(no subject)
Продолжение
АСПЕКТ ДИАХРОНИИ
Последующая жизнь произведения - это жизнь в восприятии читателей.
Жизнь хрестоматийного произведения не прекращающаяся, но односторонняя. Это жизнь среди подростков. Что живо в произведении? То, что остаётся в памяти. Что же остаётся обычно в памяти после школьного изучения «Недоросля»?
(Вопрос обращён ко всем присутствующим на семинаре, в том числе и к взрослым, организаторам, преподавателям, учёным, людям разных возрастов).
Ответы:
- Не хочу учиться, а хочу жениться.
- Побегу-тко я на голубятню...
- Дверь? ... Котора дверь.
Далее следует пересказ митрофанушкиной самодельной грамматики, в которой слово «дверь» в одной ситуации оказывается либо прилагательным («потому что приложена к своему месту»), либо существительным («котора ненавешена стоит, то та покамест еще существительна»).
(Могут быть и другие примеры).
Можно сказать, что запомнилось (запоминается) то, что было тогда и сейчас близко и понятно
читавшим (читающим) его подросткам (недорослям). Причём практически все запоминающиеся фразы принадлежат Митрофанушке (сверстнику читающих), иногда, впрочем, вспоминаются слова и других персонажей, но опять-таки, связанных в основном с Митрофанушкой.
- Пошёл-ка ты служить.
- А он, матушка, и так уж пять булочек скушать изволил и т.п.
Запомнилось то, что смешно, то есть живо и сейчас. Если говорить честно, то из всех героев «Недоросля» именно Митрофанушка наиболее понятен подавляющему большинству школьников. Он - свой. Скажем ещё определеннее. Проблемы Митрофанушки - это проблемы большинства читающих комедию подростков.
Таким образом, восприятие читателей необходимо различать не только по эпохам, но и по возрастной градации.
Параллельно с живым (экзистенциальным) восприятием подростку предлагают заучить и запомнить то, как это произведение воспринимать, «должное» это даётся в упрощённом виде - в виде стереотипов, приспособленных к подростковому уровню.
Давайте вспомним из школьного учебника, как нам «должно» воспринимать «Недоросля». Возьмём первое, что приходит на память:
1). «Недоросль» - сатирическая комедия.
2). Персонажи в ней делятся на отрицательных и положительных. Положительных необходимо восхвалять. Отрицательных - бранить.
Итак, мы имеем дело с двумя видами стереотипов: стереотипы подросткового и стереотипы взрослого восприятия.
В первом случае стереотипы опираются на живое и непосредственное восприятие школьников, поэтому их не надо разрушать, а необходимо дополнять и расширять: сделать живым восприятие положительных героев, обратить внимание не только на комическую, но и на трагическую сторону поступков героев и т.п.
Сложнее обстоит дело со стереотипами «взрослого» восприятия «Недоросля». Здесь мы предлагаем использовать приём переакцентации восприятия. Предельной её формой является приём «инверсии».
Далее участникам семинара предлагается посмотреть на так называемых «отрицательных» персонажей как на «положительных», стать их адвокатами, а на «положительных» героев посмотреть как на «отрицательных» (выступить их критиками, обвинителями).
В этом нам помогут великие наши предшественники, такие проницательные читатели «Недоросля», как П. Вяземский, Н. Гоголь, А. Пушкин, В. Ключевский и др.
Их восприятия есть не что иное, как переакцентации и самого произведения, и его отдельных персонажей. Переакцентации эти созидают то направление диахронии, в котором протекает жизнь произведения после его создания.
Первоначально рассмотрим такой стереотип: «Недоросль» есть сатирическая комедия».
Однако уже первый биограф Фонвизина, современник А.С. Пушкина, П. Вяземский назвал комедии Фонвизина «Недоросль» и Грибоедова «Горе от ума» «двумя современными трагедиями» [ФРК-1958: 77]. Иными словами, уже первому исследователю творчества Фонвизина, чтобы раскрыть содержание «Недоросля», пришлось бороться со стереотипами восприятия и применить принцип инверсии, посмотрев на комедию как на трагедию.
