Почти совсем реальная история, которая давно хотела быть рассказанной, но не знала, как.
- Пока, трамвай.
- Счастливо, трамвай.
На том и разошлись.
Шельга усмехнулась, провожая подругу взглядом: целеустремлённая походка, громоздкие мужские часы на руке, рюкзак.
- Трамвай опаздывает, трамвай очень, очень спешит, - снова усмехнулась девушка себе под нос. Иногда на тех, кто тебе особенно дорог, ты не можешь смотреть без слёз, и, чтобы не разрыдаться от нежности, приходится смеяться. - Пока, трамвай. Чистых тебе рельсов.
Это началось давно, апрельским днём, уже тёплым, но ещё удручающе каменным, незелёным. Обычный разговор о ерунде превратился в дружный хохот, он всегда, неизменно и священно в него превращался, это был один из законов Мироздания. Водитель трамвая, стоявшего неподалёку на светофоре, приветственно потренькал двум хохочущим девчонкам трамвайным гудком, помахал им и лихо стартовал на «зелёный».
Девчонки помахали ему вслед, уже рыдая от смеха и совершенно не представляя, над чем же, собственно, они смеются. Это было правильно, это было хорошо, это была весна.
- Слушай, - сквозь подавляемые всхлипы хохота прорезался вдруг мурлыкающий Чессин голос. - А что, если трамваи бывают людьми?
Шельга проглотила очередной взрыв смеха, тщательно прожевав, и на выдохе уточнила:
- Ты хочешь сказать, что, когда трамвай уезжает в депо, он там где-нибудь за углом, где никто не видит, или, скажем, в отдельной комнатке, раз! - и превращается в человека?
- Ага, - подхватывает довольная Чесса. - Представляешь, заехал такой весь новенький с иголочки трамвай, какая-нибудь гордая «семёрка», в депо, водитель быстренько собрался и убежал домой смотреть футбол, а за ним, посвистывая, выходит парень такой, худой и остроносый, в кофте с капюшоном, с большими наушниками на шее…
- Непременно очень дорогими, какой-нибудь крутой марки...
- Именно! Так вот, выходит этот паренёк и тоже бредёт домой, уж не знаю, футбол ли смотреть или кино, или что там трамваи на ночь смотрят…
- А может, трамваи на ночь играют на скрипке! - почти кричит Шельга. Вот так сидишь себе, сидишь, совершенно ничего особенного не делаешь, а на тебе вдруг - открывается дверь в параллельное измерение, где люди, оказывается, бывают трамваями. (Или трамваи бывают людьми? Этот вопрос ещё нужно будет обсудить.) И мир твой окончательно и бесповоротно становится другим, потому что забыть об этом ты не сможешь уже никогда. Ты теперь будешь махать трамваям и подтренькивать им мысленно в знак солидарности, мол, я знаю твою тайну, ты такой удивительный молодец, ура!..
Шельга очень любила, когда так.
В конце концов, если мир не меняется к лучшему сам по себе, его стоит додумывать.
- Ведь трамвайные гудки похожи на скрипку. Ну, чуть-чуть, - жалобно смотрит на подругу Шельга и снова заливается смехом. Такая весна, что не смеяться невозможно.
- Ну-у-у… Допустим, - уклончиво отзывается Чесса. - Слушай, а если трамваи не помнят, что они трамваи? Может, они носятся себе по городу, пьют чай из термоса, заходят в книжные и прогуливают ужасающе скучные встречи с дальними родственниками? Вдруг, например, они пишут стихи или ездят по вечерам на велосипеде? А иногда почему-то становятся трамваями. Или когда-то были трамваями. Или будут? Или могли бы быть?..
- Ты хочешь сказать, что мы с тобой тоже можем оказаться трамваями? - фыркнув, уточняет Шельга. Не для того, чтобы узнать ответ: она его уже знает. Просто в игры с Мирозданием нужно играть по правилам.
- А почему нет? Я вот - тридцать девятый, точно. Мой любимый. У него маршрут - закачаешься! - гордо изрекает Чесса, смешно морща нос. - А ты?
- А я тогда - тридцать десятый. Появляется в неожиданных местах в непредсказуемых обстоятельствах. Маршрут не изучен.
- Ну так изучай!
Очередной проносящийся мимо трамвай вопросительно тренькает: чего вы?
А два человека, только что навсегда изменившие мир, сидят на бульварной скамейке, греются на первом апрельском солнышке и смеются.
- Привет, вас на весь город слышно!
Копна светлых кудряшек, невоообразимое платье, как будто сшитое из лепестков экзотических цветов, хитрый прищур, обещающий собеседнику миллион изысканных ругательств и очень много любви в адрес одного и того же не важно чего…
Мира. Мира прекрасна.
- Привет! А мы - трамваи! - здоровается с подругой Шельга. Вокруг не так уж много людей, которых такое утверждение приведёт в бурный восторг и ни капли не удивит, грех не пользоваться моментом.
