Мистика Петербурга: загадочный Иосиф Олешкевич (1777-1830)

[v_murza]

Береговой гранит вздымался хмуро,
Как скалы в Альпах. Только на песке,
Где спуск ведет ступенями к реке,
Чернела одинокая фигура.
У самых вод мужчина с фонарем
Стоял, неверным освещен огнем.
Не сыщик ли? Но что ж глядит он в воду?
Иль перевозчик? Но спроси природу:
Возможно ль через лед переплывать?
Рыбак? Но с ним лишь книги да тетрадь.
Приблизились. Но он не обернулся,
Он вытянул веревку из воды,
Пересчитал на ней узлы, нагнулся
И записал каких-то цифр ряды...

Многим ли петербуржцам сегодня говорит что-то имя Иосифа Ивановича Олешкевича (1777-1830)?
Те, кто не поленятся заглянуть в ВИКИ или иное справочное издание, узнают, что был такой белорусско-польский художник, родившийся в Минской губернии и учившийся живописи в Виленском университете. С 1803 г. он проживал в Париже, где его учителями были Ж.О.Д. Энгр и Ж.-Л. Давид. Работал на Волыни и в Вильно, с 1810 г. поселился в Санкт-Петербурге. За картину «Благодетельное призрение и попечение императрицы Марии Федоровны о бедных» удостоился милостей царской семьи и в 1812 г. получил от Императорской Академии художеств звание академика.



Сюжет картины имел историческое основание. Благотворительность была целью жизни Марии Федоровны (1759-1828), возглавлявшей управление народного просвещения, здравоохранения и соцобеспечения («Ведомство учреждений императрицы Марии»). В его ведении находились Смольный институт, женские гимназии, приюты для слепых и глухонемых, детей, вдов, отставных военных, больницы, учебные заведения. Мария Федоровна основала Екатерининские институты в Петербурге, Москве, многие воспитательные и сиротские заведения и завещала им все свое огромное состояние.

Вот еще одно историческое полотно художника, утащенное у френдессы zalgalina: «Прощание Ходкевича с женой перед Хотинским сражением» (1808). Оно было написано Олешкевичем для своего мецената и покровителя гр. Александра Ходкевича и находилось в имении последнего на Волыни.



Первое впечатление от этих работ: скучноватый неоклассицизм/академизм, всё как-то прилизано, неестественные жесты и позы. В общем, подражание Жаку-Луи Давиду (как же я люблю его «Смерть Марата»! - В.М.) без его таланта… закрываем страницу. Не спешите это делать.

Посмотрите на задний план первой картины: большая укутанная облаком пирамида вам ничего не напоминает? Купюру 1 доллар США, например.

Семь лет назад автор этих строк провел увлекательный АНАЛИЗ ЗНАКОВ однодолларовой банкноты, этой копилки символики «вольных каменщиков». Пирамида - один из главных масонских символов.
Другой важный масонский символ - Солнце - изображен на груди императрицы на первой картине.




Скромный художник Иосиф Олешкевич имел очень высокую степень посвящения, он был великим мастером масонской ложи Белого Орла.
Специалисты по масонству могут возразить, что ложа эта не играла решающей роли в столице и охватывала, в основном, польское землячество. Всё так, она входила в состав «Великой ложи Астрея», пока 1-го августа 1822 г. не вышел высочайший указ, строго запретивший все тайные общества и прочие масонские безобразия. Но Иосиф Иванович «по своей учености, высокой степени, занимаемой в Ордене, а не менее того и по прекрасным качествам души, пользовался во всех ложах необыкновенным почетом и имел много интимных друзей между лицами, очень высоко поставленными» [1]. Об этом надо рассказать подробнее.

«МАСОНСТВО ПРАКТИКОВАЛОСЬ В ПЕТЕРБУРГЕ С ОСОБЕННОЙ РЕВНОСТЬЮ»
Масонам у нас приписывают невероятное могущество и глобально-заговорщицкие цели. Почти как Госдепу США или «пятой колонне». А как всё было на самом деле в 20-е гг. XIX в.?

В «Русской старине» за 1874-1876 гг. [1, 2] опубликованы интереснейшие «Воспоминания» О.А. Пржецлавского (1799-1879). Их автор, высокопоставленный чиновник и дворянин польского происхождения, был вхож в высшие круги светского и чиновного общества столицы и многие ложи «вольных каменщиков». Предоставим слово мемуаристу.

