Вичугский дебют великого режиссёра. Части 1-3. Я сам себе завидовал.
Речь пойдёт об Алексее Дмитриевиче Попове (1892-1961), которому в этом году исполнилось 125 лет со дня рождения, выдающемся русском режиссёре, Народном артисте СССР, лауреате трёх Сталинских премий, ученике Станиславского и друге Вахтангова.
Часть 1. Станиславский против Немировича-Данченко.
Алексей Попов родился 12 (24) марта 1892 года в городе Николаевске (ныне - Пугачёв, Саратовская область), но детство и юность провёл в Саратове и именно этот город считал своей малой родиной. В Саратове Алексей заразился театром и стал мечтать об актёрской профессии. При помощи добрых знакомых Попов узнал, что в августе в Москве бывают конкурсные экзамены в знаменитый Московский Художественный театр, и решил попытать счастье. Это было в 1912 году, Алексей Попов приехал в Москву и сходу смог преодолеть огромный конкурс, став кандидатом в актеры этого прославленного театра. Экзамен тогда принимал Немирович-Данченко, Станиславский, опоздав к открытию сезона, не присутствовал на приёмных испытаниях.
Первый год работы для всех сотрудников является испытательным и Попов за этот период смог поучаствовать лишь в массовых сценах. И вдруг ближе к концу сезона начинающий артист получает официальное письмо: «Уважаемый Алексей Дмитриевич! Дирекция Художественного театра настоящим извещает Вас о том, что Ваша артистическая индивидуальность не отвечает направлению Художественного театра. В связи с этим с будущего сезона Вы не числитесь в списках театра. С уважением к Вам директор-распорядитель Вл. Немирович-Данченко».
Это было ударом - мечта о театре рушилась! После окончания сезона огорчённый Алексей уехал на родину, в Саратов. Ко всем несчастьям, ему исполнился 21 год и осенью его ждал призыв в армию.
Но фортуна вновь повернулась к нему лицом. Для армии Попов оказался негодным, а вскоре и из Москвы пришла весточка, что Станиславский «выразил неудовольствие» по поводу исключения Попова из состава театра. В результате Алексей Попов вернулся в театр так, как будто его и не увольняли.
Часть 2. Легкомыслие.
За шесть лет, которые Алексей Попов провёл в МХТ, он не только реализовал себя как актёр, но и постигал режиссёрскую профессию, к которой он почувствовал тягу. В свободное время Попов стремился попасть на репетиции, чтобы изнутри увидеть всю кухню «системы Станиславского».
Весной 1918 года Попов решился уйти из Московского художественного театра…
«В провинции, в особенности теперь, масса интересной, радующей работы. Мне предлагают организовать земскую студию-музей, которая служит художественным центром губернии… Режиссура и техника сцены меня давно интересуют, и я многому научился в театре и в студии за эти шесть лет. Если бы Вы видели, какой там недостаток в людях, Вы поверили бы, что я там буду полезен. В Москве из таких, как я, можно построить вторую Эйфелеву башню, а там даже я, такой зеленый, буду желанным и полезным», - написал Попов 7 апреля 1918 года в письме Станиславскому, объясняя причины своего ухода.
Станиславский крайне отрицательно отнёсся к желанию «зазнавшегося мальчишки». Он пригласил Попова в себе на квартиру и битых два часа уговаривал его остаться, иногда переходя на крик. Но всё оказалось напрасно, Попов был непоколебим и Станиславский уступил… На память он подписал свою фотографию такими словами: «Милому идейному мечтателю Алексею Дмитриевичу Попову. 1918 г. Апрель». Фотография с той поры и до конца жизни всегда висела над письменным столом Попова.
А 12 апреля 1918 года у Алексея Попова родился сын Андрей, который в будущем станет Народным артистом СССР и верной опорой и последователем отца. Жена родом была из Костромы и в это трудное время вместе с сыном находилась там. Вскоре и сам Попов приехал в Кострому - именно там ему обещали студию ещё осенью 1917 года.
