Егоршинской станции диктатор. Часть 2
в которой комиссар Павловский и его отряд отправят к семафору трёх гимназистов, бывшего Самарского воинского начальника, торговца чугунами и насильника-педофила, а немецкий дипломат едва избежит такой судьбы
Часть 1
Когда белые занимали Шадрин, я получил Керженцова и Ремнёва телеграмму с прозьбой дать подкрепление, так как белые зделали прорыв. Мы договорились с Копейским комиссаром Красной Гвардии, что он даст мне ребят, а я часть своего отряда и часть копейцов оставлю на охрану Пышменского моста, вторую часть вместе с моим отрядом поедем на станцию Синарскую под село Богорядск, но обязательно от копейцов в помощь мне поедет товарищ Агафонов.
Я организовал эшалон, с собой взял свой паровоз, который должен быть при мне, и отправились к Синарской. Но успев только доехать до станции Богданович, как уже от Егоршинского ревкома получил телеграмму немедленно вернуться с отрядом, так как на станции Егоршино восстание, ревком и оружие в опасности.
Передо мной встал вопрос: на фронте прорыв, в тылу восстание, [20] и надо чтото зделать, чтобы уезжающие красноармейцы не знали, и быстро ликвидировать восстание. Но вышло вот как.
Покуда мы с Агафоновым совещались, кто должен ехать на ликвидацию прорыва, кто вернуться, решили, что я еду ликвидировать восстание и возвращаюсь на подкрепление, и Агафонова отпускаю для эвокуации копей, так как белые наседали, и угрожало нам временным отступлением, так как Свердловск усиленно эвокуировался, и усиленно шла эвокуация по Омской дороге через станцию Егоршино, так как на станцию Свердловск эвокуционные поезда не принимались.
Наше совещание длилось не более 5 минут, время для размышления не было. Решили, что я весь отряд подчиняю Агафонову как на время своему заместителю, сам беру двадцать человек людей, свой паровоз, 3 товарных вагона, срочно еду на подавление восстания. Агафонову даю паровоз из депа Богданович [20об] и без задержки Агафонова отправляю на станцию Синарскую для подкрепления Керженцову и Ремнёву.
За эти пять минут совещания сторонники белых с железнодорожников, связанных с телеграфом, успели передать красногвардейцам о случившемся восстании. Красногвардейцы это сообщение приняли хладнокровно, но всё же некоторые просили посмотреть за семьёй. Но нужно сказать, что это сообщение особенного влияния не произвело на состояние духа. Настроение среди красногвардейцев оставалось хорошее. С хорошим настроением мною и были отправлены на фронт.
После я сам пришол в телеграф, стал требовать путёвку, но Кунара молчала, не отвечала ни на телефон, ни на телеграф. Сорок минут я по станции Богданович бегал, как сумашетший, так как связь у меня с ревкомом была кемто порвана. Егоршинский ревком тоже на мой вызов ревком не отвечал. Эта положение меня более безпокоило, так как при штабе оставались 2 пулемёта и до 200 винтовок. [21]
Такое положение наводило меня невольно на мысль, что восставшие захватили пулемёт и винтовки с патронами, ревкомцов убили или ешчё что хуже. Поэтому мне нужно было употребить все средства, пока не дать укрепиться, нанести решительный удар и разоружить восставших. Для этого надо сначала заехать на копи, взять пополнение и развёрнутой цепью наступать на станцию. Это мой план, разработанный и продуманный сотни раз за время ожидания путёвки.
Спустя сорок минут Кунара ответила, что путь свободна. Мы срочно двинулись. Впереди паровоза поставил двух красногвардейцов, одного на тендер. Когда мы под"ехали к Кунаре, я выскочил из вагона, пристрелить дежурного по станции за сознательное задержание моего поезда, что давало возможность восставшим укрепиться и нам дать бой. Когда я вбежал в станцию с наганом наготове, без всякого допроса расстрелять, [21об] попадает навстречу дежурный старичёк. Я, видя дежурного, закричал: "В бога богородицу мать, почему ты задержал поезд?!" Старичёк затрясся и спиной прислонился к стене, и тут же обдристался. Трусость дежурного по станции меня разсмешила. И тут же я узнаю, что это время дежурил сам станции начальник, бывший поручик, перед приходом нашего поезда выскочил в окно и убежал, а старик только когда заступил на дежурство, сразу дал путёвку. Установив виновника задержки нас и что таковой збежал, взяв путёвку напрямую до Егоршино, не придерживаясь правил, поехали к Егоршино.
Доехав до копей, послал разведку на станцию с копейцов, так как копейцов могли не знать. Через полчаса разведка донесла, что ревком на месте, все члены ревкома в ревкоме, пулемёт стоит в дверях, а члены ревкома с винтовками около окон внутри помещения. Тогда я с отрядом двинулся на станцию, прорвал толпу, переговорив с ревкомом, [22] установив степень настроения масс и виновников восстания, убедившись, что виновников не выдадут, приказал оседлать себе лошадь, никому не доверяя вести вооружонный отряд, окружить восставших, совершенно не желая крови, полагая взять на свою сторону восставших мирным путём.
В это время руководители восстания расставили свои силы. Разбили по группам, усиленно вели агитацию за то, чтобы обезоружить ревком. Руководители восстания являлись Карвишко, Нихонов, Славцов, Воинов и какие то прибывшие с Екатеринбурга. Восставших было шесть эшалонов мобилизованных жел.дор. рабочих. Мобилизация произошла по какой то телеграмме, если можно выразиться, головотяпской, не ясной. Привожу текст, который мы щедро покрывали матом. Текст таков был: "Мобилизовать. Провести мобилизацию всех путевых рабочих и служащих дороги, оставить одну запасную поездную паровозную бригаду. Всем мобилизованным [22об] прибыть в Екатеринбург". Чиё распоряжение, не помню.