«В последние годы царствования императора Александра I, франк-масонский орден был очень распространен в России, особенно в столицах. В Петербурге почти вся знать и все принадлежавшие к так называемому обществу были посвящены в масонство. Это была не только мода, но настоятельная потребность, как бы необходимый диплом для тех, которые претендовали на звание порядочных людей <…>

Посреди мертвящего формализма всеобщей дисциплины, распространяемой железной ферулой Аракчеева, в обществе было тревожное ожидание чего-то неопределенного; в воздухе чувствовалось приближение кризиса. Это было брожение тех стихий замышляемого переворота, которые войска наши принесли с собою из Франции, которые созревали в сборищах тайных обществ и должны были разразиться 14-го декабря.

Я упомянул уже, что масонство практиковалось в Петербурге с особенной ревностью. <…>. Ложи были как бы нейтральные территории, как бы оазисы среди всеобщего официального застоя. В них всякий мог быть самим собою, мог дышать и высказываться свободно… Нередко плебей восседал в ложе выше светлейшего князя; сенатский обер-секретарь или только секретарь имел своим подчиненным сенатора своего же департамента».

Вот что-то вроде иллюстрации к словам Пржецлавского. Самый главный масонский символ «всевидящее око», он же «лучезарная дельта», являет собою треугольник с помещенным внутрь него глазом и символизирует присутствие Великого Архитектора Вселенной. Обнаружить «дельту» можно во многих самых неожиданных местах Санкт-Петербурга.


21 линия В.О., д. 2, здание домовой церкви при Горном Кадетском корпусе

На фронтоне Казанского собора,



на часовне у Сампсониевского собора,



на горельефе пьедестала Александровской колонны



и даже на карте города - треугольник «дельты» образован Невским, Вознесенским проспектами и Садовой улицей (источник рисунка).






Иосиф Олешкевич проживал аккурат в этом треугольнике, в нижней левой его части (Вознесенский пр. 38/4, дом не сохранился).
Вернемся к мемуарам:

«Когда Иосиф Иванович посещал другия ложи, то его там принимали с особенною торжественностью и почестями. Если в других ложах встречались недоумения на счет применения законов ордена или вопросы по подробностям ритуала (обрядов), то отправлялась депутация к Олешкевичу и его решения принимались за окончательныя.

Олешкевич был глубокий мистик и согласно с этим давал направление своей ложе. Петербургский мистический кружок, как и группы «Свободных каменьщиков», с покорностью признавали превосходство Олешкевича, который в своих изысканиях далеко превзошел и туземных и иностранных адептов. Его доктрина имела нечто общее с учением Сен-Мартена, но она была его собственная. Он пошел гораздо далее французскаго иллюмината, особенно в некоторых отраслях, например, в теориях о призвании человека-духа (l'homme-esprit), о значении страданий (des pâtiments), и других.

Я не могу яснее говорить об этом предмете, скажу однакож, что из его теорий происходили у Олешкевича и воздержание от мясной пищи, и пристрастие к кошкам, и строго соблюдаемое браминовское правило (впрочем, не на метемпсихозе основанное) не убивать никакой жизни.

Олешкевич мало писал; я знаю только одно его сочинение на французском языке, под заглавием «l'Automne du monde de l'humanité» (Осень человечества), где он доказывал, что времена приходят к концу, что человечество прожило весну и лето, что наступила для него осень, a вслед за ней ждет нас последний уже, зимний сезон. Для него мы, если не хотим погибнуть, должны заготовлять топливо и, по примеру некоторых предусмотрительных животных, запасы провизий. Все это, разумеется, в иносказательном
смысле.
Он потому мало писал, что не доверял действительности писаннаго, a верил только в силу живаго слова, и дар этот постоянно употреблял в дело. Он выезжал каждый вечер, бывал в самых разнообразных обществах и везде, ничем не стесняясь, высказывал свои мысли, свои глубокия теории, но умел придавать им такия популярная формы, что оне были для всех понятны и на столько занимательны, что даже легкомысленныя светския женщины, слушали его с напряженным вниманием, можно сказать-с наслаждением.

