать уязвимым, беззащитным. Разве мужчина может позволить себе такое, не перестав быть мужчиной? Он не знает. Жажда принадлежать физически пусть на короткое время - откуда она в нем с его-то характером? И как совместить ее с представлением о себе? У него нет ответов. Да и самих вопросов тоже нет - есть тайный искус, непримиримое мучительное противоречие в самом себе, горькое сомнение в своей мужественности.
***
Узор теней на потолке меркнет, повинуясь движению его руки.
- Поговори со мной.
Вот как? И свет выключил. Чтоб не видно было докрасна раскаленных щек.
Она с готовностью поворачивается на голос, ее ладонь ныряет к нему под рубашку, гладит голую спину, плечи.
- Помнишь, ты говорила, что я не могу принять себя таким?
- Каким? - мягко спрашивает она, - каким ты себя чувствуешь?
Молчание.
- Распущенным? Грязным? - она перебирает наобум.
- Нет.
- Униженным?
- Н-нет.
Плечо под ее ладонью делается каменным.
- Я чувствую себя… - он ищет подходящее слово, не находит, и в сердцах говорит как выплевывает что-то на чешском. - Не могу найти пристойный эквивалент.
- А непристойный - можешь? Или мне включить свет и все прочесть по глазам? - шутка помогает.
- Я чувствую себя… прости за выражение, оттраханным.
- Потрясающе! - комментирует Анна. - Умри, точнее не скажешь! И что тебя не устраивает?
Беда как раз в том, что его устраивает - но как объяснить жене?
Она сама приходит ему на помощь.
- Ты этого хочешь?
- Я не хочу этого хотеть! - вот такая правда.
- А что не так с твоим желанием? Мужчине стыдно иметь его?
- Да! - решительно.
- Почему?
Убитое молчание. Ее наконец осенило.
- Думаешь, это пассивный гомосексуа…
Его ладонь быстро и молча зажимает ей рот. И тут же отпускает.
Торопясь, с брезгливым отвращением, он исторгает из себя слова, которые еще минуту назад даже мысленно произнести не смел. Ужас, смешанный со стыдом, душной волной поднимается к горлу, выдавливается, извергается из него неукротимо - горячечным заикающимся шепотом, жалким бормотанием.
Его сроду не тянуло к своему полу даже на уровне любопытства. В спокойном состоянии мысль об однополом сексе вызывает в нем гадливое содрогание, но в возбужденном - отдает омерзительной сладостью, как вонючий тропический плод дуриан. Хотеть этого от женщины... Он и не хотел - до Анны даже помыслить не мог. Почему она возбуждает в нем это желание? Почему его так и тянет выставить себя перед любимой эээ… кем, господи?
Она выслушивает эту исповедь, не отнимая милосердной руки от его лопаток, спрашивает:
- Поэтому стыдно хотеть - что тебя могут заподозрить?
Теперь, когда главное сказано, он обнаруживает, что и это еще не все. У мужчины, если он не мужеложец, в принципе не должно быть таких желаний потому, что в сексе он тот, кто обладает, а не тот - кем.
- Мужчине отдаваться стыдно?
Сказать «да» всё равно что признать: я веду себя неприлично. Он неловко пожимает плечами, забыв, что Анна не может видеть.
- Отдаваться - значит быть пассивным, покорным, - она думает вслух. - Восприимчивым и чувствительным.
- Да.
- И еще - разрешать делать с собой что угодно и наслаждаться этим.
Такое не хочется признавать, но ее рука между лопаток… ах, эта ласковая рука!
- Да.
- Мужчине не подобает быть слабым, зависимым, позволять использовать себя. Это как расписаться в испорченности, да?
Она все поняла - сорвала с него маску пристойности. Ужас разоблачения сменяется облегченьем. Наконец-то все раскрылось: он вовсе не тот респектабельный джентльмен, каким предстает в обществе, а безрассудный сумасброд, сластолюбивый и порочный. Ее это не пугает? Нет? А должно бы!
- Это Тень, - говорит она.
- Где? - он в замешательстве оглядывается.
- Вот тут, - в темноте ее палец уверенно упирается ему в лоб. - У всякой медали две стороны. И обе наши. Ты сдержанный, рассудительный можешь и хочешь иногда быть необузданным, сумасшедшим. У силы и решительности на другом полюсе слабость и покорность. Нельзя иметь одно без другого. Но нам всю жизнь вдалбливали, что так нужно. Тебе - быть активным, обладать, мне - уступать, отдаваться. Но это же просто условность. Разделение искусственно - чтоб вырастить настоящего мужчину и настоящую женщину. А что не вписывается в образ - долой, в пыльный чулан души! Юнг говорил, там живет Тень.
- Почему?
- Потому, что отвергнутое всегда с нами. Над ним пресс осуждения, запретов, социальных табу. Но однажды: «Тут-тук, - говорит Тень, когда ты меньше всего готов сопротивляться, - это я. Я - это ты, забыл? Я есть и хочу жить». Оказывается, мы не такие, как о себе думали. Хотим «запретного» и смеем наслаждаться им.
Он молчит, не зная, что сказать, и Анна, желая приободрить его, призывает на помощь классику: «Жить - это снова и снова/с троллями в сердце бой...»
- Ибсен?
Она поняла всё нелепое, постыдное, сбивающее с толку, что пряталось в нем и, не осудив, признала законной частью натуры.
- Но я не хотел этого до тебя. Почему сейчас?
- Может, потому, что любовь делает нас целостными в самих себе. Не отвергай себя настоящего. Ты не становишься от этого другим - только делаешься несчастным.
- Откуда ты все знаешь? - после долгой паузы спрашивает он.
- Думаешь, я сама по себе такая умная? - она, приподнимается на локте, вглядываясь, различая слабый блеск его глаз. - Мне просто вовремя все рассказали на курсе Аналитической психологии. Ну и собственная Тень - в качестве наглядного пособия.
Он ложится навзничь, спиной прижимая ее руку к прохладной простыне - не отпуская. Не так уж темно в спальне - Анна видит его спокойную понимающую улыбку.