Воспоминания Раисы Исаковны Валек о Екатеринбургском подполье. Часть 1
Р.ВАЛЕК
МОИ ВОСПОМИНАНИЯ
Вместе с заговором русской белогвардейщины с командным составом Чехословацких войск и свержением молодой, ещё неокрепшей власти Советов по Уралу и Сибири в мае 1918 г. перед партийной организацией встал вопрос о необходимости снова развернуть нелегальную работу по созданию революционного подполья.
Вместе с свержением Советской власти на Урале и Сибири до Иркутска нужно было спешить разоблачать перед обманутой рабоче-крестьянской массой, перед обманутыми чешскими и русскими солдатами действия белогвардейщины, рестовраторов русской монархии.
Обманутые чешские солдаты шли воевать против "звероподобных большевиков, рушителей цивилизации и культуры" и только нелегальной работой среди них революционного подполья можно было им открыть глаза… И немало товарищей, закалённых в борьбе о русским самодержавием, остались при эвакуации для подпольной работы или переходили фронт из Советской России, если это было нужно.
Мне хочется, хотя коротко, поделиться своими воспоминаниями о тяжёлом и опасном для пролетарской революции и Советской власти времени, 18-19-х годах, воспоминаниями, которые будут лишь некоторыми штрихами в истории той революционной борьбы, смертельной схватки двух классов при колчаковщине на Урале и частично в Сибири.
Антон Валек и я - старые подпольщики, до февральской революции более 10 лет жили нелегально, на что нас вынудило преследование самодержавия. Т. Валек в 1906 г. бежал из гор. Тары (Сибирь), куда он был сослан из Харькова на 5 лет, я уехала из Надеждинского завода во избежание ареста в 1908 г. На легальное положение мы перешли лишь в 1917 г., т.е. вместе с Февральской Революцией и в 18 г. решили снова закопаться в подполье, перешли на нелегальное положение, приняв свою старую нелегальную фамилию. [13]
Чехословацкое восстание застало нас в Омске, куда мы временно приехали из Петрограда. Тов. Валек (биографию Антона Валек см. в сборнике "Три года борьбы в Сибири") 7-го июня 18 г. вместе с советом эвакуировался из Омска, я же с детьми осталась в Омске. Получив задание от Уральского Областного Комитета партии, он возвращается из Екатеринбурга обратно в Сибирь и 10-го июля, пробравшись через фронт под видом Петрова - кооперативного работника, приезжает в Омск. Задания тов. Валека, данные Уральским Обл. Комитетом ВКП(б) были: сгруппировать оставшиеся на местах революционные силы, оформить партийную организацию, собрать по Сибири до Иркутска сведения -информация о положении в Сибири, настроениях среди рабоче-крестьянских масс, о состоянии и настроениях в белой армии и чехословацких частях.
Пробыв в Омске до половины августа, мы уже вместе двинулись дальше - в Томск, Красноярск, Иркутск, причём для большей конспиративности взяли с собой 2-х летнего сына, придавая нашей поездке семейный обывательский внешний характер. Из Иркутска вернулись мы обратно в Омск в конце октября, причём мы больше всего задержались в Томске, где была проведена подпольная партийная конференция, и где скоро сколотилось крепкое большевистское ядро. Во главе Томского подполья тогда стояли испытанные товарищи: Рабинович, Ильмер, Молотов Костя и др., большинство которых погибло в дальнейшей борьбе с Колчаком после Томского восстания в декабре 1918 г.
На обратном пути мы в Омске были до начала ноября, откуда спешили в Советскую Россию, чтобы информировать о положении в Сибири.
Нужно было перейти через фронт, и мы двинулись к г. Сызрани, где была прифронтовая полоса.
Зажав в левой: руке компрометирующие документы (явки, путёвку Урал.Обл.Ком.ВКП(б) и др.), чтобы их при случае у нас обыска можно было быстро уничтожить или незаметно с"есть, я с усердием, сидя на вещах на телеге, щёлкала свежие семячки [большого подсолнуха *Л.50] и, покачивая ребенка, с напускным [14] равнодушием слушала допрос мужа и его мнимого отца, [омского рабочего т.Татаренко *Л.50], вышедшими из штаба офицерами. У самого штаба за деревьями видно было несколько расстрелянных трупов. "Это товарищи комиссары", -сказал один из штабных офицеров как будто в ответ тов.Татаренко, взглянувшего в сторону расстрелянных: "Они вчера с таким же, как у вас, пропусками пытались пробраться в свою Совдепию". [Документы тов. Татаренко, "самарского домовладельца", по которым мы решили перейти фронт, подкупили золотопогонников, и они, задав ему несколько вопросов, отметили на пропуске: "Пропустить". *Л.50-51.].
С замиранием сердца, невыразимой словами радостью мы, минуя благополучно белогвардейский штаб, под"езжали к первой ж.д. станции (не помню её название), занятой красными. У перрона пыхтел большой паровоз с новой ярко-красной надписью: "Мир хижинам - война дворцам". После горячих приветствий с товарищами красноармейцами и комсоставом, раздачи им сохранившихся в вещах белогвардейских газет, громкая читка которых вызвала у товарищей гомерический хохот, и подробной информации т.Валек товарищам из Штаба о положении и настроениях в тылу у противника, мы в тот же день уехали в Москву. Пробыв в Москве около 5 дней, т. Валек сделал устный и подал письменный подробный доклад ЦК ВКП(б) о положении в Сибири, после чего мы переехали в Петроград, где он также сделал несколько докладов Петроградскому Совету и на собраниях в Путиловском заводе, [где он работал с 1916 г. *Л.51].
[Вспоминая лишь в общих чертах наш рейс по Сибири, *Л.51] Мне хочется подробнее остановиться на Уральском подполье, вернее, Екатеринбургском, начиная с падения Перми до освобождения Урала от Колчака. При чём я в своих воспоминаниях далеко не исчерпываю истории подполья Екатеринбурга, а лишь ограничусь сравнительно коротким периодом времени и кругом товарищей, связанных в то время с подпольем, часть которых в борьбе за революцию и погибла.
ЭВАКУАЦИЯ ПЕРМИ И ПОДГОТОВКА РЕВОЛЮЦИОННОГО ПОДПОЛЬЯ
Первые числа декабря 1918 г. Фронт всё ближе подвигается к Перми, и тёмные силы в очередях, на улицах, в магазинах и в учреждениях открыто ведут контрреволюционную агитацию. [15]
Вместе с эвакуацией города Областной Комитет Партии выделил организаторов будущего подполья и предложил им спешно провести подготовительную работу.