В начале ХХ века историк В.О. Ключевский уже указывал на особый характер соотношения в «Недоросле» комедийного и трагедийного начал: «...”Недоросль”, - пишет историк, - комедия не лиц, а положений. Её лица комичны, но не смешны, комичны как роли, но вовсе не смешны, как люди. Они могут забавлять, когда видишь их на сцене, но тревожат и огорчают, когда встречаешь вне театра, дома или в обществе. Фонвизин заставляет печально-дурных и глупых людей играть забавно-веселые и часто умные роли. В этом тонком различении людей и ролей художественное мастерство его «Недоросля»; в нём же источник того сильного впечатления, какое производит эта пьеса. Сила впечатления в том, что оно составляется из двух противоположных элементов: смех в театре сменяется тяжёлым раздумьем по выходе из него» [ФРК-1958: 120].
Теперь попробуем поколебать другой стереотип: деление персонажей на «положительных» и «отрицательных».
Такого деления не придерживался уже А.С. Пушкин, который по-особому посмотрел на один из самых одиозных «отрицательных» персонажей «Недоросля» - госпожу Простакову. В его трактовке в Простакову должна была согласно «силе вещей», то есть силе необходимости, превратиться практически каждая провинциальная барыня, на которую легла ноша управления деревенским домом и деревенским поместьем. Этот процесс превращения показан в «Евгении Онегине» на примере матери Татьяны Лариной, которая, как Простакова, управляла мужем и хозяйством.
Гоголь, комментируя остроумное наблюдение Вяземского, раскрывает на примере образа Простаковой трагедию «русской выкройки». Суть этого трагического конфликта писатель видит «в чудном соединении безумной, истинно русской сильной любви к своему детищу» с тиранством, «так что, чем более она любит своё дитя, тем более ненавидит всё, что не есть её дитя». К этой мысли Гоголя следует отнестись со вниманием, так как она опирается на конкретную сценическую практику. По воспоминаниям очевидцев, шестнадцатилетний Гоголь блистательно играл в школьном театре роль Простаковой.
Такую же двойственность Гоголь видит и в образе Митрофанушки, «который ничего не заключает злобного в своей природе, не имея желания наносить кому-либо несчастье, становится нечувствительно, с помошью угождений и баловства тираном всех и более тех, которые его сильнее любят, то есть матери и няньки, так что наносить им оскорблениие - сделалось ему наслаждением» [Гоголь Н.В. ПССАН, т. 5, с. 396-397].
Радикальная переакцентация «положительных» персонажей заключена в статье В.О. Ключевского «Недоросль» Фонвизина (Опыт исторического объяснения учебной пьесы)», где он пишет: «... Стародум, Милон, Правдин, Софья не столько живые лица, сколько моралистические манекены; но ведь и их действительные подлинники были не живее своих драматических снимков. Они затверживали и, запинаясь, читали окружающим новые чувства и правила, которые кой-как прилаживали к своему внутреннему существу, как прилаживали заграничные парики к их головам. Они являлись ходячими, но еще безжизненными схемами новой хорошей морали, которую они надевали на себя, как маску.
Нужны были время, усилия и опыты, чтобы пробудить органическую жизнь в этих пока мертвенных, культурных препаратах, чтобы эта моралистическая маска успела врасти в их тусклые лица и стать их живой нравственной физиономией».
