Утопии
Утопии. Грегори Клэйс. http://decifrare.org/utopii.html
Слово «утопия» происходит от греческого, означающего «нигде». Утопия - это рассказ о воображаемом совершенном или идеальном обществе, которое с экономической точки зрения обычно является стационарным и в котором блага часто находятся в общей собственности. Многие из предлагавшихся социальных реформ включали пункты, вдохновленные утопиями, а большинство утопий явно или неявно призывали к социальным изменениям. Не существует единой традиции в жанре утопий, и потому нельзя четко выделить их место в истории экономической мысли. Однако, поскольку обеспечение выживания человечества было целью всех направлений нормативной экономической мысли, размышления о совершенных или гармоничных обществах, называемые утопическими, обычно претендовали на то, чтобы дать полный ответ на загадки, сформулированные экономистами. В современную эпоху утопические проекты стали широко использовать научные и технологические достижения как инструмент решения экономических проблем. В свою очередь, наиболее амбициозные планы по устранению экономических затруднений сами приобретали черты утопий (т.е. становились фантастичными или недостижимыми). Чтобы пролить свет на эту взаимосвязь, нужно отличать утопическую форму мышления от по крайней мере четырех родственных ей форм. Так, мил-ленаристы считали, что все социальные проблемы будут устранены божественным вмешательством, часто в форме Второго пришествия Христа, с приходом которого будет основано совершенное общество. В средневековой английской легенде о «стране Кокейн» и подобных произведениях все формы ограниченности благ исчезают: желания остаются ограниченными, в то время как средства их удовлетворения увеличиваются без труда и потребляются без усилий. В повествованиях об «аркадиях» больший упор делается на удовлетворение только «естественных» потребностей и важность духовной и эстетической сфер. В историях об «обществах безупречной морали» также предполагалась необходимость предварительных перемен в человеческой природе, особенно в том, что касается потребностей. Больше внимания также уделялось духовному возрождению как основе социальной гармонии.
Во всех видах идеальных обществ центральной является проблема человеческих потребностей и желаний. Авторы, работающие в утопической традиции, признавали существование центрального противоречия между ограниченными ресурсами и ненасытимыми потребностями, но не надеялись на коренные изменения человеческой натуры. Фаз (Fuz, 1952) выделил «утопии спасения» (Utopias of escape), в которых исходной предпосылкой является изобилие, и «утопии осуществления» (utopias of realization), в которых исходной является редкость ресурсов. Большинство утопий пытаются справиться с основными социальными бедами (преступностью, бедностью, пороками, войнами и т.п.), которые происходят от человеческих слабостей, уделяя главное внимание наилучшей организации общественных институтов, не идеализируя природы (как в «стране Кокейн») или человека (как в «обществах безупречной морали») и опираясь на результаты работы человеческого ума, а не на божественное провидение. В экономическом, как и в других аспектах, утопии стремятся скорее построить совершенную, полностью упорядоченную во всех деталях социальную модель, чем добиться временного или частичного решения сегодняшних проблем. В воображаемом всемогуществе и всеведении заключаются как привлекательность и полезность, так и опасность излишнего протекционизма, присущие утопическим схемам. Желая одновременно сохранить лучшее из прошлого и разработать идеальное будущее, авторы утопий сами часто давали образцы, по которым судили об адекватности настоящего и его экстраполяции в будущее (особенно в области научно-технического развития).
С течением времени экономический аспект утопий сместился от ограничения потребностей и обобществления благ, которые должны были разрешить проблемы, связанные с производством и распределением, к большему упору на производительные силы, создаваемые развитием науки, технологии и новых форм экономической организации. Борьба с «неестественными» потребностями потеряла свою важность. В этом смысле история утопической мысли отражает историю экономики и историю экономической мысли в той мере, в какой последняя обосновывала возможность удовлетворения возрастающих потребностей на основе развития науки и техники. Когда в XVIII в. либеральное основное течение политической экономии отказалось от идеализации государственного регулирования и связало надежду на преодоление ограниченности ресурсов с развитием рынка, утопизм также переключил акценты с воспитания добродетели на создание изобилия, часто в сочетании с централизованным планированием и централизованной организацией экономики. Технология, как предполагалось, уменьшит количество необходимого обществу труда без сопутствующего сокращения потребностей. Во многих современных утопиях неизбежность глубокого разделения труда была вытеснена идеей о чередующихся формах более интересного и творческого труда. Современный утопизм одновременно опирается на многообещающее развитие технологий и критикует формы общественной организации, не способные использовать этот потенциал или обуздать его вредные проявления. Не удовлетворяясь разработкой образа идеальных возможностей, современный утопизм более занят проблемой осуществления проектов идеальных обществ.