Эта телеграмма была разослана по всем станциям нашей дороги. В день отправки вышеуказанных мобилизованных рано утром я с отрядом в эшалоне выбыл на станцию Синарскую, но смог доехать только до Богдановича, как должен был вернуться с указанной выше частью отряда.
Как я уже сказал, оседлать лошадей мне было приказано. Когда лошадь мне подали, я помчался на копи к отряду, который копейцы по тревожному гутку вызвали с работы. Мне нужно было проехать гущу массы мобилизованных, но руководители восстания, услышав тревожный сигнал на копях, зная сигнал збора красногвардейцов, и когда увидели, что я направился на дорогу к копям, сразу внушительная группа из мобилизованных повстанцов вышла на дорогу, столпилась.
Т.к. мне об"ехать кругом толпу было нельзя: это место дороги имело глубокие канавы по обеим сторонам дороги, я вынужден был так или иначе прорвать толпу. Я, видя такое положение, решил брать [23] на пролом. Назад ехать, об"езжать кругом, это, мне казалось, показать трусость и нашу слабость. Тогда я выхватил с ножны шашку и с обнажонной шашкой бросился в толпу полным карьером. Это было для них тоже не ожиданно, что толпа раздалась, и только я услышал несколько револьверных выстрелов.
Два километра промчался [за] несколько минут. Когда я прибыл на копи, уже ребята, мною оставленные для связи с копями, имели около себя человек тридцать красногвардейцов. Ни минуты не теряя, я повёл отряд в наступление на станцию. Мы станцию и эшалоны окружили, но не зделали ни одного выстрела. После этого и когда повстанцы увидели, что они окружены отрядом и никому не уйти со станции, стали разбивать на группы и переходить на нашу сторону. Тогда вышол Макаров, Терпугов, Сивуха с своей засады.
Сначала стали говорить [23об] с отдельными лицами. Недолго это нам пришлось делать, так как нам скоро удалось провести митинг среди мобилизованных, где и выяснилось, что конком в руках Нехонова для восстания явилось то положение, что рабочим и служащим мобилизованным не было выплачено за месяц жалованья и не выдана мука. И когда первый эшалон с мобилизованными прибыл на станцию, я отсутствовал, в штабе никого не было, ревком эшалон не встретил, паровоз быстро из депо подан не был, а Нехонов и компания в депо, соответствующую работу проделав, и встретили эшалон, сумели среди неустойчивых работёнку провести. И сразу как пустили слух, что зачем вы поедете, вас отправят на фронт, а ваши семьи будут голодать, нужно потребовать в ревкоме, чтобы ревком выплатил жалования и выдал муку, вы хоть чего нибуть семье оставите. В то время Нехонов и компания знали, [24] что в узле Егоршино денег нет, и выплатить жалованья не смогут, и муку выдать нельзя, так как этим можно сорвать мобилизацию.
После того, как раз"яснили рабочим на митинге, что это срыв мобилизации контрреволюционным элементом, что эти вопросы будут разрешены в Экатеринбурге главным железнодорожным управлением, все мобилизованные уселись в эшалоны, и мы эшалоны один за другим отправили и тут же по телеграфу сообщили в Экатеринбург. В Экатеринбурге к приёму эшалонов подготовились.
Этим дело с мобилизованными было покончено, но Нехонов и компания, видя свою не удачу, зделали последнюю попытку - собрали деповских рабочих в помещении станции и открыли общея собрание. Я тогда окружил станцию. Кто то хотел спровоцировать, крикнул дать залп в верх по направлению станции, застращать общея собрание, чтобы разошлись. [24об] Я тут же крикнул, что это провокация, кто выстрелит у станцию, того разстреляю как провокатора. А сам вызвал станции начальника Долгополова, приказал подать рабочий поезд и дать отправление, что начальник станции зделал, предварительно заявив рабочим, что по распоряжению комиссара поезд отправляю, кто хочит, тот пусть идёт и садится, через пять минут поезд отходит. Рабочии пошли садиться, этим собрание у них сорвалось.
Увидя, Нихонов и компания, что они могут остаться с группой своих приспешников, и могут быть нами они схвачены, тоже с толпой рабочих бросились к поезду садиться. Когда рабочии уселись, я скомандовал все вагоны закрыть на закладки, так как вагоны были товарные, что было красногвардейцами выполнено. После чего я приказал красногвардейцам все вагоны обыскать, [25] живыми или мёртвыми доставить в штаб ко мне Нехонова, Корвишку, Словцова и Воинова. Словцова и Воинова нашли спрятавшись в одном вагоне, Корвишку у тендера нашли, спрятавшегося за боровами, а Нехонов выскочил с паровоза, бросился бежать и прятаться в штабеля дров против депо, но не удалось им. В этот раз они были все арестованы, и я тут же потребовал от ревкома, чтобы те дали согласие мне их расстрелять. На это ревком не согласился, боясь возбудить массы. После больших споров было решено держать эту ночь под арестом, завтра их отправить в Свердловск. Я тогда, уходя обедать, последний раз высказал свою мысль, что я их разстреляю и напишу в Свердловск, что были застрелены при побеге, за что члены ревкома меня выругали и категорически это делать запретили.
Когда мы разошлись [25об] со штаба, оставили часового одного, узнав об этом, нихоновцы собрали группу рабочих, ночью пришли и выпустили арестованных, о чём прибежавший часовой мне доложил.
На второй день после бегства арестованных жена одного рабочего пришла в штаб, разсказала, [что] Нихонова и других видела в лесу, которыи спрашивали, далеко ли живёт путевой сторож, которого я фамилию забыл, но он, насколько припоминаю, на будке находился на 12-й версте от станции, то есть 12 вёрст от станции. Так как женщина видела их вечером, тут же передала. Мы взяли дрезину, уехали арестовать в 2 часа ночи. Когда к указанной будке под"ехали, было есчё совсем темно. Стали стучать у двери, нам никто не открывал и не отзывался. Тогда я подошол к окну, стал стучать и требовать открыть двери. Никто не отвечал, покуда не стали плакать дети. Тогда женщина стала с нами говорить, что никого нет и ночью не пущу. Я у окна вверх начал стрелять, тогда отозвался мужиский голос: "Не стреляй, я открою". Когда открыли дверь, я зажёг спичку, вошол в квартиру. Действительно, лежал на полу Карвишко, Словцов, Воинов и Нехонов. Мы их забрали. [26] Хозяйке несколько богов, крестов, богородиц и матерей сказал за то, что она обманывала и увезли ар[естованных].