Его любовь к ближнему, милосердие и доброта доходили иногда до эксцентричности почти невероятной; известны были, например, следующие случаи. Он имел часы Нортона, очень дорогие, а для него неоценимые, потому что были подарены на память лучшим его другом, тогдашним военным генерал-губернатором графом Милорадовичем.
Часы эти лежали всегда на столе, где было много книг и эскизов. Когда по утрам Олешкевич работал, окончательно отделывая портреты, к нему приходили беседовать знакомые. Раз был только один молодой человек дурнаго поведения, сын одного из приятелей художника... Молодой собеседник сидел у стола и играл с часами, потом, не долго думая, положил их себе, как ему казалось, незаметно в карман, простился и ушел. Олешкевич, видевший все, только глубоко вздохнул, но не остановил воришку.
Однакож Фекла, выпустив гостя, пришла посмотреть который час, не найдя часов, догадалась и, когда вслед за этим четверо нас, близких знакомых, пришли навестить Олешкевича, она, по секрету от барина, разсказала нам о случившемся. Тотчас двое, не входя в комнаты, отправились на квартиру к молодому К. и застали его дома; он не успел еще продать украденое. Постращав его порядком и обещав тайну, они отобрали часы и принесли их собственнику, чему он очень обрадовался: Когда мы выговаривали ему непростительную снисходительность, к мошеннику, он сказал: «Эх, господа, не будьте так строги, как знать, не был ли он вынужден крайностью?»

Другой случай еще более характеристичен. Олешкевич пил кофе в одной кондитерской на Гороховой. В комнате не было никого. Туда же входит незнакомый, обращается к Олешкевичу и просит разменять 25-ти рублевую ассигнацию, которой однакож не показывает. Олешкевич достает мелкия ассигнации и начинает считать, как вдруг незнакомый выхватывает у него из рук пятирублевую бумажку и убегает.
Наш филантроп за ним; догнал дерзкаго мошенника и остановив трепещущаго от страха, так как это было у самой будки, говорит: «М. г., вы конечно решились на ваш поступок из последней крайности, вам деньги необходимо нужны; так возьмите еще вот эти десять рублей; на этот раз не могу дать более».
Эту невероятную сцену видел и слышал в открытое окно близь-лежащаго дома один наш общий знакомый. Когда мы упрекали Олешкевича, что он таким образом поощряет негодяев, то опять услышали его любимое: «Не судите, да не будете судимы», а потом он прибавил: «Вы полагаете, что я поощряю дурных людей,- ошибаетесь. Я уверен, что то, как я обошелся и с К. и с незнакомым, лучше послужит к их исправлению, чем подействовал бы позор и наказание».

ОЛЕШКЕВИЧ И ПЕТЕРБУРГСКИЕ КОТЭ
«Олешкевич, по истине, был очень замечательная личность. Его благотворительность не слушалась никакого расчета; он всегда был без гроша, раздавая все бедным, вечно осаждавшим его квартиру (в доме бывшем Кавелина, на углу Вознесенскаго и Екатеринтофскаго проспектов).


Левая сторона «треугольника»: Вознесенский пр. Вид от перекрестка с Екатерингофским пр. в сторону Исаакиевской пл. и р. Невы
(конец 19 -нач. 20 вв., части домов при И. Олешкевиче еще не было)

Жил Олешкевич один; вся его прислуга состояла из старухи кухарки. Весь город знал эту Феклу, она вечно ворчала, а в кулинарном искусстве была ниже посредственности. Но для ея барина это было не существенно, он не ел ничего мяснаго, с Феклой же не разставался более потому, что она любила кошек и хорошо за ними ухаживала.

Кошки-были страстью Олешкевича. Штатных было у него двенадцать и не мало сверхштатных; ему подкидывали новорожденных котят, он их принимал и воспитывал. Когда же приемыши достигали положеннаго возраста, то раздавал их по будкам, которыя в то время составляли в Петербурге полицейские посты. Будочникам Олешкевич давал приданаго: за кошку 10, за кота 5 рублей, потом обходил эти посты сам, или посылал Феклу наведываться о житье-бытье своих питомцев.

Таким образом завелась у будочников мода иметь кошек; жители Петербурга замечали их почти у каждой алебарды, но мало кому было известно происхождение этого обычая. Из кадровых, каждая кошка имела имя и отчество какой-нибудь дамы или мущины из близких друзей хозяина; поэтому знакомые художника дорожили этой честью.
Раз, один только раз, Олешкевич вышел из своего характера снисходительной кротости; это было по следующему случаю. Праздничные балаганы для народных спектаклей в маслянницу и пасху, строющиеся теперь на Царицыном лугу, строились в 20-х годах на площади Большаго театра. Проходя мимо их, Олешкевич в одном из балаганов услышал странные, но слишком его сердцу близкие голоса. Какой-то приезжий итальянец завел у себя хор из кошек. Штук двадцать или более этих животных, с подобранными по диапазону голосами, составляли нечто в роде фортепьяно: хвосты четвероногих музыкантов подложены были под клавиши, а в них вделаны булавки. Когда маэстро играл на этих клавишах, то кошки, уколотыя, издавали одна за другой жалобное миау и из этих звуков составлялся некоторый гармонический ансамбль. Олешкевич, с ужасом выслушав концерт, поспешил к графу Милорадовичу с жалобою на такое варварство и кошачий импрессарио в тот же день был выгнан из столицы, а его труппа выпущена на свободу».

