Не сдаваться: Нет воли драться
Оглавление
Лубанг - длинный узкий остров, протяженностью примерно шесть миль с севера на юг, и восемнадцать миль с запада на восток. Когда я прибыл, расположенные здесь войска состояли из гарнизона Лубанг (один взвод 357-го отдельного полка) под командованием младшего лейтенанта Шигенори Хаякава, гарнизона аэродрома под командованием младшего лейтенанта Суехиро, радарное отделение под командованием младшего лейтенанта Татегами (он тоже был из числа выпускников Вакаямы); отделение воздушной разведки под началом младшего лейтенанта Танака и отряд моряков, но без единого морского офицера. Гарнизон Лубанга включал около пятидесяти человек, гарнизон аэродрома - двадцать четыре человка, подразделения на радаре и в разведке в сумме - около семядесяти, отряд моряков - семеро. Кроме того, была еще группа авиатехнического персонала из пятидесяти пять человек под командованием младшего лейтенанта Осаки, но они уже получили приказ покинуть остров, хоть и не успели этого сделать.
Было еще темно, когда Сэйфуку Мару причаливал к пирсу в Тилике, но капитан приказал команде замаскировать лодку пальмовыми листьями. Грузовик, который привез авиационное топливо в бухту, стоял на пирсе. Я влез в него вместе с капитаном нашего корабля и сержантом, ответственным за перевозку бензина на Лусон, и мы выехали в город Лубанг, где располагался гарнизон лейтенанта Суехиро.
Город находился на западе острова, а аэродром - на западе города. Пока мы ехали вдоль берега, рассвет превратился в день.
Мы нашли лейтенанта Суехиро, и я спросил , где находится лейтенант Хаякава и его люди. Лейтенант сообщил нам, что после высадки врага в Сан Хосе, они выдвинулись к горе Амбулон. Я обнаружил их у подножия этой горы, чуть более мили от побережья, где они отрыли неглубокие траншеи и построили казармы среди деревьев. Я встретил лейтенанта Хаякаву перед казармой и вручил свои бумаги. Прочтя их, он озадаченно посмотрел на меня и спросил «Они хотели сказать «лодки»?
«Лодки?» - переспросил я. Лейтенант, которому на вид было чуть больше сорока, смотерел озадаченно и смущенно. Шифр, которым они обменивались со штабом дивизии, был очень простым, и в нём не было походящего слова для «партизанских боевых действий». В сообщении, в котором говорилось, что я прибуду с целью руководства «партизанскими боевыми действиями», штаб дивизии использовал обычное слово «югеки-сен». Оказалось, что слог «сен» значит не только «боевые действия», но и в некоторых случаях, «лодки», и командир гарнизона понял сообщение так, как будто я вывезу их с острова на чём-то, называвшемся «партизанскими лодками». Он уже подготовил десяток маленьких лодок и спрятали их в ближайшей бухте, полагая разместить в каждой по пять человек.
Не преувеличу, если скажу, что поняв ситуацию, я лишился дара речи.
Действительно, значение «партизанские боевые действия» для «югеки-сен» не было так уж распространено в то время, но такой вещи, как «партизанские лодки» не существовало вовсе. Чтобы так понять это выражение, нужно было ни больше ни меньше как принимать желаемое за действительное.
Эти люди не хотели вести партизанские боевые действия. Они хотели выбраться с Лубанга. И незнакомый термин «югеки-сен» стал соломинкой, за которую они ухватились.
С досадой я вспомнил слова майора Такахаси в офицерской комнате: «Лучшее подразделение во всей Японской армии».
В тот вечер я вернулся в бухту с несколькими солдатами чтобы забрать свою взрывчатку. Часть я оставил у пирса, часть взял на аэродром, а остальное отнёс на гору Амбулон. Пока мы шли, звено из четырёх Локхидов «Лайтнинг» пролетело над нами, но скрылось, ничего не сделав.
Следующим вечером «Сэйфуку Мару», загруженный теперь топливом вместо взрывчатки, отплыл в Манилу. Если бы гарнизон аэродрома Суехиро и техперсонал, уже получившие приказ на оставление острова, отплыли на этом корабле, японские потери на Лубанге могли бы быть меньше.
Но командиры и их люди остались, полагая, что «Сэйфуку Мару» вернётся еще два раза. Старшина Коичи Тачибана, сражавшийся на Труке и Гуаме, убеждал всех, кому было разрешено покинуть остров, сделать это как можно быстрее. «Если мой опыт что-то значит» - сказал он, «атака противника случится раньше, чем вы думаете. Этот корабль может никогда не вернуться. Многие из нас не вооружены, так что нам бы лучше драпать в Манилу, и чем быстрее, тем лучше.»