Хотя возраст утопического жанра обычно отсчитывают с даты публикации «Утопии» Томаса Мора (1516), идея об обобществлении благ как средстве борьбы с экономическими неурядицами гораздо старше. Важным предшественником было «Государство» Платона (примерно 360 г. до н.э.), где общей была лишь собственность правящих «хранителей», что преследовало цель предотвратить возможность конфликта между частными и общественными интересами. В конце II в.н.э. Плутарх написал свое жизнеописание мифического спартанского законодателя Ликурга, который покончил с жадностью, роскошью и неравенством, разделив поровну земли, заменив золото и серебро в обороте железом и введя различные законы, регулирующие потребление населением предметов роскоши. Хотя Платоновский коммунизм рано подвергся критике со стороны Аристотеля, идея об общественной собственности на блага как идеале сохранилась в раннехристианскую эпоху. Древнейший образ мифического Золотого века, где текут реки из молока и меда, появлявшийся у Гесиода (750 г. до н.э.), Овидия и в рассказах об «Островах Блаженных», вдохновленных стоиками, в христианскую эпоху превратился в образ рая, Эдемского сада, и было повсеместно признано, что возникновение частной собственности могло быть только результатом грехопадения и изгнания Адама и Евы из рая. В какой-то мере общественная собственность существовала у иуда-истской секты ессеев, среди последователей раннего христианства, как и в последующих монашеских движениях, и позднее велись серьезные споры о том, хотели ли апостолы сохранить ее для себя или распространить на всех людей. Правда, уже ранняя христианская церковь оправдывала частную собственность тем, что она обеспечивала мир, порядок и экономическую эффективность. Однако благотворительность, и особенно помощь бедным в пору нужды, считалась неотъемлемым долгом, сопутствующим частной собственности на Земле, которая была сотворена Богом так, чтобы прокормить всех. Такова была традиция, которую опрокинул Томас Мор, вдохновляясь, с одной стороны, Платоном, а с другой, возможно, потенциалом Нового Света. Мор воскресил идею светского социального усовершенствования и выразил ее в новом фантастическом образе. В это и более позднее время быстрые экономические перемены в Британии были причиной того, что утопические произведения возникали по преимуществу здесь. Несомненно, разгневанный влиянием «огораживаний» на бедных, Мор даровал уто-пийцам не только равенство, но и изобилие, шестичасовой рабочий день (и более достойную работу, чем в древних утопиях); каждые десять лет дома переходили из рук в руки, а горожане менялись местами с сельскими жителями еще чаще. На общественных рынках все блага были бесплатными, а в общественных больницах выхаживали больных. Баланс между зажиточными и неимущими внутри страны обеспечивался с помощью перераспределения; кроме того, избыток частично отдавался беднякам других стран, а частично продавался по умеренным ценам. Железо ценилось больше, чем золото или серебро, а драгоценные камни и жемчужины приравнивались к детским игрушкам. Потребности четко фиксировались на уровне минимального комфорта.
