Хиро Онода: Клятва сражаться
Оглавление
Начался новый, 1946 год. Это значило, что мы пробыли на Лубанге полные двенадцать месяцев. Утром нового года мы поклонились восходящему солнцу и поклялись стараться как можем в начинающемся году.
Мы редко слышали ружейную стрельбу, но каждый раз пугались пулемётых очередей, по-видимому направленных в горы, где мы прятались. Я видел уходящий от берега авианосец, и истребители Grummon, проносящиеся над нами время от времени. Очевидно, война продолжалась.
В начале февраля, капрал Симада пошёл на охоту вместе с Исичи Иризавой и Шоджи Кобаяши из гарнизонного отделения и солдатом по имени Ватанабе из отделения воздушной разведки. Они не нашли никакой добычи, и разделившись с Ватанабе, решившим вернуться другой дорогой, пошли с пустыми руками в направлении нашей базы.
В светлое время они видели филиппинских солдат в грузовике у подножья гор, но те, как им показалось, не собирались двигаться в направлении леса на склонах гор. Смеясь и разговаривая, они пошли назад, пока вдруг не обранужили внезапно, что натнулись прямо на бивуак филиппинских солдат. Филиппинцы, завидев японских солдат, подумали что их атакуют, и тут же открыли огонь. Капрал Симада успел нырнуть в ближайшие заросли и убежал вниз по склону холма, а Иридзава и Кобаяши были убиты.
Вскоре после этого рядовой первого класса Юичи Акатсу присоединился к нам троим. Он жил в одном лагере с Иридзавой и Кобаяши, и после их гибели остался один. С одного взгляда было видно, что он слабак, и Кодзука хотел от него избавиться.
«Уйди куда-нибудь» - кричал он «Тебе нельзя оставаться с нами. Твоё тело слабо, и ты ничего не знаешь о том, как быть солдатом. Ты нам не нужен. Иди в отряд капрала Фудзиты.»
Акатсу сказал, что пойдёт, но продолжал ошиваться вокруг нас, поскольку у нас было больше еды, чем у кого-нибудь ещё. В других группах рис почти закончился, они всё ходили к нам и просили поделиться. Я отвечал им всем одно и то же «Вы превратились в свиней, пока у вас был рис, так что теперь его у вас нет. Не ходите к нам и не просите поделиться нашим. Меня прислали сюда чтобы уничтожить аэродром, и я всё ещё собираюсь это сделать. Мы едим как можно меньше риса. Мы заменяем его бананами и мясом, и то же самое нужно делать вам. Если мы дадим вам рису, хуже станет всем. Вы не умеете экономить.
Потом я понял, что возможно именно мой отказ поделиться с остальными рисом мог подтолкнуть из к сдаче в плен, что они и сделали в апреле, сорок один человек, включая капрала Фудзиту.
С апреля листовок с призывами сдаваться становилось всё больше и больше, и иногда мы слышали голоса, кричащие что-то нам по японски. Потом сдавшиеся японцы стали оставлять нам записки «Теперь никто вас не ищет, кроме японцев. Выходите!»
Но мы не могли поверить, что война на самом деле закончилась. Мы думали, что это просто враг заставляет пленных идти на такие уловки. Каждый раз, как мы слышали голоса ищущих нас, мы переходили на новое место.
Я постепенно привык к их призывам. «Лейтенант Онода», кричали они - «мы установили связь с поисковым отрядом. Пожалуйста, выходите. Мы сейчас в Поинт Икс, и прочёсываем весь регион. Пожалуйста, выходите к этому пункту.
Они разбрасывали листовки, написанные карандашом на хорошем японском, и это произвело сильное впечатление на рядового первого класса Акатсу. Однажды вечером после ужина он сказал «Лейтенант, как вы думаете, может война действительно закончилась?»
Когда я ответил, что не думаю, Симада сказал «А у меня тоже есть ощущение, что закончилась».
Кодзука промолчал. Посмотрев в их лица несколько секунд, я сказал «Хорошо, если вы трое так думаете, я должен пойти и убедиться. У вас троих винтовки тип 38. Если даже вы потеряете две из них, вы всё равно сможете использовать имеющиеся боеприпасы. Если я потеряю свою винтовку тип 99, патроны к ней пропадут. Так что я оставлю её здесь и возьму с собой только ручные гранаты. Я скоро вернусь. Если всё так, как говорит Акатсу, я вернусь и найду вас.
Но если я не вернусь, вы будете знать, что война продолжается. И можете сами решать, хотите вы драться до конца, или нет.
Моим истинным намерением было попытаться спасти захваченных в плен японских солдат. Многих из них наверняка обманом заставили сдаться с помощью других японцев, которых враг использовал в качестве пешек. Я думал, что если смогу пробраться в тюрьму, где их держат, я смогу устроить некую диверсию, и мы сможем все вместе сбежать.
Враг, вероятно, выведал у пленных, что я прибыл на Лубанг с целью вести партизанскую войну. Они только и ждут моей позорной сдачи и уж конечно тут же наденут на меня кандалы. Это означало, что мне придётся действовать быстро. Если я потерплю неудачу, меня убьют. Но если я справлюсь, мы вернем себе несколько бойцов. Снова я собирался пренебречь приказами командира дивизии и рисковать своей жизнью - совсем как когда я выбросил свой scabbard и предпринял самоубийственную атаку.
Тут заговорил Кодзука:
«Подождите минуту, лейтенант! Почему вы должны принимать на себя ответственность? Разве все не согласились с вами насчёт того Прямого Имперского Приказа? Вы, похоже, считаете, что сдача других в плен из-за поддельной листовки пятнает вашу честь. А по-моему, это не ваша вина. Я останусь с вами. Я буду драться до конца. Если эти два труса хотят сдаться, пусть сдаются.»
Я поклонился Кодзуке и сказал «Ты уверен? Ты хочешь остаться? Если хочешь, мне нечего больше сказать. Я не желаю брать на себя ответственность за эту кучку noncompoops, которые позволили схватить себя. Ты сам пока ничего не говорилю, так что я не знал, собираешься ли ты тоже сдаться. Если ты собираешься продолжать бороться, я буду продолжать тоже.
В глубине души я вспоминал, как генерал Йокояма говорил мне, что даже если у меня останется один солдат, я должен возглявлять его, даже если придётся питаться кокосами.
«Лейтенант - тихо сказал Симада, - Я пойду с тобой.
Мы трое посмотрели на Акатсу, и он тихо сказал - «Я тоже с вами, если вы так решили».
И так мы четверо поклялись друг другу продолжать сражаться. Это было в начале апреля 1946 года, и к этому моменту мы четверо составляли всё вооружённое сопротивление на Лубанге.
На тот момент самым старшим из нас был капрал Симада, которому было тридцать один, Кодзуке было двадцать пять, Акатсу двадцать три. В мой последний день рождения, 19 марта, мне исполнилось двадцать четыре.
Вчетвером мы постоянно перемещались по острову. Враг мог атаковать в любой момент. Оставаться на одном месте было опасно.