Но офицеры не стали его слушать. Они продолжали говорить, что мы потеряли контроль над воздухом лишь временно, и что как только ситуация исправится, японские силы контратакуют. Снова выдали желаемое за действительное! Лейтенант Суехиро удерживал меня от подрыва пирса до тех пор, пока он не сможет погрузить весь бензин, а техобслуга возражала против подрыва аэродрома.
«Если взорвать его сейчас» - говорили они, - «мы не сможем использовать его, когда захватим контроль в воздухе».
Трудность заключалась в том, что у меня не было полномочий приказывать им. Я лишь мог направлять их в выполнении их задач, если им прикажут их командиры. Когда я пытался начать приготовления к будущией партизанской войне, все командиры отвечали мне, что их солдаты слишком заняты, чтобы помогать.
В четыре утра я закончил перемещение своей взрывчатки к подножию горы. Всходило солнце 1-го января 1945 года. Я не спал с тех пор, как мы отплыли из Манилы, и с самого прибытия я бегал по всему острову. Я смертельно устал, так что просто лёг на траву. Сквозь пальмовые листья я видел светлеющее небо первого дня нового года. Новый год и новые задачи, думал я. Думая об упрямстве, с которым пришлось стокнуться, я глубоко вздохнул. И заснул прямо там, на траве, скрестив руки на груди.
Я спал всего около двух часов, но когда я проснулся, было совсем светло. Я вскочил и, глядя на восток, поклонился восходящему солнцу.
Около восьми тридцати утром 3 января, дозорный, которого я поставил на вершине горы, прибежал ко мне
Он крикнул «Вражеский флот в пределах видимости!»
Схватив свой бинокль, я поспешил на гору. То, что заметил дозорный, действительно было вражеским флотом. И каким флотом!
Так тщательно, как только можно, я пересчитал суда. Там было два линкора, четыре авианосца, четыре крейсера и лёгкие крейсеры и миноносцы, общим числом до тридцати семи или тридцати восьми кораблей.
Но что поразило меня больше всего, была не эта поразительная армада, а конвой войсковых транспортов, следовавший за ними. Их, должно быть, было около ста пятидесяти. И, как будто этого могло не хватить, море было буквально усеяно десантными судами - больше, чем я мог сосчитать.
Вторжение на Лузон должно было начаться вот-вот.
Я составил телеграмму с указанием количества кораблей разных типов, которые я насчитал. В конце я дописал «Помимо крупных судов, присутствуют бесчисленные катера и десантные суда. Из-за движения волн, я не мог сделать даже примерную оценку». В заключение я написал «Флот направляется на север».
По какой-то причине лейтенант Хаякава сделал ошибку и телеграфировал «Флот направляется на восток», но я заметил ошибку и быстро отправил исправление. Если бы флот действительно направлялся на восток, это значило бы, что он направляется прямо к Маниле, но настоящий курс на север без сомнения пролегал к заливу Лингаен.
Тридцать лет я не был уверен, что эта телеграмма дошла до адресата, пока не увидел майора Танигучи у точки Вакаяма. У гарнизона Лубанга была лишь маленькая радиостанция ближнего действия, из тех, что используются для связи между батальонами. Чтобы моё сообщение попало в штаб армии, оно должно было попасть от нашего отделения связи в штаб полка, затем в штаб дивизии, переписываясь и перекодируясь на каждом этапе.
Через тридцать минут после отправки сообщения, гарнизон аэродрома поймал сообщение от штаба морских сил, в котором приказывалось всем подразделениям западнее Лузона занять боевые посты, но мы не знали, был ли этот приказ следствием нашего предупреждения, или нет.
Я чувствовал определённое удовлетворение от того, что выполнил своё первое задание, но при этом был далеко не рад мысли о том, что часть флота, готовящего высадку на Лузон, может отделиться и атаковать Лубанг. Если это случится, атака начнётся с тщательной артподготовки, и взрывчатка, которую я перенёс в горы в последний день года, взлетит на воздух.
По моему настоянию лейтенант Хаякава мобилизовал своих солдат, чтобы они перенесли мою взрывчатку подальше от берега. К счастью, весь вражеский флот продолжил двигаться к заливу Лингаен, и ни один корабль не шёл к Лубангу. В то же время, из-за прибытия флота Сэйфуку Мару больше не возвращался на наш остров.
А раз судно больше не придёт, нам больше не нужен пирс. Я снова попросил разрешения взорвать пирс, но лейтенант Суехиро всё колебался.
«Подождём еще», сказал он, - «когда придёт время, я сам займусь его подрывом.»
Этот человек старался оттянуть выполнение задания так далеко, как только мог. Самое большее, чего я смог от него добиться - это позволить мне использоваь его солдат, чтобы подготовиться к срочному подрыву. Я приказал им распределить оставшуюся на пирсе взрывчатку по разным стратегическим точкам и соединить заряды проводами, так чтобы их можно было подорвать электродетонатором. На тот случай, если электродетонатор не сработает, я прикрепил к зарядам запалы.
