О привлекательности отречения и тяготах антитрудовой этики 3
Предыдущее
Каждый раз замечая его высокую фигуру в развевающихся одеждах, я чувствовала, что сердце мое стучит быстрее. Для меня этот молчаливый мюрид с опущенными вниз глазами был олицетворением всего суфийского аскетизма, отречения и предания. А молодость и внешняя привлекательность усиливали романтические чувства. Я представляла, что именно этот погруженный в служение аскет приведет меня к вершинам божественной любви, о которой так страстно повествовали стихи суфийских мистиков.
Поэтому в один из вечеров я намекнула отцу, что меня привлекает медитативная и самоотверженная жизнь «влюбленных в Бога». Конечно, эта идея не слишком обрадовала человека, мечтавшего выдать меня замуж за благонадежного торговца. Избалованная отцовской любовью, я вступила с ним в спор, цитируя слова персидского дервиша Саади:
Богатства не ищи, мой друг, богатство счастья не дает,
Богатство в мире есть одно - довольствоваться частью малой
- Легко рассуждать о бесполезности богатства, когда все за тебя делают слуги, а стол твой ломится от еды, - разгневанно возразил отец.
- Ты наслушалась всяких россказней бездельников и попрошаек, которые приходят в наш дом за горсткой риса!
Ты что, думаешь, Аллах Всемилостивый и Милосердный Сам принесет тебе еду? Все, чем пока ты живешь, - это результат труда, труда вот этих самых рук. А эти бездельники суфии не умеют трудиться. Все, что они могут, это петь, болтать и завлекать на свои песнопения невинных людей. Вот и тебе заморочили голову!
- Бездельники?! Отец, взгляните на величие Руми, Саади, Низаммудина... Люди веками воспевают их славу. А хоть один торговец вошел в историю этого мира?
- Ты перечисляешь имена великих и, может быть, полагаешь, что каждый, кто называет себя суфием, войдет в историю мира? - саркастично спросил отец.
- Большинство из них либо неудачники, ничего не достигшие в жизни и потому обратившиеся к Аллаху, либо бездельники, которым лень работать и легче жить на подаяния, забивая мозги людям сетями о Боге. Наш император, увлекшийся мистикой, безмерно поощряет дервишей, и в наши дни все кому не лень подаются в святые и чудотворцы. Не хватало там только тебя!
Но я не была способна воспринимать здравые доводы своего отца. Удивительное чувство блаженства, возникавшее в сердце, когда суфии начинали свою саму, было самым сильным аргументом, заставлявшим меня сломя голову броситься к новой судьбе. И путь к свободе души, к мистическим полетам, к общению со святыми виделся мне в замужестве с аскетом. Всей своей душой я была уверена, что, выйди я замуж за дервиша, я сделаю это блаженство воспевания славы Аллаха неотъемлемой частью своей жизни.
По сравнению с этой целью практичная перспектива замужества с богатым купцом казалась мне весьма глупой растратой своей драгоценной жизни. Поскольку я была решительной девушкой, в моей голове созрел не очень скромный, но действенный план освобождения. Я написала письмо Рамису Вели, нашпиговав его всем, что может произвести неизгладимое впечатление на мягкое сердце мюрида. Я описала свою горячую преданность суфийскому пути, неукротимое желание познать Аллаха и роковые обстоятельства, препятствующие этому познанию, а именно желание родителей выдать меня за материалистичного торговца.
Унаследованная от отца практичность подсказала мне, что всего этого не достаточно, поэтому вторая половина письма состояла из прославления возвышенных духовных качеств самого Рамиса Вели. Заканчивалось это письмо смиренной просьбой принять мою руку, став моим мужем и наставником и совершив тем самым благое дело по спасению моей души. Если же Рамис не сделает этого, то, я прозрачно намекала, жизнь моя без служения суфиям не имеет большой цены. И для того чтобы усилить свое аргументирование, я обещала, что как истинный аскет не стремлюсь к мирским благам и готова полностью разделить его дервишевскую судьбу.