Однако в другом пассаже Ключевский, уточняя это свое наблюдение, пишет: «Да так ли они безжизненны, как привыкли представлять их. Как новички в своей роли, они ещё нетвёрдо ступают, сбиваются, повторяя уроки, едва затверженные у Лабрюйера, Дюкло, Наказа и других тогдашних учебников публичной и приватной морали; но как новообращенные они немного заносчивы и не в меру усердны. Они еще сами не насмотрятся на свой новенький нравственный убор, говорят так развязно, самоуверенно и самодовольно, с таким вкусом смакуют собственную академическую добродетель, что забывают, где они находятся, с кем имеют дело, и от того иногда попадают впросак, чем усиливают комизм драмы...» [ФРК - 1958: 118].
Таким образом, наши великие предшественники великолепно показали сложность и глубину, которая таится в «Недоросле».
«Эта комедия, - пишет Ключевский, - бесподобное зеркало. Фонвизину в ней как-то удалось стать прямо перед русской действительностью, взглянуть на нее просто и непосредственно, в упор, глазами, не вооружёнными никаким стеклом, взглядом, не преломлённым никакими точками зрения, и воспроизвести её с безотчётностью художественного понимания. Срисовывая, что наблюдал, он, как испытанный художник, не отказывался и от творчества; но на этот раз поэтический взгляд автора сквозь то, что казалось, проник до того, что действительно происходило; простая, печальная правда жизни, прикрытая бьющими в глаза миражами, подавила шаловливую фантазию, обыкновенно принимаемую за творчество, и вызвала к действию высшую творческую силу зрения, которая за видимыми для всех прозрачными явлениями умеет разглядеть никем не замечаемую действительность». [ФРК - 1958: 119].
У нас нет оснований не согласиться с этим мнением великого историка. Но из этого утверждения неминуемо следует предположение, а не является ли тогда сложность, неоднозначность и глубина «Недоросля» зеркалом сложности и глубины породившей его эпохи? Если это так, то совершенно закономерна и ошеломляющая своей парадоксальностью мысль о том, что ключом, способным вскрыть существо сложности и глубины русского XVIII века, может стать простенькое с виду, знакомое всем с детства хрестоматийное произведение.
После всего сказанного выше пора обратиться к эпохе, породившей «Недоросля». То есть актуализовать аспект синхронии.
АСПЕКТ ДИАХРОНИИ
Последующая жизнь произведения - это жизнь в восприятии читателей.
Жизнь хрестоматийного произведения не прекращающаяся, но односторонняя. Это жизнь среди подростков. Что живо в произведении? То, что остаётся в памяти. Что же остаётся обычно в памяти после школьного изучения «Недоросля»?
(Вопрос обращён ко всем присутствующим на семинаре, в том числе и к взрослым, организаторам, преподавателям, учёным, людям разных возрастов).
Ответы:
- Не хочу учиться, а хочу жениться.
- Побегу-тко я на голубятню...
- Дверь? ... Котора дверь.
Далее следует пересказ митрофанушкиной самодельной грамматики, в которой слово «дверь» в одной ситуации оказывается либо прилагательным («потому что приложена к своему месту»), либо существительным («котора ненавешена стоит, то та покамест еще существительна»).
(Могут быть и другие примеры).
Можно сказать, что запомнилось (запоминается) то, что было тогда и сейчас близко и понятно
читавшим (читающим) его подросткам (недорослям). Причём практически все запоминающиеся фразы принадлежат Митрофанушке (сверстнику читающих), иногда, впрочем, вспоминаются слова и других персонажей, но опять-таки, связанных в основном с Митрофанушкой.
- Пошёл-ка ты служить.
- А он, матушка, и так уж пять булочек скушать изволил и т.п.
Запомнилось то, что смешно, то есть живо и сейчас. Если говорить честно, то из всех героев «Недоросля» именно Митрофанушка наиболее понятен подавляющему большинству школьников. Он - свой. Скажем ещё определеннее. Проблемы Митрофанушки - это проблемы большинства читающих комедию подростков.
Таким образом, восприятие читателей необходимо различать не только по эпохам, но и по возрастной градации.
Параллельно с живым (экзистенциальным) восприятием подростку предлагают заучить и запомнить то, как это произведение воспринимать, «должное» это даётся в упрощённом виде - в виде стереотипов, приспособленных к подростковому уровню.