Намечено было оставить для подполья 8-10 человек товарищей, но как подбор их, так и подготовка весьма осложнились неуверенностью в окружающих, даже членов партии, мало знали прошлое друг друга.
После некоторого отсева в процессе подготовки остались для будущего подполья т.т.: Антон Валек или, как я в дальнейшем буду называть его по кличке "Яков"; Яков Анисимов - работник областного комитета партии, Антропов, Хорохорин Пётр, Факелов[,] "Старик" - старый подпольщик, сторож обкома партии, Гальперин (за точность фамилии этого товарища не ручаюсь), Шапочник - житель Перми и я. Начальников группы был намечен УралОбкомом - Яков [Валек*Л.52].
Вся подготовительная работа в основном была разделена между товарищами. Т.т. Антропов и Анисимов заготавливали оборудование для будущей нелегальной типографии; тов. Хорохорин, художник-самородок, сидел над фабрикацией удостоверений для всей группы; Факелов подыскивал для товарищей квартиры.
Помимо этого нужно было внешне преобразить товарищей, а эта задача была не из лёгких: из потомственных пролетариев нужно было сделать "благонадёжный элемент" для Колчаковии в виде торговцев - хотя бы на вид, мелких буржуев. Для этого нам была предоставлена возможность получить всё нужное из одежды и других вещей, что только имелось в наших магазинах.
В кипучей лихорадочной работе мчались дни. Уже 20-е декабря. По ходу дел на фронте - отступление неминуемо. Расчитано было продержаться ещё 8-10 дней, и с этим расчетом подгонялась вся работа по подготовке будущего революционного подполья. Но подполье чёрной реакции делало тоже свое дело. [16]
Белогвардейский заговор в самой Перми ускорил падение Советской власти. В ночь на 24-е декабря город был захвачен врасплох белыми, когда подготовка большевистского подполья была ещё далеко незаконченной. Большинство из товарищей не были обеспечены "чистыми" квартирами, на своих же они как коммунисты уже 24/XII не могли явиться и зимой при довольно крепком морозе очутились буквально на улице. Квартира Хорохорина в тот момент представляла собой мастерскую по подготовке разных документов, и находившиеся там штампы, печати, краски и разные бланки поступили, конечно, в белую контрразведку как имущество большевика. 25/XII утром по всем улицам г. Перми был вывешен приказ о сдаче имущества большевиков в комендантскую и контрразведку. В свою квартиру [тов. Хорохорину *Л.52] было не безопасно приходить. Также остались на улице и Факелов со Стариком, квартира которых фактически была в комитете Партии.
Мы, Антон Валек и я, Анисимов и Антропов обосновались на новых квартирах, но далеко тоже ненадёжных. Между тем победители праздновали свою кровавую победу.
Белогвардейщина хозяйничала. Как дикие звери, они накидывались на каждого встречного, в особенности на одетого в кожаную тужурку, которая для них являлась эмблемой "комиссарства".
По улицам валялись полураздетые трупы, а со стороны Камы, покрытой льдом, несколько дней не прекращались ружейные выстрелы - это расстреливали большевиков пачками и в одиночку.
Первые два дня мы были в полном неведеньи о судьбе товарищей, и только на третий день, т.е. 27 декабря к нам, совершенно преобразившись, с большими предосторожностями явился тов. Анисимов.
Свою окладистую светло-русую бороду он снял, оставив "клинушек", что его делало похожим на приказчика. С товарищем Анисимовым мы порешили при первой возможности перебраться в Екатеринбург, куда и решили стянуть всех уцелевших товарищей из группы и там заложить [17] начало нелегальной работы. Но выехать пока было немыслимо.
Пассажирские поезда на такое "большое" расстояние, как до Екатеринбурга, не ходили, и неизвестно было, когда пойдут.
Вскоре явился и Факелов. Рассказал, что 24 декабря утром он был задержан при выходе из Областного Комитета, откуда его повели на расстрел, но что ему удалось бежать. Говорил он сбивчиво, путал факты, что заставило усомниться в правдивости его рассказа, и действительно, наши подозрения в скором времени подтвердились: он скрылся с нашего горизонта со средствами, выданными ему на руки для подпольной работы, и в условленное место в Екатеринбурге не явился.
Полученная довольно большая сумма Яковом в Перми для подпольной работы была распределена между всеми товарищами на случай провала.
Позже, еле передвигая ноги, явился к нам и Пётр Хорохорин. По его сообщению, он также был задержан 24/XII на улице, отправлен в комендантскую, а оттуда вёрст за 20 на какую-то заимку, где с арестованными расправлялся карательный отряд. Там его выручил необыкновенно моложавый вид.
Несмотря на его 27 лет, он, подбрившись, мог сойти за 15-16 летнего юношу. Пред"явив документы собственного производства с печатью Сельсовета, он удручённо просил разыскать его брата красноармейца, к которому он якобы и ехал, но, попав в переворот, не мог его найти.
Его наивный рассказ показался карателям настолько правдивым, что его оставили без надзора. Он бежал, но его ноги в кожаных сапогах ещё по дороге на заимку были обморожены, и фактически он не мог бежать, а едва передвигал ноги.
Вернувшись обратно в город, он не знал, куда итти, и направился в первую попавшуюся больницу, где, рассказав "историю с братом", был положен на излечение. [18]
Через несколько дней из больницы, когда выступавшая на лице растительность грозила выдать его действительный возраст, он скрылся и явился к нам с зияющими ранами на ногах.
Рискуя провалить себя и нас, т. Хорохорину нужно было остаться на несколько дней, чтобы подлечить ноги и сфабриковать новые документы. Из хлебного мякиша т. Хохорин смастерил штамп и печать, сделал себе удостоверение личности и ушёл снова бродить по улицам.
В последних числах Декабря из Перми выехал тов. Анисимов, но… до Екатеринбурга не доехал. Он был по дороге узнан и тут же расстрелян.
В первых числах января с воинским поездом удалось уехать из Перми и Якову (по паспорту тогда Яков Семёнович Богданов, мы взяли тогда себе то-же нелегальное имя, под которым жили до февральской революции в течение десяти лет).