Сочинив послание, я приступила ко второму этапу своего плана. Я была уверена в собственной женской привлекательности, о которой говорили многочисленные предложения о моём замужестве, присылаемые отцу. Тем не менее поскольку суфии славились на весь мир своим отречением и равнодушием к мирским соблазнам, трудно было быть уверенной до конца в том, что мой план сработает. Поэтому необходимо было приложить максимальные усилия. Я оделась самым привлекательным образом, когда отправилась в ханаку, где вместе с Кораном вручила письмо удивленному дервишу как подарок от моего отца.
За эту минутную встречу Рамис Вели, впервые поднявший на меня глаза, должен был в полной мере оценить значимость дара, который ему уготовил Всевышний. Однако, поскольку суфийская поэзия была полна скептического отношения к временной женской красоте, я сильно сомневалась, что моё дерзкое предприятие увенчается успехом. И потому последующую ночь провела без сна, гадая, что же ответит мой избранник. Как позже сознался мой дорогой муж, самым сильным аргументом, повлиявшим на его доброе сердце было мое страстное желание посвятить свою жизнь суфийской практике - желание, шедшее в разрез с матримониальными планами моего отца.
Несмотря на то, что добросердечный Рамис вовсе не торопился жениться, он подумал, что просто не имеет права не послужить душе, стремящейся к Аллаху. Таким образом уже через пару недель на рассвете мы скакали на лошадях из Гвалиора в Агру - многотысячный город, где моему отцу не так легко было бы найти свою непослушную дочь. Вспоминая события тех лет, свое трепещущее от романтических ожиданий сердце, свои экстатические переживания и неукротимую решимость посвятить себя суфийской практике, я и сама не могу понять, где был мой разум и почему я не догадалась найти более здравый метод посвящения своей жизни Всевышнему?
Уже после нескольких дней нашей семейной жизни мои иллюзии начали развеиваться. И я обнаружила что, помимо поэзии и пения, жизнь дервишей состоит из повседневных трудов и прозаических забот, о которых мне раньше не доводилось и предполагать. Оказалось, что, как и говорил мой отец, не все «влюбленные в Бога» влюблены в Него на самом деле. Многие из них мирно спят в перерывах между молитвами и ругаются между собой из-за пожертвований. Оказалось, что моя жизнь отныне состояла отнюдь не из мистических поклонений и возвышенных переживаний.
Раньше я представляла, как вместе с мужем мы будем свободно бродить по тенистым рощам и горам, прославлять Аллаха песнопениями, декламировать стихи персидских поэтов и кружиться в блаженстве самы. Однако на самом деле я столкнулась с бесконечными скитаниями от дома к дому, с поисками пропитания и долгими ожиданиями пожертвований. Когда же мы нашли приют в чиштийской ханаке и нам дали прибежище в полуразвалившейся лачуге, то мне пришлось носить воду из колодца, варить скромный обед и штопать ветхие вериги дервиша.
Словом, ничего из той романтики, которую рисовало мне воображение. Конечно, мы участвовали в воспевании прекрасных имен Аллаха и служили возвышенному святому Салиму Чишти. Но на пустой желудок я ощущала духовное блаженство самы в значительно меньшей степени. Оказалось, что романтичный образ моего возлюбленного отличался от реального человека, за которым я оказалась замужем. Я обнаружила, что реальный Рамис Вели храпит по ночам, не знает ничего о моих нуждах и гораздо более заинтересован в служении шейху и дервишам, чем в заботе о моем благополучии.
Его самоотверженность и дух служения, замеченные мной в ханаке Мухаммада Гауса, тоже начали терять свою привлекательность‚ когда они стали распространяться и на меня. В нашей ветхой лачуге постоянно останавливались паломники, шествующие в Священную Мекку или возвращавшиеся из нее. Мой муж без устали служил гостям, отдавая им последний кусок хлеба, в том числе и мой. Он привык к жизни дервишей за годы своего обучения, следуя практике кила тат таам - практика голодания.
Асель Айтжанова. 12 проявлений учителя
Жена дервиша. Помощь Дживы Госвами
Продолжение