Но власть переменилась, меценаты исчезли, а в новых условиях студию открыть оказалось не так-то просто…
Вот как об этом написал сам Попов в своих мемуарах:
Организация студии и её финансирование входили в смету Костромского отдела народного образования. А общий бюджет губернии утверждал губернский съезд Советов. Созыв съезда должен был состояться в начале сентября, но все откладывался, а в связи с этим откладывались начало набора сотрудников студии, аренда помещения, закупка необходимого оборудования. Одним словом, дело стояло.
Деньги, привезенные мной из Москвы, подходили к концу, заработков никаких не предвиделось. В один из таких грустных дней, когда я уже начал подумывать о своём легкомыслии, к раскрытому окну, у которого я сидел, подошел почтальон и вручил мне огромный «казённый» пакет, на котором стоял типографский гриф «Правление льняных и хлопчатобумажных фабрик Коновалова Вичугского района». А под этой этикеткой на конверте было напечатано уже химической печаткой: «Рабочее правление текстильных фабрик Вичугского района (бывш. Коновалова)».
В письме было изложено приблизительно следующее: правление фабрик Вичугского района, желая организовать рабочую драматическую студию, обратилось в Московский Художественный театр с просьбой выделить из своей труппы для этих целей артиста-режиссера. Художественный театр в лице В. В. Лужского ответил правлению, что пригодных для такого дела и в то же время свободных артистов не имеется. Но в Кострому уехал А. Д. Попов, которого интересует такого рода работа. В связи с этим ответом В. В. Лужского мне предлагалось прибыть для переговоров.
Часть 3. Попов в Бонячках: Я сам себе завидовал.
Продолжим воспоминания Алексея Попова:
Так как утверждение сметы Костромской студии всё ещё задерживалось, я выехал в Вичугу. Со станции в посёлок Бонячки, к дому правления, меня подвезли на дрожках, видимо, оставшихся в наследство от Коновалова. В полутёмной от обилия цветов столовой пыхтел огромный уютный самовар - время было утреннее. Члены правления фабрик и несколько инженеров сидели за длинным обеденным столом. Когда я познакомился с ними, меня подвели к стоявшему у окна высокому худощавому человеку с лицом художника эпохи Возрождения.
- Это наш архитектор, видите, в парке белеет колоннада будущего театра - его детище. Он приезжает к нам из Москвы почти каждую неделю. Познакомьтесь: Виктор Александрович Веснин.
Впоследствии, в 30-х годах, в Москве, мы с Весниным оказались соседями по дому. Виктор Александрович был уже президентом Академии архитектуры СССР, и мы часто вспоминали далёкий 1918 год и наши встречи на бывших коноваловских фабриках...
Члены рабочего правления изложили мне свои далеко идущие планы:
- Мы хотим, чтобы к окончанию строительства театра у нас воспиталась и выросла своя рабочая студия, которой мы и передали бы театр. Халтурщиков в наш новый прекрасный театр мы пускать не хотим, а хорошая профессиональная труппа нам не по карману, да и не поедет она в наши Бонячки. Засучивайте рукава, товарищ Попов, и с завтрашнего дня начинайте работу с нашей молодежью; фабричные ребята у нас есть очень способные, есть инженерно-технический персонал, интересующийся театром, принимают участие в любительских спектаклях и наши педагоги-учителя. Временно, до окончания постройки театра, оборудуйте необходимую вам сцену в клубе. Денег мы не пожалеем, а кроме того, учтите - у нас свои хлопчатобумажные ткани, выбирайте для сцены всё, что нужно. У нас свои столярные и механические мастерские, всё, что вам понадобится, будет сделано. Мы - патриоты, и говорим вам, что такие условия, как у нас, вы едва ли найдете в Костроме. Мы хотим серьезной работы с нашей молодежью и поэтому обратились в Московский Художественный театр. Он рекомендовал вас, и мы сделаем всё, чтобы вы были довольны и чувствовали себя не хуже, чем в Москве. Вот так! Каков будет ваш ответ, товарищ Попов?
Положение у меня было затруднительным. Работа в Костроме явно задерживалась месяца на полтора, а то и два, но отказываться от идеи организации Поволжской студии я не собирался. Мне и Кострома-то казалась маловатым резервуаром для отбора талантливых людей. Я чистосердечно все это сказал правлению и предложил свою помощь на два месяца. Я обещал произвести набор в рабочую студию, практически ознакомить людей с методом студийной работы над спектаклем, поставить первый спектакль и передать это дело тем лицам, которых рабочая студия выберет.