В первый год мы спали вместе в нашей маленькой палатке, даже в дождливый сезон. Сезон дождей на Лубанге продолжался с июля до середины октября. Часто, когда дождь лил как из ведра целыми ночами, от сидения в палатке не было никакого проку. Мы всё равно промокали до костей. Кожа становилась белой и мы дрожали от холода, несмотря на то, что было лето, и порой мне хотелось кричать от досады.
Но как чудесно становилось, когда дождь прекращался! Мы, спотыкаясь друг о друга, вылезали из палатки и стояли, разминая каждый затёкший палец. Я помню, как мы радовались, видя звёзды сквозь тучи.
Капрал Симада, единственный женатый из нас, по природе был самым бодрое расположение. Ему всегда было о чем поговорить, и он всегда становился центром внимания в вечерних беседах. Высокий и упитанный, он был лучшим из нас стрелком. Он говорил, что выиграл стрелковое соревнования в своей роте, и я не видел причин в этом сомневаться. Его родным городом был Огава в префектурае Саитама, на северо-западе от Токио. Он происходил из крестьянской семьи, и, когда заканчивался сезон полевых работ, уходил в горы заготавливать древесный уголь. В районе, где он жил, молодых людей часто посылали в горы на месяц или около того на заготовки древесного угля. Живя в одиночестве в маленьких хижинах, они учились сами заботиться о себе. Симада научил меня плести соломенные сандалии, известные как «варадзи». Эти сандалии были идеальной обувью в наших обстоятельствах, поскольку нам постоянно приходилось ходить по пересеченной или заболоченной местности.
Кодзука был сложен немного худощавее, чем я, был очень замкнут. Лишь изредка он заговаривал первым. Когда он раскрывался, он с большим чувством говорил о своих доармейских временах, но даже тогда с трудом находил нужные слова. Он был сыном крестьянина из отдалённого пригорода Токио, и, как я понял, его семья была достаточно состоятельной. Он говорил, что у него была скаковая лошадь.
Кодзука расспрашивал меня, чем занимался до армии я. «Я работал в Ханко, в отделении японской торговой фирмы, - отвечал я - «а мой брат был армейским лейтенантом, расквартированным в Ханко в то время, и я часто брал у него деньги, чтобы ходить на танцы и танцивать ночи напролёт.»
Они с трудом верили, что я мог танрцевать, не говоря уж о том, что я мог быть своего рода стилягой в космополитичном Ханко. Я не винил их. Тогда мне и самому было трудно в это поверить.
Акатсу был среди нас самым слабым, и физически, и морально. Он рассказал, что он сын обувного мастера из бедной части Токио, и я полагаю, что несправедливо было сравнивать его с двумя здоровыми деревенскими парнями. Но вне всяких сомнений для нас он был обузой. Когда мы укрывались от противника, он всё время то отставал, то терялся. Я решил, что Кодзука был прав, что не хотел брать его к нам.
Живя в наших условиях, мы должны были подстраивать все наши действия с возможностями слабейшего. Распределяя работу мы старались учесть силу, а также личные предпочтения каждого из нас. Симада делал большую часть тяжёлой физической работы, Акатсу выполнял обязанности наподобие сбора дров или притаскивания воды из ближайшей лощины, а Кодзука и я делали инструменты, стояли на страже и планировали передвижения. Когда кому-то нездоровилось, мы уменьшали его нагрузку. Мы осознавали, что нам не стоит растрачивать физическую силу зря.
Будучи старшим по званию, формальным начальником был я, однако я ни разу не пытался отдавать распоряжения единолично, это всегда были наши общие решения.
Я постоянно следил за физическим состоянием остальных. Важной задачей было поддержание баланса. Не стоило спрашивать слишком много с кого-то одного. Остальные тоже понимали это и помогали и подбадривали друг друга при необходимости.
Тогда каждый из нас имел по винтовке, у меня была винтовка тип 99, у остальных троих - тип 38. У каждого было по две ручные гранаты и по два пистолета. У нас было три сотни патронов к винтовке тип 99 и девять сотен к тип 38. Кроме того, у нас было шестьсот патронов к пулемёту Льюиса, которые мы позже переделали так, что их стало можно использовать в винтовке тип 99.
В начале у нас был трёхмесячный запас риса, который мы растягивали на как можно большее время. Порой мы ели так мало, что нам приходилось заставлять себя перемещаться с места на место. Когда кончился наш рис, мы пошли искать тот, что был спрятан для других возможно оставшихся на острове японских солдат. Вскоре и он закончился. А островитяне украли один из двух бочонков, оставшихся после сдачи в плен сорока одного человека.
Как только американцы высадились на острове, островитяне перешли на их сторону. Они часто служили им проводниками, и нам приходилось прикладывать большые усилия, чтобы их избегать. Когда нас стало четверо, они решили что теперь можно in droves приходить в горы за древесиной. С собой они носили ножи боло, а один из группы всегда имел ружьё. We were more leery of them than we were of enemy patrols.
Как только мы замечали местных, мы прятались. Если они замечали нас, мы стреляли, чтобы отпугнуть их, а затем как можно скорее переносили наш лагерь в новое место, поскольку знали, что они донесут о нас.
Как только мы чувствовали что кто-то может быть поблизости, мы прятались в зарослях, но какими бы мы ни были осторожными, иногда они нас замечали. Когда такое случалось, нам не оставалось ничего иного как стрелять без колебаний и убегать. Такие встречи случались три или четыре раза за первый год.
Когда островитяне ходили в горы работать, они приносили с собой сырой рис и готовили его по мере надобности, часто оставляя часть висеть в мешках на ветвях деревьев, чтобы использовать в следующий раз. Эти мешочки риса для нас были сущим подарком небес, но сопряжённым с некоторыми трудностями с их похищением. Нам нельзя было просто забрать найденный мешок, поскольку его исчезновение дало бы понять что мы поблизости.
Как только мы находили такой рис, мы первым делом пытались выяснить, как долго он там находится. Поскольку островитяне готовили рис прямо на месте, поблизости всегда были следы костра. По пеплу можно было грубо оценить как давно жгли костёр. Также мы исследовали щепки срубленных островитянами деревьев. Если лесорубы были здесь днём раньше, щепки были еще влажными, а вокруг обычно лежали зеленые листья. Если щепки были уже сухими, а листья пожухшими, мы знали, что прошло больше времени.
Отпечатки ног были хорошими подсказками, часто мы могли замечать, например, что следы замыты прошедшим ночью дождём или ливнем, шедшим три дня назад, и были уверены, что лесорубы были здесь до этого. Раз они оставляли еду, значит, они собирались вернуться. Вопрос был в том, как скоро они вернутся. Каждый раз забирая их рис нам нужно было перемещаться на новое место. Поскольку это требовало времени, даже если мы были полуголодными, нам приходилось решать, есть ли у нас достаточно времени, чтобы скрыться прежде чем они вернутся.