В Перми остались тов. Антропов, я, Пётр Хорохорин и "Старик", но последний не выказывал никаких признаков жизни, и мы сомневались в его целости. Оставшись в Перми, я без особых осложнений получила документы на имя Зинаиды Петровны Богдановой и пропуск на выезд из города. Мой внешне буржуазный вид служил для чиновников Колчаковии гарантией моей благонадёжности… Выехать из Перми мне удалось лишь в половине января, когда, хотя и в теплушках, возобновилось пассажирское движение. В набитом до отказа товарном вагоне ехала пёстрая публика, начиная с артистов, купцов и кончая рабочими и крестьянами, при чём "привилегированная" публика разместилась на верхних нарах, не стесняя себя, и при протесте остальных они со злорадством отвечали: "Вам ведь это не Совдепия! Довольно с Вас, науправлялись". На этой почве на протяжении всего пути между "верхами" и "низами" не прекращался спор, приведший, однако, к тому, что "нижние" "верхних" изрядно потеснили. [19]
Я с ребенком поместилась у самого отверстия, заменяющего в теплушках окно, где весь угол был запорошен снегом.
В таких условиях мы 360 верст ехали шесть суток, простаивая часами в снежном открытом поле, и, не доезжая 25 вёрст до ст. Екатеринбург, нам об "явили, что из-за пробки по ж.д. линии поезд дальше не пойдёт. Наняв первую попавшуюся подводу, я с заболевшим по дороге ребёнком доехала, наконец, до города Екатеринбурга на квартиру, снятую Яковам по Малопроезжей улице.
ПОДПОЛЬЕ В ЕКАТЕРИНБУРГЕ.
Итак, позади Пермь с залитыми кровью улицами, позади первая стадия нелегальщины: царская власть научила нас быть подпольщиками, и нелегальность вообще как будто бы была нашим действительным бытиём. Помимо меня с Яковом, до Екатеринбурга из нашей группы добрался один только тов. Антропов. Как уже было указано выше, тов. Анисимов погиб по дороге в Екатеринбург, Факелов скрылся, "Старик" исчез без вести, Пётр Хорохорин остался пока в Перми, а что касается тов. Гальперина, то он как профсоюзный работник при советской власти был арестован контрразведкой незадолго до моего от"езда из Перми. Но и с тов. Антроповым оказалось не лучше: по приезде в Екатеринбург он поселился в своей семье в Сысертском [Полевском *Л.57] заводе, несмотря на то, что при Советской власти он там же занимал ответственный пост. Ни увещевания, ни приказы Якова переселиться из Сысертского завода не помогли. Он не подчинился и продолжал оставаться в своей семье: обывательская психология взяла вверх.
В средине марта он по доносу своих же соседей был арестован и после зверских пыток был расстрелян.
По приезде в Екатеринбург мы нашли подполье совершенно разгромленным. За восьмимесячное властвование колчаковщины, а вернее на Урале - Гайдовщины, было несколько больших провалов, и ни одна "явка", бывшая [20] у нас, не уцелела.
Белые продолжали теснить наших на фронте, а у себя в тылу золотопогонники с особой наглостью и жестокостью расправлялись со своими жертвами.
Оставшиеся на воле одиночки-большевики замыкались в себя. В нашу задачу входило: собрать оставшиеся революционные силы, оформить подпольную организацию, установить связь с организациями других городов Урала и Сибири и наладить связь через фронт с советским ближайшим тылом.
Вскоре была найдены нити. Через родственников заключённых Яков установил связь с тюрьмой, при чём в условиях Колчаковщины приходилось делать отчаянные попытки, чтобы найти своих людей.
Яков под видом заказчика начал бывать в типографиях и, присмотревшись к публике, обратился к одному из товарищей с вопросом, нет ли в их типографии большевиков. В начале такой вопрос огорошил товарища, и он с удивлением ответил тоже вопросом: "Вы… провокатор или сумасшедший?"
Однако, на условленном месте первое свидание состоялось. Постепенно устанавливалась связь и с другими отраслями производства.
С целью большей конспирации решено было организовать самостоятельные ячейки в виде "пятёрок", руководство которой должно было проходить лишь через одного товарища - организатора пятёрки.
Конечно, "пятёрка" могла фактически быть несколько более или менее пяти человек. Полагалось, что при такой системе организации можно было избегнуть общих провалов революционного подполья.
Глубокое недовольство рабочих и возмущение лучшей части интеллигенции и молодёжи кровавыми действиями и политикой колчаковщины - всё это явилось хорошей почвой для развёртывания революционной работы. Нищенские заработки рабочих не покрывали самых минимальных потребностей, несмотря на казавшееся изобилие всего на "вольном" рынке [21] Екатеринбурга.
В феврале месяце [1919 года] большевистское подполье начало оживать, количество пятерок росло, ими были охвачены ряд промышленных и кустарных производств, мельниц, учащаяся молодёжь и… милиция. Тов. Шепелев Владимир вёл работу среди промышленных и кустарных рабочих. Дукельский Илюша и Брагинский вели работу среди учащейся молодёжи. Будзес и Голубь предоставили свои часовые мастерские для конспиративных квартир, где часто собирался актив - организаторы пятёрок, с которыми проводил работу Яков, инструктируя о роли и задачах каждой пятёрки и каждого ее члена. Наладилась связь с тюрьмой. Она установилась через родственников заключённых, через них же были организованы систематические передачи продуктов питания, что особенно требовалось нашим товарищам в тюрьме. Вследствие полуголодного питания в тюрьме наши товарищи [политзаключённые *Л.59] почти поголовно переболели тифом и все без исключения болели цингой в тяжёлой форме. Передаточным звеном с тюрьмой была т. Коковина Лиза, брат которой (Коковин Сергей) сидел там чуть ли не с начала Колчаковщины.
Помимо практически-необходимых передач как поддерживающие силы наших товарищей они служили связью (посредством переписки, запекаемой в хлебе) с участниками прежнего подполья, что давало новые нити к отдельным оставшимся товарищам на воле, а также с освобождёнными товарищами из тюрьмы. Так вскоре после выхода из тюрьмы начали принимать горячее участие в работе партийной организации т.т. Бройдэ, Сушинцева и бежавший из тюрьмы Самков. В конце февраля местная организации была оформлена, был избран Комитет, во главе которого стоял Яков.
Особое внимание уделялось работе военной среди чешских и русских войск. Эту важнейшую работу вели тт. Попов и Барышников, бывшие матросы и мобилизованные Колчаком. Работа в условиях колчаковского режима развивалась медленно, не так как хотелось бы нам, но и то, что удавалось [22] сделать, вскоре давало известные плоды. Послушные ранее чешские части, организованные и опытные кадровики шли на фронт и дрались с большевиками с большими успехами; сейчас всё чаще они отказывались пойти на позиции, и были случаи, когда оголяли фронт, самовольно уходили в тыл [(Кунгур) *Л.60]. В конце февраля и начале марта было арестовано до 700 человек чешских рядовых солдат, отказавшихся пойти драться с большевиками и требовавших отправки их на родину [в Чехословакию *Л.60].
