Н. Камаганцев. Годы борьбы (Воспоминания партийца). Часть 1
Из прошлого
Н.КАМАГАНЦЕВ ("КУЗЬМА")
"ГОДЫ БОРЬБЫ"
(Воспоминания партийца).
ПОСВЯЩАЮ ТОВАРИЩАМ МОЛОДЫМ ПАРТИЙЦАМ, А ОСОБЕННО КОМСОМОЛУ.
ДАЛЁКОЕ ДЕТСТВО.
Родился я в Ревдинском заводе 3-го декабря 1873 года в семье бедного кустаря-гвоздарника (в то время на Урале было сильно развито частное гвоздарное производство). Семья была большая, а работником был один отец. Дошкольное воспитание получил пинками и колотками крепостнически-настроенного деспота-отца. В то время мой старший брат учился уже в школе, и я по вечерам набирался от него школьной мудрости. Но отец не был расположен отдать меня в школу и начал приспосабливать в гвоздарке дуть меха. Работать там начинали с 3-х час. утра и до 7 час. вечера, с перерывами на завтрак и обед и платили за это по 7 коп. в день. Мне тогда было только 7 лет. Желание учиться у меня было настолько сильным, что я осенью во время набора в школу, крадучись, босиком и без шапки в одной сермяжной курточке, убежал из дома. Как велика была моя радость, когда меня приняли учиться. По настоянию деда и матери я остался в школе и скоро научился читать и писать.
По окончании ученья, отец, вместо того чтобы отдать меня учиться какому-нибудь квалифицированному ремеслу, взял с собой в гвоздарку, имея в виду, что и 42 коп. в неделю является подспорьем к его заработку. На этой практической работе я пробыл около года. С Кочкарских приисков приехал дядя (брат моего отца) и стал просить меня к себе на прииск вести записи сумм, даваемых в кредит рабочим, работавшим у него по найму. Отец, чтобы избавиться от лишнего рта, отпустил меня, но и там мне не повезло. Дядя, ведя разгульную жизнь, скоро раззорился и сам пошёл по найму, а мне пришлось с большим трудом выбираться с прииска обратно к родителям. [80]
Отец меня не задерживал дома и заявил, чтобы я не надеялся на него и зарабатывал сам. Вот тут-то и начались мои скитания по рудникам, по дровосекам и т.п. до самого призыва 1895 года. Однако, по физической слабости в военную службу я принят не был.
Таскания по рудникам не пропали даром: я видел жизнь пролетариев горняков, совершенно непохожую на жизнь мелкого собственника. Я начал различать и понимать разность их интересов, их классовые противоречия и с этого времени окончательно вышел из под опеки крепостнически-настроенного отца. В 1897 году, оставив семейный очаг, я перебрался на жительство в Екатеринбург.
НА ПУТИ РЕВОЛЮЦИОННЫХ ИСКАНИЙ.
Но и в городе я нескоро успокоился. Долгое время искал чего-то такого, что бы удовлетворило меня. Наконец, мне представился случай поступить на льно-прядильную фабрику бр. Макаровых. Здесь, столкнувшись вплотную с рабочей массой, я нашел среди неё единомышленников в лице Ф.М. Рукавишникова и других, вместе с которыми начал организовывать кружок самообразования. В задачи кружка входило выписывать сообща журналы, ходить в библиотеку, читать и обсуждать волнующие нас вопросы. А вопросов этих возникало много. Особенно волновали нас природоведение и религия. На эти вопросы мы искали ответов в книгах Толстого, Тургенева и др. писателей. Читая, мы часто встречали слова: политика, революционер и т.п., которых сами не могли об"яснить.
Однажды мне в библиотеке попал 4-й том Тургенева - "Новь" и "Рудин". Прочитав его, я передал книгу для чтения всему нашему кружку, в котором, кроме меня, было 5 человек: Рукавишников, Моржаков, Новопольцев, Денисова и Морозов. Эта книга влила в нас живую струю: мы увидали из нее, что люди что-то хотят, за что-то борются, страдают, потом разочаровываются, увидав, что народ не способен воспринять революционных идей.
После этого мы стали более чутко прислушиваться ко всему. Это было в период 1900-1903 года. События развёртывались. Слухи об Алапаевском деле* [*В 1902 г. было сделано местными рабочими нападение на заводские склады, во время которого были увезены хлеб и железо] и расстреле в Златоусте широко распространились [81] в рабочей среде. Это нас будировало, вливало энергию. Затем мы услышали, что в Екатеринбурге есть эти политические.
В начале 1903 года, в конце января, не помню какого числа, идя утром на работу, мы увидели наклеенные на заборах листовки. Это было воззвание к рабочим. Но полиция не дала нам читать, срывая их со стен и заборов.
Через некоторое время появились новые листовки за подписью Восточной группы соц.-рев. и соц.-дем. Прочитавши их, мы убедились, что в Екатеринбурге кто-то есть и решили найти этих людей. Начали всюду искать, прислушивались к разговорам и слухам на фабрике и вне её и, чтобы связаться с организацией, даже ночами сторожили, не пойдёт ли кто расклеивать прокламации. Случай нам скоро представился.
В КРУЖКЕ ЭСЕРОВ НА ФАБРИКЕ "БР. МАКАРОВЫХ".