Дорогой пошли несколько пешком. Опять таки я сказал, что начну их пускать в разход, но Макаров с Терпуговым мне пустить их в разход не дали.
Днём нам сказали, что за Покровским селом показалась разведка белых. Я уехал уничтожить разведку и узнать, какая разведка, и чия она. Когда возвратился с разведки, оказалось на станции для меня больших два события. Каким то образом арестованные при помощи нехоновцев, то есть покровцев, збежали.
Второе событие - смотрю, поезд на Свердловск не отправлен, опаздывает на 2 часа. Я подаю свою лошадь Шурки Новикову, приказываю передать конюху, чтобы сразу лошадь не поил, а дал выстояться, сам вхожу на платформу, вижу, Сивуха стоит с каким то господином. Господин в золотых пенсе и шляпе на голове. Господин высокого росту, толстый, стоят и спорят с Сивухой. Я подхожу и спрашиваю: "Скажи, в чём дело, почему поезд не отправлен?" Сивуха мне отвечает, что вот этот господин не показывает документы, я не могу его отпустить [26об] без пропуска, вот и задержал поезд. Тогда я обращаюсь: "Ваши документы, кто вы?" А он осмотрел меня с иронией с нох до головы и мне говорит: "А вы кто будете?" Понятно, после небольшой перестрелки с разведкой состояние у меня было не в пользу господина, так как нам в этот раз не повезло - разведка целиком ускользнула. Видя, что господин строит иронию, я выхватил наган, навёл прямо в лоб господина и скомандовал: "Кругом! Арш-ш в штаб!" - и стал взводить курок нагана. С большого господина сразу зделался маленький, ровно кости в мешок убрал, и чисто по-военному зделал поворот, стукнул о каблук и пошол з заду за Сивухой. Я, не сводя наган, повёл в штаб, где господин пред"явил документ на имя представителя Германского консульства в Москве. Я тогда выдал пропуск и сказал ему, что его жизнь была на волоске, он плясал на бритве.
Когда вышол со штаба господин, увидел Кобелянку, стал жаловаться Кобелянке как комиссару фронта. [27] Кобелянко при нём мне зделал выговор, сказав, что надо быть осторожней, но после ухода представителя германского консульства Кобелянко мне сказал: "Так и надо такой сволочи, но из-за него могут быть осложнении с Германией. Проводили, и душа с него вон".
Почему я Кобелянку называю политкомом Сибиро-Уральского фронта? Кобелянко после отступления от Челябинска вместе с товарищами Давыдовым и Димитриевым Главнокомандующим фронта товарищем Берзиным были назначены комиссарами фронта для регулирования отрядами. Кобелянко бы, остановившись в Егоршине, в моём штабе. Давыдов на станции Богданович. Давыдова я видел в 27 году в Челябинске, работал директором Сельмаша, а Кобелянко не знаю где, но слышал, как буттобы был ранен под городом Режецой в теперешней Латвии.
О восстании в Егоршине, если найдёте, что матерьялы потребуют проверки, по моменту с Покровским попом и разстрелом Нихоновым т. Брилина, не надо никаких трудов собрать матерьялы более подробно. [27об] По делу в Мостовском тоже я считаю и убеждён, крестьяна Мостовской, как бывшие участники, также и наблюдатели много добавят. По вопросу возстания в Егоршино много могут сказать старые рабочие. Тоже в этом никакого труда не надо, так как шило в мешке не скроешь.
Теперь опишу расстрел одного ремонтного рабочего моим отрядом при участии Закожурникова.
Это было так - спустя дня три после мобилизации ремонтных рабочих и служащих или, вернее сказать, после восстания вышеописанного, ко мне поступила заявления от жены старшерабочего, мобилизованного и находящего в Экатеринбурге, что путевой рабочий по имени Семён пятидесятипятилетнего возрасту, фамилию забыл, но имя звучит у меня, вот этот Семён изнасиловал 3-х летнюю девочку, дочь мобилизованного ремонтного старшерабочего.
Сначала никак не мог верить этому заявлению, но когда об этом узнали жёны красногвардейцев, стали [28] робтать, что наши мужья на фронте, а тут насилуют наших детей, и с ними ничего не делают, бросил все дела, взял свою жену и 3-х красногвардейцов, с первым отходящим балластным поездом от"ехал.
Приказал машинисту у указанной будки остановиться, где и слезли. Оказалось, во время отсутствия матери Семён взял трёхлетнюю девочку в лес гулять. Та играла, он стал с ней играть и угощать конфетами, и начал играть з девочкой. Во время игры стал насиловать. После изнасилования кровь у девочки обмыл, принёс домой, положил, так как ребёнок не мог итти, пригрозив ребёнку, если она скажет матери, то Семён её убьёт. Но когда мать пришла домой, увидала, что ребёнок больной и жар у ребёнка, стала спрашивать, что болит. Вот слова девочки, которыя я от ней сам слышал: "Сика болит". Так девочка сказала, когда Шурка Новиков дал свой наган девочке играть и угостил конфетами, иначе девочка говорила, что она боится дяди Семёна.
Когда привели Семёна, [28об] то девочка, как обожгёная, затреслась и истерически плакала.
