6 марта. Борис Пастернак
Письмо Бориса Пастернака Анне Ахматовой от 6 марта 1929:
<Москва> 6 III.29
Дорогая Анна Андреевна!
Мне кажется, я подберу слова,
Похожие на Вашу первозданность,
И если не означу существа,
То все равно с ошибкой не расстанусь.
Я слышу мокрых кровель говорок,
Колоколов безмолвные эклоги.
Какой-то город, явный с первых строк,
Растет и узнается в каждом слоге.
Волнует даль, но за город нельзя,
Пока внизу гуляют краснобаи,
Глаза шитьем за лампою слезя,
Горит заря, спины не разгибая.
С недавних пор в стекле оконных рам
Тоскует воздух в складках предрассветных
С недавних пор по долгим вечерам
Его кроят по выкройкам газетным.
В воде каналов, как пустой орех,
Ныряет ветер и колышет веки
Заполуночничавшейся за всех
И счет часам забывшей белошвейки.
Мерцают, заостряясь, острова.
Метя песок, клубится малокровье,
И хмурит брови странная Нева,
Срываясь за мост в роды и здоровье.
Всех градусов грунты рождает взор:
Что чьи глаза накурят, все равно чьи.
Но самой сильной крепости раствор -
Ночная даль под взглядом белой ночи.
Таким я вижу облик Ваш и взгляд.
Он мне внушен не тем столбом из соли,
Которым Вы пять лет тому назад
Испуг оглядки к рифме прикололи*,
Но, исходив от ваших первых книг,
Где крепли прозы пристальной крупицы,
Он и сейчас, как искры проводник,
Событья былью заставляет биться.
Дайте мне, просто даже открыткою, санкцию на печатанье этого стихотворения. Может быть, в корректуре я его усилю. Очень много работаю сейчас, но над прозой, и для того чтобы ее дальше писать, пришлось прибегнуть к помощи стихов.¹
Но последний остаток лирического чувства живет и догорает во мне только еще в форме живого (и конечно неоплатного) долга перед несколькими большими людьми и большими друзьями. Я написал Вам, Мейерхольдам и Маяковскому. Я у Вас спрашиваю не мненья о стихотворении, потому что знаю, что оно слабо, и в нем нет того движенья, которое соответствовало бы записанным образам, Вами вызываемым. Но может быть, Вам что-нибудь просто не понравится как-нибудь лично, и это я должен знать и с этим обязан считаться, потому что это обращено к Вам, т. е. «Ахматовой» будет заголовком, а не только посвященьем.
Необходимость уписать строку в почтовую строчку довела мой почерк до такой несвойственной ему бисерности, что у меня нет чувства, будто я Вам пишу письмо. Я и не пишу его. Это деловой запрос. Буду с нетерпеньем ждать Вашей открытки. Адрес: Москва, 19, Волхонка, 14, кв. 9. Отдам, если позволите, в альманах «Недра», вместе с двумя другими обращеньями ², которые еще хуже. Еще раз повторяю - вопрос в том, терпимо ли оно для Вас. Вы знаете, с какой силой живете во мне, как и во всяком, и насколько это лишь естественно, не более того. К этому знанью стихотворенье ничего не прибавляет.
Затем ясно ли, что речь об особом складе электрической силы, которая выражена не только в «Лотовой жене» и не в образе соляного столба только, а исходит от Вас всегда и никогда не перестанет исходить.
Ваш Б. П.
Вьюном подчеркнул места, которые постараюсь заменить во всяком случае, по их невыразительности или неуклюжести.³
Примечания:
¹ В это время Пастернак был поглощен работой над прозаической «Повестью».
² Стихотворение было опубликовано в журнале «Красная Новь» (1929, № 5); там же, без названия, были напечатаны стихи, обращенные к Марине Цветаевой и стихотворение «Мейерхольдам».
³ Стихотворение подверглось существенной переработке: 6-я строфа выпущена, строфы 3 - 5-я и 7-я переписаны заново, но подчеркнутые волнистой чертой («вьюном») слова («Ночная даль.. . » и «Где крепли прозы... ») Пастернак оставил без изменений.
* Имеется в виду стихотворение А. Ахматовой «Лотова жена». Анна Ахматова переживала трудное время критических нападок. Ее поэзия рассматривалась как пережиток прошлого. Ее стихи не издавались, она бедствовала. Ее стихотворение «Лотова жена» было открытым признанием в тоске по прошлому. Напоминая Ахматовой о высоте ее поэтических возможностей, "повествовательной свежести» ее первых книг, Пастернак хотел помочь ей найти в себе силы преодолеть отчаяние и творческое молчание.
