Пинежские икотницы
Почему икотницы только на Пинеге живут, а на Мезени и на Двине их нет, то никому неведомо.
Про пинежских икотниц много написано, но интереснее всего, по моему, в книге Людмилы Егоровой «Дивная Пинега».
Непрошеная говоря
Было бы странно столько лет кряду бывать на Пинежье, общаться со многими тамошними жителями и не встретить среди них хотя бы одного, кому была посажена икота. Признаюсь, такие страдальцы мне попадались. И не раз. Только их «странное» поведение я сначала объяснить себе не могла, покуда мне не открылась одна старушка.
Имени её я вам не назову, как, впрочем, не назову и других людей, кто поведал мне об икоте и икотниках. Таков наш уговор, и я его выполняю.
Та бабуля оказалась ровесницей нашего замечательного писателя-земляка Фёдора Александровича Абрамова, вместе с ним училась в начальной школе и была свидетельницей Федькиных проказ. Они-то меня и интересовали.
Однажды сидели мы с той старушкой в её доме, попивали из жаркого самовара чаёк, мирно беседовали, и невдомек мне было, что к нашему разговору прислушивается ещё кто-то. И вот, видимо вспомнив какой-то очень весёлый эпизод из своего далёкого детства, старушка озорно на меня глянула и хохотнула:
- Федюшка был хороший проказник. Помню, наша учительница вызвала его к доске читать вслух книгу «Ташкент - город хлебный»...
Тут бабуля вытерла кончиком косыночки смешливую слезинку, промолвила ещё два-три слова, запнулась и громко, с протяжным, захлёбывающимся надрывом икнула. Затем икнула ещё и ещё раз, а потом вдруг быстро-быстро зачастила. Причём совершенно чужим голосом, похожим на тот, которым разговаривает Буратино в известной радиопостановке. Произносимые ею слова были, что называется, ни к селу ни к городу, к теме нашей беседы совершенно не относились. Видно было, что старушке неловко передо мной. Она страдала, делала над собой усилие, чтобы укротить непрошеную говорю, но та не унималась.
Я постаралась не заметить состояние хозяйки, отвернулась к окну и стала любоваться лесом. Он, наполовину обнажённый, красовался метрах в пятидесяти от дома у самого края распаханного осеннего поля.
Наконец моя собеседница с собой справилась, встала из-за стола и куда-то отлучилась. Вернувшись, села на прежнее место, налила себе чаю и пожаловалась:
- Она не любит, когда мне весело.
- Кто не любит? - удивилась я.
- Да икота моя не любит веселья. Ей бы меня только мучить. С восемнадцати годов головой маюсь. Доктора померят давление - оно нормальное. А у меня голова болит, и воротит всю. Та чародейка, что влепила мне икоту, давно уж померла, а её награда до сих пор во мне живёт. В больнице её не вылечить, только знахарь может помочь.
- Вы к нему обращались?
- А как же! Он какими-то словами лечил. Словами-то меня испортили, словами и лечить надо.
- Помогло?
- Немного полегчало. И то хорошо, что зверем не реву. Говорунья я...
Окончание той истории о Федоре Абрамове я так и не узнала. Икота помешала.
Две икоты
Ксении Степановне икота была посажена дважды, и каждая их них имела свой особый норов.
Первая из икот проявляла себя, только если ей что-то было не по нутру. Тут же начинала орать: «Ио! Ио! Ио!» Очень громко орала - вся деревня слышала.
Началось всё, когда Ксения была ещё молода. Замуж её выдали в деревню Вонгу. А там жил какой-то мужик, который насаживал икоту. И насаживал он её не просто так, а на определённое слово.
На свою беду, Ксения привыкла лешакаться и ничего с этим поделать не могла. Как-то пошла она в лес, стала перелезать через огороду и порвала сарафан. Тут и лешакнулась. С той поры пристала к ней икота и до того измучила, что вынудила Ксеньюшку пойти к тому нелюдимому мужику и слёзно умолять снять с неё порчу. А он в ответ: «Я не тебе её насаживал...»