Спустя несколько дней из штаба дивизии было получено два кодированных сообшения. В первом говорилось: «Настоящим гарнизон Лубанга передаётся в прямое подчинение штабу дивизии, и будет получать приказы непосредственно от командира дивизии. Рапорты от гарнизона Лубанга играют важную роль в выработке стратегии действий дивизии. Следовательно, вы должны подробно рапортовать непосредственно в штаб дивизии.
После получения этого сообщения гарнизон запросил дополнительные кодовые таблицы и запас батарей, но единственный полученный ответ был «Пропали без вести две дизельные лодки под командованием двух офицеров транспорта. Гарнизон должен провести обследование острова и сообщить в случае нахождения пропавших.»
В штабе дивизии мне сообщили, что, если до 10 января не будет указано иного, в этот день я стану полноправным младшим лейтенантом. Ни слова не пришо, так что я считал, что моё назначение стало официальным, но в течение следующих тридцати лет я ни разу не одел офицерскую форму.
Первого февраля противник начал высадку у Насугбу, на западе центральной части Лусона. Насугбу находился на побережье прямо напротив Лубанга, и я отреагировал на это событие, убедив гарнизонные войска перетащить продовольствие и боеприпасы дальше в горы.
Я прикинул, что эта операция займёт около недели. Оказалось, оценка была нереалистичной, поскольку лишь около половины из пятидесяти мужчин могли работать. Одни страдали от истощения, у других была лихорадка, и даже самые здоровые могли нести не более двадцати килограммов за раз.
Дополнительно ухудшило ситуацию то, что у лейтенанта Хаякавы обострилась болезнь почек, и он должен был делать частые остановки, чтобы отдохнуть и выпить кокосового молока. Видя своего командира в такой форме, люди стали вести себя всё более агрессивно. Мне не казалось, что в них сохранялось сколько-нибудь воли к борьбе.
От других подразделений тоже не было пользы. Они начали ворчать, что в случае атаки противника, гарнизон должен быть в первых рядах обороны и защищать их любой ценой. Раз гарнизон собирается прятаться в горах, с тем же успехом они могут совершить самоубийство на месте.
Сколько я ни старался, я не мог убедить ни одного из них в необходимости вести партизанскую войну. Они всё больше говорили о самоубийстве и принесении своих жизней в жертву за Императора. В глубине души они молились и надеялись, что на Лубанг не нападут. Я был в этом уверен, но поделать ничего не мог. У меня было так мало реальной власти, что они меня даже не воспринимали серьёзно.
Меня прозвали «Нода Сойу», по названию известной марки соевого соуса. «Нода» намекало на моё имя, а «сойу» подразумевало «шои», в переводе - младший лейтенант. Всё это означало, что я не был главным блюдом - всего лишь частью приправы. Нет нужды уточнять, что это происходило потому, что я не мог отдавать им приказы так же, как командиры их подразделений.
Сколько раз я жалел, что я даже не старший лейтенант! Тогда, может быть, что-то можно было сделать. А так мне приходилось слушать, как эти люди болтают о смерти за правое дело, безмолвно слушать, зная, что мне это не позволено. Я не мог даже намекнуть кому-либо, что мне приказано не умирать. Всё это бесконечно подавляло меня.
Сам я отбросил мысль о подрыве аэродрома, поскольку затея эта потеряла всякий смысл. Я мог испортить взлётную полосу канавами и рытвинами, но я знал, что враг использует специальные стальные листы, с помощью которых можно сделать новую взлётную полосу в один момент. Под листы подкладывался прочный каркас, так что если местность в целом была более-менее ровной, дыры в земле не были помехой. Самое большее, чего я мог достичь, испортив поле - это задержки в сутки или около того, так что мне казалось, что взрывчатку можно использовать более эффективно.
Раздумывая, что делать с аэродромом, я вспомнил знаменитого самурая Кусуноки Масашиге, который в сложном сражении использовал множество соломенных чучел, одетых в шлемы, чтобы заставить противника израсходовать драгоценные стрелы. Я решил воспользоваться идеей Масашиге.
С помощью лейтенанта Суехиро я собрал части уничтоженных самолётов и сложил так, чтобы они казались целыми, и замаскировал их травой.
Думая о нашей затее сегодня, она кажется мне по-детски простой, но она работала. После этого, когда появлялись вражеские самолёты, они неизменно обстреливали моих подсадных уток на поле. В то время самолёты появлялись через день, так что мы использовали промежутки, чтобы снова собрать наши поддельные самолёты. Я считал это хорошей партизанской тактикой - заставить боевые самолёты тратить как можно больше боеприпасов впустую.