На фабрике бр.Макаровых работал ткацким подмастерьем некто Терентьев Антон Иванович, впоследствии прозванный нами "Апостолом" за то, что, ведя агитацию, говорил на славянском языке. Он был послан из центра в Екатеринбург для революционной работы на Урале и являлся одним из руководителей кружка эсеров, из членов которого я помню теперь только Бушуеву Анну Павловну, Долгорукую Маргариту Алексеевну, Киснемского Владимира Ивановича и Стрижева Сергея Николаевича.
К этому Терентьеву мы и обратились с просьбой познакомить нас с кружком. Он, видя нашу настойчивость, наше искреннее желание работать, согласился, предварительно взяв с нас клятвенное обещание в том, что мы будем подчиняться дисциплине, соблюдать все правила конспирации и т.д.
В середине марта 1903 г. он повёл нас на одну из конспиративных квартир на Малаховской ул. в доме Вяткина*, где проживала акушерка Анна Павловна Бушуева. Отрекомендовавши нас как хороших и надежных ребят, он, таким образом, связал нас с кружком. [*Впоследствии Терентьев оказался шпионом]
С этого времени началась наша революционная деятельность. С нами сначала вели беседы, читали революционные брошюры и давали на дом книжки. Помню первые из них: " Неужели так надо" (Толстого), "Ничего с нами не поделаешь", "Хитрая механика" и др. [82]
Для бесед собирались сначала на квартирах в разных частях города и под разными вымышленными названиями, например "домик на Волге" и т.п., а когда наступило лето, стали собираться в лесу.
Вскоре нам стали давать для распространения брошюры и листовки. Первым нашим заданием было разбросать на 1 мая цветные прокламации, которыми мы завалили весь район. Задание было выполнено блестяще, и после этого Макаровский район наводнился прокламациями. Затем из нашего кружка для печатания прокламаций был взят Федор Моржаков.
Однако, не долго пришлось работать с эсерами. В конце мая 1903 года организация провалилась, и мы из своего кружка потеряли одного товарища, который был арестован вместе с другими. Работа на некоторое время прервалась.
ПЕРВАЯ РАБОТА В С.-Д. ОРГАНИЗАЦИЯХ.
Вскоре связь была найдена, но уж не с эсерами, а с соц.-дем. Первого из соц.-дем. мы узнали тов. "Порфирия", который руководил двумя собраниями кружка, а потом появились тов. "Юлий", "Мартын" и другие. Кружок наш пополнялся всё новыми членами, как рабочими, так и учащимися. К нам примкнули: Равинский Александр - ученик Уральского Горного училища, Капустин Александр из городского училища, рабочие Макаровской фабрики Харитонов Пётр, Епифановы Павел и Василий и друг. Одним словом работа быстро пошла вперёд, и скоро из одного кружка образовалось три. С новыми кружками велась подготовительная агитационная работа и никаких специальных поручений членам их не давалось. Эту работу мы вели сами. Штабом Макаровского района была квартира Рукавишникова; в ней происходили собрания нашего кружка, хранилась и распределялась литература, предназначенная к распространению, иногда находили приют товарищи, проживавшие нелегально.
Полиция и шпионы обратили на нас внимание и в конце декабря 1903 г. одного из нас, тов. Рукавишникова, вызвали как хозяина квартиры в канцелярию жандармского ротмистра. Последний "любезно" предложил ему в 24 часа выбраться из города на место своей приписки, [83] в Ревдинский завод. Рукавишников, поселясь в Ревде в доме моего отца, продолжал революционную пропаганду. Здесь он скоро сорганизовал кружок из нескольких товарищей. Первыми к нему примкнули Михаил Егорович Кузнецов, Николай Анисимович Симаранов, Григорий Дорофеевич Умнов и другие.
После от"езда Рукавишникова в Ревду, в начале 1904 года в Екатеринбурге появился пропагандист "Пимен" (он же "Василий Иванович") - рабочий электро-монтёр. С ним мне пришлось ехать в Ревду для установления связи с кружком, организованным Рукавишниковым. Впоследствии связь с Ревдой я поддерживал самостоятельно и доставлял туда литературу и деньги. В первый раз (это было 20 января) я увёз 100 экз. разных революционных изданий: "Что нужно знать и помнить каждому рабочему", "Рабочее дело в России" Мартова, "Хитрая механика" и др., 500 шт. листовок и второго номера газеты "Искра".
Рукавишникову пришлось пробыть в Ревде, не более 3-х месяцев. Каким-то образом ему снова было разрешено жить в городе. Но связь с Ревдой не была потеряна и я продолжал поддерживать её.
Работая лето 1903 года в соц-демократ. кружках под лозунгом "единая РСДРП" мы ещё ничего не слышали о том, что состоялся 2-й с"езд партии, на котором образовалось два течения - большевики и меньшевики; и только весной 1904 г., примерно в мае м-це, приехал к нам делегат с"езда, цекист под кличкой "Варинька", и сделал нам доклад, из которого мы узнали о расколе партии. О расколе в нашем кружке было много суждений и споров. Я лично поддерживал большевиков, но некоторые товарищи колебались.
Летом 1904 года развернулась широкая кружковая работа. Нашему кружку пришлось вплотную приняться за работу. Ни одного дня не проходило даром, чтобы не было какого-нибудь собрания - сегодня пропагандистский кружок, завтра об"единённый (собирались из двух или трех районов по нескольку членов), назначалась небольшая массовка человек из 15-20 и т.д. Всё это происходило в разных частях города или в лесу верстах в 3-4-х от города.
Работа велась большевиками, да, можно сказать, что меньшевиков мы и не знали, а если они и были, то ничем себя не [84] проявили. Эсэровская организация в рабочих районах не имела никакого влияния.