Чтобы избавиться от болезни, страдалица ходила по монастырям, там ей целительного масла давали. Пользовала она его с молитвой и вскоре стала чувствовать себя гораздо лучше. Думала, совсем уж излечилась. И вот как-то вечеряли они с мужем, и Ксения, задумавшись, прихватила из общей миски аппетитный кусочек - он сам в рот просился. Тут-то и получила от супруга ложкой по лбу.
Обиду еле сдержала. А икота не стерпела да так взвизгнула, что муж содрогнулся. Было присмиревшая, она вспрянула.
А вторую икоту Степановне насадила золовка, сестра мужа. Она не хотела, чтобы её брат женился на Ксении, настаивала, чтобы он обратил внимание на её подругу, которая имела сколотного ребёнка.
Как-то раз эта незамужняя женщина пришла в гости к уже обвенчанным супругам - они тогда были ещё молодыми. Ксения стряпала шаньги, и подошла пора вынимать их из печи. Только она потянулась к заслонке, как гостья поднялась с лавки и направилась к выходу. Хозяйка - к ней! Стала уговаривать остаться, чаю с горячими шаньгами отведать. Но та вдруг ни с того ни с сего злобно глянула и молча выскочила за дверь.
- Да понеси тебя леший! - в сердцах вырвалось у Ксении.
И с этой-то минуты прицепилась к ней ещё одна икота.
Как она себя проявляла? Ой! Лучше о том не рассказывать.
Мучила Ксению Степановну вторая икота совсем иначе, не так, как первая. Она разговаривала! А если точнее - излагала вслух чьи-то мудрые мысли. Иногда до того заумные фразы выдавала, что можно было подумать, Ксения Степановна - учёная и перед кем-то в данный момент выступает. Удивительно, но эти «научные» импровизации фонтанировали всегда невпопад, не к месту.
О том, что с ней происходит, обладательница икот отчётливо понимала, но ничего поделать не могла. Терпеливо пережидала, когда говорунья умолкнет.
В часы перемирия, когда обе икоты оставляли Ксению Степановну в покое, она гладила внучат по головкам и шёпотом их остерегала: «Не лешакайтесь, баловники! А то умру - моя икота вам передастся!»
Когда баба Ксения отдала душу Богу, икоты умерли вместе с ней.
Как икота ревёт
Пошли как-то Петя и Володя удить рыбу. Когда проходили мимо домика бабушки Лизаветы (а жила она на краю деревни), Петька спросил:
- Хочешь послушать, как икота ревёт?
Володе было тогда лет десять, не понял он, о чём его дружок спрашивает, но на всякий случай кивнул головой.
«Бабка Лизавета посадила нас за стол. Чем угощала, не помню, - рассказывает Владимир Степанович. - А Петька у неё спрашивает:
- У тебя икота есть?
- Есть, - отвечает. - Маюсь я ей.
- Я бы твою икоту на палку посадил и поджёг, - при¬грозил Петька. А бабка Лизавета как заревёт:
- Не-ет! Не-ет!
Грубым, нечеловеческим голосом ревела. С лица вся сменилась. Никогда её такой не видел. Я даже устрашился. Потом уж и вовсе пошла на всякие звериные голоса реветь, на койку прилегла, сердечная, а мы убежали. И до сих пор мне кажется, что мы не саму бабушку обидели тогда, а икоту в ней растравили. Она у неё внутри сама по себе жила, но не всегда себя проявляла.
После того случая я бабку Лизавету никогда не беспокоил. И против неё никогда никому ничего дурного не говорил. Жалел её».
Почему в Суре матюкаются
В ту пору, когда все это с ней приключилось, Вера Спиридоновна (имя и отчество изменены) ходила еще в девушках. Первого мая побежала она в клуб на танцы. Наплясалась, навеселилась, навлюблялась. Стала возвращаться домой, а ноги не идут. Руки тоже отнимаются, и зевота мучает. Насилу доплелась.