Тов. Попов, проводя агитацию среди отдельных более сознательных чехов, вскоре в лице их получил верных помощников. Они, поняв свою прежнюю роль как душителей русской пролетарской революции, смело, горячо проводили агитацию среди чешской массы солдат, раскрывая им глаза на то, кто такие большевики, и каким слепым орудием служили они в руках чешского командного состава и русской белогвардейщины.
В начале марта тов. Попов уехал в командировку в Сибирь, в Омск, где он должен был связаться с большевистским подпольем и по приезде обратно сообщить, что он там нашёл. И действительно, из полученной условленной телеграммы было видно, что и в Омске рев. подполье развивается, но на ряду с этим извещалось, что вследствие неудавшегося восстания в Томске, там разгромлено рев. подполье, и погибли лучшие товарищи (Ильмер, Рабинович и др.). Попов задержался в Сибири, и больше видеть его не удалось.
Между тем колчаковская контрразведка начала нас прощупывать. Появилось новое лицо, нам неизвестное, но усиленно добивающееся особого доверия от организации.
София Коробова, местная жительница, выследила одну из наших конспиративных квартир, обратилась к хозяину этой квартиры тов. Голубю с просьбой познакомить её с "самым старшим" руководителем революционного подполья, потому что она хочет, якобы, ему передать весьма важное сообщение из Колчаковского лагеря.
Коробова таинственно сообщила, что имеет связь с колчаковским [23] офицерством и что ей как женщине многое доступно, что она может быть полезна. (Весьма оригинальный метод помощи революции). За ней была установлена слежка, и оказалось, что она просто шпионка, агент контрразведки [и там находится на службе *Л.61].
Видя малоопытность этой шпионки, Яков всё же устроил с ней свидание, об"яснив, что он лишь технический исполнитель, и ему "старший" поручил с ней переговорить и получить от неё обещанные сведения. Коробова была этим не удовлетворена. Ссылаясь на важность материала, она продолжала настаивать на свидании с главным организатором подполья. Цель её была ясна, и вопрос о ней был решён. Одному из товарищей, кажется, т. Самкову, было поручено повести её в лес на свидание со "старшим" и пустить её там в расход. Выполнить это, однако, не пришлось. События нас опередили. Кроме Софьи Коробовой, появились и другие "хвосты". Всё говорило за то, что время сделать передвижку товарищей.
Так работало подполье три месяца. Немного времени. Но эти три месяца в Колчаковском тылу, кто скажет, с каким количеством времени они могут быть сравнены?…
Привычные к положению подпольщиков в период самодержавия, мы здесь чувствовали себя на положении людей, находящихся в пасти дикого зверя, где каждый момент грозил нам быть проглоченными, уничтоженными. По доносу шпиков, которыми фактически заделались многие домовладельцы обоего пола, арестовывались порой люди совершенно случайные, не причастные к политике. Но испытав Колчаковский застенок, они выходили уже не те, они, повидав сами действия белогвардейщины, делались сочувствующими большевикам, Советской власти.
Нервы были напряжены, мы жадно читали, что писалось о красных, о "Совдепии", по выражении колчаковских газет, научились понимать сообщаемое по-своему. В газетах писалось о сплошных победах над большевиками на фронте, о тяжёлом, безвыходном положении последних [24] и на фронте, и в тылу, а мы между строк находили то, что нас ободряло и радовало, давало силы и энергии подрывать, разлагать тыл наших врагов. Помню, с каким под"ёмом мы встретили вести о революции в Германии, о победах спартаковцев. Как немного нам было нужно, чтобы мы, невольники в стране врагов, приходили в восторг от весточки о победе революционной борьбы за границей и достижениях в нашей дорогой и, казалось, бесконечно близкой нам Совдепии, ещё молодой, ещё не окрепшей, истекающей кровью, но стойко героически борющейся. Нас не удовлетворяла медлительность развёртывания работы в подполье. Чувствуя себя в Екатеринбургском подполье отрезанным ломтем, мы действовали совершенно самостоятельно, готовились к решительным выступлениям. Почти закончив оборудование нелегальной типографии, мы закупали оружие, чтобы вооружиться. Между тем, полученные в Перми средства начали иссякать и, не имея постоянной связи с ближайшим красным тылом, мы скорого притока новых средств не ожидали. Приходилось проводить строжайшую экономию впредь до отыскания новых источников и перспектив. Но главное затруднение было не в средствах, конечно. Нам нужно было установить крепкую связь с другими городами Урала и с Сибирью, а [эта связь налаживалась слабо *Л.63] Тов. Попов, которому было поручено связаться с Сибирью, долго не возвращался.
Но вот, наконец, в середине марта к нам прибавились новые силы с информацией из Челябинска, где был создан Ц.К. рев. подполья, возглавляемый известным нам молодым товарищем, но старым опытным революционером тов. Лобковым Залманом (тоболяк и бывший зам. председателя Омского Совета). Посланные из Челябинска тов.тов. Авейде Мария Оскаровна и Вальтер должны были остаться и продолжить работу подолья, Яков же и некоторые др. товарищи по указанию Ц.К. должны двинуться дальше, в Сибирь. Приезд товарищей из ЦК нас буквально окрылил. [25] Казалось, что случилось именно то, что требовалось, что было необходимо: это иметь руководящий центр, который бы координировал движение, направлял и расставлял наши силы. Да и нельзя было нам дольше оставаться в Екатеринбурге по причинам, уже выше сказанным. "Нужно нам убраться раньше, чем нас уберут", - говорил часто Яков, приходя поздно вечером домой, кружа переулками, чтобы сбить с толку не совсем опытных Екатеринбургских шпиков времён колчаковщины.
А работа ширилась и создавались новые связи, охватывались подпольем новые области. Однажды, придя очень поздно домой, Яков сообщил о беседе с товарищем, который будет вести работу среди командного состава - офицерства Колчака. Работа среди колчаковских офицеров, где были и мобилизованные, недовольные политикой колчаковщины, весьма занимала Якова. "В худшем случае от офицерства можно было получить сведения о белой армии, нам полезные при налаживании связи с нашим фронтом", - говорил Яков. Товарищ, который должен был начать работать среди комсостава, был Шепелев Ефим, которая был тоже военный, мобилизованный. Через родственников, кажется, брата, у которого жили на квартире генерал и др. из высшего ком.состава, он имел возможность попасть в их среду. Но и эту работу развернуть не удалось. Колчаковская контр-разведка нас предупредила…
Часть 2
Часть 3
МОИ ВОСПОМИНАНИЯ
Вместе с заговором русской белогвардейщины с командным составом Чехословацких войск и свержением молодой, ещё неокрепшей власти Советов по Уралу и Сибири в мае 1918 г. перед партийной организацией встал вопрос о необходимости снова развернуть нелегальную работу по созданию революционного подполья.