С победой над боязнью нужды жадность была практически изжита, а пышность и излишества, порожденные тщеславием, запрещались законом. Середина XVI в. ознаменовалась многими попытками радикальных протестантов возродить предположительно имевший место коммунизм раннего христианства (например, анабаптизм Петера Райдма-на), существенным сдвигом в сторону борьбы с роскошью в нескольких протестантских сектах. Предпочтение сельскохозяйственных занятий и враждебность к роскоши характеризуют большинство утопий Ренессанса, например «Вольфарию» Йохана Гюнцберга (1621), «Христиано-поль» Анд ре (1619), в котором играла определенную роль цеховая модель, «Город Солнца» Кампанеллы (1623), в котором впервые за всю историю утопий отменен труд рабов, и «Анатомию Меланхолии» Роберта Бертона, содержавшую нападки на жадность, национальный план использования земли, управление экономическими ресурсами усилиями чиновников, создание общественных житниц и оплату услуг докторов и юристов государством. В «Новой Атлантиде» Фрэнсиса Бэкона (1627) экономической организации уделялось меньше внимания, чем обоснованию диктатуры ученых. Именно здесь впервые появилось новое отношение к технологии, которое не раз повторялось в последующих утопиях. Бэкон также обратил внимание на угрозу общественному порядку со стороны различных вводимых новшеств, в то время как «Нова Солима» (Nova Solyma) Самуэля Готта (1648) была более нетерпима к роскоши и расточительности. Среди английских утопий периода гражданской войны особо выделяются две. Работа «Платформа Закона свободы» Джерарда Уинстэнли (1632) развила требования диггеров передать общинные земли беднякам, описав механизм общественного землевладения, в котором права на землю имели все занимающиеся сельскохозяйственной деятельностью в возрасте до 40 лет. Общественные хранилища предоставляли нужные блага нуждающимся в них, а купля благ, их продажа и использование наемного труда внутри страны запрещались. Золото и серебро использовались исключительно для внешней торговли. Более известной была «Океания» (Oceana) Джеймса Хэррингтона (1656), которая популяризировала идею принятия сельскохозяйственных законов, предотвращающих преобладание аристократии, и с той же целью вводила ограничения на размер приданого и наследства.
Конец XVII в. ознаменовался изобилием утопий благосостояния или полной занятости в Британии (Франция увидит подобный расцвет жанра только в следующем веке). В то время планы практических социальных реформ и утопические проекты были не так уж далеки друг от друга. Тогда же мы наблюдаем переход от идеи ограничения спроса и удовлетворения исключительно естественных потребностей к концепции максимизации производства при полной занятости людских и материальных ресурсов с минимизацией потерь. (Эти же цели до некоторой степени преследовались и основным течением меркантилизма.) Эти цели ставятся, например, в «Описании знаменитого королевства Макарии» (1641), где большая часть законодательства связана с регулированием производства; в «Защитнике Бедняка» Питера Чемберлена (1649), который содержал описание механизма общественных работ для бедных под управлением государственных чиновников; «Способе сделать бедняков в этой и других странах счастливыми» Питера Плок-хоя (1659), где предлагалось переселение лучших ремесленников, земледельцев и торговцев в специальные общины, и «Предложениях по организации промышленной коллегии» Джона Беллерса (1695), где богатые должны были помогать основывать общины, в которых в дальнейшем должны были жить бедняки, сами обеспечивая себя. В таких проектах способы решения экономических проблем описывались на уровне отдельных общин и общественных слоев, а не применительно ко всей стране или ко всем беднякам. В 1981 г. Дж.С Дэвис (Davis, 1981) предположил, что это было выражением возрастающего недоверия к способности государства решить проблему бедности, и действительно, Закон о престолонаследии 1662 г. переложил это бремя с центрального правительства на отдельные приходы.
Период с 1700 по 1900 гт. отмечен не только расцветом утопических идей, но и возрастающим переплетением практических экономических мер и утопических предписаний. Тогда же обобществление благ перестало быть непременным элементом утопических идей в отношении собственности и либеральный взгляд на выгоды частной собственности сам был выражен в утопической форме. Это повлекло за собой сочетание утопического мышления и идеи прогресса, хотя они, как правило, считаются взаимно противоречащими. В современном социализме и классической политэкономии потребности считаются практически неограниченными и социальная гармония во многом зависит от их удовлетворения. Превознесение homo economicus началось с «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо (1719) и было наиболее восторженным в декларациях Ричарда Кобдена и Джона Брайта в середине XIX в. о неизбежном воцарении всеобщего мира после распространения свободной торговли на все страны. Одним из первых серьезных вызовов этой идее было признание Джоном Стюартом Миллем после 1850 г. желательности стационарной экономики, избегающей дальнейших перемен. Многие утопии XVIII в. были посвящены идее прогресса (например, «Год 2440» Мерсье (1770) и «Эскиз исторической картины развития человеческого ума» Кондорсэ (1794)). В других утопиях критика коммерческого общества имела различные формы: мягкой сатиры Свифта в «Путешествиях Гулливера» (1726), где гуингнмы отличались презрением к самоцветам и распределяли произведенный продукт в соответствии с потребностями, или более острой критики цивилизации в «Рассуждении о происхождении неравенства» Руссо (1755). Подобного рода критика легла в основу современного коммунизма, которую заложили Рейналь, Мерсье, Мабли, Морелли, Бабеф, а в Британии Спенс и Годвин. Для многих из них имела некоторое значение спартанская модель и в роскоши виделась основная причина притеснения рабочего класса, равно как и общего падения нравов.