- Мне невдомек, что со мной случилось, - вспоминает Спиридоновна, - а мама сразу же смекнула, наставила отвару из блевотной травы и дала выпить. На вкус он оказался очень даже приятным.
А на крючок-то мы дверь не закрыли и ворота не заперли. И вскоре пришла к нам икотница. С другой деревни пришлёпала. В распуту. А ведь стара уже была. Вошла и спрашивает меня: «Что ты, девка, болеешь тут, что ли?».
Не обязательно икотница сама придет высматривать, иной раз может прислать человека, которому тоже посадила икоту. А ко мне, вишь, сама пожаловала...
- Выходит, зря пили блевотную траву?
- Не до конца я вылечилась. Мама рано мне воды дала, да икотница сумела высмотреть. Но кое-что я все-таки выблевала. Правда, надо было все это сжечь в печке, а мама не знала и выбросила в помойное ведро, а потом выплеснула на улицу. Если бы меня икотница не высмотрела, то все ее зло к ней бы вернулось. С троекратной силою.
- А что надо делать, чтобы икоту не посадили?
- Не лешакаться! Лучше матюкнуться, тогда не пристанет.
Вот тут-то я и поняла, почему жители Суры (по-местному - суряна) матюкаются с особым вдохновением.
Пинега. Свято-Троицкий собор. Разрушен в тридцатые годы.
Оприкосливая
Было время, когда самолёты из Суры летали не только в Архангельск, но и по четыре раза на дню сновали в Карпогоры. Утренним рейсом селяне попадали на приём к врачу, а вечером уж и дома.
В тот день Мария Фёдоровна провожала мужа в Архангельск. Довела до аэродрома, подождала, пока самолёт оторвётся от земли, и, проводив его долгим взглядом, отправилась домой. Но что такое? На аэродром шла бодра и здорова, а обратно - ноги подкашиваются!
До избы еле доплелась. Села у печи и не знает, как быть. Обряжаться пора, а она встать не может, вся обессилела. Так худо сделалось, прямо хоть помирай.
Одной дома страшно. Собрала силёнки и, опираясь на всё, что попадало под руку, добралась до соседки.
- Что это с тобой? - всплеснула руками та. - Час назад виделись - была здорова!
- Ой, не знаю! Будто что на меня вдруг накатилось, и силы вмиг пропали.
Свидетельницей их разговора оказалась знакомая старушка, что сидела в гостях. Услышав жалобы вошедшей, она, ничего не сказав, направилась к порогу.
Хозяйка отпустила её с Богом и принялась хлопотать вокруг заболевшей. В выдвижном ящике стола лекарств не оказалось, и хлопотунья бросилась в другую комнату. Там на трюмо стояла сшитая ею из открыток шкатулка, в ней тоже водились таблетки.
А в это время в кухню прокралась та самая старушка. Как потом выяснилось, она только сделала вид, что ушла. На самом деле, выскользнув во двор, зачерпнула ковшом в дождевой бочке и тихо вернулась обратно. Чуть приоткрыла дверь и, улучив момент, когда хозяйка скрылась в другой комнате, неожиданно вбежала и, не дав больной опомниться, наотмашь саданула ей в лицо холодной водой.
Та аж задохнулась. И в тот же миг почувствовала, как от волос на её голове что-то отхлынуло и будто горячая волна покатилась по телу и пошла вниз, к пяткам.
Мучивший недуг словно испарился.
- Почему я вся мокрая?
- Ничего, высохнет! - успокоила старушка и спросила о самочувствии.
- Из меня, бабушка, волной что-то вымыло. Прошла она по мне, и всё как рукой сняло.
- Это ты точно сказала! - загадочно улыбнулась бабуля. -То, что в тебе сидело, ничем иным и не снимешь! Не иначе, девка, тебя кто-то изурочил. Ну-ка, вспомни, с кем сегодня встречалась? Может, кто позавидовал тебе?