После того, когда факт изнасилования стал мне ясен, но нужно было подтверждение врача, я забрал мать и ребёнка, также и арестовал Семёна, и с первым балластным поездом возвратились в Егоршино. После врачебного осмотра была дана врачом заключения, коротенькое содержание таково: степень изнасилования зверско грубый, но для жизни ребёнка не опасен, разрушена только девственная плёнка, глубоких разрывов не имеется, имеющийся разрыв зарубцевался.
После допроса я Семёна под конвоем направил в арестанский вагон, служивший для штаба арестным помещением. Но по дороге, провожая Семёна, группа красногвардейцев, насколько припоминаю, был от алапаевского отряда Закожурников, не выдержали, и один из красногвардейцев, не дождав моего приказа, из берданки выстрелил в затылог, отчего у Семёна мозги разлетелись. Наскоро выкопали яму около канавы и зарыли Семёна, [29] но так мелко, что назавтра мне группа из 6-сти женщин сказали: "Семён сушит свои австрийские ботинки". Оказалось, что из земли торчали носки ботинок. Когда я пришол на могилу Семёна убедиться, оказалось, что трое из выше указанных женщин на могилу Семёна изпразднились. Из одной стороны этим я был возмущён - зделанной дикостью своего рода женщинами.
Жители Егоршино могилу Семёна, пожалуй, могут показать, а особенно Борис Соколов, тот, наверно, могилу Семёна не забыл, также Фиофан Бурков и жена Буркова.
История разстрела двух купеческих сынов.
Это дело было так. Когда станция Богдановичи была белыми занята, и поезда пускал до станции Кунара, можно назвать, военские, только пропускались пассажира со строго проверенными документами. Перед отправлением поезда по направлению к Богдановичу мне красногвардейцы докладывают, что просят [29об] пропуск два гимназиста: одному 16 лет, второму лет 17, оба они родные братья, сыновья одного крупного Ирбитского купца, и они что-то подозрительно себя ведут. Я приказал привести указанных гимназистов ко мне в штаб.
Когда были приведены ко мне в штаб, стали их обыскивать. И когда отстегнули с животов гимназистов ремни, на концах ремня около медных пряжек из медной жести у каждого из них оказалось по три офицерских звёздочки, какие офицера носят на погонах. При допросе было установлено, что у них имеется родственник у белых, офицер, и им эти звёздочки нужно было, чтобы пройти фронт. Тут я дал приказ: "К семафору". Конечно, их вывели в разход.
После некоторое время я узнал, что из гимназистов было снята одежда и сапоги, так как у тех ребят, которые разстреливали, нечего было обуть и одеть. Это мне, кажется, передавал Бурков или Соколов Борис.
При отступлении от Егоршино встретил меня Кобелянко, который меня предупредил, чтобы я предупредил красногвардейцов, что [30] когда будет кто спрашивать, куда девали гимназисты со станции Егоршино, так пусть не разсказывают никому, что их разстреляли, так как их сестра в наших частях сестрой милосердия, и могут быть для меня неприятности. Она будет жаловаться Главкому фронта т. Берзину. В чём дело, так подробно мне Кобелянко и не сказал.
Разстрел одного генерала на станции Егоршино с сыном.
Это дело было так. За несколько дней перед эвакуацией Егоршино пришол какой то старик с мальчиком лет тринадцати, называя этого мальчика своим сыном. Стал проситься разрешить им поехать до станции Алапаевск и стал красногвардейцам разсказывать, что около Сухого Лога его взяли как заложника сволочи красные и продержали трое суток. "Ну какой из меня старика может быть белый?"
Когда привели ко мне старика, настолько ругал красных, я просто принял его за сумашедшего, выжившего [30об] из ума, велел посадить и обыскать старика и сына.
Когда мне доложили, что ничего у него, ни у сына не нашли, я назавтра ещё имел разговор, у котором мне он сказал, что он хочет ехать у Казань, там он раньше был преподавателем Казанского училища. Видя в разговоре, что он если не сумашедший, то во всяком случае ненормальный, поговорив с товарищами, решили на поезде его не вести, а пустить его пешком, и выпустили на все четыре стороны.
Когда вышол, то опять пошол к эшалонам, стал просить красногвардейцов посадить его в эшалон. На нещастье старого генерала в этот момент подошол эшалон отряда анархиста Жебенёва. Когда жебенёвцы вышли из вагона, один из жебенёвцев встретил генерала и в глазах моих красногвардейцев набросился на старика: "А-а, в бога, в креста мать, помнишь, в Самаре, когда ты был Самарским воинским [31] начальником, ты был. Помнишь ты, сука, дал мне три года арестанских рот?"
Когда жебенёвцы узнали, что он нами был арестован, и я его освободил, мне приписали, что я такой же белогвардеец, и стали меня по станции искать, чтобы умести с ним и меня разстрелять. Я, конечно, велел приготовить пулемёт и в случае чего показать, как наскакивать. Но было сделано в помещении станции совещание с Жебенёвым и членами Егоршинского ревкома, решили старика и сына разстрелять, но был у Жебенёвцев и наших [вопрос], кто будет разстреливать генерала. Мои ребята говорят, что этот боевой участок наш, и мы не можем допустить, чтобы другие у нас расстреливали, мы сами не трусы. А жебенёвцы нашим отвечают: "Вы обыск делали, ничего не нашли, а мы обыскали, нашли сорок тысяч денег и разоблачили генерала".
Насколько я не забыл, смутно припоминаю, разстрел приводили в исполнение [31об] красногвардейцы обоих отрядов: моего и Жебенёва. Может, Жебенёв помнит этот случай более подробно.
После этого жебенёвцы один или два дня пробыли на станции и уехали со станции Егоршино. Вот так породнились наши отряды.
Перед приходом Камышловскаго отряда в Ирбитский завод я получил отношение от Ирбитского Заводского совета с величайшей прозьбой помочь ему. У отношении указывалось: "Контрреволюционный элемент подготовляет нападение на совет, было нападение на станцию". Я организовал специальный поезд, поставили у вагоны лошадей, выехали в Ирбитский завод.