В нашем кружке уже выработались самостоятельные агитаторы: Равинский, Капустин и я. Нам уже поручалась ответственная работа - самостоятельно вести кружки, распространять литературу, которой издавалось хоть пруд-пруди, и которую мы умели использовать. Литературой наводнялся весь район до Александровского проспекта по обе стороны Исети, все заводы, находившиеся в этом районе до Уктуса включительно, не были забыты даже полицейские участки.
Подшутить над полицией мы любили. Раз как-то, закончив разброску прокламаций по одной стороне Исети на заводах Беренова, Шурова и прилегающих к ним и возвращаясь мимо 3-й полицейской части, увидели, что входная дверь полицейского управления не закрыта, и вздумали поделиться "новостями" с полицией. Один из нас - Андреев Иван, у которого находились остатки прокламаций, зашёл в корридор и, увидев через открытую в дежурную комнату дверь, что двое "фараонов" спят, бросил им остатки прокламаций и вышел. Ночь была, что называется, хоть глаз коли: моросил мелкий дождь. У нас была на берегу Исети в траве лодка, и мы в момент были у неё. Фараоны проснулись, выскочили, послышались свистки, шлёпанье ног по грязи и голоса: "Держи", - но мы были уже на другом берегу и смеялись над своей выходкой.
Другой случай: тот-же Андреев сумел пьяному полицейскому повешать прокламацию за хляст шинели, и тот ходил на глазах публики с нею. Был случай и со мной: как-то, во время разброски, мне пришлось проходить мимо завода Коробейникова. Чтобы прокламации не пропали даром, т.к. было сыро и их могло размочить дождём, я решил бросить их прямо внутри фабрики. Не долго думая, я свернул в сверток штук 15, ткнул его в окно; цель моя была достигнута - прокламации очутились на слесарном верстаке. Таких проделок было очень много. Все их не упомнить. Мы тогда были полны революционного порыва и конкурировали "на смелость" друг перед другом.
"ВИЗИТЫ" ПОЛИЦИИ.
В 1904 г. пришлось работать с мобилизованными солдатами, которые расквартировывались по частным домам. В это время я был уже [85] знаком с Сергеем Александровичем Черепановым; он работал на электрической станции, где я получал прокламации для распространения среди солдат и снабжения Ревды.
Познакомиться с Черепановым мне удалось через тов. Равинского, который как то раз привёл его проводить беседу в нашем кружке. Тогда же мы прозвали Черепанова "Лукой" и своим товарищам дали клички: Равинскому - "Максим", Рукавишникову - "Макар", а мне "Кузьма". Некоторые старые товарищи и до сих пор знают меня под этой кличкой.
За домом Рукавишникова, где находился штаб Макаровского района, была установлена слежка. Да и как было не привлечь внимания полиции, когда соседи-обыватели называли дом революционным гнездом и доносили на нас. Полиция частенько начинала донимать нас обысками, но сколько не искала - всё безрезультатно, так как всё, что было, всегда тщательно пряталось, так что иногда и сами мы не скоро находили. Не находя у нас ничего, нас оставляли на свободе.
Однажды был такой случай: мне поручено было получить из Уральского О-ва Горных Техников бумагу и с ней три оригинала прокламаций. Все это предназначалось для доставки в типографию, а т.к. мне самому нести через город было подозрительно, то я с явкой послал свою жену, которую как прачку не могли заподозрить. Она, получив всё, завернула простынёй и завязала салфеткой. Было это утром часов в 9-ть числа 25 июня 1904 года, к моменту её возвращения в квартиру явилась полиция с обыском, при чём к воротам во внутрь двора был поставлен часовой. Глупый новичёк полицейский, которому, вероятно, было приказано, что во двор впускать, а из двора не выпускать, он понял приказание наоборот - когда жена подошла с узлом к воротам и стала их отворять, закричал на неё и не пустил.
Администрация фабрики тоже начала нас преследовать и, зная нас как неблагонадёжных, постаралась от нас избавиться. В конце лета мы с Рукавишниковым были уволены. Оказавшись без работы, остаток лета мы кое-как пробивались на подёнщине. Осенью же не стало и этой работы, и нам пришлось очень туго. Жёны на свой [86] скудный заработок не могли нас прокормить. И нам пришлось серьёзно задуматься о том, что предпринять.
"КНИГОНОШИ"
Скоро, однако, мы придумали себе занятие. Рукавишников как человек с торговой практикой предложил мне:
- Давай-ка, Никола, торговать.
- А чем, - спрашиваю, - торговать будем и на что? Денег у нас ни гроша.
- Денег надо немного 3-4 рубля; наберём книжек, картин, портретов Дальне-Восточных сатрапов и ещё кой-какой ерунды и пойдём в деревню. Деревня жадна на это.
Задумано - сделано. Взяли у матери Рукавишникова 3 рубля, пошли в магазин Сытина, набрали книг и понесли их в корзинках продавать в деревню. Дело у нас пошло хорошо, и мы сумели кормиться.
Но и тут революционная работа не была забыта. Наберём бывало книжек, картин разного содержания; получим прокламаций, листовок и брошюр; дома в каждую книжёнку - в разсказик Горького или "Жизнь Св. Пантелеймона-целителя" - положим по листовке и продаём.