Правление сначала и слышать не хотело о двухмесячном сроке моего пребывания, но потом согласилось. Мне сказали:
- Ещё неизвестно, выгорит ли ваше дело в Костроме, да и сами вы, поработав у нас, не захотите никуда ехать. От добра добра не ищут.
И работа закипела уже на следующее утро. Мне были доставлены готовальня, чертёжная доска и ватман. Утром я проектировал и чертил, вспомнив свою первую профессию, устройство клубной сцены, вычерчивал софиты, рампу, аппаратуру для ветра и морского прибоя, а вечерами сначала вёл приёмные испытания, а потом читал с вновь принятыми студийцами пьесы.
Прочли мы гауптмановских «Ткачей» и «Гибель «Надежды» Гейерманса. Студийцы отвергли «Ткачей» и остановились на «Гибели». Начались ежедневные вечерние репетиции. Ребята приходили после тяжёлого рабочего дня, а уходили не раньше двенадцати ночи. Бывшие руководители любительского кружка, существовавшего и до революции, предупреждали меня, чтобы я не злоупотреблял терпением кружковцев. Более пяти-шести репетиций они, по заверению «старожилов», не выдерживают и начинают постепенно разбегаться. Я успокоил их, что никто не убежит из студии. Я только боялся, что по истечении двухмесячного срока, который мы отвели для подготовки «Гибели «Надежды», студийцы будут просить отсрочить день открытия рабочей студии, а я не смогу, так как должен буду выехать в Кострому.
Днем я следил за постройкой сцены и изготовлением сценической аппаратуры. Кроме того, стол мой был завален образцами хлопчатобумажных тканей буквально сотен различных оттенков. Из них я выбирал материал для одежды сцены и несколько смен сукон. В то время было модно, по примеру студий Художественного театра, оформлять постановки «в сукнах». Мне было сказано, чтобы я не скупился. Суровьё - своё, а цвет по указанным образцам можно получить со своей же красильной фабрики, находившейся в Каменке, на Волге. Действительно, работа шла, как в сказке, всё делалось «по щучьему веленью». Я сам себе завидовал - в Костроме, действительно, я не буду иметь таких неограниченных возможностей в организации студийного хозяйства.
Часть 1. Станиславский против Немировича-Данченко.
Алексей Попов родился 12 (24) марта 1892 года в городе Николаевске (ныне - Пугачёв, Саратовская область), но детство и юность провёл в Саратове и именно этот город считал своей малой родиной. В Саратове Алексей заразился театром и стал мечтать об актёрской профессии. При помощи добрых знакомых Попов узнал, что в августе в Москве бывают конкурсные экзамены в знаменитый Московский Художественный театр, и решил попытать счастье. Это было в 1912 году, Алексей Попов приехал в Москву и сходу смог преодолеть огромный конкурс, став кандидатом в актеры этого прославленного театра. Экзамен тогда принимал Немирович-Данченко, Станиславский, опоздав к открытию сезона, не присутствовал на приёмных испытаниях.
Первый год работы для всех сотрудников является испытательным и Попов за этот период смог поучаствовать лишь в массовых сценах. И вдруг ближе к концу сезона начинающий артист получает официальное письмо: «Уважаемый Алексей Дмитриевич! Дирекция Художественного театра настоящим извещает Вас о том, что Ваша артистическая индивидуальность не отвечает направлению Художественного театра. В связи с этим с будущего сезона Вы не числитесь в списках театра. С уважением к Вам директор-распорядитель Вл. Немирович-Данченко».
Это было ударом - мечта о театре рушилась! После окончания сезона огорчённый Алексей уехал на родину, в Саратов. Ко всем несчастьям, ему исполнился 21 год и осенью его ждал призыв в армию.
Но фортуна вновь повернулась к нему лицом. Для армии Попов оказался негодным, а вскоре и из Москвы пришла весточка, что Станиславский «выразил неудовольствие» по поводу исключения Попова из состава театра. В результате Алексей Попов вернулся в театр так, как будто его и не увольняли.
Часть 2. Легкомыслие.