Давайте вспомним из школьного учебника, как нам «должно» воспринимать «Недоросля». Возьмём первое, что приходит на память:
1). «Недоросль» - сатирическая комедия.
2). Персонажи в ней делятся на отрицательных и положительных. Положительных необходимо восхвалять. Отрицательных - бранить.
Итак, мы имеем дело с двумя видами стереотипов: стереотипы подросткового и стереотипы взрослого восприятия.
В первом случае стереотипы опираются на живое и непосредственное восприятие школьников, поэтому их не надо разрушать, а необходимо дополнять и расширять: сделать живым восприятие положительных героев, обратить внимание не только на комическую, но и на трагическую сторону поступков героев и т.п.
Сложнее обстоит дело со стереотипами «взрослого» восприятия «Недоросля». Здесь мы предлагаем использовать приём переакцентации восприятия. Предельной её формой является приём «инверсии».
Далее участникам семинара предлагается посмотреть на так называемых «отрицательных» персонажей как на «положительных», стать их адвокатами, а на «положительных» героев посмотреть как на «отрицательных» (выступить их критиками, обвинителями).
В этом нам помогут великие наши предшественники, такие проницательные читатели «Недоросля», как П. Вяземский, Н. Гоголь, А. Пушкин, В. Ключевский и др.
Их восприятия есть не что иное, как переакцентации и самого произведения, и его отдельных персонажей. Переакцентации эти созидают то направление диахронии, в котором протекает жизнь произведения после его создания.
Первоначально рассмотрим такой стереотип: «Недоросль» есть сатирическая комедия».
Однако уже первый биограф Фонвизина, современник А.С. Пушкина, П. Вяземский назвал комедии Фонвизина «Недоросль» и Грибоедова «Горе от ума» «двумя современными трагедиями» [ФРК-1958: 77]. Иными словами, уже первому исследователю творчества Фонвизина, чтобы раскрыть содержание «Недоросля», пришлось бороться со стереотипами восприятия и применить принцип инверсии, посмотрев на комедию как на трагедию.
В начале ХХ века историк В.О. Ключевский уже указывал на особый характер соотношения в «Недоросле» комедийного и трагедийного начал: «...”Недоросль”, - пишет историк, - комедия не лиц, а положений. Её лица комичны, но не смешны, комичны как роли, но вовсе не смешны, как люди. Они могут забавлять, когда видишь их на сцене, но тревожат и огорчают, когда встречаешь вне театра, дома или в обществе. Фонвизин заставляет печально-дурных и глупых людей играть забавно-веселые и часто умные роли. В этом тонком различении людей и ролей художественное мастерство его «Недоросля»; в нём же источник того сильного впечатления, какое производит эта пьеса. Сила впечатления в том, что оно составляется из двух противоположных элементов: смех в театре сменяется тяжёлым раздумьем по выходе из него» [ФРК-1958: 120].
Теперь попробуем поколебать другой стереотип: деление персонажей на «положительных» и «отрицательных».
Такого деления не придерживался уже А.С. Пушкин, который по-особому посмотрел на один из самых одиозных «отрицательных» персонажей «Недоросля» - госпожу Простакову. В его трактовке в Простакову должна была согласно «силе вещей», то есть силе необходимости, превратиться практически каждая провинциальная барыня, на которую легла ноша управления деревенским домом и деревенским поместьем. Этот процесс превращения показан в «Евгении Онегине» на примере матери Татьяны Лариной, которая, как Простакова, управляла мужем и хозяйством.
Гоголь, комментируя остроумное наблюдение Вяземского, раскрывает на примере образа Простаковой трагедию «русской выкройки». Суть этого трагического конфликта писатель видит «в чудном соединении безумной, истинно русской сильной любви к своему детищу» с тиранством, «так что, чем более она любит своё дитя, тем более ненавидит всё, что не есть её дитя». К этой мысли Гоголя следует отнестись со вниманием, так как она опирается на конкретную сценическую практику. По воспоминаниям очевидцев, шестнадцатилетний Гоголь блистательно играл в школьном театре роль Простаковой.