Нас поместили у доме попа. Поп нас кормил. По указанию председателя совета мы вызывали у совет, но это не интересно. Главное, что мы проделали.
Нам передали, что имеется торговец, который вербует в белую армию, организует отряд. Мы под"ехали к его дому. Неподалёку от него было какое-то собрание. Мы взяли купца, [32] верней, торговца, стали делать обыск. Обыскали дом, амбары и остальную постройку, ничего не нашли. А нашли в углу, в киоски иконы список с заглавием: "Кто за нас". А ниже написано, кому выданы деньги, кому пшеница, кому чигуны. Он, оказывается, торговал чигунами. Мы его забрали с собой, наложили на него контрибуцию 25 тысяч, на внесение денег дали 20 минут, но он нам деньги не унёс. Мы его забрали, повезли к нашему поезду.
По дороге он ехал в коробке, но когда доехали до ворот, выезд на выгон, он попросился открыть ворота, но с нами в этой экспедиции был представитель Троцкого, который снял винтовку с плеча и выстрелил у торговца, ранил его. Тогда я приказал Сивухе покончить с ним. Сивуха разтерялся, так как этого сам перепугался. Тогда я слез с седла, зажёк спичку и прикончил с этим торговцем.
После мне жена разсказала, что после [32об] этого Сивуха заболел. Сивуха, когда я сказал Макарову, что Сивуха трус и больше с собой его брать не буду, за это Сивуха на меня долго серчал.
А перед этим мы поехали в деревню, название забыл, но от 8 до 12 километров. Там жил бывший офицер, инспектор Западного фронта, у которого нашли 2 винтовки: 1 бердана, вторая трёхлинейка, и револьвер. Забрали Ульянова и передали в город Ирбит, в Ирбитскую ЧК. Ульянов был связан с разстреленным торговцем. Ныне как будто бы этот Ульянов в Москве, живёт каким-то писателем или журналистом. Этот случай подробно расскажет бывший председатель Ирбитского совета, фамилию не помню, но в 22 или 23 году он был председателем Ирбитской заводской кооперации. Можно установить, кто был членом совета Ирбитско-Заводского, и также дать дом соседей, живущих с семьёй разстрелянного. Подробнее физически не в состоянии описать [33] в виду черозмерной перегрузки.
Заканчивая описание отдельных моментов из жизни Егоршинского отряда, считаю важным внести в мою рукопись, на чём держалась дисциплина.
Солдатов хороший был красногвардеец, но любил выпить. Особенно Солдатов это делал, когда уезжал в Алапаевск с ревизией поезда, в Алапаевске напивался и любил дать разгул своей души.
Однажды за такие выпивки я поставил вопрос на общее собрание, и вынесли решение: за не обнократные предупреждения за пьянку Солдатова оштрафовать на 200 рублей, в случае не внесения штрафа будешь изключён из списка красногвардейцов. Солдатов, не желая выбыть из рядов красногвардейцов, хотел продать корову, но его жена стала просить, что дети останутся без молока. Мы штраф не взыскали, так как Солдатов со слезами на глазах обещал больше не пить, и Солдатов остался красногвардейцом.
Семёнов - это товарищ, который мог выносить не спавши по 6 дней. Днём работал, ночью нёс охрану моста. [33об]
С ним от лутших и лутших Борька Соколов и Шурка Новиков, Бурков, Виноградов, Кремза с сыном, Пашкевич, Хмелевский. И таких орлов насчитывалось двадцать с лишним человек.
Пример, Борька Соколов, Шурка Новиков, Виноградов, Бурков, Хмелевский, Вяткин, Кремза, вот эти 20 человек были у меня пулемётчики, разведчики, считались неутомимыми, беззаветными товарищами, которыи ни при каких условиях не унывали.
У Бориса Соколова был дядя видный эсер, до июня месяца был председателем Ирбитского уисполкома, который часто посещал Егоршино. Безусловно, как совсем на молодого племянника имел некоторое временное влияние, но наше влияние, считаю, было большее.
При отступлении от станции Егоршино мы дядю Соколова, кажется, Владимира Соколова, уговаривали отступить, но он с нами не отступил и был разстрелян на станции Самоцвет. На наши уговоры Владимир Соколов нам отвечал, что я пробыл 12 лет каторги, если меня царское правительство не расстреляло, то чехи не расстреляют, [34] там тоже есть революционеры. Я тогда разсердился и помню, чтобы уязвить Соколова, сказал ему так: "Что же, ты хочешь быть батькой, покровителем и руководителем чехов? Вспомнишь меня, когда будут тебя чехи разстреливать тебя за Ирбитских купцов, в разстреле которых сосчитают виновником тебя".
Так и получилось, мало того, что сам остался, но при отступлении уговорил Бориса Соколова остаться от нас, когда наш эшалон от Егоршино первый раз уходил. Наш эшалон с остатками Егоршинского отряда, в количество которого входил и Борис Соколов. Тогда Борис Соколов под видом купить огурцы пошол в Мостовую и обратно не вернулся, с собой унёс японский карабин, ленту патронов, револьвер наган и через плечо ленту пулемётную с патронами, и ручную бутылочную бомбу. И Борис больше ко мне в отряд не вернулся.
Остатки своего отряда здал [34об] в Перми, и несколько человек остались в Нытве. И дальше о товарищах из моего отряда сведений не имею.
Хочу посвятить в причинах разформирования моего отряда.
Первое, до отступления от Егоршино нам нужно было отодвинуться из Егоршино, но запротестовал Егоршинский ревком, мотивируя, что Егоршино открытым узлом оставить нельзя. И тут послужил к этому приказ, что мелкие рабочие отряды должны быть слиты с регулярными воинскими частями. В то время организовывался Крестьянский полк, подошол Камышловский отряд, который начал организацию казённого полка. Меня с отрядом ревком не отпустил, так как железнодорожных рабочих и часть отряда по приказу я должен был отпустить на копи как шахтёров, и они были направлены на Кизеловские копи.