Примерно в это времяв в бухту Тилик прибыли пятнадцатое и шестнадцатое отделения береговой обороны. Это были отряды солдат-самоубийц на маленьких деревянных лодках с автомобильными двигателями, нагруженные взрывчаткой. Идея состояла в том, что когда в море появится вражеский корабль, отряды взорвут его, протаранив своими лодками. Два отделения прибыли на Лубанг с предположением о том, что враг скоро пошлет десантный флот к Маниле, а они смогут атаковать его с фланга.
Японские войска уже оставили Манилу, а штаб Четырнадцатой территориальной армии переместился в Багуйо. Отделения береговой обороны в составе сорока человек под командованием капитана Садакичи Тсукии, прибыли без еды, и гарнизон должен был разделить с ними свой рис.
До моего прибытия гарнизон получил пятимесячный запас риса, и я убедил солдат растянуть его настолько, насколько возможно. С прибытием лишних людей, я начал думать, что долго мы так не продержимся, если только чего-то не предпринять.
Действуя по собственной инициативе, я приказал мэру города Лубанг предоставить нам пятьдесят мешков шелушеного риса. Когда подразделения Суехиро и Осаки узнали об этом, они потребовали у мэра дать риса и им тоже, не сказав мне ни слова. Мэр стал плакаться, говоря, что если островитяне будут удовлетворять все наши нужды, им самим придётся голодать.
Проверка показала, что другие подразделения потребовали по два мешка на человека. Я уговорил их сократиться до одного мешка, но после этого инцидента островитяне не верили ничему из того, что мы говорили. Они стали возражать, что не могут носить рис днём, потому что их могут убить американские самолёты. Когда мы сказали им работать ночью, они ответили что могут работать только при луне, а иначе они ничего не видят. Это была чушь. Правда была в том, что они просто не хотели помогать японским солдатам. Когда Манила окружена врагом, а американские воздушно-десантные войска высаживаются на Коррехидоре, дела Японии явно идут плохо. А островитяне пользовались нашей беспомощностью.
Если бы мы позволили событиям зайти слишком далеко, мы бы не обеспечили достаточное количество продовольствия до того, как враг высадится на нашем острове. Я приказал переносчикам риса использовать при необходимости светильники. Но тогда мэр пришёл снова, возражая, что они всё равно не могут носить рис, потому что у них нет топлива для ламп. Я приказал смешать оставшееся на аэродроме авиационное топливо со смазочным маслом и использовать эту смесь.
Так или иначе, я сумел спрятать запас риса в горах, но в это время семнадцать человек из подразделений радарной и воздушной разведки присоединились к нам. Они получили приказы в дальнейшем действовать в соединении с нами.
Именно они раньше задирали носы, когда я начинал говорить о партизанской тактике, и всё ждали последней уходяшей лодки, хотя уже получили приказ отступать. Теперь они были в отчаянии, и мы должны были принять на себя ответственность за них. Нас уже было сорок человек. С лишними семнадцатью ртами было ясно, что то, что мы считали пятимесячным запасом риса, едва хватит на два месяца.
Далее, некоторые принялись воровать рис и обменивать его у филиппинцев на сахар. город Сан Хосе на Коррехидоре был крупным сахарным центром, и беженцы, бегущие оттуда на Лубанг после высадки врага на Миндоро, привезли с собой немало сахара. Подразделение Осаки по глупости приняло их предложение обменять один мешок сахара на два мешка риса. Один из людей Осаки даже пришёл ко мне и спросил, не хочет ли гарнизон поучаствовать в сделке.
Я устроил ему хорошую головомойку, но даже когда я орал на него, моё сердце сжималось. Что можно было сделать с кучкой идиотов?
Потом произошёл инцидент с кофе. Некоторое время назад транспортный корабль сел на мель недалеко от побережья Тагбака, и гарнизон вместе с островитянами растащил груз. Теперь несколько человек из подразделения Осаки вломились в дома жителей и забрали у них некоторое количество кофе. Я вызвал капрала Сузуки, командира этих людей и наорал на него, но инцидент еще больще расстроил меня.
Меня послали на остров, чтобы сражаться, и в итоге я обнаруживаю, что солдаты, которых я должен возглавить - это кучка ничтожеств, всегда готовых подтвердить свою готовность умереть, а на самом деле озабоченных только своими сиюминутными желаниями. И, как будто бы этого было недостаточно, у меня не было полномочий отдавать им приказы. Я мог командовать ими лишь с разрешения их командира. Я мог бы справиться, если бы лейтенант Хаякава передал командование мне, но несмотря на свою серьезную болезнь, он отказался сдать свои полномочия. Он хотел держать всё в своих руках.
Всё это вводило в ярость. Вот он я, бессильный, с разрозненной группой солдат, из которых никто не имел понятия о том, как вести партизанскую войну, в которую мы скоро окажемся втянуты. Я стал надеяться, что противник начнет, наконец, высадку. По крайней мере, это разрядит атмосферу.