Вот мы и нашли один из источников традиционного питерского котолюбия.



НАВОДНЕНИЕ 1824 ГОДА. ОЛЕШКЕВИЧ - МИЦКЕВИЧ - ПУШКИН
«Иосиф Иванович имел иногда дивныя предчувствия будущих событий. Так, за несколько дней до катастрофы, он предсказал известное наводнение 7-го ноября 1824 года. Не помню, по какому случаю он говорил: «Нева прекрасная река, но ей доверять слишком не надо; если она скоро не замерзнет, то наделает бед». В день наводнения, все слышавшие эти слова - припомнили их.



За несколько дней до 14-го декабря 1825 года, на одном вечере, где и я был, он, задумавшись, как бы в забытии сказал: «В Петербурге чувствуется плетора (избыток крови)... да, да, плетора; будет упущено крови немного, но и этого будет довольно; больной выздоровеет».

Этих слов никто не понимал, только события 14-го числа объяснили их».

Великий польский поэт Адам Мицкевич (1798-1855) был выслан в 1824 г. из Вильны в Россию за участие в запрещенных студенческих обществах. Перед этим он провел семь месяцев заключения в сырых камерах-кельях виленского монастыря бернардинцев.
Пятилетнее пребывание в России оказалось для Мицкевича весьма плодотворным, он знакомится со многими русскими литераторами, с декабристами Бестужевым и Рылеевым. Здесь завязывается его близкая и непростая дружба с А.С. Пушкиным, ставшая одним из самых важных событий в предыстории «Медного всадника».


Пушкин и Мицкевич. ГГорельеф М. Мильбергера. Установлен на доме, в котором они встречались (ныне по ул. Немировича-Данченко в Москве

В Петербург Мицкевич прибыл 9 ноября 1824 г., через день после страшного наводнения. Впоследствии он поселится в дома каретника И. Иохима на ул. Казанской 39, находящимся в том же треугольнике (на доме сейчас мемориальная доска А. Мицкевичу).
Пржецлавский пишет, что именно он познакомил Мицкевича с Иосифом Олешкевичем, и великий поэт, побеседовав с новым приятелем, «излечился также-не от безверия, а от религиознаго индиферентизма, которым страдал».
Олешкевич стал близким другом Адама Мицкевича. В 1828 г. он написал его портрет.



Поэт не остался в долгу. Уже пребывая в вынужденной эмиграции после подавления польского восстания 1830-1831 гг., он создает знаменитый цикл из семи стихотворений - «Ustep» («Отступление»), петербургский раздел большой поэмы «Дзяды». Тема цикла - Россия, Петр Великий, наводнение 7 ноября 1824 г., Николай I, русские друзья. Одно из стихотворений цикла Мицкевич посвятил петербургскому другу. Оно так и называется: «Олешкевич» (Oleszkiewicz). В нем яркими красками обрисованы день, предшествовавший наводнению и предсказания художника-прорицателя.
Стихотворение очень длинное, прочитать его в русском переводе В. Левика можно здесь. Отрывок из него в заголовке поста, вот еще два фрагмента:

Лицом красив и благородно строг,
Листал он том старинный в увлеченье.
Не слышать подошедших он не мог,
Но продолжал, не отрываясь, чтенье,
Лишь руку молча поднял в знак того,
Что просит их не отвлекать его.
И это было так необычайно,
Что путники, хоть на устах у всех
Уж был вопрос, прервали шепот, смех,
И смолкли все, как бы смутившись тайно.
Но вдруг один воскликнул: «Это он!»
Кто - он? Поляк, художник. Но без дела
Лежит его палитра. Он всецело
В науку чародейства погружен,
И Каббалу он знает. Ходят слухи,
Что запросто беседуют с ним духи.
Тут чародей захлопнул книгу, встал,
Сложил листки и, глядя вдаль, сказал:
«С восходом солнца день чудес настанет,
Вслед за второю третья кара грянет.
Господь низверг Ассура древний трон,
Господь низверг развратный Вавилон,
Но третьей пусть мои не узрят очи».
И, глаз не подняв, не взглянув кругом,
Он осветил ступени фонарем,
Взошел по ним и скрылся в мраке ночи.
<…>

«Я слышу: словно чудища морские,
Выходят вихри из полярных льдов.
Борей уж волны воздымать готов
И поднял крылья - тучи грозовые,
И хлябь морская путы порвала,
И ледяные гложет удила,
И влажную подъемлет к небу выю.
Одна лишь цепь еще теснит стихию,
Но молотов уже я слышу стук...»