Такую же двойственность Гоголь видит и в образе Митрофанушки, «который ничего не заключает злобного в своей природе, не имея желания наносить кому-либо несчастье, становится нечувствительно, с помошью угождений и баловства тираном всех и более тех, которые его сильнее любят, то есть матери и няньки, так что наносить им оскорблениие - сделалось ему наслаждением» [Гоголь Н.В. ПССАН, т. 5, с. 396-397].
Радикальная переакцентация «положительных» персонажей заключена в статье В.О. Ключевского «Недоросль» Фонвизина (Опыт исторического объяснения учебной пьесы)», где он пишет: «... Стародум, Милон, Правдин, Софья не столько живые лица, сколько моралистические манекены; но ведь и их действительные подлинники были не живее своих драматических снимков. Они затверживали и, запинаясь, читали окружающим новые чувства и правила, которые кой-как прилаживали к своему внутреннему существу, как прилаживали заграничные парики к их головам. Они являлись ходячими, но еще безжизненными схемами новой хорошей морали, которую они надевали на себя, как маску.
Нужны были время, усилия и опыты, чтобы пробудить органическую жизнь в этих пока мертвенных, культурных препаратах, чтобы эта моралистическая маска успела врасти в их тусклые лица и стать их живой нравственной физиономией».
Однако в другом пассаже Ключевский, уточняя это свое наблюдение, пишет: «Да так ли они безжизненны, как привыкли представлять их. Как новички в своей роли, они ещё нетвёрдо ступают, сбиваются, повторяя уроки, едва затверженные у Лабрюйера, Дюкло, Наказа и других тогдашних учебников публичной и приватной морали; но как новообращенные они немного заносчивы и не в меру усердны. Они еще сами не насмотрятся на свой новенький нравственный убор, говорят так развязно, самоуверенно и самодовольно, с таким вкусом смакуют собственную академическую добродетель, что забывают, где они находятся, с кем имеют дело, и от того иногда попадают впросак, чем усиливают комизм драмы...» [ФРК - 1958: 118].
Таким образом, наши великие предшественники великолепно показали сложность и глубину, которая таится в «Недоросле».
«Эта комедия, - пишет Ключевский, - бесподобное зеркало. Фонвизину в ней как-то удалось стать прямо перед русской действительностью, взглянуть на нее просто и непосредственно, в упор, глазами, не вооружёнными никаким стеклом, взглядом, не преломлённым никакими точками зрения, и воспроизвести её с безотчётностью художественного понимания. Срисовывая, что наблюдал, он, как испытанный художник, не отказывался и от творчества; но на этот раз поэтический взгляд автора сквозь то, что казалось, проник до того, что действительно происходило; простая, печальная правда жизни, прикрытая бьющими в глаза миражами, подавила шаловливую фантазию, обыкновенно принимаемую за творчество, и вызвала к действию высшую творческую силу зрения, которая за видимыми для всех прозрачными явлениями умеет разглядеть никем не замечаемую действительность». [ФРК - 1958: 119].
У нас нет оснований не согласиться с этим мнением великого историка. Но из этого утверждения неминуемо следует предположение, а не является ли тогда сложность, неоднозначность и глубина «Недоросля» зеркалом сложности и глубины породившей его эпохи? Если это так, то совершенно закономерна и ошеломляющая своей парадоксальностью мысль о том, что ключом, способным вскрыть существо сложности и глубины русского XVIII века, может стать простенькое с виду, знакомое всем с детства хрестоматийное произведение.
После всего сказанного выше пора обратиться к эпохе, породившей «Недоросля». То есть актуализовать аспект синхронии.