Вместе с свержением Советской власти на Урале и Сибири до Иркутска нужно было спешить разоблачать перед обманутой рабоче-крестьянской массой, перед обманутыми чешскими и русскими солдатами действия белогвардейщины, рестовраторов русской монархии.
Обманутые чешские солдаты шли воевать против "звероподобных большевиков, рушителей цивилизации и культуры" и только нелегальной работой среди них революционного подполья можно было им открыть глаза… И немало товарищей, закалённых в борьбе о русским самодержавием, остались при эвакуации для подпольной работы или переходили фронт из Советской России, если это было нужно.
Мне хочется, хотя коротко, поделиться своими воспоминаниями о тяжёлом и опасном для пролетарской революции и Советской власти времени, 18-19-х годах, воспоминаниями, которые будут лишь некоторыми штрихами в истории той революционной борьбы, смертельной схватки двух классов при колчаковщине на Урале и частично в Сибири.
Антон Валек и я - старые подпольщики, до февральской революции более 10 лет жили нелегально, на что нас вынудило преследование самодержавия. Т. Валек в 1906 г. бежал из гор. Тары (Сибирь), куда он был сослан из Харькова на 5 лет, я уехала из Надеждинского завода во избежание ареста в 1908 г. На легальное положение мы перешли лишь в 1917 г., т.е. вместе с Февральской Революцией и в 18 г. решили снова закопаться в подполье, перешли на нелегальное положение, приняв свою старую нелегальную фамилию. [13]
Чехословацкое восстание застало нас в Омске, куда мы временно приехали из Петрограда. Тов. Валек (биографию Антона Валек см. в сборнике "Три года борьбы в Сибири") 7-го июня 18 г. вместе с советом эвакуировался из Омска, я же с детьми осталась в Омске. Получив задание от Уральского Областного Комитета партии, он возвращается из Екатеринбурга обратно в Сибирь и 10-го июля, пробравшись через фронт под видом Петрова - кооперативного работника, приезжает в Омск. Задания тов. Валека, данные Уральским Обл. Комитетом ВКП(б) были: сгруппировать оставшиеся на местах революционные силы, оформить партийную организацию, собрать по Сибири до Иркутска сведения -информация о положении в Сибири, настроениях среди рабоче-крестьянских масс, о состоянии и настроениях в белой армии и чехословацких частях.
Пробыв в Омске до половины августа, мы уже вместе двинулись дальше - в Томск, Красноярск, Иркутск, причём для большей конспиративности взяли с собой 2-х летнего сына, придавая нашей поездке семейный обывательский внешний характер. Из Иркутска вернулись мы обратно в Омск в конце октября, причём мы больше всего задержались в Томске, где была проведена подпольная партийная конференция, и где скоро сколотилось крепкое большевистское ядро. Во главе Томского подполья тогда стояли испытанные товарищи: Рабинович, Ильмер, Молотов Костя и др., большинство которых погибло в дальнейшей борьбе с Колчаком после Томского восстания в декабре 1918 г.
На обратном пути мы в Омске были до начала ноября, откуда спешили в Советскую Россию, чтобы информировать о положении в Сибири.
Нужно было перейти через фронт, и мы двинулись к г. Сызрани, где была прифронтовая полоса.
Зажав в левой: руке компрометирующие документы (явки, путёвку Урал.Обл.Ком.ВКП(б) и др.), чтобы их при случае у нас обыска можно было быстро уничтожить или незаметно с"есть, я с усердием, сидя на вещах на телеге, щёлкала свежие семячки [большого подсолнуха *Л.50] и, покачивая ребенка, с напускным [14] равнодушием слушала допрос мужа и его мнимого отца, [омского рабочего т.Татаренко *Л.50], вышедшими из штаба офицерами. У самого штаба за деревьями видно было несколько расстрелянных трупов. "Это товарищи комиссары", -сказал один из штабных офицеров как будто в ответ тов.Татаренко, взглянувшего в сторону расстрелянных: "Они вчера с таким же, как у вас, пропусками пытались пробраться в свою Совдепию". [Документы тов. Татаренко, "самарского домовладельца", по которым мы решили перейти фронт, подкупили золотопогонников, и они, задав ему несколько вопросов, отметили на пропуске: "Пропустить". *Л.50-51.].
С замиранием сердца, невыразимой словами радостью мы, минуя благополучно белогвардейский штаб, под"езжали к первой ж.д. станции (не помню её название), занятой красными. У перрона пыхтел большой паровоз с новой ярко-красной надписью: "Мир хижинам - война дворцам". После горячих приветствий с товарищами красноармейцами и комсоставом, раздачи им сохранившихся в вещах белогвардейских газет, громкая читка которых вызвала у товарищей гомерический хохот, и подробной информации т.Валек товарищам из Штаба о положении и настроениях в тылу у противника, мы в тот же день уехали в Москву. Пробыв в Москве около 5 дней, т. Валек сделал устный и подал письменный подробный доклад ЦК ВКП(б) о положении в Сибири, после чего мы переехали в Петроград, где он также сделал несколько докладов Петроградскому Совету и на собраниях в Путиловском заводе, [где он работал с 1916 г. *Л.51].
[Вспоминая лишь в общих чертах наш рейс по Сибири, *Л.51] Мне хочется подробнее остановиться на Уральском подполье, вернее, Екатеринбургском, начиная с падения Перми до освобождения Урала от Колчака. При чём я в своих воспоминаниях далеко не исчерпываю истории подполья Екатеринбурга, а лишь ограничусь сравнительно коротким периодом времени и кругом товарищей, связанных в то время с подпольем, часть которых в борьбе за революцию и погибла.
ЭВАКУАЦИЯ ПЕРМИ И ПОДГОТОВКА РЕВОЛЮЦИОННОГО ПОДПОЛЬЯ
Первые числа декабря 1918 г. Фронт всё ближе подвигается к Перми, и тёмные силы в очередях, на улицах, в магазинах и в учреждениях открыто ведут контрреволюционную агитацию. [15]
Вместе с эвакуацией города Областной Комитет Партии выделил организаторов будущего подполья и предложил им спешно провести подготовительную работу.