За шесть лет, которые Алексей Попов провёл в МХТ, он не только реализовал себя как актёр, но и постигал режиссёрскую профессию, к которой он почувствовал тягу. В свободное время Попов стремился попасть на репетиции, чтобы изнутри увидеть всю кухню «системы Станиславского».
Весной 1918 года Попов решился уйти из Московского художественного театра…
«В провинции, в особенности теперь, масса интересной, радующей работы. Мне предлагают организовать земскую студию-музей, которая служит художественным центром губернии… Режиссура и техника сцены меня давно интересуют, и я многому научился в театре и в студии за эти шесть лет. Если бы Вы видели, какой там недостаток в людях, Вы поверили бы, что я там буду полезен. В Москве из таких, как я, можно построить вторую Эйфелеву башню, а там даже я, такой зеленый, буду желанным и полезным», - написал Попов 7 апреля 1918 года в письме Станиславскому, объясняя причины своего ухода.
Станиславский крайне отрицательно отнёсся к желанию «зазнавшегося мальчишки». Он пригласил Попова в себе на квартиру и битых два часа уговаривал его остаться, иногда переходя на крик. Но всё оказалось напрасно, Попов был непоколебим и Станиславский уступил… На память он подписал свою фотографию такими словами: «Милому идейному мечтателю Алексею Дмитриевичу Попову. 1918 г. Апрель». Фотография с той поры и до конца жизни всегда висела над письменным столом Попова.
А 12 апреля 1918 года у Алексея Попова родился сын Андрей, который в будущем станет Народным артистом СССР и верной опорой и последователем отца. Жена родом была из Костромы и в это трудное время вместе с сыном находилась там. Вскоре и сам Попов приехал в Кострому - именно там ему обещали студию ещё осенью 1917 года.
Но власть переменилась, меценаты исчезли, а в новых условиях студию открыть оказалось не так-то просто…
Вот как об этом написал сам Попов в своих мемуарах:
Организация студии и её финансирование входили в смету Костромского отдела народного образования. А общий бюджет губернии утверждал губернский съезд Советов. Созыв съезда должен был состояться в начале сентября, но все откладывался, а в связи с этим откладывались начало набора сотрудников студии, аренда помещения, закупка необходимого оборудования. Одним словом, дело стояло.
Деньги, привезенные мной из Москвы, подходили к концу, заработков никаких не предвиделось. В один из таких грустных дней, когда я уже начал подумывать о своём легкомыслии, к раскрытому окну, у которого я сидел, подошел почтальон и вручил мне огромный «казённый» пакет, на котором стоял типографский гриф «Правление льняных и хлопчатобумажных фабрик Коновалова Вичугского района». А под этой этикеткой на конверте было напечатано уже химической печаткой: «Рабочее правление текстильных фабрик Вичугского района (бывш. Коновалова)».
В письме было изложено приблизительно следующее: правление фабрик Вичугского района, желая организовать рабочую драматическую студию, обратилось в Московский Художественный театр с просьбой выделить из своей труппы для этих целей артиста-режиссера. Художественный театр в лице В. В. Лужского ответил правлению, что пригодных для такого дела и в то же время свободных артистов не имеется. Но в Кострому уехал А. Д. Попов, которого интересует такого рода работа. В связи с этим ответом В. В. Лужского мне предлагалось прибыть для переговоров.
Часть 3. Попов в Бонячках: Я сам себе завидовал.
Продолжим воспоминания Алексея Попова:
Так как утверждение сметы Костромской студии всё ещё задерживалось, я выехал в Вичугу. Со станции в посёлок Бонячки, к дому правления, меня подвезли на дрожках, видимо, оставшихся в наследство от Коновалова. В полутёмной от обилия цветов столовой пыхтел огромный уютный самовар - время было утреннее. Члены правления фабрик и несколько инженеров сидели за длинным обеденным столом. Когда я познакомился с ними, меня подвели к стоявшему у окна высокому худощавому человеку с лицом художника эпохи Возрождения.
- Это наш архитектор, видите, в парке белеет колоннада будущего театра - его детище. Он приезжает к нам из Москвы почти каждую неделю. Познакомьтесь: Виктор Александрович Веснин.