Хотя весь жанр утопий был до основания потрясен пессимистическим прогнозом Мальтуса в его «Очерке о народонаселении» (1798), первая половина XIX в. ознаменовалась возникновением многочисленных маленьких «утопическо-социалистических» общин, стремящихся воплотить утопические идеи на практике. Зги общины могли быть как коммунистическими (Роберт Оуэн, Этьен Кабе), так и полукапиталистическими (Шарль Фурье). Другие планы сосредоточивались на состоянии всей нации и благодетельном развитии массового производства (Сен-Симон). Утопии такого рода стали доминировать, когда потенциальная роль машин в создании нового рога изобилия стала очевидной. (Некоторое разочарование в этих взглядах произошло позже, например в «Новостях ниоткуда» Вильяма Морриса (1890), где предпочтение отдавалось деревенским и ремесленным добродетелям.) Значительно больше внимания в начале XIX в. стало уделяться (например, Оуэном и Фурье) отрицательным сторонам чрезмерной специализации и преимуществам постоянной перемены занятий. В середине века в работах Маркса и Энгельса возникло наиболее радикальное видение данной эры. Их планы могут рассматриваться как утопические в той мере, в какой они излишне оптимистично оценивали свойства человеческой природы, технологию и социальное устройство будущего общества, в котором частная собственность и отчуждение должны быть преодолены. В последние два десятилетия века, по крайней мере в Британии и Америке, мы наблюдаем почти непрерывный поток утопий плановой экономики, наиболее известными из которых являются «Взгляд назад» Эдварда Беллами (1887), где планировались отмена денег, равная заработная плата и равный кредит для каждого, а также промышленная трудовая армия, «Путешественник из Альтрурии» У.Д. Хоуэлса (1894) и «Современная утопия» Г.Дж. Уэллса (1905), в которой была предпринята попытка увязать идеи прогресса с образом идеального будущего, экономика которого была скорее смешанной, чем плановой.
В XX в. утопизм дрогнул перед лицом некоторых последствий эпохи модерна и гораздо большее распространение получили антиутопии. В самой знаменитой из них - «1984» Джорджа Оруэлла (1948) - критиковались как капиталистическая агрессия и неравенство, так и коммунистический деспотизм, а центральной темой работы было предотвращение пользования выгодами массового производства со стороны большинства через намеренное уничтожение предметов потребления в войне. Более сатирическим отношением к гедонистической утопии отличается «Отважный новый мир» Олдоса Хаксли (1932), хотя его более поздний «Остров» (1962) является позитивной утопией, которая критикует духовную нищету материалистической цивилизации. Популярный утопизм конца XX в. включал несколько научно-фантастических работ, либертарианские размышления Мюррея Ротбарда и Роберта Нозика («Анархия, государство и утопия», 1974) и стационарный эн-вайронментализм «Экотопии» Эрнеста Калленбаха (1975). С прогрессом используемой техники и развитием государства благосостояния оптимистически развивавшие эту тему утопии сошли на нет. Пресыщенным товарами людям некоторые привлекательные стороны потребительского рая уже не казались столь неотразимыми. Технологический детерминизм, казалось, делал неактуальным выбор формы экономической организации общества. Две мировые войны и призрак ядерной катастрофы подорвали веру в возможность усовершенствования человека, а полувековой эксперимент с коммунистическим центральным планированием, в свою очередь, серьезно дискредитировал последнее как вернейший путь к моральному и экономическому усовершенствованию общества. «Рост» также не является более безоговорочно принимаемым идеалом, даже среди тех, кто еще не испробовал его на себе. Тем не менее, значение утопий для экономической мысли не уменьшилось, поскольку они освещают важные аспекты истории экономических учений и идей (особенно в области благосостояния и планирования), а также позволяют совершать воображаемые прыжки в возможное будущее, в которое мыслители, более склонные к позитивизму и эмпиризму, заходить боятся. Если «прогресс» может быть осуществлен без «роста», то эта идея, скорее всего, впервые найдет отражение в форме очередной утопии.