- О, так я теперь могу при случае вворачивать в разговоре: «Один мой знакомый трамвай считает, что…» Уважаемые трамваи, могу я узнать ваше авторитетное мнение по поводу глобального потепления? Испытываете ли вы какой-либо дискомфорт? Заметны ли изменения в температуре рельсов? - журналист Мира напускает на себя серьёзный вид и протягивает подругам воображаемый микрофон. Выдерживает так ровно десять секунд и смеётся. - А у меня как раз счастливые билеты есть, хотите?
- Да ладно! Откуда? - Чесса с Шельгой уже тянут руки к конверту, из которого Мира достаёт ворох разноцветных бумажек.
- Я попросила, и мне все привозят из разных мест, - Мира даёт подругам выбрать по билетику и убирает конверт обратно в сумку. - Ну что, я считаю, что их нужно торжественно съесть на счастье.
- А ты что, тоже трамвай? - подозрительно уточняет Чесса, изо всех сил стараясь не смеяться.
- Нет, - усмехается Мира. Она знает правила: повторяться - плохая примета. - Я - троллейбус.
- Какой? - хором вопрошают трамваи.
- Восемнадцатый, - мечтательно отвечает Мира. - Он ходит у меня возле дома. Там мягкие сиденья, такие раньше везде были, с пружинками, на них садишься и проваливаешься, как в пуховую перину… И если ехать рано утром, когда все ещё спят и на улицах никого, сесть над колесом и болтать ногами, в самом начале лета, то солнце обязательно светит так, что чувствуешь, как из него на лице получаются веснушки…
- Принято! - снова в один голос восклицают трамваи и снова смеются. Они уже устали хохотать, но ничего не могут с собой поделать: когда так хорошо, нужно куда-то девать счастье, иначе взорваться недолго. - Айда билеты есть!
***
Одна из главных тайн Мироздания заключается в том, что трамваям очень нравится ходить не по рельсам.
Поднимать ноги, опускать их, касаться подошвами шершавого асфальта вместо гладкого металла… Вертеть во все стороны головой, идти, куда глаза глядят и мурлыкать под нос песенки. А ещё - ловить тополиный пух. Ведь ужасно обидно, когда этот удивительный летний снег носится вокруг тебя, мягко касаясь твоих стёкол, а ты, как дурак, едешь себе по рельсам дальше, как будто ничего не замечаешь. Но ведь ты замечаешь - и тебе ужасно хочется набрать полные ладони тополиного пуха и подбросить его как можно выше, а одну пушинку поймать губами и непременно попробовать на вкус…
Шельга усмехается мысли о том, что к придуманным Чессой «билетикам в шоколаде» в список трамвайных лакомств обязательно нужно добавить суп из тополиного пуха.
Шельге сегодня очень грустно.
Так бывает, ни с того, ни с сего, а скорее от всего сразу. Где-то что-то не получилось так, как хотелось, не позвонил кто-то, чьего звонка ты ждал, не оценили твоих усилий или твоих творений, голова раскалывается, словно проклятая, и всё, кажется, буквально всё идёт наперекосяк. В такие моменты хочется бесцельно бродить по городу просто ради того, чтобы хоть куда-нибудь идти, и напевать очень грустные песни. Старые, любимые, обязательно из тех времён, когда ты был очень счастлив. Обязательно из тех времён, которые прошли и по которым ты очень скучаешь. Обязательно.
Ночь, июнь, тополиный пух оседает на волосах, как снег или как пепел, а пустые трамвайные рельсы призывно поблескивают в фонарном свете.
Секунду поколебавшись, девушка обеими ногами встаёт на рельс. Уже достаточно поздно, чтобы перестал ходить транспорт, так что до утра Шельга - единственный трамвай на всю округу. Хочется позвонить Чессе и рассказать, что она сейчас - самый настоящий трамвай, даже с собственными рельсами, но будить подругу в такое время совестно.
Шельга вздыхает, так и не придумав, кому же можно позвонить среди ночи со столь странным сообщением, и маленькими аккуратными шажками отправляется дальше. Она собирается бродить так всю ночь, нести трамвайную вахту во славу тридцать десятого номера с неизвестным маршрутом и расписанием, который, конечно же, подбирает по ночам всех запоздавших и загрустивших, чтобы довезти их к тем, по которым они грустят… Но уже через полчаса начинает зевать и, позабыв свои печали, идёт домой спать: благо, бессонницу как рукой сняло, а до дома недалеко.
А как только Шельга, в волосах у которой ангельскими перьями застряли тополиные пушинки, засыпает, в том месте, где она впервые встала на рельсы, появляется круглоносый трамвай. «Тридцать десятый», - гласит рукописная табличка на его широком лбу. Трамвай, чуть качнувшись и фыркнув, как сонный кот, бесшумно трогается и отправляется по маршруту.