И спустя три дня противник оправдал надежды.
Лубанг - длинный узкий остров, протяженностью примерно шесть миль с севера на юг, и восемнадцать миль с запада на восток. Когда я прибыл, расположенные здесь войска состояли из гарнизона Лубанг (один взвод 357-го отдельного полка) под командованием младшего лейтенанта Шигенори Хаякава, гарнизона аэродрома под командованием младшего лейтенанта Суехиро, радарное отделение под командованием младшего лейтенанта Татегами (он тоже был из числа выпускников Вакаямы); отделение воздушной разведки под началом младшего лейтенанта Танака и отряд моряков, но без единого морского офицера. Гарнизон Лубанга включал около пятидесяти человек, гарнизон аэродрома - двадцать четыре человка, подразделения на радаре и в разведке в сумме - около семядесяти, отряд моряков - семеро. Кроме того, была еще группа авиатехнического персонала из пятидесяти пять человек под командованием младшего лейтенанта Осаки, но они уже получили приказ покинуть остров, хоть и не успели этого сделать.
Было еще темно, когда Сэйфуку Мару причаливал к пирсу в Тилике, но капитан приказал команде замаскировать лодку пальмовыми листьями. Грузовик, который привез авиационное топливо в бухту, стоял на пирсе. Я влез в него вместе с капитаном нашего корабля и сержантом, ответственным за перевозку бензина на Лусон, и мы выехали в город Лубанг, где располагался гарнизон лейтенанта Суехиро.
Город находился на западе острова, а аэродром - на западе города. Пока мы ехали вдоль берега, рассвет превратился в день.
Мы нашли лейтенанта Суехиро, и я спросил , где находится лейтенант Хаякава и его люди. Лейтенант сообщил нам, что после высадки врага в Сан Хосе, они выдвинулись к горе Амбулон. Я обнаружил их у подножия этой горы, чуть более мили от побережья, где они отрыли неглубокие траншеи и построили казармы среди деревьев. Я встретил лейтенанта Хаякаву перед казармой и вручил свои бумаги. Прочтя их, он озадаченно посмотрел на меня и спросил «Они хотели сказать «лодки»?
«Лодки?» - переспросил я. Лейтенант, которому на вид было чуть больше сорока, смотерел озадаченно и смущенно. Шифр, которым они обменивались со штабом дивизии, был очень простым, и в нём не было походящего слова для «партизанских боевых действий». В сообщении, в котором говорилось, что я прибуду с целью руководства «партизанскими боевыми действиями», штаб дивизии использовал обычное слово «югеки-сен». Оказалось, что слог «сен» значит не только «боевые действия», но и в некоторых случаях, «лодки», и командир гарнизона понял сообщение так, как будто я вывезу их с острова на чём-то, называвшемся «партизанскими лодками». Он уже подготовил десяток маленьких лодок и спрятали их в ближайшей бухте, полагая разместить в каждой по пять человек.
Не преувеличу, если скажу, что поняв ситуацию, я лишился дара речи.
Действительно, значение «партизанские боевые действия» для «югеки-сен» не было так уж распространено в то время, но такой вещи, как «партизанские лодки» не существовало вовсе. Чтобы так понять это выражение, нужно было ни больше ни меньше как принимать желаемое за действительное.
Эти люди не хотели вести партизанские боевые действия. Они хотели выбраться с Лубанга. И незнакомый термин «югеки-сен» стал соломинкой, за которую они ухватились.
С досадой я вспомнил слова майора Такахаси в офицерской комнате: «Лучшее подразделение во всей Японской армии».
В тот вечер я вернулся в бухту с несколькими солдатами чтобы забрать свою взрывчатку. Часть я оставил у пирса, часть взял на аэродром, а остальное отнёс на гору Амбулон. Пока мы шли, звено из четырёх Локхидов «Лайтнинг» пролетело над нами, но скрылось, ничего не сделав.
Следующим вечером «Сэйфуку Мару», загруженный теперь топливом вместо взрывчатки, отплыл в Манилу. Если бы гарнизон аэродрома Суехиро и техперсонал, уже получившие приказ на оставление острова, отплыли на этом корабле, японские потери на Лубанге могли бы быть меньше.
Но командиры и их люди остались, полагая, что «Сэйфуку Мару» вернётся еще два раза. Старшина Коичи Тачибана, сражавшийся на Труке и Гуаме, убеждал всех, кому было разрешено покинуть остров, сделать это как можно быстрее. «Если мой опыт что-то значит» - сказал он, «атака противника случится раньше, чем вы думаете. Этот корабль может никогда не вернуться. Многие из нас не вооружены, так что нам бы лучше драпать в Манилу, и чем быстрее, тем лучше.»