Не обходилось, однако, и без приключений: однажды мы решили ехать в Ревдинский завод на Михайловскую ярмарку. Набрав в магазине Куренщикова материалы издания "Донская Речь", "Молот", а у Сытина календарей, поминальников и всякой билиберды, мы, прибыв в Ревду, устроили на базаре шалаш и начали бойко торговать. В два дня у нас раскупили почти всё. На третий день хотели продать остатки и возвратиться домой, но вышла "история".
Пьяный урядник, подойдя к нашему шалашу, стал интересоваться нашим товаром, зная, очевидно, что мы люди неблагонадёжные. Увидев висящую на шнурке книжёнку из эпохи Японской войны - "В боевом огне", он взял её в руки и начал разглядывать, разрешена ли она цензурой, но с пьяных глаз не мог найти. Мне пришлось разрезать и показать ему. Он удовлетворился, но все таки ещё спросил: "А что у вас в ящике?" Тов. Рукавишников сказал ему, что там календари и поминальники, а я, желая пошутить с ним, сказал ему: "Вы всё-же посмотрите, [87] может они и нецензурованы". Урядник, поняв шутку, разошёлся: "Так вы вздумали надо мной смеяться! Собирайте всё, что у вас есть, и идём в полицию". Мы, признаться, не на шутку струсили. Как раз в этот момент недалеко случилась драка, и урядник, оставив нас, поспешил туда, а мы, свернув свой шалаш, быстро удалились.
Таким образом мы разносили революцию по деревням и заводам до 1905 года. С 1905 г. через связь нас устроили на службу. Я через Сыромолотова поступил на Пышминско-Ключевской медный рудник в качестве весовщика.
Революционная работа развернулась повсюду широко, события назревали. Проигрыш войны, гапоновщина - были лучшим материалом для агитации.
НА "МЕДНОМ" РУДНИКЕ.
На Медном руднике я освоился очень скоро, начал зондировать почву, нет ли тут своих ребят. Оказалось, что они были, и я скоро с ними связался. Это были уральцы-горняки: Солодников Александр - лаборант и Уткин Александр, исполнявший обязанности пожеженного мастера. Солодников был эс-эром, а Уткин эс-деком. Но разность взглядов нам тогда не мешала работать. Мы вели агитацию за забастовки, за свержение самодержавия, но в своём частном кружке часто спорили, отстаивая каждый свою программу.
Скоро в Екатеринбург приехала Мария Оскаровна АВЕЙДЕ и поселилась в квартире по ул. Гоголя № 31. В один из свободных дней мы отправились с Солодниковым в город, и здесь он меня познакомил с "Оскаровной". "Оскаровна" стала просить меня завязать связь с фабрикой Макаровых и с Ревдой. Но я, думая, что она эс-эрка, ничего определённого ей не сказал. В другой раз, зайдя к ней один, я увидел у неё Сергея Черепанова, и связи были налажены.
На Медном руднике нам пришлось работать недолго, агитация была замечена, и от нас постарались скоро избавиться. Под разными предлогами нас уволили, но не могли предотвратить результатов агитации, и вскоре после нашего от"езда на руднике разразилась забастовка. [88]
1-е МАЯ 1905 ГОДА В ЕКАТЕРИНБУРГЕ
В 1905 году рабочие и весь трудящийся элемент Екатеринбурга впервые открыто праздновал 1-е мая, демонстрируя под красными знаменами по городу. Мне в демонстрации 1-го мая не пришлось участвовать, т.к. я ликвидировал свои дела на руднике. Только 4-го мая я прибыл в город и принял участие в митинге, состоявшемся 5-го мая на В-Исетском кладбище. Собралось около 500-600 человек рабочих. От комитета присутствовал тов. "Иван" (Бушен), только что приехавший в Екатеринбург, и тов. "Виталий", которого мы прозвали в шутку буржуазным агитатором за то, что он имел очень тучную, не рабочую комплекцию, и который, кстати сказать, был очень искуссным оратором. Речь о гнёте, насилии буржуазии, о значении забастовки говорил Виталий и очень ярко обрисовал положение рабочего класса. Было постановлено пойти всем собранием и снять с работы всех рабочих на заводе Ятес, где часть рабочих бастовала, а большая часть - старики - работала.
Тут-же, на митинге собрали деньги для забастовочного фонда. Помню, как одна старушка, кладбищенская сторожиха, пришла на собрание и с удивлением спрашивала:
- Что это за народ собрался и что ему нужно? Я живу здесь 30 лет, - говорила она, - и столько народу не видывала.
Тов. "Виталий" посадил её на пенек и сказал:
- Послушай, бабушка, о чём мы будем говорить.
Старуха слушала и со слезами на глазах крестилась, а по окончании речи сказала:
- Прожила я на свете 70 лет, а правду услыхала первый раз.
И когда пошли с шапкой собирать деньги, она вытащила откуда-то тряпку с двумя гривнами и, перекрестившись, отдала, сказав:
- Возьмите, родимые, на доброе дело, последних не пожалею.
После окончания митинга под пение "Смело товарищи в ногу" направились к заводу Ятес. Не успели демонстранты дойти до завода, как от Харитоновского сада по Вознесенскому проспекту показались верховые "фараоны", а позади стройно шла полурота солдат. Толпа заволновалась, и некоторые стали разбегаться. Ворота завода были закрыты, проникнуть внутрь было нельзя, и рабочих снять не удалось. [89]
Ретивые полицейские начали действовать нагайками, и нескольким товарищам, в том числе и мне, попало по спине. Подоспевший офицер запретил им расправу и, об"яснившись с тов. "Виталием", попросил разойтись, и демонстрация кончилась.