Когда часть красногвардейцев уезжали на Кизелкопи, я им не мог выплатить зарплату, так как в это время у меня не было [35] денег, как это говорят, ни сантима. Поэтому вышеуказанные красногвардейцы меня обвиняли, что я их деньги хочу присвоить, за что я чуть не застрелился. Сам ходил в безсильной злобе на себя и на Екатеринбург, что не дали мне денег на расчёт с красногвардейцами и не сообщили, что мне на это денег не дадут. Я мог наложить на Покровского попа и кулаков контрибуцию и уплатить красногвардейцам жалованья. По этому вопросу убедительно прошу изпарт узнать на Кизеловских копях у старых рабочих, которые переброшены в 18 году из Егоршинских копей на Кизелкопи, которые не получили от меня деньги за охрану мостов и прочея. Убедительная моя прозьба - сообщите, каково мнение у них осталось до настоящего время по этому вопросу. Но я есчё раз говорю, что в этом я был безсилен. [35об]
И на этом я и заканчиваю свою по существу краткую рукопись только потому, что больше физически продолжать не могу. Это одно. Второе, пишу в таких условиях, когда меня отрывают на каждой строке. Во время служебного занятия писал очерки, и в то время дать установку командно-политическому составу, прибывающему из части, у меня ничего не выходит.
Бывший командир Егоршинского красногвардейского (партизанского) железнодорожного отряда
Павловский
Забыл одну мелочь - Петунин мною разстрелян в Нижней Салде. Это получилось так. После отступления от станции Егоршино с отрядом остановились в Нижней Салде. Там узнали, что после восстания в Егоршине Петунин бежал в Нижнюю Салду. [36] Петунин уроженец Нижней Салды. Когда я узнал, что он живёт дома, тогда я приказал доставить Петунина ко мне в вагон, где мой штаб размещался. Вечером ко мне привели Петунина, который заранее знал, что если ко мне попадёт, то будет разстрелян. И только как уступил в вагон, стал просить пощадить его, так как он удовец, имеет ребёнка маленького, который без его погибнет. Но я, зная Петунина, если будет возможность зделать восстание, он своего ребёнка не пожалеет и выберет Петунин луче смерть ребёнка, но зделать восстание, понимая Петунина как не примиримого врага Сов.власти и способного на самопожертвование, я без особых допросов приказал расстрелять, и около дороги зарыли.
Павловский
4/VII 33 г. [36об]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.120.Л.5-15об, 18-36об.
Часть 3
Часть 1
Когда белые занимали Шадрин, я получил Керженцова и Ремнёва телеграмму с прозьбой дать подкрепление, так как белые зделали прорыв. Мы договорились с Копейским комиссаром Красной Гвардии, что он даст мне ребят, а я часть своего отряда и часть копейцов оставлю на охрану Пышменского моста, вторую часть вместе с моим отрядом поедем на станцию Синарскую под село Богорядск, но обязательно от копейцов в помощь мне поедет товарищ Агафонов.
Я организовал эшалон, с собой взял свой паровоз, который должен быть при мне, и отправились к Синарской. Но успев только доехать до станции Богданович, как уже от Егоршинского ревкома получил телеграмму немедленно вернуться с отрядом, так как на станции Егоршино восстание, ревком и оружие в опасности.
Передо мной встал вопрос: на фронте прорыв, в тылу восстание, [20] и надо чтото зделать, чтобы уезжающие красноармейцы не знали, и быстро ликвидировать восстание. Но вышло вот как.
Покуда мы с Агафоновым совещались, кто должен ехать на ликвидацию прорыва, кто вернуться, решили, что я еду ликвидировать восстание и возвращаюсь на подкрепление, и Агафонова отпускаю для эвокуации копей, так как белые наседали, и угрожало нам временным отступлением, так как Свердловск усиленно эвокуировался, и усиленно шла эвокуация по Омской дороге через станцию Егоршино, так как на станцию Свердловск эвокуционные поезда не принимались.
Наше совещание длилось не более 5 минут, время для размышления не было. Решили, что я весь отряд подчиняю Агафонову как на время своему заместителю, сам беру двадцать человек людей, свой паровоз, 3 товарных вагона, срочно еду на подавление восстания. Агафонову даю паровоз из депа Богданович [20об] и без задержки Агафонова отправляю на станцию Синарскую для подкрепления Керженцову и Ремнёву.
За эти пять минут совещания сторонники белых с железнодорожников, связанных с телеграфом, успели передать красногвардейцам о случившемся восстании. Красногвардейцы это сообщение приняли хладнокровно, но всё же некоторые просили посмотреть за семьёй. Но нужно сказать, что это сообщение особенного влияния не произвело на состояние духа. Настроение среди красногвардейцев оставалось хорошее. С хорошим настроением мною и были отправлены на фронт.
После я сам пришол в телеграф, стал требовать путёвку, но Кунара молчала, не отвечала ни на телефон, ни на телеграф. Сорок минут я по станции Богданович бегал, как сумашетший, так как связь у меня с ревкомом была кемто порвана. Егоршинский ревком тоже на мой вызов ревком не отвечал. Эта положение меня более безпокоило, так как при штабе оставались 2 пулемёта и до 200 винтовок. [21]
Такое положение наводило меня невольно на мысль, что восставшие захватили пулемёт и винтовки с патронами, ревкомцов убили или ешчё что хуже. Поэтому мне нужно было употребить все средства, пока не дать укрепиться, нанести решительный удар и разоружить восставших. Для этого надо сначала заехать на копи, взять пополнение и развёрнутой цепью наступать на станцию. Это мой план, разработанный и продуманный сотни раз за время ожидания путёвки.