Намечено было оставить для подполья 8-10 человек товарищей, но как подбор их, так и подготовка весьма осложнились неуверенностью в окружающих, даже членов партии, мало знали прошлое друг друга.
После некоторого отсева в процессе подготовки остались для будущего подполья т.т.: Антон Валек или, как я в дальнейшем буду называть его по кличке "Яков"; Яков Анисимов - работник областного комитета партии, Антропов, Хорохорин Пётр, Факелов[,] "Старик" - старый подпольщик, сторож обкома партии, Гальперин (за точность фамилии этого товарища не ручаюсь), Шапочник - житель Перми и я. Начальников группы был намечен УралОбкомом - Яков [Валек*Л.52].
Вся подготовительная работа в основном была разделена между товарищами. Т.т. Антропов и Анисимов заготавливали оборудование для будущей нелегальной типографии; тов. Хорохорин, художник-самородок, сидел над фабрикацией удостоверений для всей группы; Факелов подыскивал для товарищей квартиры.
Помимо этого нужно было внешне преобразить товарищей, а эта задача была не из лёгких: из потомственных пролетариев нужно было сделать "благонадёжный элемент" для Колчаковии в виде торговцев - хотя бы на вид, мелких буржуев. Для этого нам была предоставлена возможность получить всё нужное из одежды и других вещей, что только имелось в наших магазинах.
В кипучей лихорадочной работе мчались дни. Уже 20-е декабря. По ходу дел на фронте - отступление неминуемо. Расчитано было продержаться ещё 8-10 дней, и с этим расчетом подгонялась вся работа по подготовке будущего революционного подполья. Но подполье чёрной реакции делало тоже свое дело. [16]
Белогвардейский заговор в самой Перми ускорил падение Советской власти. В ночь на 24-е декабря город был захвачен врасплох белыми, когда подготовка большевистского подполья была ещё далеко незаконченной. Большинство из товарищей не были обеспечены "чистыми" квартирами, на своих же они как коммунисты уже 24/XII не могли явиться и зимой при довольно крепком морозе очутились буквально на улице. Квартира Хорохорина в тот момент представляла собой мастерскую по подготовке разных документов, и находившиеся там штампы, печати, краски и разные бланки поступили, конечно, в белую контрразведку как имущество большевика. 25/XII утром по всем улицам г. Перми был вывешен приказ о сдаче имущества большевиков в комендантскую и контрразведку. В свою квартиру [тов. Хорохорину *Л.52] было не безопасно приходить. Также остались на улице и Факелов со Стариком, квартира которых фактически была в комитете Партии.
Мы, Антон Валек и я, Анисимов и Антропов обосновались на новых квартирах, но далеко тоже ненадёжных. Между тем победители праздновали свою кровавую победу.
Белогвардейщина хозяйничала. Как дикие звери, они накидывались на каждого встречного, в особенности на одетого в кожаную тужурку, которая для них являлась эмблемой "комиссарства".
По улицам валялись полураздетые трупы, а со стороны Камы, покрытой льдом, несколько дней не прекращались ружейные выстрелы - это расстреливали большевиков пачками и в одиночку.
Первые два дня мы были в полном неведеньи о судьбе товарищей, и только на третий день, т.е. 27 декабря к нам, совершенно преобразившись, с большими предосторожностями явился тов. Анисимов.
Свою окладистую светло-русую бороду он снял, оставив "клинушек", что его делало похожим на приказчика. С товарищем Анисимовым мы порешили при первой возможности перебраться в Екатеринбург, куда и решили стянуть всех уцелевших товарищей из группы и там заложить [17] начало нелегальной работы. Но выехать пока было немыслимо.
Пассажирские поезда на такое "большое" расстояние, как до Екатеринбурга, не ходили, и неизвестно было, когда пойдут.
Вскоре явился и Факелов. Рассказал, что 24 декабря утром он был задержан при выходе из Областного Комитета, откуда его повели на расстрел, но что ему удалось бежать. Говорил он сбивчиво, путал факты, что заставило усомниться в правдивости его рассказа, и действительно, наши подозрения в скором времени подтвердились: он скрылся с нашего горизонта со средствами, выданными ему на руки для подпольной работы, и в условленное место в Екатеринбурге не явился.
Полученная довольно большая сумма Яковом в Перми для подпольной работы была распределена между всеми товарищами на случай провала.
Позже, еле передвигая ноги, явился к нам и Пётр Хорохорин. По его сообщению, он также был задержан 24/XII на улице, отправлен в комендантскую, а оттуда вёрст за 20 на какую-то заимку, где с арестованными расправлялся карательный отряд. Там его выручил необыкновенно моложавый вид.
Несмотря на его 27 лет, он, подбрившись, мог сойти за 15-16 летнего юношу. Пред"явив документы собственного производства с печатью Сельсовета, он удручённо просил разыскать его брата красноармейца, к которому он якобы и ехал, но, попав в переворот, не мог его найти.
Его наивный рассказ показался карателям настолько правдивым, что его оставили без надзора. Он бежал, но его ноги в кожаных сапогах ещё по дороге на заимку были обморожены, и фактически он не мог бежать, а едва передвигал ноги.
Вернувшись обратно в город, он не знал, куда итти, и направился в первую попавшуюся больницу, где, рассказав "историю с братом", был положен на излечение. [18]
Через несколько дней из больницы, когда выступавшая на лице растительность грозила выдать его действительный возраст, он скрылся и явился к нам с зияющими ранами на ногах.
Рискуя провалить себя и нас, т. Хорохорину нужно было остаться на несколько дней, чтобы подлечить ноги и сфабриковать новые документы. Из хлебного мякиша т. Хохорин смастерил штамп и печать, сделал себе удостоверение личности и ушёл снова бродить по улицам.
В последних числах Декабря из Перми выехал тов. Анисимов, но… до Екатеринбурга не доехал. Он был по дороге узнан и тут же расстрелян.
В первых числах января с воинским поездом удалось уехать из Перми и Якову (по паспорту тогда Яков Семёнович Богданов, мы взяли тогда себе то-же нелегальное имя, под которым жили до февральской революции в течение десяти лет).