Впоследствии, в 30-х годах, в Москве, мы с Весниным оказались соседями по дому. Виктор Александрович был уже президентом Академии архитектуры СССР, и мы часто вспоминали далёкий 1918 год и наши встречи на бывших коноваловских фабриках...
Члены рабочего правления изложили мне свои далеко идущие планы:
- Мы хотим, чтобы к окончанию строительства театра у нас воспиталась и выросла своя рабочая студия, которой мы и передали бы театр. Халтурщиков в наш новый прекрасный театр мы пускать не хотим, а хорошая профессиональная труппа нам не по карману, да и не поедет она в наши Бонячки. Засучивайте рукава, товарищ Попов, и с завтрашнего дня начинайте работу с нашей молодежью; фабричные ребята у нас есть очень способные, есть инженерно-технический персонал, интересующийся театром, принимают участие в любительских спектаклях и наши педагоги-учителя. Временно, до окончания постройки театра, оборудуйте необходимую вам сцену в клубе. Денег мы не пожалеем, а кроме того, учтите - у нас свои хлопчатобумажные ткани, выбирайте для сцены всё, что нужно. У нас свои столярные и механические мастерские, всё, что вам понадобится, будет сделано. Мы - патриоты, и говорим вам, что такие условия, как у нас, вы едва ли найдете в Костроме. Мы хотим серьезной работы с нашей молодежью и поэтому обратились в Московский Художественный театр. Он рекомендовал вас, и мы сделаем всё, чтобы вы были довольны и чувствовали себя не хуже, чем в Москве. Вот так! Каков будет ваш ответ, товарищ Попов?
Положение у меня было затруднительным. Работа в Костроме явно задерживалась месяца на полтора, а то и два, но отказываться от идеи организации Поволжской студии я не собирался. Мне и Кострома-то казалась маловатым резервуаром для отбора талантливых людей. Я чистосердечно все это сказал правлению и предложил свою помощь на два месяца. Я обещал произвести набор в рабочую студию, практически ознакомить людей с методом студийной работы над спектаклем, поставить первый спектакль и передать это дело тем лицам, которых рабочая студия выберет.
Правление сначала и слышать не хотело о двухмесячном сроке моего пребывания, но потом согласилось. Мне сказали:
- Ещё неизвестно, выгорит ли ваше дело в Костроме, да и сами вы, поработав у нас, не захотите никуда ехать. От добра добра не ищут.
И работа закипела уже на следующее утро. Мне были доставлены готовальня, чертёжная доска и ватман. Утром я проектировал и чертил, вспомнив свою первую профессию, устройство клубной сцены, вычерчивал софиты, рампу, аппаратуру для ветра и морского прибоя, а вечерами сначала вёл приёмные испытания, а потом читал с вновь принятыми студийцами пьесы.
Прочли мы гауптмановских «Ткачей» и «Гибель «Надежды» Гейерманса. Студийцы отвергли «Ткачей» и остановились на «Гибели». Начались ежедневные вечерние репетиции. Ребята приходили после тяжёлого рабочего дня, а уходили не раньше двенадцати ночи. Бывшие руководители любительского кружка, существовавшего и до революции, предупреждали меня, чтобы я не злоупотреблял терпением кружковцев. Более пяти-шести репетиций они, по заверению «старожилов», не выдерживают и начинают постепенно разбегаться. Я успокоил их, что никто не убежит из студии. Я только боялся, что по истечении двухмесячного срока, который мы отвели для подготовки «Гибели «Надежды», студийцы будут просить отсрочить день открытия рабочей студии, а я не смогу, так как должен буду выехать в Кострому.
Днем я следил за постройкой сцены и изготовлением сценической аппаратуры. Кроме того, стол мой был завален образцами хлопчатобумажных тканей буквально сотен различных оттенков. Из них я выбирал материал для одежды сцены и несколько смен сукон. В то время было модно, по примеру студий Художественного театра, оформлять постановки «в сукнах». Мне было сказано, чтобы я не скупился. Суровьё - своё, а цвет по указанным образцам можно получить со своей же красильной фабрики, находившейся в Каменке, на Волге. Действительно, работа шла, как в сказке, всё делалось «по щучьему веленью». Я сам себе завидовал - в Костроме, действительно, я не буду иметь таких неограниченных возможностей в организации студийного хозяйства.