Спустя сорок минут Кунара ответила, что путь свободна. Мы срочно двинулись. Впереди паровоза поставил двух красногвардейцов, одного на тендер. Когда мы под"ехали к Кунаре, я выскочил из вагона, пристрелить дежурного по станции за сознательное задержание моего поезда, что давало возможность восставшим укрепиться и нам дать бой. Когда я вбежал в станцию с наганом наготове, без всякого допроса расстрелять, [21об] попадает навстречу дежурный старичёк. Я, видя дежурного, закричал: "В бога богородицу мать, почему ты задержал поезд?!" Старичёк затрясся и спиной прислонился к стене, и тут же обдристался. Трусость дежурного по станции меня разсмешила. И тут же я узнаю, что это время дежурил сам станции начальник, бывший поручик, перед приходом нашего поезда выскочил в окно и убежал, а старик только когда заступил на дежурство, сразу дал путёвку. Установив виновника задержки нас и что таковой збежал, взяв путёвку напрямую до Егоршино, не придерживаясь правил, поехали к Егоршино.
Доехав до копей, послал разведку на станцию с копейцов, так как копейцов могли не знать. Через полчаса разведка донесла, что ревком на месте, все члены ревкома в ревкоме, пулемёт стоит в дверях, а члены ревкома с винтовками около окон внутри помещения. Тогда я с отрядом двинулся на станцию, прорвал толпу, переговорив с ревкомом, [22] установив степень настроения масс и виновников восстания, убедившись, что виновников не выдадут, приказал оседлать себе лошадь, никому не доверяя вести вооружонный отряд, окружить восставших, совершенно не желая крови, полагая взять на свою сторону восставших мирным путём.
В это время руководители восстания расставили свои силы. Разбили по группам, усиленно вели агитацию за то, чтобы обезоружить ревком. Руководители восстания являлись Карвишко, Нихонов, Славцов, Воинов и какие то прибывшие с Екатеринбурга. Восставших было шесть эшалонов мобилизованных жел.дор. рабочих. Мобилизация произошла по какой то телеграмме, если можно выразиться, головотяпской, не ясной. Привожу текст, который мы щедро покрывали матом. Текст таков был: "Мобилизовать. Провести мобилизацию всех путевых рабочих и служащих дороги, оставить одну запасную поездную паровозную бригаду. Всем мобилизованным [22об] прибыть в Екатеринбург". Чиё распоряжение, не помню.
Эта телеграмма была разослана по всем станциям нашей дороги. В день отправки вышеуказанных мобилизованных рано утром я с отрядом в эшалоне выбыл на станцию Синарскую, но смог доехать только до Богдановича, как должен был вернуться с указанной выше частью отряда.
Как я уже сказал, оседлать лошадей мне было приказано. Когда лошадь мне подали, я помчался на копи к отряду, который копейцы по тревожному гутку вызвали с работы. Мне нужно было проехать гущу массы мобилизованных, но руководители восстания, услышав тревожный сигнал на копях, зная сигнал збора красногвардейцов, и когда увидели, что я направился на дорогу к копям, сразу внушительная группа из мобилизованных повстанцов вышла на дорогу, столпилась.
Т.к. мне об"ехать кругом толпу было нельзя: это место дороги имело глубокие канавы по обеим сторонам дороги, я вынужден был так или иначе прорвать толпу. Я, видя такое положение, решил брать [23] на пролом. Назад ехать, об"езжать кругом, это, мне казалось, показать трусость и нашу слабость. Тогда я выхватил с ножны шашку и с обнажонной шашкой бросился в толпу полным карьером. Это было для них тоже не ожиданно, что толпа раздалась, и только я услышал несколько револьверных выстрелов.
Два километра промчался [за] несколько минут. Когда я прибыл на копи, уже ребята, мною оставленные для связи с копями, имели около себя человек тридцать красногвардейцов. Ни минуты не теряя, я повёл отряд в наступление на станцию. Мы станцию и эшалоны окружили, но не зделали ни одного выстрела. После этого и когда повстанцы увидели, что они окружены отрядом и никому не уйти со станции, стали разбивать на группы и переходить на нашу сторону. Тогда вышол Макаров, Терпугов, Сивуха с своей засады.
Сначала стали говорить [23об] с отдельными лицами. Недолго это нам пришлось делать, так как нам скоро удалось провести митинг среди мобилизованных, где и выяснилось, что конком в руках Нехонова для восстания явилось то положение, что рабочим и служащим мобилизованным не было выплачено за месяц жалованья и не выдана мука. И когда первый эшалон с мобилизованными прибыл на станцию, я отсутствовал, в штабе никого не было, ревком эшалон не встретил, паровоз быстро из депо подан не был, а Нехонов и компания в депо, соответствующую работу проделав, и встретили эшалон, сумели среди неустойчивых работёнку провести. И сразу как пустили слух, что зачем вы поедете, вас отправят на фронт, а ваши семьи будут голодать, нужно потребовать в ревкоме, чтобы ревком выплатил жалования и выдал муку, вы хоть чего нибуть семье оставите. В то время Нехонов и компания знали, [24] что в узле Егоршино денег нет, и выплатить жалованья не смогут, и муку выдать нельзя, так как этим можно сорвать мобилизацию.
После того, как раз"яснили рабочим на митинге, что это срыв мобилизации контрреволюционным элементом, что эти вопросы будут разрешены в Экатеринбурге главным железнодорожным управлением, все мобилизованные уселись в эшалоны, и мы эшалоны один за другим отправили и тут же по телеграфу сообщили в Экатеринбург. В Экатеринбурге к приёму эшалонов подготовились.
Этим дело с мобилизованными было покончено, но Нехонов и компания, видя свою не удачу, зделали последнюю попытку - собрали деповских рабочих в помещении станции и открыли общея собрание. Я тогда окружил станцию. Кто то хотел спровоцировать, крикнул дать залп в верх по направлению станции, застращать общея собрание, чтобы разошлись. [24об] Я тут же крикнул, что это провокация, кто выстрелит у станцию, того разстреляю как провокатора. А сам вызвал станции начальника Долгополова, приказал подать рабочий поезд и дать отправление, что начальник станции зделал, предварительно заявив рабочим, что по распоряжению комиссара поезд отправляю, кто хочит, тот пусть идёт и садится, через пять минут поезд отходит. Рабочии пошли садиться, этим собрание у них сорвалось.