Но офицеры не стали его слушать. Они продолжали говорить, что мы потеряли контроль над воздухом лишь временно, и что как только ситуация исправится, японские силы контратакуют. Снова выдали желаемое за действительное! Лейтенант Суехиро удерживал меня от подрыва пирса до тех пор, пока он не сможет погрузить весь бензин, а техобслуга возражала против подрыва аэродрома.
«Если взорвать его сейчас» - говорили они, - «мы не сможем использовать его, когда захватим контроль в воздухе».
Трудность заключалась в том, что у меня не было полномочий приказывать им. Я лишь мог направлять их в выполнении их задач, если им прикажут их командиры. Когда я пытался начать приготовления к будущией партизанской войне, все командиры отвечали мне, что их солдаты слишком заняты, чтобы помогать.
В четыре утра я закончил перемещение своей взрывчатки к подножию горы. Всходило солнце 1-го января 1945 года. Я не спал с тех пор, как мы отплыли из Манилы, и с самого прибытия я бегал по всему острову. Я смертельно устал, так что просто лёг на траву. Сквозь пальмовые листья я видел светлеющее небо первого дня нового года. Новый год и новые задачи, думал я. Думая об упрямстве, с которым пришлось стокнуться, я глубоко вздохнул. И заснул прямо там, на траве, скрестив руки на груди.
Я спал всего около двух часов, но когда я проснулся, было совсем светло. Я вскочил и, глядя на восток, поклонился восходящему солнцу.
Около восьми тридцати утром 3 января, дозорный, которого я поставил на вершине горы, прибежал ко мне
Он крикнул «Вражеский флот в пределах видимости!»
Схватив свой бинокль, я поспешил на гору. То, что заметил дозорный, действительно было вражеским флотом. И каким флотом!
Так тщательно, как только можно, я пересчитал суда. Там было два линкора, четыре авианосца, четыре крейсера и лёгкие крейсеры и миноносцы, общим числом до тридцати семи или тридцати восьми кораблей.
Но что поразило меня больше всего, была не эта поразительная армада, а конвой войсковых транспортов, следовавший за ними. Их, должно быть, было около ста пятидесяти. И, как будто этого могло не хватить, море было буквально усеяно десантными судами - больше, чем я мог сосчитать.
Вторжение на Лузон должно было начаться вот-вот.
Я составил телеграмму с указанием количества кораблей разных типов, которые я насчитал. В конце я дописал «Помимо крупных судов, присутствуют бесчисленные катера и десантные суда. Из-за движения волн, я не мог сделать даже примерную оценку». В заключение я написал «Флот направляется на север».
По какой-то причине лейтенант Хаякава сделал ошибку и телеграфировал «Флот направляется на восток», но я заметил ошибку и быстро отправил исправление. Если бы флот действительно направлялся на восток, это значило бы, что он направляется прямо к Маниле, но настоящий курс на север без сомнения пролегал к заливу Лингаен.
Тридцать лет я не был уверен, что эта телеграмма дошла до адресата, пока не увидел майора Танигучи у точки Вакаяма. У гарнизона Лубанга была лишь маленькая радиостанция ближнего действия, из тех, что используются для связи между батальонами. Чтобы моё сообщение попало в штаб армии, оно должно было попасть от нашего отделения связи в штаб полка, затем в штаб дивизии, переписываясь и перекодируясь на каждом этапе.
Через тридцать минут после отправки сообщения, гарнизон аэродрома поймал сообщение от штаба морских сил, в котором приказывалось всем подразделениям западнее Лузона занять боевые посты, но мы не знали, был ли этот приказ следствием нашего предупреждения, или нет.
Я чувствовал определённое удовлетворение от того, что выполнил своё первое задание, но при этом был далеко не рад мысли о том, что часть флота, готовящего высадку на Лузон, может отделиться и атаковать Лубанг. Если это случится, атака начнётся с тщательной артподготовки, и взрывчатка, которую я перенёс в горы в последний день года, взлетит на воздух.
По моему настоянию лейтенант Хаякава мобилизовал своих солдат, чтобы они перенесли мою взрывчатку подальше от берега. К счастью, весь вражеский флот продолжил двигаться к заливу Лингаен, и ни один корабль не шёл к Лубангу. В то же время, из-за прибытия флота Сэйфуку Мару больше не возвращался на наш остров.
А раз судно больше не придёт, нам больше не нужен пирс. Я снова попросил разрешения взорвать пирс, но лейтенант Суехиро всё колебался.
«Подождём еще», сказал он, - «когда придёт время, я сам займусь его подрывом.»
Этот человек старался оттянуть выполнение задания так далеко, как только мог. Самое большее, чего я смог от него добиться - это позволить мне использоваь его солдат, чтобы подготовиться к срочному подрыву. Я приказал им распределить оставшуюся на пирсе взрывчатку по разным стратегическим точкам и соединить заряды проводами, так чтобы их можно было подорвать электродетонатором. На тот случай, если электродетонатор не сработает, я прикрепил к зарядам запалы.