Северная оконечность Лубанга была гладкой равниной, но на юге, за исключением трех или четырех песчаных пляжей были только крутые, размытые морем скалы.
Население острова составляло около двенадцати тысяч человек, большей частью - крестьяне, живущие в северной части. На юге жило всего несколько рыбаков. Из-за слабости Акатсу мы сосредоточили свои передвижения в малонаселённых и потому безопасных горах на юге. У нас было несколько более-менее постоянных стоянок, которым мы дали имена вроде «две горы» и «пункт двух домов», но мы опасались останавливаться на какой-то из них слишком долго.
Постепенно мы наработали цепь стоянок, по которым двигались от пункта к пункту, нигде не оставаясь надолго. Цепь представлала собой грубый эллипс, проходяший по горав в центральной части острова (см. приложения). Начиная в Гонтине и двигаясь против часовой стрелки, мы делали следующую остановку в пункте Два дома (или Пункт Каинан), потом пункт Вакаяма, потом Две горы (или гора Кодзуки), потом долина Шиокара (или пункт Шингу), потом Snake Mountain Abutment (пункт Кумано), потом Пять Сотен (позже - радарная станция), потом Бинакас, потом Пик Шесть Сотен, и, наконец, снова Гонтин. Иногда, дойдя до бинакаса, мы разворачивались и шли другим маршрутом.
Обычно мы оставались на одном месте от трёх до пяти дней. Идя быстро мы совершали полный круг всего за месяц, хотя обычно это занимало около двух месяцев, так что за восемь месяцев сухого сезона мы делали около четырёх кругов.
Проводимое на одном месте время в значительной степени зависело от доступности пищи. Когда поблизости обнаруживалось больше еды, чем мы ожидали, и опасность обранужения была невелика, мы продлевали стоянку.
Всё своё имущество мы носили с собой поделив поровну. Передвигаясь мы старались всегда иметь с собой еду на завтра, но иногда приходилось убегать и рассчитывать на то, что удастся найти на следующей стоянке. Средний груз, приходящийся на одного человека, составлял двадцати килограммов.
Хотя у меня был найденный где-то карандаш, все отчёты, которые я собирался сделать, я хранил только в своей голове. Я был твёрдо уверен, что наши войска рано или поздно свяжутся с нами, и им понадобятся наши отчёты для планирования контратаки. Их первой задачей будет захват аэродрома, и я делал мысленные пометки о том районе, а также о центральной части острова, где мы тогда жили.
Когда я вернулся в Японию, в прессе пошли пересуды о том, я был оставлен на острове японской армией в качестве шпиона, но я себя шпионом не считал. Меня отправили вести партизанскую войну, а это не то же самое. Отрезанный от основных сил и стеснённый обстоятельствами, наш отряд отряд никак не мог вести партизанскую войну в привычном смысле. Я мог выполнять лишь ту часть партизанских действий, которые повторяли работу шпиона.
Навыки, которым меня учили в Футамате мало мне помогали. Меня учили подключаться к телефонным линиям, незаметно вскрывать письма и освобождаться от наручников, но чтобы всё это знания использовать, вокруг должны были быть люди. Здесь в горах гораздо важнее было уметь разводить костёр без дыма. Мой курс в Футамате ничего мне не дал для примитивной жизни в горах, где главным врагом была природа. Симада был подготовлен гораздо лучше благодаря своему опыту заготовки древесного угля. Я многому научился в науке выживания. Он знал, например, как делать сети, и Кодзука и я всё время искали кусочки лески для него.
На Лубанге помимо коров, разводимых островитянами на мясо, жили дикие водяные буйволы, дикие свиньи, дикие куры и игуаны метровой длины. Добывая еду мы в основном рассчитывали на коров местных жителей.
Наш запас патронов был ограничен, и мы должны были использовать его как можно эффективнее. Нашей целью было всегда убивать животное с одного выстрела. Две пули, истраченные на одну корову, означали что в перспективе у нас будет на одну корову меньше.
Когда мы находили еду, мы сносили её в одно место для хранения, и я отмерял каждому его дневные порции. Но постепенно я стал замечать при каждом заходе в нашу кладовую, что еды там стало меньше, чем должно было оставаться. Я знал, почему. Акатсу и Симада пробирались туда и брали еду. Каждый раз я говорил с ними об этом, но без толку.
Однажды Кодзука пожаловался мне «Если так пойдёт и дальше, я умру. Отныне я собираюсь есть столько, сколько хочется».
Бананы составляли основу нашего рациона. Банановые плантации были там и тут по всему острову, но на нужно было соблюдать осторожность и не рвать их слишком много. Планируя войну на истощение, я разработал долгосрочный план, рассчитав сколько бананов мы можем собирать. Если бы я позволил событиям развиваться в том же направлении, возникала угроза срыва всего плана, и это уничтожило бы нас изнутри. Суть проблемы состояла в том, что мы все страдали от недоедания. Наконец, я решил сделать всё, что мог.
«С этого момента - объявил я, «мы будем хранить еду отдельно. Не прикасайтесь к чужой еде. Это абсолютно запрещено»
И без объяснений ясно, что в те дни еда была нашим единственным удовольствием. То, что мы ели, в значительной мере предопределяло наше самочувтсвие на весь последующий день. Было бы нечестно осуждать кого-либо слишком сурово за потакание своему аппетиту. Мы поклялись драться до конца, но время шло, и всё что мы могли делать - это не попадаться островитянам на глаза. Возможно, потому было совершенно естественным, что животные инстинкты всплыли на поверхность.
И всё же, технически я оставался командиром, и моей задачей было поддержание определённых рамок. Сам я может тоже хотел бы есть, сколько хочется, и спать, сколько вздумается. Даже не принимая во внимание нехватку продовольствия, если бы мы ели сколько хотелы, мы бы растолстели, и выполнять свой долг стало бы ещё тяжелее. И не выработав привычку подавлять свои базовые инстинкты, мы постепенно деморализовались бы до того, что осталось бы признать себя дезертирами из поражённой армии. Мы определённо не хотели бы, чтобы нас считали дезертирами. На тот момент возможности вести агрессивную партизанскую войну у нас не было, но мы собирались перейти в наступление и взять остров под контроль, как только достаточно изучим местность.
В этой связи Кодзука был очень важен для меня. Я не рассказал ему о своей особой миссии, но он по-видимому что-то понял и всегда сотрудничал. Он никогда не жаловался, и никогда не выглядел обиженным. Он быстро принимал решения и источал хорошее настроение. Каждый раз гляда на него за работой, я вспоминал поговорку «Мал золотник да дорог».
Акатсу окончательно дезертировал в сентябре 1949 года, после четырёх лет нашей жизни вчетвером. Я был уверен, что это рано или поздно случится. Козука тоже лишь пожал плечами и сказал «Такая жизнь с самого начала была не для него»
Акатсу до этого пропадал уже три раза, и каждый раз Симада находил его и приводил назад.