Книжный магазин И.Д. Сытина в Екатеринбурге
Часть 2
Н.КАМАГАНЦЕВ ("КУЗЬМА")
"ГОДЫ БОРЬБЫ"
(Воспоминания партийца).
ПОСВЯЩАЮ ТОВАРИЩАМ МОЛОДЫМ ПАРТИЙЦАМ, А ОСОБЕННО КОМСОМОЛУ.
ДАЛЁКОЕ ДЕТСТВО.
Родился я в Ревдинском заводе 3-го декабря 1873 года в семье бедного кустаря-гвоздарника (в то время на Урале было сильно развито частное гвоздарное производство). Семья была большая, а работником был один отец. Дошкольное воспитание получил пинками и колотками крепостнически-настроенного деспота-отца. В то время мой старший брат учился уже в школе, и я по вечерам набирался от него школьной мудрости. Но отец не был расположен отдать меня в школу и начал приспосабливать в гвоздарке дуть меха. Работать там начинали с 3-х час. утра и до 7 час. вечера, с перерывами на завтрак и обед и платили за это по 7 коп. в день. Мне тогда было только 7 лет. Желание учиться у меня было настолько сильным, что я осенью во время набора в школу, крадучись, босиком и без шапки в одной сермяжной курточке, убежал из дома. Как велика была моя радость, когда меня приняли учиться. По настоянию деда и матери я остался в школе и скоро научился читать и писать.
По окончании ученья, отец, вместо того чтобы отдать меня учиться какому-нибудь квалифицированному ремеслу, взял с собой в гвоздарку, имея в виду, что и 42 коп. в неделю является подспорьем к его заработку. На этой практической работе я пробыл около года. С Кочкарских приисков приехал дядя (брат моего отца) и стал просить меня к себе на прииск вести записи сумм, даваемых в кредит рабочим, работавшим у него по найму. Отец, чтобы избавиться от лишнего рта, отпустил меня, но и там мне не повезло. Дядя, ведя разгульную жизнь, скоро раззорился и сам пошёл по найму, а мне пришлось с большим трудом выбираться с прииска обратно к родителям. [80]
Отец меня не задерживал дома и заявил, чтобы я не надеялся на него и зарабатывал сам. Вот тут-то и начались мои скитания по рудникам, по дровосекам и т.п. до самого призыва 1895 года. Однако, по физической слабости в военную службу я принят не был.
Таскания по рудникам не пропали даром: я видел жизнь пролетариев горняков, совершенно непохожую на жизнь мелкого собственника. Я начал различать и понимать разность их интересов, их классовые противоречия и с этого времени окончательно вышел из под опеки крепостнически-настроенного отца. В 1897 году, оставив семейный очаг, я перебрался на жительство в Екатеринбург.
НА ПУТИ РЕВОЛЮЦИОННЫХ ИСКАНИЙ.
Но и в городе я нескоро успокоился. Долгое время искал чего-то такого, что бы удовлетворило меня. Наконец, мне представился случай поступить на льно-прядильную фабрику бр. Макаровых. Здесь, столкнувшись вплотную с рабочей массой, я нашел среди неё единомышленников в лице Ф.М. Рукавишникова и других, вместе с которыми начал организовывать кружок самообразования. В задачи кружка входило выписывать сообща журналы, ходить в библиотеку, читать и обсуждать волнующие нас вопросы. А вопросов этих возникало много. Особенно волновали нас природоведение и религия. На эти вопросы мы искали ответов в книгах Толстого, Тургенева и др. писателей. Читая, мы часто встречали слова: политика, революционер и т.п., которых сами не могли об"яснить.
Однажды мне в библиотеке попал 4-й том Тургенева - "Новь" и "Рудин". Прочитав его, я передал книгу для чтения всему нашему кружку, в котором, кроме меня, было 5 человек: Рукавишников, Моржаков, Новопольцев, Денисова и Морозов. Эта книга влила в нас живую струю: мы увидали из нее, что люди что-то хотят, за что-то борются, страдают, потом разочаровываются, увидав, что народ не способен воспринять революционных идей.
После этого мы стали более чутко прислушиваться ко всему. Это было в период 1900-1903 года. События развёртывались. Слухи об Алапаевском деле* [*В 1902 г. было сделано местными рабочими нападение на заводские склады, во время которого были увезены хлеб и железо] и расстреле в Златоусте широко распространились [81] в рабочей среде. Это нас будировало, вливало энергию. Затем мы услышали, что в Екатеринбурге есть эти политические.
В начале 1903 года, в конце января, не помню какого числа, идя утром на работу, мы увидели наклеенные на заборах листовки. Это было воззвание к рабочим. Но полиция не дала нам читать, срывая их со стен и заборов.
Через некоторое время появились новые листовки за подписью Восточной группы соц.-рев. и соц.-дем. Прочитавши их, мы убедились, что в Екатеринбурге кто-то есть и решили найти этих людей. Начали всюду искать, прислушивались к разговорам и слухам на фабрике и вне её и, чтобы связаться с организацией, даже ночами сторожили, не пойдёт ли кто расклеивать прокламации. Случай нам скоро представился.
В КРУЖКЕ ЭСЕРОВ НА ФАБРИКЕ "БР. МАКАРОВЫХ".
На фабрике бр.Макаровых работал ткацким подмастерьем некто Терентьев Антон Иванович, впоследствии прозванный нами "Апостолом" за то, что, ведя агитацию, говорил на славянском языке. Он был послан из центра в Екатеринбург для революционной работы на Урале и являлся одним из руководителей кружка эсеров, из членов которого я помню теперь только Бушуеву Анну Павловну, Долгорукую Маргариту Алексеевну, Киснемского Владимира Ивановича и Стрижева Сергея Николаевича.