Слово «утопия» происходит от греческого, означающего «нигде». Утопия - это рассказ о воображаемом совершенном или идеальном обществе, которое с экономической точки зрения обычно является стационарным и в котором блага часто находятся в общей собственности. Многие из предлагавшихся социальных реформ включали пункты, вдохновленные утопиями, а большинство утопий явно или неявно призывали к социальным изменениям. Не существует единой традиции в жанре утопий, и потому нельзя четко выделить их место в истории экономической мысли. Однако, поскольку обеспечение выживания человечества было целью всех направлений нормативной экономической мысли, размышления о совершенных или гармоничных обществах, называемые утопическими, обычно претендовали на то, чтобы дать полный ответ на загадки, сформулированные экономистами. В современную эпоху утопические проекты стали широко использовать научные и технологические достижения как инструмент решения экономических проблем. В свою очередь, наиболее амбициозные планы по устранению экономических затруднений сами приобретали черты утопий (т.е. становились фантастичными или недостижимыми). Чтобы пролить свет на эту взаимосвязь, нужно отличать утопическую форму мышления от по крайней мере четырех родственных ей форм. Так, мил-ленаристы считали, что все социальные проблемы будут устранены божественным вмешательством, часто в форме Второго пришествия Христа, с приходом которого будет основано совершенное общество. В средневековой английской легенде о «стране Кокейн» и подобных произведениях все формы ограниченности благ исчезают: желания остаются ограниченными, в то время как средства их удовлетворения увеличиваются без труда и потребляются без усилий. В повествованиях об «аркадиях» больший упор делается на удовлетворение только «естественных» потребностей и важность духовной и эстетической сфер. В историях об «обществах безупречной морали» также предполагалась необходимость предварительных перемен в человеческой природе, особенно в том, что касается потребностей. Больше внимания также уделялось духовному возрождению как основе социальной гармонии.
Во всех видах идеальных обществ центральной является проблема человеческих потребностей и желаний. Авторы, работающие в утопической традиции, признавали существование центрального противоречия между ограниченными ресурсами и ненасытимыми потребностями, но не надеялись на коренные изменения человеческой натуры. Фаз (Fuz, 1952) выделил «утопии спасения» (Utopias of escape), в которых исходной предпосылкой является изобилие, и «утопии осуществления» (utopias of realization), в которых исходной является редкость ресурсов. Большинство утопий пытаются справиться с основными социальными бедами (преступностью, бедностью, пороками, войнами и т.п.), которые происходят от человеческих слабостей, уделяя главное внимание наилучшей организации общественных институтов, не идеализируя природы (как в «стране Кокейн») или человека (как в «обществах безупречной морали») и опираясь на результаты работы человеческого ума, а не на божественное провидение. В экономическом, как и в других аспектах, утопии стремятся скорее построить совершенную, полностью упорядоченную во всех деталях социальную модель, чем добиться временного или частичного решения сегодняшних проблем. В воображаемом всемогуществе и всеведении заключаются как привлекательность и полезность, так и опасность излишнего протекционизма, присущие утопическим схемам. Желая одновременно сохранить лучшее из прошлого и разработать идеальное будущее, авторы утопий сами часто давали образцы, по которым судили об адекватности настоящего и его экстраполяции в будущее (особенно в области научно-технического развития).
С течением времени экономический аспект утопий сместился от ограничения потребностей и обобществления благ, которые должны были разрешить проблемы, связанные с производством и распределением, к большему упору на производительные силы, создаваемые развитием науки, технологии и новых форм экономической организации. Борьба с «неестественными» потребностями потеряла свою важность. В этом смысле история утопической мысли отражает историю экономики и историю экономической мысли в той мере, в какой последняя обосновывала возможность удовлетворения возрастающих потребностей на основе развития науки и техники. Когда в XVIII в. либеральное основное течение политической экономии отказалось от идеализации государственного регулирования и связало надежду на преодоление ограниченности ресурсов с развитием рынка, утопизм также переключил акценты с воспитания добродетели на создание изобилия, часто в сочетании с централизованным планированием и централизованной организацией экономики. Технология, как предполагалось, уменьшит количество необходимого обществу труда без сопутствующего сокращения потребностей. Во многих современных утопиях неизбежность глубокого разделения труда была вытеснена идеей о чередующихся формах более интересного и творческого труда. Современный утопизм одновременно опирается на многообещающее развитие технологий и критикует формы общественной организации, не способные использовать этот потенциал или обуздать его вредные проявления. Не удовлетворяясь разработкой образа идеальных возможностей, современный утопизм более занят проблемой осуществления проектов идеальных обществ.