<Москва> 6 III.29
Дорогая Анна Андреевна!
Мне кажется, я подберу слова,
Похожие на Вашу первозданность,
И если не означу существа,
То все равно с ошибкой не расстанусь.
Я слышу мокрых кровель говорок,
Колоколов безмолвные эклоги.
Какой-то город, явный с первых строк,
Растет и узнается в каждом слоге.
Волнует даль, но за город нельзя,
Пока внизу гуляют краснобаи,
Глаза шитьем за лампою слезя,
Горит заря, спины не разгибая.
С недавних пор в стекле оконных рам
Тоскует воздух в складках предрассветных
С недавних пор по долгим вечерам
Его кроят по выкройкам газетным.
В воде каналов, как пустой орех,
Ныряет ветер и колышет веки
Заполуночничавшейся за всех
И счет часам забывшей белошвейки.
Мерцают, заостряясь, острова.
Метя песок, клубится малокровье,
И хмурит брови странная Нева,
Срываясь за мост в роды и здоровье.
Всех градусов грунты рождает взор:
Что чьи глаза накурят, все равно чьи.
Но самой сильной крепости раствор -
Ночная даль под взглядом белой ночи.
Таким я вижу облик Ваш и взгляд.
Он мне внушен не тем столбом из соли,
Которым Вы пять лет тому назад
Испуг оглядки к рифме прикололи*,
Но, исходив от ваших первых книг,
Где крепли прозы пристальной крупицы,
Он и сейчас, как искры проводник,
Событья былью заставляет биться.
Дайте мне, просто даже открыткою, санкцию на печатанье этого стихотворения. Может быть, в корректуре я его усилю. Очень много работаю сейчас, но над прозой, и для того чтобы ее дальше писать, пришлось прибегнуть к помощи стихов.¹
Но последний остаток лирического чувства живет и догорает во мне только еще в форме живого (и конечно неоплатного) долга перед несколькими большими людьми и большими друзьями. Я написал Вам, Мейерхольдам и Маяковскому. Я у Вас спрашиваю не мненья о стихотворении, потому что знаю, что оно слабо, и в нем нет того движенья, которое соответствовало бы записанным образам, Вами вызываемым. Но может быть, Вам что-нибудь просто не понравится как-нибудь лично, и это я должен знать и с этим обязан считаться, потому что это обращено к Вам, т. е. «Ахматовой» будет заголовком, а не только посвященьем.
Необходимость уписать строку в почтовую строчку довела мой почерк до такой несвойственной ему бисерности, что у меня нет чувства, будто я Вам пишу письмо. Я и не пишу его. Это деловой запрос. Буду с нетерпеньем ждать Вашей открытки. Адрес: Москва, 19, Волхонка, 14, кв. 9. Отдам, если позволите, в альманах «Недра», вместе с двумя другими обращеньями ², которые еще хуже. Еще раз повторяю - вопрос в том, терпимо ли оно для Вас. Вы знаете, с какой силой живете во мне, как и во всяком, и насколько это лишь естественно, не более того. К этому знанью стихотворенье ничего не прибавляет.
Затем ясно ли, что речь об особом складе электрической силы, которая выражена не только в «Лотовой жене» и не в образе соляного столба только, а исходит от Вас всегда и никогда не перестанет исходить.
Ваш Б. П.
Вьюном подчеркнул места, которые постараюсь заменить во всяком случае, по их невыразительности или неуклюжести.³
Примечания:
¹ В это время Пастернак был поглощен работой над прозаической «Повестью».
² Стихотворение было опубликовано в журнале «Красная Новь» (1929, № 5); там же, без названия, были напечатаны стихи, обращенные к Марине Цветаевой и стихотворение «Мейерхольдам».
³ Стихотворение подверглось существенной переработке: 6-я строфа выпущена, строфы 3 - 5-я и 7-я переписаны заново, но подчеркнутые волнистой чертой («вьюном») слова («Ночная даль.. . » и «Где крепли прозы... ») Пастернак оставил без изменений.
* Имеется в виду стихотворение А. Ахматовой «Лотова жена». Анна Ахматова переживала трудное время критических нападок. Ее поэзия рассматривалась как пережиток прошлого. Ее стихи не издавались, она бедствовала. Ее стихотворение «Лотова жена» было открытым признанием в тоске по прошлому. Напоминая Ахматовой о высоте ее поэтических возможностей, "повествовательной свежести» ее первых книг, Пастернак хотел помочь ей найти в себе силы преодолеть отчаяние и творческое молчание.