В Перми остались тов. Антропов, я, Пётр Хорохорин и "Старик", но последний не выказывал никаких признаков жизни, и мы сомневались в его целости. Оставшись в Перми, я без особых осложнений получила документы на имя Зинаиды Петровны Богдановой и пропуск на выезд из города. Мой внешне буржуазный вид служил для чиновников Колчаковии гарантией моей благонадёжности… Выехать из Перми мне удалось лишь в половине января, когда, хотя и в теплушках, возобновилось пассажирское движение. В набитом до отказа товарном вагоне ехала пёстрая публика, начиная с артистов, купцов и кончая рабочими и крестьянами, при чём "привилегированная" публика разместилась на верхних нарах, не стесняя себя, и при протесте остальных они со злорадством отвечали: "Вам ведь это не Совдепия! Довольно с Вас, науправлялись". На этой почве на протяжении всего пути между "верхами" и "низами" не прекращался спор, приведший, однако, к тому, что "нижние" "верхних" изрядно потеснили. [19]
Я с ребенком поместилась у самого отверстия, заменяющего в теплушках окно, где весь угол был запорошен снегом.
В таких условиях мы 360 верст ехали шесть суток, простаивая часами в снежном открытом поле, и, не доезжая 25 вёрст до ст. Екатеринбург, нам об "явили, что из-за пробки по ж.д. линии поезд дальше не пойдёт. Наняв первую попавшуюся подводу, я с заболевшим по дороге ребёнком доехала, наконец, до города Екатеринбурга на квартиру, снятую Яковам по Малопроезжей улице.
ПОДПОЛЬЕ В ЕКАТЕРИНБУРГЕ.
Итак, позади Пермь с залитыми кровью улицами, позади первая стадия нелегальщины: царская власть научила нас быть подпольщиками, и нелегальность вообще как будто бы была нашим действительным бытиём. Помимо меня с Яковом, до Екатеринбурга из нашей группы добрался один только тов. Антропов. Как уже было указано выше, тов. Анисимов погиб по дороге в Екатеринбург, Факелов скрылся, "Старик" исчез без вести, Пётр Хорохорин остался пока в Перми, а что касается тов. Гальперина, то он как профсоюзный работник при советской власти был арестован контрразведкой незадолго до моего от"езда из Перми. Но и с тов. Антроповым оказалось не лучше: по приезде в Екатеринбург он поселился в своей семье в Сысертском [Полевском *Л.57] заводе, несмотря на то, что при Советской власти он там же занимал ответственный пост. Ни увещевания, ни приказы Якова переселиться из Сысертского завода не помогли. Он не подчинился и продолжал оставаться в своей семье: обывательская психология взяла вверх.
В средине марта он по доносу своих же соседей был арестован и после зверских пыток был расстрелян.
По приезде в Екатеринбург мы нашли подполье совершенно разгромленным. За восьмимесячное властвование колчаковщины, а вернее на Урале - Гайдовщины, было несколько больших провалов, и ни одна "явка", бывшая [20] у нас, не уцелела.
Белые продолжали теснить наших на фронте, а у себя в тылу золотопогонники с особой наглостью и жестокостью расправлялись со своими жертвами.
Оставшиеся на воле одиночки-большевики замыкались в себя. В нашу задачу входило: собрать оставшиеся революционные силы, оформить подпольную организацию, установить связь с организациями других городов Урала и Сибири и наладить связь через фронт с советским ближайшим тылом.
Вскоре была найдены нити. Через родственников заключённых Яков установил связь с тюрьмой, при чём в условиях Колчаковщины приходилось делать отчаянные попытки, чтобы найти своих людей.
Яков под видом заказчика начал бывать в типографиях и, присмотревшись к публике, обратился к одному из товарищей с вопросом, нет ли в их типографии большевиков. В начале такой вопрос огорошил товарища, и он с удивлением ответил тоже вопросом: "Вы… провокатор или сумасшедший?"
Однако, на условленном месте первое свидание состоялось. Постепенно устанавливалась связь и с другими отраслями производства.
С целью большей конспирации решено было организовать самостоятельные ячейки в виде "пятёрок", руководство которой должно было проходить лишь через одного товарища - организатора пятёрки.
Конечно, "пятёрка" могла фактически быть несколько более или менее пяти человек. Полагалось, что при такой системе организации можно было избегнуть общих провалов революционного подполья.
Глубокое недовольство рабочих и возмущение лучшей части интеллигенции и молодёжи кровавыми действиями и политикой колчаковщины - всё это явилось хорошей почвой для развёртывания революционной работы. Нищенские заработки рабочих не покрывали самых минимальных потребностей, несмотря на казавшееся изобилие всего на "вольном" рынке [21] Екатеринбурга.
В феврале месяце [1919 года] большевистское подполье начало оживать, количество пятерок росло, ими были охвачены ряд промышленных и кустарных производств, мельниц, учащаяся молодёжь и… милиция. Тов. Шепелев Владимир вёл работу среди промышленных и кустарных рабочих. Дукельский Илюша и Брагинский вели работу среди учащейся молодёжи. Будзес и Голубь предоставили свои часовые мастерские для конспиративных квартир, где часто собирался актив - организаторы пятёрок, с которыми проводил работу Яков, инструктируя о роли и задачах каждой пятёрки и каждого ее члена. Наладилась связь с тюрьмой. Она установилась через родственников заключённых, через них же были организованы систематические передачи продуктов питания, что особенно требовалось нашим товарищам в тюрьме. Вследствие полуголодного питания в тюрьме наши товарищи [политзаключённые *Л.59] почти поголовно переболели тифом и все без исключения болели цингой в тяжёлой форме. Передаточным звеном с тюрьмой была т. Коковина Лиза, брат которой (Коковин Сергей) сидел там чуть ли не с начала Колчаковщины.
Помимо практически-необходимых передач как поддерживающие силы наших товарищей они служили связью (посредством переписки, запекаемой в хлебе) с участниками прежнего подполья, что давало новые нити к отдельным оставшимся товарищам на воле, а также с освобождёнными товарищами из тюрьмы. Так вскоре после выхода из тюрьмы начали принимать горячее участие в работе партийной организации т.т. Бройдэ, Сушинцева и бежавший из тюрьмы Самков. В конце февраля местная организации была оформлена, был избран Комитет, во главе которого стоял Яков.
Особое внимание уделялось работе военной среди чешских и русских войск. Эту важнейшую работу вели тт. Попов и Барышников, бывшие матросы и мобилизованные Колчаком. Работа в условиях колчаковского режима развивалась медленно, не так как хотелось бы нам, но и то, что удавалось [22] сделать, вскоре давало известные плоды. Послушные ранее чешские части, организованные и опытные кадровики шли на фронт и дрались с большевиками с большими успехами; сейчас всё чаще они отказывались пойти на позиции, и были случаи, когда оголяли фронт, самовольно уходили в тыл [(Кунгур) *Л.60]. В конце февраля и начале марта было арестовано до 700 человек чешских рядовых солдат, отказавшихся пойти драться с большевиками и требовавших отправки их на родину [в Чехословакию *Л.60].