К этому Терентьеву мы и обратились с просьбой познакомить нас с кружком. Он, видя нашу настойчивость, наше искреннее желание работать, согласился, предварительно взяв с нас клятвенное обещание в том, что мы будем подчиняться дисциплине, соблюдать все правила конспирации и т.д.
В середине марта 1903 г. он повёл нас на одну из конспиративных квартир на Малаховской ул. в доме Вяткина*, где проживала акушерка Анна Павловна Бушуева. Отрекомендовавши нас как хороших и надежных ребят, он, таким образом, связал нас с кружком. [*Впоследствии Терентьев оказался шпионом]
С этого времени началась наша революционная деятельность. С нами сначала вели беседы, читали революционные брошюры и давали на дом книжки. Помню первые из них: " Неужели так надо" (Толстого), "Ничего с нами не поделаешь", "Хитрая механика" и др. [82]
Для бесед собирались сначала на квартирах в разных частях города и под разными вымышленными названиями, например "домик на Волге" и т.п., а когда наступило лето, стали собираться в лесу.
Вскоре нам стали давать для распространения брошюры и листовки. Первым нашим заданием было разбросать на 1 мая цветные прокламации, которыми мы завалили весь район. Задание было выполнено блестяще, и после этого Макаровский район наводнился прокламациями. Затем из нашего кружка для печатания прокламаций был взят Федор Моржаков.
Однако, не долго пришлось работать с эсерами. В конце мая 1903 года организация провалилась, и мы из своего кружка потеряли одного товарища, который был арестован вместе с другими. Работа на некоторое время прервалась.
ПЕРВАЯ РАБОТА В С.-Д. ОРГАНИЗАЦИЯХ.
Вскоре связь была найдена, но уж не с эсерами, а с соц.-дем. Первого из соц.-дем. мы узнали тов. "Порфирия", который руководил двумя собраниями кружка, а потом появились тов. "Юлий", "Мартын" и другие. Кружок наш пополнялся всё новыми членами, как рабочими, так и учащимися. К нам примкнули: Равинский Александр - ученик Уральского Горного училища, Капустин Александр из городского училища, рабочие Макаровской фабрики Харитонов Пётр, Епифановы Павел и Василий и друг. Одним словом работа быстро пошла вперёд, и скоро из одного кружка образовалось три. С новыми кружками велась подготовительная агитационная работа и никаких специальных поручений членам их не давалось. Эту работу мы вели сами. Штабом Макаровского района была квартира Рукавишникова; в ней происходили собрания нашего кружка, хранилась и распределялась литература, предназначенная к распространению, иногда находили приют товарищи, проживавшие нелегально.
Полиция и шпионы обратили на нас внимание и в конце декабря 1903 г. одного из нас, тов. Рукавишникова, вызвали как хозяина квартиры в канцелярию жандармского ротмистра. Последний "любезно" предложил ему в 24 часа выбраться из города на место своей приписки, [83] в Ревдинский завод. Рукавишников, поселясь в Ревде в доме моего отца, продолжал революционную пропаганду. Здесь он скоро сорганизовал кружок из нескольких товарищей. Первыми к нему примкнули Михаил Егорович Кузнецов, Николай Анисимович Симаранов, Григорий Дорофеевич Умнов и другие.
После от"езда Рукавишникова в Ревду, в начале 1904 года в Екатеринбурге появился пропагандист "Пимен" (он же "Василий Иванович") - рабочий электро-монтёр. С ним мне пришлось ехать в Ревду для установления связи с кружком, организованным Рукавишниковым. Впоследствии связь с Ревдой я поддерживал самостоятельно и доставлял туда литературу и деньги. В первый раз (это было 20 января) я увёз 100 экз. разных революционных изданий: "Что нужно знать и помнить каждому рабочему", "Рабочее дело в России" Мартова, "Хитрая механика" и др., 500 шт. листовок и второго номера газеты "Искра".
Рукавишникову пришлось пробыть в Ревде, не более 3-х месяцев. Каким-то образом ему снова было разрешено жить в городе. Но связь с Ревдой не была потеряна и я продолжал поддерживать её.
Работая лето 1903 года в соц-демократ. кружках под лозунгом "единая РСДРП" мы ещё ничего не слышали о том, что состоялся 2-й с"езд партии, на котором образовалось два течения - большевики и меньшевики; и только весной 1904 г., примерно в мае м-це, приехал к нам делегат с"езда, цекист под кличкой "Варинька", и сделал нам доклад, из которого мы узнали о расколе партии. О расколе в нашем кружке было много суждений и споров. Я лично поддерживал большевиков, но некоторые товарищи колебались.
Летом 1904 года развернулась широкая кружковая работа. Нашему кружку пришлось вплотную приняться за работу. Ни одного дня не проходило даром, чтобы не было какого-нибудь собрания - сегодня пропагандистский кружок, завтра об"единённый (собирались из двух или трех районов по нескольку членов), назначалась небольшая массовка человек из 15-20 и т.д. Всё это происходило в разных частях города или в лесу верстах в 3-4-х от города.
Работа велась большевиками, да, можно сказать, что меньшевиков мы и не знали, а если они и были, то ничем себя не [84] проявили. Эсэровская организация в рабочих районах не имела никакого влияния.