Во второй раз это произошло в разгар дождливого сезона. Симада указал мне, где видел его в послдний раз и в какую сторону он по-видимому ушёл. Симада взял с собой походную палатку ушёл на поиски и через шесть дней вернулся вместе с Акатсу.
Я мог угадать, куда он ушёл, поскольку знал где именно на острове пожно найти пропитание в любой заданный сезон. Симада нашёл Акатсу почти точно там, где я предсказал.
Была причина, почему именно Симада уходил искать Акатсу, когда тот убегал, а именно потому что Акатсу всегда терялся, когда он и Симада уходили куда-то вместе.
Мы разбились на пары, Кодзука со мной и Акатсу с Симадой. Эти пары брались за работу по-очереди. Когда нужно было сделать нечто, для чего сил двоих не хватало, мы объединяли силы. На охоту, например, обычно уходило трое, в то время как четвёртый оставался сторожить лагерь. Больщую часть времени, однако, мы передвигались парами. Когда мы были вчетвером, я мог внимательно следить за Акатсу, так что у него не было возможности отстать. Симада, к сожалению, был не так внимателен.
Я чувствовал некоторую ответственность за уход Акатсу. Наблюдая его повседневные действия и слушая его речи, я решил, что додлго он не продержится. Когда я вырабатывал планы и стратегию наших будущих передвижений, я обсуждал их только с Симадой и Кодзукой, и держал их в секрете от Акатсу. Я даже не рассказывал ему где спрятаны боеприпасы. Я помню, как однажды шептал на ухо Кодзуке «Я забираю Акатсу с собой в дозор. Пока его нет, перенеси боеприпасы в другое место. Я сделал пометку на стволе пальмы примерно в тридцати метрах отсюда, так что ты увидишь, куда их положить.
Если бы Акатсу дезертировал или сдался, он точно был бы вынужден и уговорен выдать врагу информацию об остальных. Эта возможность серьёзно портила мне настроение. В конце концов мы боролись против сильного противника, и ничто не взбешивало меня так, как мысль о том, что один из нас может предать остальных. Подозревая порочность Акатсу, я принял необходимые меры предосторожности, но это могло вызвать у него чувство отверженности.
Когда Акатсу исчез в четвертый раз, Симада собрался идти искать его, но на этот раз Кодзука и я высказались в том смысле, что это будет пустая трата усилий. Мы решили так, зная что Акатсу рано или позно раскажет врагу всё о нашей группе. Вы ожидали, что противник начнёт атаку основываясь на полученной от Акатсу информации, но были уверены, что, подготовившись заранее, сможем избежать поимки.
Помимо того, была вероятность, что Акатсу в одиночку не сможет выжить достаточно долго, чтобы быть захваченным врагом. Пока он был с нами, он ни разу не болел, в большой степени потому, что мы всегда заботились о его здоровье и оберегали его. В три его прошлые пропажи возвращался он в истощённом состоянии. Про себя я думал, что в сухой сезон у него мог быть шанс, но сейчас, в сезон дождей, я сомневался, что у него хватит выносливости выжить. Я предполагал что он умрёт где-то в горах, промокший, дрожащий, истощённый.
Но и Акатсу должен был иметь представление о том, что ему предстоит. Если всё так и обстояло, его уход означал что он был по-настоящему сыт по горло. В отличие от меня, у него не было ни приказа, ни цели, и борьба за выживание в здешних горах должна была казаться ему абсолютно бессмысленной.
Симада всё равно ушёл в дождь искать его, и вернулся через неделю, один и полностью измотанный. Я ощущал нечто вроде облегчения. Наперво, я не видел пользы в попытках гнаться за дезертиром, а к этому времени я стал считать уход Акатсу избавлением.
Симада взволнованно спросил "Как полагаешь, он приведёт врага к нам?"
"Вероятно", ответил Кодзука таким тоном, как будто только этого и ждал. Я был уверен, что Кодзука тоже ожидал, что Акатсу рано или поздно дезертирует.
Место, где исчез Акатсу, находилось в западной части нашего круга, глубоко в лесу у отрога Змеиной горы. Впоследствии мы были поражены узнав, что он сдался в Лооке, в восточной части острова"- и лишь шесть месяцев спустя. Я чувствал удивление и немного - досаду, что он продержался так долго.
Примерно через десять месяцев после ухода Акатсу, и лишь несколько дней после окончания сезона дождей 1950 года, мы нашли записку, в которой говорилось "Когда я сдался, филиппинские солдаты приветствовали меня как друга" Записка была написана рукой Акатсу. Немногим после мы видели легкий самолёт, кружащий в небе над Виго. Решив, что это знак того, что враг собрался нас искать, мы перешли в другую часть острова.
На следующий день мы услышали звуки громкоговорителя где-то на север от мыса Вакаяма, и голос говорил "Вчера мы сбросили листовки с самолёта. У вас есть три дня, то есть семьдесят два часа, чтобы сдаться. В случае если к этому моменту вы не сдадитесь, мы будем вынуждены выслать за вами специальный отряд.
Голос говорил по-японски, но без следов иностранного акцента, хотя набор слов звучал по-американски. Японцы не говорят о трёх днях как о "семидесяти двух часах", а всё объявление звучало так, как будто его перевели с какого-то иностранного языка. То, что они призывали нас сдаться на необычно звучащем японском было для нас лишь доказательством того, что война не закончилась.
Я приехал на остров по прямому приказу от командира дивизии. Если война действительно закончилась, должен быть другой приказ от командира дивизии, снимающий с меня возложенные обязанности. Я не верил, что командир дивизии забудет приказы, которые отдал своим людям.
Допустим, он забыл. Приказы всё равно должны были сохраниться в архиве штаба дивизии. Определённо, кто-то должен
Спустя три дня, мы заметили тот самый специальный отряд с расстояния около 150 метров. Кодзука прошептал "Этот идиот Акатсу действительно притащил американцев! Давай-ка хорошенько за ними понаблюдаем!".
Вражеские солдаты были на проходящей через пальмовый лес дороге на восток от реки Агкаваян и вглубь острова от Брола. Это были не американские, а филиппинские солдаты, их было всего пятеро или шестеро и они несли с собой громкоговоритель. Впереди неуверенной походкой шёл человек в белой панаме.
"Это ведь Акатсу, верно?" - прошептал Кодзука. Мы кивнули, хотя не видели его лица достаточно хорошо. Когда отряд прошёл мимо, мы убедили себя, что это действительно был Акатсу, теперь работающий на врага.
После этой встречи Кодзука сказал "Они бы не взяли нас в плен и с отрядом в пятьдесят или сто человек. Мы знаем этот остров лучше, чем кто либо на свете".
Больше всего нас беспокоила вероятность, что противник захочет использовать против нас газ. С этим мы ничего бы не сделали, поскольку противогазов у нас не было. Как экстренную меру мы носили полотенца, привязанные к фляге с водой, и в случае газовой атаки намочить полотенца водой и держать их у лица. Еще я предупредил всех следить за направлением ветра, поскольку ветром могло принести газ. Наши импровизированные газовые маски мы носили с собой полгода.