В общем, не только петербургский «потоп» напророчил художник-мистик-чародей Олешкевич. Но и гнев Всевышнего, который должен поразить трон вавилонский и его столицу. Читать про цепь, которая теснит стихию и стук молотов, даже немного жутковато, в свете общеизвестных событий.

Пушкину подарили запрещенный в России том сочинений Мицкевича в 1833 г. [3]. Он переписал в тетрадь по-польски три наиболее важных для него стихотворения цикла «Ustep» и ответил на них в «Медном всаднике». В прозаическом «постскриптуме» пушкинской поэмы есть прямая ссылка:
«Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было - Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта».

Сам Олешкевич прочесть эти строки уже не мог, он скончался в 1830 г. после тяжелой болезни. Вот как об этом пишет Пржецлавский:

«Пред самой смертью он распорядился всем оставляемым: картины и вещи раздарил разным лицам, деньги (их было немного), разделил на две половины, одну сам вручил своей Фекле, другую назначил для Коломенских бедных, по веденному им списку. Кошек распределил поимянно между приятелей. Мне, как тоже любителю, досталась его бурая фаворитка, Юлия Осиповна. Она дожила у меня до глубокой старости…

Похороны Олешкевича представляли необыкновенное зрелище. За убогим черным гробом, который несли на Смоленское кладбище, чередуясь, друзья покойнаго, а в их числе многие экс-масоны, тянулась нескончаемая вереница всяких экипажей; наиболее было пышных, принадлежащих знатным господам и дамам, a те и другия большую часть дороги шли пешком. Пешеходов было так много, что, при переходе на ту сторону Невы, они занимали почти весь бывший Исаакиевский мост. Но самую трогательную часть печальнаго кортежа составляла толпа нищих, горько оплакивавших своего благодетеля и друга. Кто знал покойнаго, мог без грешной уверенности позволить себе думать, что слезами этими орошается прямой его путь к вечному блаженству».


Смоленское лютеранское кладбище в Петербурге, где хоронили также и католиков. Здесь был похоронен И. Олешкевич. Его могила утрачена

ПОДБОРКА КАРТИН ОЛЕШКЕВИЧА
Вот несколько полотен, подобранных из субъективных предпочтений автора этих строк.
Хочется лишний раз показать, что Иосиф Иванович был замечательным портретистом, а также что в его классицистических по форме произведениях присутствует трудно передаваемая словами магия (особенно в женских портретах).


Мадонна с младенцем (Matka Boska z Dzieciątkiem). 1825. Народный музей в Кракове.



Портрет Николая Федоровича Арендта. 1822. Третьяковская галерея. Москва.
(Н.Ф. Арендт - масон, Лейб-медик Николая I, облегчал страдания А. С. Пушкина после дуэли с Дантесом)



Женский портрет. 1823. Национальный музей в Варшаве



Портрет молодой женщины (местонахождение неизвестно)



Портрет Михаила Илларионовича Кутузова (Голенищев-Кутузов, князь Смоленский). Первая треть 19 в. Эрмитаж, Санкт-Петербург
(М.И. Кутузов - масон высочайших степеней, оказывал общеевропейскому «Вольному Братству» всевозможную поддержку, за что получил масонское имя «Зеленеющий Лавр»)

А теперь вопрос для любителей исторических загадок. На последнем полотне Кутузов изображён сидящим на горностаевой мантии. Предмет этот предназначается исключительно для коронованных особ, и в истории не было случая, чтобы мантия, пурпура, багряница использовалась в качестве пледа/покрывала/одеяла.
Что сие может означать?

Основные источники:
[ 1 ] Пржецлавский О.А. Иосиф Олешкевич // Русская старина, 1876. - Т. 16. - № 7. - С. 559-566. В электронном виде доступно ЗДЕСЬ.
[ 2 ] Пржецлавский О.А. «Воспоминания» // Русская старина, 1874. - Т. 11. С. 451-477, 665-698.
[ 3 ] Н. Эйдельман.ПУШКИН. ИЗ БИОГРАФИИ И ТВОРЧЕСТВА 1826-1837, ЧАСТЬ 2. СОБЕСЕДНИКИ, гл. 6.
В заголовке поста: портрет И.Олешкевича в юности (автопортрет?). Ок. 1800.