В нашем кружке уже выработались самостоятельные агитаторы: Равинский, Капустин и я. Нам уже поручалась ответственная работа - самостоятельно вести кружки, распространять литературу, которой издавалось хоть пруд-пруди, и которую мы умели использовать. Литературой наводнялся весь район до Александровского проспекта по обе стороны Исети, все заводы, находившиеся в этом районе до Уктуса включительно, не были забыты даже полицейские участки.
Подшутить над полицией мы любили. Раз как-то, закончив разброску прокламаций по одной стороне Исети на заводах Беренова, Шурова и прилегающих к ним и возвращаясь мимо 3-й полицейской части, увидели, что входная дверь полицейского управления не закрыта, и вздумали поделиться "новостями" с полицией. Один из нас - Андреев Иван, у которого находились остатки прокламаций, зашёл в корридор и, увидев через открытую в дежурную комнату дверь, что двое "фараонов" спят, бросил им остатки прокламаций и вышел. Ночь была, что называется, хоть глаз коли: моросил мелкий дождь. У нас была на берегу Исети в траве лодка, и мы в момент были у неё. Фараоны проснулись, выскочили, послышались свистки, шлёпанье ног по грязи и голоса: "Держи", - но мы были уже на другом берегу и смеялись над своей выходкой.
Другой случай: тот-же Андреев сумел пьяному полицейскому повешать прокламацию за хляст шинели, и тот ходил на глазах публики с нею. Был случай и со мной: как-то, во время разброски, мне пришлось проходить мимо завода Коробейникова. Чтобы прокламации не пропали даром, т.к. было сыро и их могло размочить дождём, я решил бросить их прямо внутри фабрики. Не долго думая, я свернул в сверток штук 15, ткнул его в окно; цель моя была достигнута - прокламации очутились на слесарном верстаке. Таких проделок было очень много. Все их не упомнить. Мы тогда были полны революционного порыва и конкурировали "на смелость" друг перед другом.
"ВИЗИТЫ" ПОЛИЦИИ.
В 1904 г. пришлось работать с мобилизованными солдатами, которые расквартировывались по частным домам. В это время я был уже [85] знаком с Сергеем Александровичем Черепановым; он работал на электрической станции, где я получал прокламации для распространения среди солдат и снабжения Ревды.
Познакомиться с Черепановым мне удалось через тов. Равинского, который как то раз привёл его проводить беседу в нашем кружке. Тогда же мы прозвали Черепанова "Лукой" и своим товарищам дали клички: Равинскому - "Максим", Рукавишникову - "Макар", а мне "Кузьма". Некоторые старые товарищи и до сих пор знают меня под этой кличкой.
За домом Рукавишникова, где находился штаб Макаровского района, была установлена слежка. Да и как было не привлечь внимания полиции, когда соседи-обыватели называли дом революционным гнездом и доносили на нас. Полиция частенько начинала донимать нас обысками, но сколько не искала - всё безрезультатно, так как всё, что было, всегда тщательно пряталось, так что иногда и сами мы не скоро находили. Не находя у нас ничего, нас оставляли на свободе.
Однажды был такой случай: мне поручено было получить из Уральского О-ва Горных Техников бумагу и с ней три оригинала прокламаций. Все это предназначалось для доставки в типографию, а т.к. мне самому нести через город было подозрительно, то я с явкой послал свою жену, которую как прачку не могли заподозрить. Она, получив всё, завернула простынёй и завязала салфеткой. Было это утром часов в 9-ть числа 25 июня 1904 года, к моменту её возвращения в квартиру явилась полиция с обыском, при чём к воротам во внутрь двора был поставлен часовой. Глупый новичёк полицейский, которому, вероятно, было приказано, что во двор впускать, а из двора не выпускать, он понял приказание наоборот - когда жена подошла с узлом к воротам и стала их отворять, закричал на неё и не пустил.
Администрация фабрики тоже начала нас преследовать и, зная нас как неблагонадёжных, постаралась от нас избавиться. В конце лета мы с Рукавишниковым были уволены. Оказавшись без работы, остаток лета мы кое-как пробивались на подёнщине. Осенью же не стало и этой работы, и нам пришлось очень туго. Жёны на свой [86] скудный заработок не могли нас прокормить. И нам пришлось серьёзно задуматься о том, что предпринять.
"КНИГОНОШИ"
Скоро, однако, мы придумали себе занятие. Рукавишников как человек с торговой практикой предложил мне:
- Давай-ка, Никола, торговать.
- А чем, - спрашиваю, - торговать будем и на что? Денег у нас ни гроша.
- Денег надо немного 3-4 рубля; наберём книжек, картин, портретов Дальне-Восточных сатрапов и ещё кой-какой ерунды и пойдём в деревню. Деревня жадна на это.
Задумано - сделано. Взяли у матери Рукавишникова 3 рубля, пошли в магазин Сытина, набрали книг и понесли их в корзинках продавать в деревню. Дело у нас пошло хорошо, и мы сумели кормиться.
Но и тут революционная работа не была забыта. Наберём бывало книжек, картин разного содержания; получим прокламаций, листовок и брошюр; дома в каждую книжёнку - в разсказик Горького или "Жизнь Св. Пантелеймона-целителя" - положим по листовке и продаём.
Не обходилось, однако, и без приключений: однажды мы решили ехать в Ревдинский завод на Михайловскую ярмарку. Набрав в магазине Куренщикова материалы издания "Донская Речь", "Молот", а у Сытина календарей, поминальников и всякой билиберды, мы, прибыв в Ревду, устроили на базаре шалаш и начали бойко торговать. В два дня у нас раскупили почти всё. На третий день хотели продать остатки и возвратиться домой, но вышла "история".