Начался новый, 1946 год. Это значило, что мы пробыли на Лубанге полные двенадцать месяцев. Утром нового года мы поклонились восходящему солнцу и поклялись стараться как можем в начинающемся году.
Мы редко слышали ружейную стрельбу, но каждый раз пугались пулемётых очередей, по-видимому направленных в горы, где мы прятались. Я видел уходящий от берега авианосец, и истребители Grummon, проносящиеся над нами время от времени. Очевидно, война продолжалась.
В начале февраля, капрал Симада пошёл на охоту вместе с Исичи Иризавой и Шоджи Кобаяши из гарнизонного отделения и солдатом по имени Ватанабе из отделения воздушной разведки. Они не нашли никакой добычи, и разделившись с Ватанабе, решившим вернуться другой дорогой, пошли с пустыми руками в направлении нашей базы.
В светлое время они видели филиппинских солдат в грузовике у подножья гор, но те, как им показалось, не собирались двигаться в направлении леса на склонах гор. Смеясь и разговаривая, они пошли назад, пока вдруг не обранужили внезапно, что натнулись прямо на бивуак филиппинских солдат. Филиппинцы, завидев японских солдат, подумали что их атакуют, и тут же открыли огонь. Капрал Симада успел нырнуть в ближайшие заросли и убежал вниз по склону холма, а Иридзава и Кобаяши были убиты.
Вскоре после этого рядовой первого класса Юичи Акатсу присоединился к нам троим. Он жил в одном лагере с Иридзавой и Кобаяши, и после их гибели остался один. С одного взгляда было видно, что он слабак, и Кодзука хотел от него избавиться.
«Уйди куда-нибудь» - кричал он «Тебе нельзя оставаться с нами. Твоё тело слабо, и ты ничего не знаешь о том, как быть солдатом. Ты нам не нужен. Иди в отряд капрала Фудзиты.»
Акатсу сказал, что пойдёт, но продолжал ошиваться вокруг нас, поскольку у нас было больше еды, чем у кого-нибудь ещё. В других группах рис почти закончился, они всё ходили к нам и просили поделиться. Я отвечал им всем одно и то же «Вы превратились в свиней, пока у вас был рис, так что теперь его у вас нет. Не ходите к нам и не просите поделиться нашим. Меня прислали сюда чтобы уничтожить аэродром, и я всё ещё собираюсь это сделать. Мы едим как можно меньше риса. Мы заменяем его бананами и мясом, и то же самое нужно делать вам. Если мы дадим вам рису, хуже станет всем. Вы не умеете экономить.
Потом я понял, что возможно именно мой отказ поделиться с остальными рисом мог подтолкнуть из к сдаче в плен, что они и сделали в апреле, сорок один человек, включая капрала Фудзиту.
С апреля листовок с призывами сдаваться становилось всё больше и больше, и иногда мы слышали голоса, кричащие что-то нам по японски. Потом сдавшиеся японцы стали оставлять нам записки «Теперь никто вас не ищет, кроме японцев. Выходите!»
Но мы не могли поверить, что война на самом деле закончилась. Мы думали, что это просто враг заставляет пленных идти на такие уловки. Каждый раз, как мы слышали голоса ищущих нас, мы переходили на новое место.
Я постепенно привык к их призывам. «Лейтенант Онода», кричали они - «мы установили связь с поисковым отрядом. Пожалуйста, выходите. Мы сейчас в Поинт Икс, и прочёсываем весь регион. Пожалуйста, выходите к этому пункту.
Они разбрасывали листовки, написанные карандашом на хорошем японском, и это произвело сильное впечатление на рядового первого класса Акатсу. Однажды вечером после ужина он сказал «Лейтенант, как вы думаете, может война действительно закончилась?»
Когда я ответил, что не думаю, Симада сказал «А у меня тоже есть ощущение, что закончилась».
Кодзука промолчал. Посмотрев в их лица несколько секунд, я сказал «Хорошо, если вы трое так думаете, я должен пойти и убедиться. У вас троих винтовки тип 38. Если даже вы потеряете две из них, вы всё равно сможете использовать имеющиеся боеприпасы. Если я потеряю свою винтовку тип 99, патроны к ней пропадут. Так что я оставлю её здесь и возьму с собой только ручные гранаты. Я скоро вернусь. Если всё так, как говорит Акатсу, я вернусь и найду вас.
Но если я не вернусь, вы будете знать, что война продолжается. И можете сами решать, хотите вы драться до конца, или нет.
Моим истинным намерением было попытаться спасти захваченных в плен японских солдат. Многих из них наверняка обманом заставили сдаться с помощью других японцев, которых враг использовал в качестве пешек. Я думал, что если смогу пробраться в тюрьму, где их держат, я смогу устроить некую диверсию, и мы сможем все вместе сбежать.
Враг, вероятно, выведал у пленных, что я прибыл на Лубанг с целью вести партизанскую войну. Они только и ждут моей позорной сдачи и уж конечно тут же наденут на меня кандалы. Это означало, что мне придётся действовать быстро. Если я потерплю неудачу, меня убьют. Но если я справлюсь, мы вернем себе несколько бойцов. Снова я собирался пренебречь приказами командира дивизии и рисковать своей жизнью - совсем как когда я выбросил свой scabbard и предпринял самоубийственную атаку.
Тут заговорил Кодзука:
«Подождите минуту, лейтенант! Почему вы должны принимать на себя ответственность? Разве все не согласились с вами насчёт того Прямого Имперского Приказа? Вы, похоже, считаете, что сдача других в плен из-за поддельной листовки пятнает вашу честь. А по-моему, это не ваша вина. Я останусь с вами. Я буду драться до конца. Если эти два труса хотят сдаться, пусть сдаются.»
Я поклонился Кодзуке и сказал «Ты уверен? Ты хочешь остаться? Если хочешь, мне нечего больше сказать. Я не желаю брать на себя ответственность за эту кучку noncompoops, которые позволили схватить себя. Ты сам пока ничего не говорилю, так что я не знал, собираешься ли ты тоже сдаться. Если ты собираешься продолжать бороться, я буду продолжать тоже.
В глубине души я вспоминал, как генерал Йокояма говорил мне, что даже если у меня останется один солдат, я должен возглявлять его, даже если придётся питаться кокосами.
«Лейтенант - тихо сказал Симада, - Я пойду с тобой.
Мы трое посмотрели на Акатсу, и он тихо сказал - «Я тоже с вами, если вы так решили».
И так мы четверо поклялись друг другу продолжать сражаться. Это было в начале апреля 1946 года, и к этому моменту мы четверо составляли всё вооружённое сопротивление на Лубанге.
На тот момент самым старшим из нас был капрал Симада, которому было тридцать один, Кодзуке было двадцать пять, Акатсу двадцать три. В мой последний день рождения, 19 марта, мне исполнилось двадцать четыре.
Вчетвером мы постоянно перемещались по острову. Враг мог атаковать в любой момент. Оставаться на одном месте было опасно.