Но исцеленная чудесным образом жёночка ничего толком не могла ответить. Сухим подолом она вытирала лицо и на вопросы старушки лишь пожимала плечами.
- Дурного глаза сторонись! - посоветовала та на прощание. - Уж больно ты оприкосливая.
Пинега (2006 год)
Раковые шейки
Стряхнув с себя налипший снег, Валентина Леонидовна переступила порог и обнаружила, что мама в доме не одна. На лавке, прислонившись спиной к русской печке, сидела Поликарповна.
- Доброго вам здоровья, домоседки! Так это вы, тетка Наталья, дорожку к избе проложили?! А я иду и думаю: чьи это свежие следы впереди меня?
Даже если бы Валентина Леонидовна не застала у матери эту мягкую и добродушную старушку, румяная горка шанег на столе выдала бы её гостевание.
- Да вот только что присела, - откликнулась Поликарповна. - Угощайся, Валюшка! Шаньги ещё теплые!
- Спасибо. Не откажусь.
Предвкушая удовольствие, Валентина Леонидовна сняла пальто и подставила озябшие руки под тёплые водяные струи старинного медного рукомойника. Вкус поджидающего угощения был знаком ей с детства: шаньги у Поликарповны - объедение! А у матери удачной выпечки никогда не получалось: возиться с тестом она не любила.
- Ой! Не думала я, Валя, что в перерыв забежишь. У меня и супу не наварено, - развела руками хозяйка и виновато глянула на дочь.
- Да ладно, мама! Я не голодная, чайку бы!
- Сейчас, дочка, наставлю! Вода-то в печке горячая.
И минут через десять Валентина Леонидовна с наслаждением, присущим деревенским людям, млела у самовара. Третью чашку допивала уже не с шаньгой, а вприкуску с конфетами. Когда положила в рот последнюю «раковую шейку», вдруг услышала странное верещание. Оно шло от печки, где по-прежнему сидела Поликарповна. Только на Поликарповну старушка теперь вовсе не походила. Её лицо перекосила уродливая гримаса, губы искривлённого рта онемели и едва шевелились, но слова, отчётливо произноимые требовательным, визгливым, совершенно несвойственным тетке Наталье голоском, слышались, к удивлению, довольно отчетливо. Они, уже готовые, как бы выплескивались из её утробы, сплетаясь в одни и те же фразы: «Эта чёрненькая сейчас все конфеты съест, а я так хочу «раковых шеек»! Дай мне «раковые шейки»! Дай мне их!».
Изумленная Валентина Леонидовна забыла про чай. И до того ей стало стыдно, что не попотчевала мамину гостью, что впору было провалиться сквозь землю. Но Поликарповна стыдливого смущения чаёвницы не замечала и продолжала попрошайничать.
Странному поведению своей подруги мать вовсе не удивилась. Как позднее выяснилось, она давно уже знала о её необычной болезни. Потому-то, ничего не объясняя, быстро сунула дочери трояк и велела немедленно мчаться в магазин. На эти деньги (тогда три рубля были ещё деньги) Валентина Леонидовна взвесила «раковых шеек» больше килограмма и всё содержимое кулька высыпала на стол, когда, запыхавшаяся, прибежала обратно.
Увидев разноцветную горку вдруг снова появившегося лакомства, гостья без приглашения подошла к столу, схватила «раковую шейку» и, едва развернув фантик, запихнула её в рот. И в тот же миг всё переменилось. Поликарповна вновь стала прежней. Милой и приветливой. Тут-то Валентина Леонидовна и догадалась, что попрошайничала вовсе не тётка Наталья. То в ней икота капризничала. А угомонилась, лишь когда её угостили конфеткой. Икоту (все знают об этом) надо потешать и баловать, иначе она замучит человека.