Хотя возраст утопического жанра обычно отсчитывают с даты публикации «Утопии» Томаса Мора (1516), идея об обобществлении благ как средстве борьбы с экономическими неурядицами гораздо старше. Важным предшественником было «Государство» Платона (примерно 360 г. до н.э.), где общей была лишь собственность правящих «хранителей», что преследовало цель предотвратить возможность конфликта между частными и общественными интересами. В конце II в.н.э. Плутарх написал свое жизнеописание мифического спартанского законодателя Ликурга, который покончил с жадностью, роскошью и неравенством, разделив поровну земли, заменив золото и серебро в обороте железом и введя различные законы, регулирующие потребление населением предметов роскоши. Хотя Платоновский коммунизм рано подвергся критике со стороны Аристотеля, идея об общественной собственности на блага как идеале сохранилась в раннехристианскую эпоху. Древнейший образ мифического Золотого века, где текут реки из молока и меда, появлявшийся у Гесиода (750 г. до н.э.), Овидия и в рассказах об «Островах Блаженных», вдохновленных стоиками, в христианскую эпоху превратился в образ рая, Эдемского сада, и было повсеместно признано, что возникновение частной собственности могло быть только результатом грехопадения и изгнания Адама и Евы из рая. В какой-то мере общественная собственность существовала у иуда-истской секты ессеев, среди последователей раннего христианства, как и в последующих монашеских движениях, и позднее велись серьезные споры о том, хотели ли апостолы сохранить ее для себя или распространить на всех людей. Правда, уже ранняя христианская церковь оправдывала частную собственность тем, что она обеспечивала мир, порядок и экономическую эффективность. Однако благотворительность, и особенно помощь бедным в пору нужды, считалась неотъемлемым долгом, сопутствующим частной собственности на Земле, которая была сотворена Богом так, чтобы прокормить всех. Такова была традиция, которую опрокинул Томас Мор, вдохновляясь, с одной стороны, Платоном, а с другой, возможно, потенциалом Нового Света. Мор воскресил идею светского социального усовершенствования и выразил ее в новом фантастическом образе. В это и более позднее время быстрые экономические перемены в Британии были причиной того, что утопические произведения возникали по преимуществу здесь. Несомненно, разгневанный влиянием «огораживаний» на бедных, Мор даровал уто-пийцам не только равенство, но и изобилие, шестичасовой рабочий день (и более достойную работу, чем в древних утопиях); каждые десять лет дома переходили из рук в руки, а горожане менялись местами с сельскими жителями еще чаще. На общественных рынках все блага были бесплатными, а в общественных больницах выхаживали больных. Баланс между зажиточными и неимущими внутри страны обеспечивался с помощью перераспределения; кроме того, избыток частично отдавался беднякам других стран, а частично продавался по умеренным ценам. Железо ценилось больше, чем золото или серебро, а драгоценные камни и жемчужины приравнивались к детским игрушкам. Потребности четко фиксировались на уровне минимального комфорта.