Пьяный урядник, подойдя к нашему шалашу, стал интересоваться нашим товаром, зная, очевидно, что мы люди неблагонадёжные. Увидев висящую на шнурке книжёнку из эпохи Японской войны - "В боевом огне", он взял её в руки и начал разглядывать, разрешена ли она цензурой, но с пьяных глаз не мог найти. Мне пришлось разрезать и показать ему. Он удовлетворился, но все таки ещё спросил: "А что у вас в ящике?" Тов. Рукавишников сказал ему, что там календари и поминальники, а я, желая пошутить с ним, сказал ему: "Вы всё-же посмотрите, [87] может они и нецензурованы". Урядник, поняв шутку, разошёлся: "Так вы вздумали надо мной смеяться! Собирайте всё, что у вас есть, и идём в полицию". Мы, признаться, не на шутку струсили. Как раз в этот момент недалеко случилась драка, и урядник, оставив нас, поспешил туда, а мы, свернув свой шалаш, быстро удалились.
Таким образом мы разносили революцию по деревням и заводам до 1905 года. С 1905 г. через связь нас устроили на службу. Я через Сыромолотова поступил на Пышминско-Ключевской медный рудник в качестве весовщика.
Революционная работа развернулась повсюду широко, события назревали. Проигрыш войны, гапоновщина - были лучшим материалом для агитации.
НА "МЕДНОМ" РУДНИКЕ.
На Медном руднике я освоился очень скоро, начал зондировать почву, нет ли тут своих ребят. Оказалось, что они были, и я скоро с ними связался. Это были уральцы-горняки: Солодников Александр - лаборант и Уткин Александр, исполнявший обязанности пожеженного мастера. Солодников был эс-эром, а Уткин эс-деком. Но разность взглядов нам тогда не мешала работать. Мы вели агитацию за забастовки, за свержение самодержавия, но в своём частном кружке часто спорили, отстаивая каждый свою программу.
Скоро в Екатеринбург приехала Мария Оскаровна АВЕЙДЕ и поселилась в квартире по ул. Гоголя № 31. В один из свободных дней мы отправились с Солодниковым в город, и здесь он меня познакомил с "Оскаровной". "Оскаровна" стала просить меня завязать связь с фабрикой Макаровых и с Ревдой. Но я, думая, что она эс-эрка, ничего определённого ей не сказал. В другой раз, зайдя к ней один, я увидел у неё Сергея Черепанова, и связи были налажены.
На Медном руднике нам пришлось работать недолго, агитация была замечена, и от нас постарались скоро избавиться. Под разными предлогами нас уволили, но не могли предотвратить результатов агитации, и вскоре после нашего от"езда на руднике разразилась забастовка. [88]
1-е МАЯ 1905 ГОДА В ЕКАТЕРИНБУРГЕ
В 1905 году рабочие и весь трудящийся элемент Екатеринбурга впервые открыто праздновал 1-е мая, демонстрируя под красными знаменами по городу. Мне в демонстрации 1-го мая не пришлось участвовать, т.к. я ликвидировал свои дела на руднике. Только 4-го мая я прибыл в город и принял участие в митинге, состоявшемся 5-го мая на В-Исетском кладбище. Собралось около 500-600 человек рабочих. От комитета присутствовал тов. "Иван" (Бушен), только что приехавший в Екатеринбург, и тов. "Виталий", которого мы прозвали в шутку буржуазным агитатором за то, что он имел очень тучную, не рабочую комплекцию, и который, кстати сказать, был очень искуссным оратором. Речь о гнёте, насилии буржуазии, о значении забастовки говорил Виталий и очень ярко обрисовал положение рабочего класса. Было постановлено пойти всем собранием и снять с работы всех рабочих на заводе Ятес, где часть рабочих бастовала, а большая часть - старики - работала.
Тут-же, на митинге собрали деньги для забастовочного фонда. Помню, как одна старушка, кладбищенская сторожиха, пришла на собрание и с удивлением спрашивала:
- Что это за народ собрался и что ему нужно? Я живу здесь 30 лет, - говорила она, - и столько народу не видывала.
Тов. "Виталий" посадил её на пенек и сказал:
- Послушай, бабушка, о чём мы будем говорить.
Старуха слушала и со слезами на глазах крестилась, а по окончании речи сказала:
- Прожила я на свете 70 лет, а правду услыхала первый раз.
И когда пошли с шапкой собирать деньги, она вытащила откуда-то тряпку с двумя гривнами и, перекрестившись, отдала, сказав:
- Возьмите, родимые, на доброе дело, последних не пожалею.
После окончания митинга под пение "Смело товарищи в ногу" направились к заводу Ятес. Не успели демонстранты дойти до завода, как от Харитоновского сада по Вознесенскому проспекту показались верховые "фараоны", а позади стройно шла полурота солдат. Толпа заволновалась, и некоторые стали разбегаться. Ворота завода были закрыты, проникнуть внутрь было нельзя, и рабочих снять не удалось. [89]
Ретивые полицейские начали действовать нагайками, и нескольким товарищам, в том числе и мне, попало по спине. Подоспевший офицер запретил им расправу и, об"яснившись с тов. "Виталием", попросил разойтись, и демонстрация кончилась.
Книжный магазин И.Д. Сытина в Екатеринбурге
Часть 2