Пинега (2006 год)
Блевотные травы
В одной молодой семье занедужил пятилетний сынишка. Признаков каких-либо болезней врачи у него не обнаружили, а вялость, частую зевоту, невесёлость объяснили просто: «Витаминов не хватает». Родители тут же принялись усиленно потчевать сына морошкой, давать отвар шиповника, поить ягодными морсами да накупили в придачу аптечных витаминов.
Но сынок на заботу отца и матери никак не откликался, и угасающая в нём жизнь приводила их в отчаяние.
- Да не пичкайте вы его! - не выдержала однажды соседка Ефросинья Артемьевна. - Дайте лучше блевотной травы! Не иначе, ему икота посажена.
Но родители не ведали, что это за трава и где её добыть.
- А я на что? - решительно заявила Артемьевна.
И им ничего не оставалось, как полностью положиться на многолетний опыт сердобольной соседки. Она верховодила лечением.
Вопреки родительскому ожиданию сынок принял отвар с охотой. Но пить ему после этого не давали. Затем взрослые оставили мальчика одного, заперли дом и затаились в сарайчике.
Дак ведь недолго и ждали. Прибежала та икотница. Из самой Шулонеми причапала и стала ходить под окнами. Заглядывает в них, а ничего не видно. Предусмотрительная Артемьевна перед уходом задёрнуть занавески не забыла и подходить к окнам мальчику запретила. «Вот кто виноват, что ваш Ванюша болеет!» - убеждённо сказала она стоявшим рядом с ней остолбеневшим супругам (непрошеная гостья оказалась их дальней родственницей).
Не удалось ей высмотреть мальца, выблевал он икоту. Когда его целители вернулись к нему, то первым делом стали под койки заглядывать: нет ли где скакуши (лягушки) или мышей белых? Но их не оказалось. Зато блевотины, похожей на скакушин нарос (лягушечью икру), было хоть отбавляй.
Увидела Ефросинья Артемьевна, что целебные травы подействовали, обрадовалась и приказала счастливым хозяевам немедля русскую печь затопить. И хотя на дворе стояло жаркое лето, те беспрекословно повиновались.
Когда огонь заполыхал, Артемьевна веником сгребла блевотину в совковую лопату, что-то пошептала над ней и бросила в пламя. Печку едва не разорвало - такой треск внутри раздался. Лопату с веником в том же огне спалила.
К вечеру Ванюшка повеселел, а вскорости и вовсе поправился. С тех пор немало лет прошло, и недавно у Ивана Фёдоровича (имя и отчество изменены) собственный сынок народился.
Деревня в низовьях Пинеги (2006 год)
Белые мыши
В то же самое время, когда архангельские врачи боролись на Пинежье с эпидемией покрикушек, в Карпогорскую районную больницу (якобы для эксперимента) привезли из Суры странную женщину. Определили её в палату, где поправляли здоровье инфарктницы, но лечили совсем не так, как их: вместо «сердечных» таблеток давали отвар какой-то пахучей травы. Пить после этого (а больная очень просила) ей не разрешали. Около её кровати поставили табуретку, на которую водрузили белоснежный эмалированный тазик. Для чего понадобились такие приготовления, вскоре выяснилось.
Новенькую, на зависть всем, опекали очень внимательно. Когда её стало выворачивать, санитарки быстро развернули на тазике стерильную простыню и немедленно вызвали врачей. Те примчались мгновенно, поспешно заслонив собой всё, что происходило вокруг больной. По их столь суетливой предусмотрительности все в палате сразу же поняли, что от них стараются что-то скрыть.
А тем временем несчастную женщину мучили удушливые спазмы. Когда её до конца вытошнило, доктора переглянулись. Не проронив ни слова, они быстро накинули края простыни на тазик и, захватив его с собой, немедленно покинули палату.
Медперсонал больницы сделал всё, чтобы сохранить случившееся в тайне. Но в Суре-то знают: в той унесённой врачами простыне ползали белые мыши.