В первый год мы спали вместе в нашей маленькой палатке, даже в дождливый сезон. Сезон дождей на Лубанге продолжался с июля до середины октября. Часто, когда дождь лил как из ведра целыми ночами, от сидения в палатке не было никакого проку. Мы всё равно промокали до костей. Кожа становилась белой и мы дрожали от холода, несмотря на то, что было лето, и порой мне хотелось кричать от досады.
Но как чудесно становилось, когда дождь прекращался! Мы, спотыкаясь друг о друга, вылезали из палатки и стояли, разминая каждый затёкший палец. Я помню, как мы радовались, видя звёзды сквозь тучи.
Капрал Симада, единственный женатый из нас, по природе был самым бодрое расположение. Ему всегда было о чем поговорить, и он всегда становился центром внимания в вечерних беседах. Высокий и упитанный, он был лучшим из нас стрелком. Он говорил, что выиграл стрелковое соревнования в своей роте, и я не видел причин в этом сомневаться. Его родным городом был Огава в префектурае Саитама, на северо-западе от Токио. Он происходил из крестьянской семьи, и, когда заканчивался сезон полевых работ, уходил в горы заготавливать древесный уголь. В районе, где он жил, молодых людей часто посылали в горы на месяц или около того на заготовки древесного угля. Живя в одиночестве в маленьких хижинах, они учились сами заботиться о себе. Симада научил меня плести соломенные сандалии, известные как «варадзи». Эти сандалии были идеальной обувью в наших обстоятельствах, поскольку нам постоянно приходилось ходить по пересеченной или заболоченной местности.
Кодзука был сложен немного худощавее, чем я, был очень замкнут. Лишь изредка он заговаривал первым. Когда он раскрывался, он с большим чувством говорил о своих доармейских временах, но даже тогда с трудом находил нужные слова. Он был сыном крестьянина из отдалённого пригорода Токио, и, как я понял, его семья была достаточно состоятельной. Он говорил, что у него была скаковая лошадь.
Кодзука расспрашивал меня, чем занимался до армии я. «Я работал в Ханко, в отделении японской торговой фирмы, - отвечал я - «а мой брат был армейским лейтенантом, расквартированным в Ханко в то время, и я часто брал у него деньги, чтобы ходить на танцы и танцивать ночи напролёт.»
Они с трудом верили, что я мог танрцевать, не говоря уж о том, что я мог быть своего рода стилягой в космополитичном Ханко. Я не винил их. Тогда мне и самому было трудно в это поверить.
Акатсу был среди нас самым слабым, и физически, и морально. Он рассказал, что он сын обувного мастера из бедной части Токио, и я полагаю, что несправедливо было сравнивать его с двумя здоровыми деревенскими парнями. Но вне всяких сомнений для нас он был обузой. Когда мы укрывались от противника, он всё время то отставал, то терялся. Я решил, что Кодзука был прав, что не хотел брать его к нам.
Живя в наших условиях, мы должны были подстраивать все наши действия с возможностями слабейшего. Распределяя работу мы старались учесть силу, а также личные предпочтения каждого из нас. Симада делал большую часть тяжёлой физической работы, Акатсу выполнял обязанности наподобие сбора дров или притаскивания воды из ближайшей лощины, а Кодзука и я делали инструменты, стояли на страже и планировали передвижения. Когда кому-то нездоровилось, мы уменьшали его нагрузку. Мы осознавали, что нам не стоит растрачивать физическую силу зря.
Будучи старшим по званию, формальным начальником был я, однако я ни разу не пытался отдавать распоряжения единолично, это всегда были наши общие решения.
Я постоянно следил за физическим состоянием остальных. Важной задачей было поддержание баланса. Не стоило спрашивать слишком много с кого-то одного. Остальные тоже понимали это и помогали и подбадривали друг друга при необходимости.
Тогда каждый из нас имел по винтовке, у меня была винтовка тип 99, у остальных троих - тип 38. У каждого было по две ручные гранаты и по два пистолета. У нас было три сотни патронов к винтовке тип 99 и девять сотен к тип 38. Кроме того, у нас было шестьсот патронов к пулемёту Льюиса, которые мы позже переделали так, что их стало можно использовать в винтовке тип 99.
В начале у нас был трёхмесячный запас риса, который мы растягивали на как можно большее время. Порой мы ели так мало, что нам приходилось заставлять себя перемещаться с места на место. Когда кончился наш рис, мы пошли искать тот, что был спрятан для других возможно оставшихся на острове японских солдат. Вскоре и он закончился. А островитяне украли один из двух бочонков, оставшихся после сдачи в плен сорока одного человека.
Как только американцы высадились на острове, островитяне перешли на их сторону. Они часто служили им проводниками, и нам приходилось прикладывать большые усилия, чтобы их избегать. Когда нас стало четверо, они решили что теперь можно in droves приходить в горы за древесиной. С собой они носили ножи боло, а один из группы всегда имел ружьё. We were more leery of them than we were of enemy patrols.
Как только мы замечали местных, мы прятались. Если они замечали нас, мы стреляли, чтобы отпугнуть их, а затем как можно скорее переносили наш лагерь в новое место, поскольку знали, что они донесут о нас.
Как только мы чувствовали что кто-то может быть поблизости, мы прятались в зарослях, но какими бы мы ни были осторожными, иногда они нас замечали. Когда такое случалось, нам не оставалось ничего иного как стрелять без колебаний и убегать. Такие встречи случались три или четыре раза за первый год.
Когда островитяне ходили в горы работать, они приносили с собой сырой рис и готовили его по мере надобности, часто оставляя часть висеть в мешках на ветвях деревьев, чтобы использовать в следующий раз. Эти мешочки риса для нас были сущим подарком небес, но сопряжённым с некоторыми трудностями с их похищением. Нам нельзя было просто забрать найденный мешок, поскольку его исчезновение дало бы понять что мы поблизости.
Как только мы находили такой рис, мы первым делом пытались выяснить, как долго он там находится. Поскольку островитяне готовили рис прямо на месте, поблизости всегда были следы костра. По пеплу можно было грубо оценить как давно жгли костёр. Также мы исследовали щепки срубленных островитянами деревьев. Если лесорубы были здесь днём раньше, щепки были еще влажными, а вокруг обычно лежали зеленые листья. Если щепки были уже сухими, а листья пожухшими, мы знали, что прошло больше времени.
Отпечатки ног были хорошими подсказками, часто мы могли замечать, например, что следы замыты прошедшим ночью дождём или ливнем, шедшим три дня назад, и были уверены, что лесорубы были здесь до этого. Раз они оставляли еду, значит, они собирались вернуться. Вопрос был в том, как скоро они вернутся. Каждый раз забирая их рис нам нужно было перемещаться на новое место. Поскольку это требовало времени, даже если мы были полуголодными, нам приходилось решать, есть ли у нас достаточно времени, чтобы скрыться прежде чем они вернутся.