Спустя несколько дней из штаба дивизии было получено два кодированных сообшения. В первом говорилось: «Настоящим гарнизон Лубанга передаётся в прямое подчинение штабу дивизии, и будет получать приказы непосредственно от командира дивизии. Рапорты от гарнизона Лубанга играют важную роль в выработке стратегии действий дивизии. Следовательно, вы должны подробно рапортовать непосредственно в штаб дивизии.
После получения этого сообщения гарнизон запросил дополнительные кодовые таблицы и запас батарей, но единственный полученный ответ был «Пропали без вести две дизельные лодки под командованием двух офицеров транспорта. Гарнизон должен провести обследование острова и сообщить в случае нахождения пропавших.»
В штабе дивизии мне сообщили, что, если до 10 января не будет указано иного, в этот день я стану полноправным младшим лейтенантом. Ни слова не пришо, так что я считал, что моё назначение стало официальным, но в течение следующих тридцати лет я ни разу не одел офицерскую форму.
Первого февраля противник начал высадку у Насугбу, на западе центральной части Лусона. Насугбу находился на побережье прямо напротив Лубанга, и я отреагировал на это событие, убедив гарнизонные войска перетащить продовольствие и боеприпасы дальше в горы.
Я прикинул, что эта операция займёт около недели. Оказалось, оценка была нереалистичной, поскольку лишь около половины из пятидесяти мужчин могли работать. Одни страдали от истощения, у других была лихорадка, и даже самые здоровые могли нести не более двадцати килограммов за раз.
Дополнительно ухудшило ситуацию то, что у лейтенанта Хаякавы обострилась болезнь почек, и он должен был делать частые остановки, чтобы отдохнуть и выпить кокосового молока. Видя своего командира в такой форме, люди стали вести себя всё более агрессивно. Мне не казалось, что в них сохранялось сколько-нибудь воли к борьбе.
От других подразделений тоже не было пользы. Они начали ворчать, что в случае атаки противника, гарнизон должен быть в первых рядах обороны и защищать их любой ценой. Раз гарнизон собирается прятаться в горах, с тем же успехом они могут совершить самоубийство на месте.
Сколько я ни старался, я не мог убедить ни одного из них в необходимости вести партизанскую войну. Они всё больше говорили о самоубийстве и принесении своих жизней в жертву за Императора. В глубине души они молились и надеялись, что на Лубанг не нападут. Я был в этом уверен, но поделать ничего не мог. У меня было так мало реальной власти, что они меня даже не воспринимали серьёзно.
Меня прозвали «Нода Сойу», по названию известной марки соевого соуса. «Нода» намекало на моё имя, а «сойу» подразумевало «шои», в переводе - младший лейтенант. Всё это означало, что я не был главным блюдом - всего лишь частью приправы. Нет нужды уточнять, что это происходило потому, что я не мог отдавать им приказы так же, как командиры их подразделений.
Сколько раз я жалел, что я даже не старший лейтенант! Тогда, может быть, что-то можно было сделать. А так мне приходилось слушать, как эти люди болтают о смерти за правое дело, безмолвно слушать, зная, что мне это не позволено. Я не мог даже намекнуть кому-либо, что мне приказано не умирать. Всё это бесконечно подавляло меня.
Сам я отбросил мысль о подрыве аэродрома, поскольку затея эта потеряла всякий смысл. Я мог испортить взлётную полосу канавами и рытвинами, но я знал, что враг использует специальные стальные листы, с помощью которых можно сделать новую взлётную полосу в один момент. Под листы подкладывался прочный каркас, так что если местность в целом была более-менее ровной, дыры в земле не были помехой. Самое большее, чего я мог достичь, испортив поле - это задержки в сутки или около того, так что мне казалось, что взрывчатку можно использовать более эффективно.
Раздумывая, что делать с аэродромом, я вспомнил знаменитого самурая Кусуноки Масашиге, который в сложном сражении использовал множество соломенных чучел, одетых в шлемы, чтобы заставить противника израсходовать драгоценные стрелы. Я решил воспользоваться идеей Масашиге.
С помощью лейтенанта Суехиро я собрал части уничтоженных самолётов и сложил так, чтобы они казались целыми, и замаскировал их травой.
Думая о нашей затее сегодня, она кажется мне по-детски простой, но она работала. После этого, когда появлялись вражеские самолёты, они неизменно обстреливали моих подсадных уток на поле. В то время самолёты появлялись через день, так что мы использовали промежутки, чтобы снова собрать наши поддельные самолёты. Я считал это хорошей партизанской тактикой - заставить боевые самолёты тратить как можно больше боеприпасов впустую.