Тов. Попов, проводя агитацию среди отдельных более сознательных чехов, вскоре в лице их получил верных помощников. Они, поняв свою прежнюю роль как душителей русской пролетарской революции, смело, горячо проводили агитацию среди чешской массы солдат, раскрывая им глаза на то, кто такие большевики, и каким слепым орудием служили они в руках чешского командного состава и русской белогвардейщины.
В начале марта тов. Попов уехал в командировку в Сибирь, в Омск, где он должен был связаться с большевистским подпольем и по приезде обратно сообщить, что он там нашёл. И действительно, из полученной условленной телеграммы было видно, что и в Омске рев. подполье развивается, но на ряду с этим извещалось, что вследствие неудавшегося восстания в Томске, там разгромлено рев. подполье, и погибли лучшие товарищи (Ильмер, Рабинович и др.). Попов задержался в Сибири, и больше видеть его не удалось.
Между тем колчаковская контрразведка начала нас прощупывать. Появилось новое лицо, нам неизвестное, но усиленно добивающееся особого доверия от организации.
София Коробова, местная жительница, выследила одну из наших конспиративных квартир, обратилась к хозяину этой квартиры тов. Голубю с просьбой познакомить её с "самым старшим" руководителем революционного подполья, потому что она хочет, якобы, ему передать весьма важное сообщение из Колчаковского лагеря.
Коробова таинственно сообщила, что имеет связь с колчаковским [23] офицерством и что ей как женщине многое доступно, что она может быть полезна. (Весьма оригинальный метод помощи революции). За ней была установлена слежка, и оказалось, что она просто шпионка, агент контрразведки [и там находится на службе *Л.61].
Видя малоопытность этой шпионки, Яков всё же устроил с ней свидание, об"яснив, что он лишь технический исполнитель, и ему "старший" поручил с ней переговорить и получить от неё обещанные сведения. Коробова была этим не удовлетворена. Ссылаясь на важность материала, она продолжала настаивать на свидании с главным организатором подполья. Цель её была ясна, и вопрос о ней был решён. Одному из товарищей, кажется, т. Самкову, было поручено повести её в лес на свидание со "старшим" и пустить её там в расход. Выполнить это, однако, не пришлось. События нас опередили. Кроме Софьи Коробовой, появились и другие "хвосты". Всё говорило за то, что время сделать передвижку товарищей.
Так работало подполье три месяца. Немного времени. Но эти три месяца в Колчаковском тылу, кто скажет, с каким количеством времени они могут быть сравнены?…
Привычные к положению подпольщиков в период самодержавия, мы здесь чувствовали себя на положении людей, находящихся в пасти дикого зверя, где каждый момент грозил нам быть проглоченными, уничтоженными. По доносу шпиков, которыми фактически заделались многие домовладельцы обоего пола, арестовывались порой люди совершенно случайные, не причастные к политике. Но испытав Колчаковский застенок, они выходили уже не те, они, повидав сами действия белогвардейщины, делались сочувствующими большевикам, Советской власти.
Нервы были напряжены, мы жадно читали, что писалось о красных, о "Совдепии", по выражении колчаковских газет, научились понимать сообщаемое по-своему. В газетах писалось о сплошных победах над большевиками на фронте, о тяжёлом, безвыходном положении последних [24] и на фронте, и в тылу, а мы между строк находили то, что нас ободряло и радовало, давало силы и энергии подрывать, разлагать тыл наших врагов. Помню, с каким под"ёмом мы встретили вести о революции в Германии, о победах спартаковцев. Как немного нам было нужно, чтобы мы, невольники в стране врагов, приходили в восторг от весточки о победе революционной борьбы за границей и достижениях в нашей дорогой и, казалось, бесконечно близкой нам Совдепии, ещё молодой, ещё не окрепшей, истекающей кровью, но стойко героически борющейся. Нас не удовлетворяла медлительность развёртывания работы в подполье. Чувствуя себя в Екатеринбургском подполье отрезанным ломтем, мы действовали совершенно самостоятельно, готовились к решительным выступлениям. Почти закончив оборудование нелегальной типографии, мы закупали оружие, чтобы вооружиться. Между тем, полученные в Перми средства начали иссякать и, не имея постоянной связи с ближайшим красным тылом, мы скорого притока новых средств не ожидали. Приходилось проводить строжайшую экономию впредь до отыскания новых источников и перспектив. Но главное затруднение было не в средствах, конечно. Нам нужно было установить крепкую связь с другими городами Урала и с Сибирью, а [эта связь налаживалась слабо *Л.63] Тов. Попов, которому было поручено связаться с Сибирью, долго не возвращался.
Но вот, наконец, в середине марта к нам прибавились новые силы с информацией из Челябинска, где был создан Ц.К. рев. подполья, возглавляемый известным нам молодым товарищем, но старым опытным революционером тов. Лобковым Залманом (тоболяк и бывший зам. председателя Омского Совета). Посланные из Челябинска тов.тов. Авейде Мария Оскаровна и Вальтер должны были остаться и продолжить работу подолья, Яков же и некоторые др. товарищи по указанию Ц.К. должны двинуться дальше, в Сибирь. Приезд товарищей из ЦК нас буквально окрылил. [25] Казалось, что случилось именно то, что требовалось, что было необходимо: это иметь руководящий центр, который бы координировал движение, направлял и расставлял наши силы. Да и нельзя было нам дольше оставаться в Екатеринбурге по причинам, уже выше сказанным. "Нужно нам убраться раньше, чем нас уберут", - говорил часто Яков, приходя поздно вечером домой, кружа переулками, чтобы сбить с толку не совсем опытных Екатеринбургских шпиков времён колчаковщины.
А работа ширилась и создавались новые связи, охватывались подпольем новые области. Однажды, придя очень поздно домой, Яков сообщил о беседе с товарищем, который будет вести работу среди командного состава - офицерства Колчака. Работа среди колчаковских офицеров, где были и мобилизованные, недовольные политикой колчаковщины, весьма занимала Якова. "В худшем случае от офицерства можно было получить сведения о белой армии, нам полезные при налаживании связи с нашим фронтом", - говорил Яков. Товарищ, который должен был начать работать среди комсостава, был Шепелев Ефим, которая был тоже военный, мобилизованный. Через родственников, кажется, брата, у которого жили на квартире генерал и др. из высшего ком.состава, он имел возможность попасть в их среду. Но и эту работу развернуть не удалось. Колчаковская контр-разведка нас предупредила…
Часть 2
Часть 3