С победой над боязнью нужды жадность была практически изжита, а пышность и излишества, порожденные тщеславием, запрещались законом. Середина XVI в. ознаменовалась многими попытками радикальных протестантов возродить предположительно имевший место коммунизм раннего христианства (например, анабаптизм Петера Райдма-на), существенным сдвигом в сторону борьбы с роскошью в нескольких протестантских сектах. Предпочтение сельскохозяйственных занятий и враждебность к роскоши характеризуют большинство утопий Ренессанса, например «Вольфарию» Йохана Гюнцберга (1621), «Христиано-поль» Анд ре (1619), в котором играла определенную роль цеховая модель, «Город Солнца» Кампанеллы (1623), в котором впервые за всю историю утопий отменен труд рабов, и «Анатомию Меланхолии» Роберта Бертона, содержавшую нападки на жадность, национальный план использования земли, управление экономическими ресурсами усилиями чиновников, создание общественных житниц и оплату услуг докторов и юристов государством. В «Новой Атлантиде» Фрэнсиса Бэкона (1627) экономической организации уделялось меньше внимания, чем обоснованию диктатуры ученых. Именно здесь впервые появилось новое отношение к технологии, которое не раз повторялось в последующих утопиях. Бэкон также обратил внимание на угрозу общественному порядку со стороны различных вводимых новшеств, в то время как «Нова Солима» (Nova Solyma) Самуэля Готта (1648) была более нетерпима к роскоши и расточительности. Среди английских утопий периода гражданской войны особо выделяются две. Работа «Платформа Закона свободы» Джерарда Уинстэнли (1632) развила требования диггеров передать общинные земли беднякам, описав механизм общественного землевладения, в котором права на землю имели все занимающиеся сельскохозяйственной деятельностью в возрасте до 40 лет. Общественные хранилища предоставляли нужные блага нуждающимся в них, а купля благ, их продажа и использование наемного труда внутри страны запрещались. Золото и серебро использовались исключительно для внешней торговли. Более известной была «Океания» (Oceana) Джеймса Хэррингтона (1656), которая популяризировала идею принятия сельскохозяйственных законов, предотвращающих преобладание аристократии, и с той же целью вводила ограничения на размер приданого и наследства.
Конец XVII в. ознаменовался изобилием утопий благосостояния или полной занятости в Британии (Франция увидит подобный расцвет жанра только в следующем веке). В то время планы практических социальных реформ и утопические проекты были не так уж далеки друг от друга. Тогда же мы наблюдаем переход от идеи ограничения спроса и удовлетворения исключительно естественных потребностей к концепции максимизации производства при полной занятости людских и материальных ресурсов с минимизацией потерь. (Эти же цели до некоторой степени преследовались и основным течением меркантилизма.) Эти цели ставятся, например, в «Описании знаменитого королевства Макарии» (1641), где большая часть законодательства связана с регулированием производства; в «Защитнике Бедняка» Питера Чемберлена (1649), который содержал описание механизма общественных работ для бедных под управлением государственных чиновников; «Способе сделать бедняков в этой и других странах счастливыми» Питера Плок-хоя (1659), где предлагалось переселение лучших ремесленников, земледельцев и торговцев в специальные общины, и «Предложениях по организации промышленной коллегии» Джона Беллерса (1695), где богатые должны были помогать основывать общины, в которых в дальнейшем должны были жить бедняки, сами обеспечивая себя. В таких проектах способы решения экономических проблем описывались на уровне отдельных общин и общественных слоев, а не применительно ко всей стране или ко всем беднякам. В 1981 г. Дж.С Дэвис (Davis, 1981) предположил, что это было выражением возрастающего недоверия к способности государства решить проблему бедности, и действительно, Закон о престолонаследии 1662 г. переложил это бремя с центрального правительства на отдельные приходы.
Период с 1700 по 1900 гт. отмечен не только расцветом утопических идей, но и возрастающим переплетением практических экономических мер и утопических предписаний. Тогда же обобществление благ перестало быть непременным элементом утопических идей в отношении собственности и либеральный взгляд на выгоды частной собственности сам был выражен в утопической форме. Это повлекло за собой сочетание утопического мышления и идеи прогресса, хотя они, как правило, считаются взаимно противоречащими. В современном социализме и классической политэкономии потребности считаются практически неограниченными и социальная гармония во многом зависит от их удовлетворения. Превознесение homo economicus началось с «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо (1719) и было наиболее восторженным в декларациях Ричарда Кобдена и Джона Брайта в середине XIX в. о неизбежном воцарении всеобщего мира после распространения свободной торговли на все страны. Одним из первых серьезных вызовов этой идее было признание Джоном Стюартом Миллем после 1850 г. желательности стационарной экономики, избегающей дальнейших перемен. Многие утопии XVIII в. были посвящены идее прогресса (например, «Год 2440» Мерсье (1770) и «Эскиз исторической картины развития человеческого ума» Кондорсэ (1794)). В других утопиях критика коммерческого общества имела различные формы: мягкой сатиры Свифта в «Путешествиях Гулливера» (1726), где гуингнмы отличались презрением к самоцветам и распределяли произведенный продукт в соответствии с потребностями, или более острой критики цивилизации в «Рассуждении о происхождении неравенства» Руссо (1755). Подобного рода критика легла в основу современного коммунизма, которую заложили Рейналь, Мерсье, Мабли, Морелли, Бабеф, а в Британии Спенс и Годвин. Для многих из них имела некоторое значение спартанская модель и в роскоши виделась основная причина притеснения рабочего класса, равно как и общего падения нравов.