Северная оконечность Лубанга была гладкой равниной, но на юге, за исключением трех или четырех песчаных пляжей были только крутые, размытые морем скалы.
Население острова составляло около двенадцати тысяч человек, большей частью - крестьяне, живущие в северной части. На юге жило всего несколько рыбаков. Из-за слабости Акатсу мы сосредоточили свои передвижения в малонаселённых и потому безопасных горах на юге. У нас было несколько более-менее постоянных стоянок, которым мы дали имена вроде «две горы» и «пункт двух домов», но мы опасались останавливаться на какой-то из них слишком долго.
Постепенно мы наработали цепь стоянок, по которым двигались от пункта к пункту, нигде не оставаясь надолго. Цепь представлала собой грубый эллипс, проходяший по горав в центральной части острова (см. приложения). Начиная в Гонтине и двигаясь против часовой стрелки, мы делали следующую остановку в пункте Два дома (или Пункт Каинан), потом пункт Вакаяма, потом Две горы (или гора Кодзуки), потом долина Шиокара (или пункт Шингу), потом Snake Mountain Abutment (пункт Кумано), потом Пять Сотен (позже - радарная станция), потом Бинакас, потом Пик Шесть Сотен, и, наконец, снова Гонтин. Иногда, дойдя до бинакаса, мы разворачивались и шли другим маршрутом.
Обычно мы оставались на одном месте от трёх до пяти дней. Идя быстро мы совершали полный круг всего за месяц, хотя обычно это занимало около двух месяцев, так что за восемь месяцев сухого сезона мы делали около четырёх кругов.
Проводимое на одном месте время в значительной степени зависело от доступности пищи. Когда поблизости обнаруживалось больше еды, чем мы ожидали, и опасность обранужения была невелика, мы продлевали стоянку.
Всё своё имущество мы носили с собой поделив поровну. Передвигаясь мы старались всегда иметь с собой еду на завтра, но иногда приходилось убегать и рассчитывать на то, что удастся найти на следующей стоянке. Средний груз, приходящийся на одного человека, составлял двадцати килограммов.
Хотя у меня был найденный где-то карандаш, все отчёты, которые я собирался сделать, я хранил только в своей голове. Я был твёрдо уверен, что наши войска рано или поздно свяжутся с нами, и им понадобятся наши отчёты для планирования контратаки. Их первой задачей будет захват аэродрома, и я делал мысленные пометки о том районе, а также о центральной части острова, где мы тогда жили.
Когда я вернулся в Японию, в прессе пошли пересуды о том, я был оставлен на острове японской армией в качестве шпиона, но я себя шпионом не считал. Меня отправили вести партизанскую войну, а это не то же самое. Отрезанный от основных сил и стеснённый обстоятельствами, наш отряд отряд никак не мог вести партизанскую войну в привычном смысле. Я мог выполнять лишь ту часть партизанских действий, которые повторяли работу шпиона.
Навыки, которым меня учили в Футамате мало мне помогали. Меня учили подключаться к телефонным линиям, незаметно вскрывать письма и освобождаться от наручников, но чтобы всё это знания использовать, вокруг должны были быть люди. Здесь в горах гораздо важнее было уметь разводить костёр без дыма. Мой курс в Футамате ничего мне не дал для примитивной жизни в горах, где главным врагом была природа. Симада был подготовлен гораздо лучше благодаря своему опыту заготовки древесного угля. Я многому научился в науке выживания. Он знал, например, как делать сети, и Кодзука и я всё время искали кусочки лески для него.
На Лубанге помимо коров, разводимых островитянами на мясо, жили дикие водяные буйволы, дикие свиньи, дикие куры и игуаны метровой длины. Добывая еду мы в основном рассчитывали на коров местных жителей.
Наш запас патронов был ограничен, и мы должны были использовать его как можно эффективнее. Нашей целью было всегда убивать животное с одного выстрела. Две пули, истраченные на одну корову, означали что в перспективе у нас будет на одну корову меньше.
Когда мы находили еду, мы сносили её в одно место для хранения, и я отмерял каждому его дневные порции. Но постепенно я стал замечать при каждом заходе в нашу кладовую, что еды там стало меньше, чем должно было оставаться. Я знал, почему. Акатсу и Симада пробирались туда и брали еду. Каждый раз я говорил с ними об этом, но без толку.
Однажды Кодзука пожаловался мне «Если так пойдёт и дальше, я умру. Отныне я собираюсь есть столько, сколько хочется».
Бананы составляли основу нашего рациона. Банановые плантации были там и тут по всему острову, но на нужно было соблюдать осторожность и не рвать их слишком много. Планируя войну на истощение, я разработал долгосрочный план, рассчитав сколько бананов мы можем собирать. Если бы я позволил событиям развиваться в том же направлении, возникала угроза срыва всего плана, и это уничтожило бы нас изнутри. Суть проблемы состояла в том, что мы все страдали от недоедания. Наконец, я решил сделать всё, что мог.
«С этого момента - объявил я, «мы будем хранить еду отдельно. Не прикасайтесь к чужой еде. Это абсолютно запрещено»
И без объяснений ясно, что в те дни еда была нашим единственным удовольствием. То, что мы ели, в значительной мере предопределяло наше самочувтсвие на весь последующий день. Было бы нечестно осуждать кого-либо слишком сурово за потакание своему аппетиту. Мы поклялись драться до конца, но время шло, и всё что мы могли делать - это не попадаться островитянам на глаза. Возможно, потому было совершенно естественным, что животные инстинкты всплыли на поверхность.
И всё же, технически я оставался командиром, и моей задачей было поддержание определённых рамок. Сам я может тоже хотел бы есть, сколько хочется, и спать, сколько вздумается. Даже не принимая во внимание нехватку продовольствия, если бы мы ели сколько хотелы, мы бы растолстели, и выполнять свой долг стало бы ещё тяжелее. И не выработав привычку подавлять свои базовые инстинкты, мы постепенно деморализовались бы до того, что осталось бы признать себя дезертирами из поражённой армии. Мы определённо не хотели бы, чтобы нас считали дезертирами. На тот момент возможности вести агрессивную партизанскую войну у нас не было, но мы собирались перейти в наступление и взять остров под контроль, как только достаточно изучим местность.
В этой связи Кодзука был очень важен для меня. Я не рассказал ему о своей особой миссии, но он по-видимому что-то понял и всегда сотрудничал. Он никогда не жаловался, и никогда не выглядел обиженным. Он быстро принимал решения и источал хорошее настроение. Каждый раз гляда на него за работой, я вспоминал поговорку «Мал золотник да дорог».
Акатсу окончательно дезертировал в сентябре 1949 года, после четырёх лет нашей жизни вчетвером. Я был уверен, что это рано или поздно случится. Козука тоже лишь пожал плечами и сказал «Такая жизнь с самого начала была не для него»
Акатсу до этого пропадал уже три раза, и каждый раз Симада находил его и приводил назад.