Примерно в это времяв в бухту Тилик прибыли пятнадцатое и шестнадцатое отделения береговой обороны. Это были отряды солдат-самоубийц на маленьких деревянных лодках с автомобильными двигателями, нагруженные взрывчаткой. Идея состояла в том, что когда в море появится вражеский корабль, отряды взорвут его, протаранив своими лодками. Два отделения прибыли на Лубанг с предположением о том, что враг скоро пошлет десантный флот к Маниле, а они смогут атаковать его с фланга.
Японские войска уже оставили Манилу, а штаб Четырнадцатой территориальной армии переместился в Багуйо. Отделения береговой обороны в составе сорока человек под командованием капитана Садакичи Тсукии, прибыли без еды, и гарнизон должен был разделить с ними свой рис.
До моего прибытия гарнизон получил пятимесячный запас риса, и я убедил солдат растянуть его настолько, насколько возможно. С прибытием лишних людей, я начал думать, что долго мы так не продержимся, если только чего-то не предпринять.
Действуя по собственной инициативе, я приказал мэру города Лубанг предоставить нам пятьдесят мешков шелушеного риса. Когда подразделения Суехиро и Осаки узнали об этом, они потребовали у мэра дать риса и им тоже, не сказав мне ни слова. Мэр стал плакаться, говоря, что если островитяне будут удовлетворять все наши нужды, им самим придётся голодать.
Проверка показала, что другие подразделения потребовали по два мешка на человека. Я уговорил их сократиться до одного мешка, но после этого инцидента островитяне не верили ничему из того, что мы говорили. Они стали возражать, что не могут носить рис днём, потому что их могут убить американские самолёты. Когда мы сказали им работать ночью, они ответили что могут работать только при луне, а иначе они ничего не видят. Это была чушь. Правда была в том, что они просто не хотели помогать японским солдатам. Когда Манила окружена врагом, а американские воздушно-десантные войска высаживаются на Коррехидоре, дела Японии явно идут плохо. А островитяне пользовались нашей беспомощностью.
Если бы мы позволили событиям зайти слишком далеко, мы бы не обеспечили достаточное количество продовольствия до того, как враг высадится на нашем острове. Я приказал переносчикам риса использовать при необходимости светильники. Но тогда мэр пришёл снова, возражая, что они всё равно не могут носить рис, потому что у них нет топлива для ламп. Я приказал смешать оставшееся на аэродроме авиационное топливо со смазочным маслом и использовать эту смесь.
Так или иначе, я сумел спрятать запас риса в горах, но в это время семнадцать человек из подразделений радарной и воздушной разведки присоединились к нам. Они получили приказы в дальнейшем действовать в соединении с нами.
Именно они раньше задирали носы, когда я начинал говорить о партизанской тактике, и всё ждали последней уходяшей лодки, хотя уже получили приказ отступать. Теперь они были в отчаянии, и мы должны были принять на себя ответственность за них. Нас уже было сорок человек. С лишними семнадцатью ртами было ясно, что то, что мы считали пятимесячным запасом риса, едва хватит на два месяца.
Далее, некоторые принялись воровать рис и обменивать его у филиппинцев на сахар. город Сан Хосе на Коррехидоре был крупным сахарным центром, и беженцы, бегущие оттуда на Лубанг после высадки врага на Миндоро, привезли с собой немало сахара. Подразделение Осаки по глупости приняло их предложение обменять один мешок сахара на два мешка риса. Один из людей Осаки даже пришёл ко мне и спросил, не хочет ли гарнизон поучаствовать в сделке.
Я устроил ему хорошую головомойку, но даже когда я орал на него, моё сердце сжималось. Что можно было сделать с кучкой идиотов?
Потом произошёл инцидент с кофе. Некоторое время назад транспортный корабль сел на мель недалеко от побережья Тагбака, и гарнизон вместе с островитянами растащил груз. Теперь несколько человек из подразделения Осаки вломились в дома жителей и забрали у них некоторое количество кофе. Я вызвал капрала Сузуки, командира этих людей и наорал на него, но инцидент еще больще расстроил меня.
Меня послали на остров, чтобы сражаться, и в итоге я обнаруживаю, что солдаты, которых я должен возглавить - это кучка ничтожеств, всегда готовых подтвердить свою готовность умереть, а на самом деле озабоченных только своими сиюминутными желаниями. И, как будто бы этого было недостаточно, у меня не было полномочий отдавать им приказы. Я мог командовать ими лишь с разрешения их командира. Я мог бы справиться, если бы лейтенант Хаякава передал командование мне, но несмотря на свою серьезную болезнь, он отказался сдать свои полномочия. Он хотел держать всё в своих руках.
Всё это вводило в ярость. Вот он я, бессильный, с разрозненной группой солдат, из которых никто не имел понятия о том, как вести партизанскую войну, в которую мы скоро окажемся втянуты. Я стал надеяться, что противник начнет, наконец, высадку. По крайней мере, это разрядит атмосферу.
И спустя три дня противник оправдал надежды.