Хотя весь жанр утопий был до основания потрясен пессимистическим прогнозом Мальтуса в его «Очерке о народонаселении» (1798), первая половина XIX в. ознаменовалась возникновением многочисленных маленьких «утопическо-социалистических» общин, стремящихся воплотить утопические идеи на практике. Зги общины могли быть как коммунистическими (Роберт Оуэн, Этьен Кабе), так и полукапиталистическими (Шарль Фурье). Другие планы сосредоточивались на состоянии всей нации и благодетельном развитии массового производства (Сен-Симон). Утопии такого рода стали доминировать, когда потенциальная роль машин в создании нового рога изобилия стала очевидной. (Некоторое разочарование в этих взглядах произошло позже, например в «Новостях ниоткуда» Вильяма Морриса (1890), где предпочтение отдавалось деревенским и ремесленным добродетелям.) Значительно больше внимания в начале XIX в. стало уделяться (например, Оуэном и Фурье) отрицательным сторонам чрезмерной специализации и преимуществам постоянной перемены занятий. В середине века в работах Маркса и Энгельса возникло наиболее радикальное видение данной эры. Их планы могут рассматриваться как утопические в той мере, в какой они излишне оптимистично оценивали свойства человеческой природы, технологию и социальное устройство будущего общества, в котором частная собственность и отчуждение должны быть преодолены. В последние два десятилетия века, по крайней мере в Британии и Америке, мы наблюдаем почти непрерывный поток утопий плановой экономики, наиболее известными из которых являются «Взгляд назад» Эдварда Беллами (1887), где планировались отмена денег, равная заработная плата и равный кредит для каждого, а также промышленная трудовая армия, «Путешественник из Альтрурии» У.Д. Хоуэлса (1894) и «Современная утопия» Г.Дж. Уэллса (1905), в которой была предпринята попытка увязать идеи прогресса с образом идеального будущего, экономика которого была скорее смешанной, чем плановой.
В XX в. утопизм дрогнул перед лицом некоторых последствий эпохи модерна и гораздо большее распространение получили антиутопии. В самой знаменитой из них - «1984» Джорджа Оруэлла (1948) - критиковались как капиталистическая агрессия и неравенство, так и коммунистический деспотизм, а центральной темой работы было предотвращение пользования выгодами массового производства со стороны большинства через намеренное уничтожение предметов потребления в войне. Более сатирическим отношением к гедонистической утопии отличается «Отважный новый мир» Олдоса Хаксли (1932), хотя его более поздний «Остров» (1962) является позитивной утопией, которая критикует духовную нищету материалистической цивилизации. Популярный утопизм конца XX в. включал несколько научно-фантастических работ, либертарианские размышления Мюррея Ротбарда и Роберта Нозика («Анархия, государство и утопия», 1974) и стационарный эн-вайронментализм «Экотопии» Эрнеста Калленбаха (1975). С прогрессом используемой техники и развитием государства благосостояния оптимистически развивавшие эту тему утопии сошли на нет. Пресыщенным товарами людям некоторые привлекательные стороны потребительского рая уже не казались столь неотразимыми. Технологический детерминизм, казалось, делал неактуальным выбор формы экономической организации общества. Две мировые войны и призрак ядерной катастрофы подорвали веру в возможность усовершенствования человека, а полувековой эксперимент с коммунистическим центральным планированием, в свою очередь, серьезно дискредитировал последнее как вернейший путь к моральному и экономическому усовершенствованию общества. «Рост» также не является более безоговорочно принимаемым идеалом, даже среди тех, кто еще не испробовал его на себе. Тем не менее, значение утопий для экономической мысли не уменьшилось, поскольку они освещают важные аспекты истории экономических учений и идей (особенно в области благосостояния и планирования), а также позволяют совершать воображаемые прыжки в возможное будущее, в которое мыслители, более склонные к позитивизму и эмпиризму, заходить боятся. Если «прогресс» может быть осуществлен без «роста», то эта идея, скорее всего, впервые найдет отражение в форме очередной утопии.