Во второй раз это произошло в разгар дождливого сезона. Симада указал мне, где видел его в послдний раз и в какую сторону он по-видимому ушёл. Симада взял с собой походную палатку ушёл на поиски и через шесть дней вернулся вместе с Акатсу.
Я мог угадать, куда он ушёл, поскольку знал где именно на острове пожно найти пропитание в любой заданный сезон. Симада нашёл Акатсу почти точно там, где я предсказал.
Была причина, почему именно Симада уходил искать Акатсу, когда тот убегал, а именно потому что Акатсу всегда терялся, когда он и Симада уходили куда-то вместе.
Мы разбились на пары, Кодзука со мной и Акатсу с Симадой. Эти пары брались за работу по-очереди. Когда нужно было сделать нечто, для чего сил двоих не хватало, мы объединяли силы. На охоту, например, обычно уходило трое, в то время как четвёртый оставался сторожить лагерь. Больщую часть времени, однако, мы передвигались парами. Когда мы были вчетвером, я мог внимательно следить за Акатсу, так что у него не было возможности отстать. Симада, к сожалению, был не так внимателен.
Я чувствовал некоторую ответственность за уход Акатсу. Наблюдая его повседневные действия и слушая его речи, я решил, что додлго он не продержится. Когда я вырабатывал планы и стратегию наших будущих передвижений, я обсуждал их только с Симадой и Кодзукой, и держал их в секрете от Акатсу. Я даже не рассказывал ему где спрятаны боеприпасы. Я помню, как однажды шептал на ухо Кодзуке «Я забираю Акатсу с собой в дозор. Пока его нет, перенеси боеприпасы в другое место. Я сделал пометку на стволе пальмы примерно в тридцати метрах отсюда, так что ты увидишь, куда их положить.
Если бы Акатсу дезертировал или сдался, он точно был бы вынужден и уговорен выдать врагу информацию об остальных. Эта возможность серьёзно портила мне настроение. В конце концов мы боролись против сильного противника, и ничто не взбешивало меня так, как мысль о том, что один из нас может предать остальных. Подозревая порочность Акатсу, я принял необходимые меры предосторожности, но это могло вызвать у него чувство отверженности.
Когда Акатсу исчез в четвертый раз, Симада собрался идти искать его, но на этот раз Кодзука и я высказались в том смысле, что это будет пустая трата усилий. Мы решили так, зная что Акатсу рано или позно раскажет врагу всё о нашей группе. Вы ожидали, что противник начнёт атаку основываясь на полученной от Акатсу информации, но были уверены, что, подготовившись заранее, сможем избежать поимки.
Помимо того, была вероятность, что Акатсу в одиночку не сможет выжить достаточно долго, чтобы быть захваченным врагом. Пока он был с нами, он ни разу не болел, в большой степени потому, что мы всегда заботились о его здоровье и оберегали его. В три его прошлые пропажи возвращался он в истощённом состоянии. Про себя я думал, что в сухой сезон у него мог быть шанс, но сейчас, в сезон дождей, я сомневался, что у него хватит выносливости выжить. Я предполагал что он умрёт где-то в горах, промокший, дрожащий, истощённый.
Но и Акатсу должен был иметь представление о том, что ему предстоит. Если всё так и обстояло, его уход означал что он был по-настоящему сыт по горло. В отличие от меня, у него не было ни приказа, ни цели, и борьба за выживание в здешних горах должна была казаться ему абсолютно бессмысленной.
Симада всё равно ушёл в дождь искать его, и вернулся через неделю, один и полностью измотанный. Я ощущал нечто вроде облегчения. Наперво, я не видел пользы в попытках гнаться за дезертиром, а к этому времени я стал считать уход Акатсу избавлением.
Симада взволнованно спросил "Как полагаешь, он приведёт врага к нам?"
"Вероятно", ответил Кодзука таким тоном, как будто только этого и ждал. Я был уверен, что Кодзука тоже ожидал, что Акатсу рано или поздно дезертирует.
Место, где исчез Акатсу, находилось в западной части нашего круга, глубоко в лесу у отрога Змеиной горы. Впоследствии мы были поражены узнав, что он сдался в Лооке, в восточной части острова"- и лишь шесть месяцев спустя. Я чувствал удивление и немного - досаду, что он продержался так долго.
Примерно через десять месяцев после ухода Акатсу, и лишь несколько дней после окончания сезона дождей 1950 года, мы нашли записку, в которой говорилось "Когда я сдался, филиппинские солдаты приветствовали меня как друга" Записка была написана рукой Акатсу. Немногим после мы видели легкий самолёт, кружащий в небе над Виго. Решив, что это знак того, что враг собрался нас искать, мы перешли в другую часть острова.
На следующий день мы услышали звуки громкоговорителя где-то на север от мыса Вакаяма, и голос говорил "Вчера мы сбросили листовки с самолёта. У вас есть три дня, то есть семьдесят два часа, чтобы сдаться. В случае если к этому моменту вы не сдадитесь, мы будем вынуждены выслать за вами специальный отряд.
Голос говорил по-японски, но без следов иностранного акцента, хотя набор слов звучал по-американски. Японцы не говорят о трёх днях как о "семидесяти двух часах", а всё объявление звучало так, как будто его перевели с какого-то иностранного языка. То, что они призывали нас сдаться на необычно звучащем японском было для нас лишь доказательством того, что война не закончилась.
Я приехал на остров по прямому приказу от командира дивизии. Если война действительно закончилась, должен быть другой приказ от командира дивизии, снимающий с меня возложенные обязанности. Я не верил, что командир дивизии забудет приказы, которые отдал своим людям.
Допустим, он забыл. Приказы всё равно должны были сохраниться в архиве штаба дивизии. Определённо, кто-то должен
Спустя три дня, мы заметили тот самый специальный отряд с расстояния около 150 метров. Кодзука прошептал "Этот идиот Акатсу действительно притащил американцев! Давай-ка хорошенько за ними понаблюдаем!".
Вражеские солдаты были на проходящей через пальмовый лес дороге на восток от реки Агкаваян и вглубь острова от Брола. Это были не американские, а филиппинские солдаты, их было всего пятеро или шестеро и они несли с собой громкоговоритель. Впереди неуверенной походкой шёл человек в белой панаме.
"Это ведь Акатсу, верно?" - прошептал Кодзука. Мы кивнули, хотя не видели его лица достаточно хорошо. Когда отряд прошёл мимо, мы убедили себя, что это действительно был Акатсу, теперь работающий на врага.
После этой встречи Кодзука сказал "Они бы не взяли нас в плен и с отрядом в пятьдесят или сто человек. Мы знаем этот остров лучше, чем кто либо на свете".
Больше всего нас беспокоила вероятность, что противник захочет использовать против нас газ. С этим мы ничего бы не сделали, поскольку противогазов у нас не было. Как экстренную меру мы носили полотенца, привязанные к фляге с водой, и в случае газовой атаки намочить полотенца водой и держать их у лица. Еще я предупредил всех следить за направлением ветра, поскольку ветром могло принести газ. Наши импровизированные газовые маски мы носили с собой полгода.