Увидя, Нихонов и компания, что они могут остаться с группой своих приспешников, и могут быть нами они схвачены, тоже с толпой рабочих бросились к поезду садиться. Когда рабочии уселись, я скомандовал все вагоны закрыть на закладки, так как вагоны были товарные, что было красногвардейцами выполнено. После чего я приказал красногвардейцам все вагоны обыскать, [25] живыми или мёртвыми доставить в штаб ко мне Нехонова, Корвишку, Словцова и Воинова. Словцова и Воинова нашли спрятавшись в одном вагоне, Корвишку у тендера нашли, спрятавшегося за боровами, а Нехонов выскочил с паровоза, бросился бежать и прятаться в штабеля дров против депо, но не удалось им. В этот раз они были все арестованы, и я тут же потребовал от ревкома, чтобы те дали согласие мне их расстрелять. На это ревком не согласился, боясь возбудить массы. После больших споров было решено держать эту ночь под арестом, завтра их отправить в Свердловск. Я тогда, уходя обедать, последний раз высказал свою мысль, что я их разстреляю и напишу в Свердловск, что были застрелены при побеге, за что члены ревкома меня выругали и категорически это делать запретили.
Когда мы разошлись [25об] со штаба, оставили часового одного, узнав об этом, нихоновцы собрали группу рабочих, ночью пришли и выпустили арестованных, о чём прибежавший часовой мне доложил.
На второй день после бегства арестованных жена одного рабочего пришла в штаб, разсказала, [что] Нихонова и других видела в лесу, которыи спрашивали, далеко ли живёт путевой сторож, которого я фамилию забыл, но он, насколько припоминаю, на будке находился на 12-й версте от станции, то есть 12 вёрст от станции. Так как женщина видела их вечером, тут же передала. Мы взяли дрезину, уехали арестовать в 2 часа ночи. Когда к указанной будке под"ехали, было есчё совсем темно. Стали стучать у двери, нам никто не открывал и не отзывался. Тогда я подошол к окну, стал стучать и требовать открыть двери. Никто не отвечал, покуда не стали плакать дети. Тогда женщина стала с нами говорить, что никого нет и ночью не пущу. Я у окна вверх начал стрелять, тогда отозвался мужиский голос: "Не стреляй, я открою". Когда открыли дверь, я зажёг спичку, вошол в квартиру. Действительно, лежал на полу Карвишко, Словцов, Воинов и Нехонов. Мы их забрали. [26] Хозяйке несколько богов, крестов, богородиц и матерей сказал за то, что она обманывала и увезли ар[естованных].
Дорогой пошли несколько пешком. Опять таки я сказал, что начну их пускать в разход, но Макаров с Терпуговым мне пустить их в разход не дали.
Днём нам сказали, что за Покровским селом показалась разведка белых. Я уехал уничтожить разведку и узнать, какая разведка, и чия она. Когда возвратился с разведки, оказалось на станции для меня больших два события. Каким то образом арестованные при помощи нехоновцев, то есть покровцев, збежали.
Второе событие - смотрю, поезд на Свердловск не отправлен, опаздывает на 2 часа. Я подаю свою лошадь Шурки Новикову, приказываю передать конюху, чтобы сразу лошадь не поил, а дал выстояться, сам вхожу на платформу, вижу, Сивуха стоит с каким то господином. Господин в золотых пенсе и шляпе на голове. Господин высокого росту, толстый, стоят и спорят с Сивухой. Я подхожу и спрашиваю: "Скажи, в чём дело, почему поезд не отправлен?" Сивуха мне отвечает, что вот этот господин не показывает документы, я не могу его отпустить [26об] без пропуска, вот и задержал поезд. Тогда я обращаюсь: "Ваши документы, кто вы?" А он осмотрел меня с иронией с нох до головы и мне говорит: "А вы кто будете?" Понятно, после небольшой перестрелки с разведкой состояние у меня было не в пользу господина, так как нам в этот раз не повезло - разведка целиком ускользнула. Видя, что господин строит иронию, я выхватил наган, навёл прямо в лоб господина и скомандовал: "Кругом! Арш-ш в штаб!" - и стал взводить курок нагана. С большого господина сразу зделался маленький, ровно кости в мешок убрал, и чисто по-военному зделал поворот, стукнул о каблук и пошол з заду за Сивухой. Я, не сводя наган, повёл в штаб, где господин пред"явил документ на имя представителя Германского консульства в Москве. Я тогда выдал пропуск и сказал ему, что его жизнь была на волоске, он плясал на бритве.
Когда вышол со штаба господин, увидел Кобелянку, стал жаловаться Кобелянке как комиссару фронта. [27] Кобелянко при нём мне зделал выговор, сказав, что надо быть осторожней, но после ухода представителя германского консульства Кобелянко мне сказал: "Так и надо такой сволочи, но из-за него могут быть осложнении с Германией. Проводили, и душа с него вон".
Почему я Кобелянку называю политкомом Сибиро-Уральского фронта? Кобелянко после отступления от Челябинска вместе с товарищами Давыдовым и Димитриевым Главнокомандующим фронта товарищем Берзиным были назначены комиссарами фронта для регулирования отрядами. Кобелянко бы, остановившись в Егоршине, в моём штабе. Давыдов на станции Богданович. Давыдова я видел в 27 году в Челябинске, работал директором Сельмаша, а Кобелянко не знаю где, но слышал, как буттобы был ранен под городом Режецой в теперешней Латвии.
О восстании в Егоршине, если найдёте, что матерьялы потребуют проверки, по моменту с Покровским попом и разстрелом Нихоновым т. Брилина, не надо никаких трудов собрать матерьялы более подробно. [27об] По делу в Мостовском тоже я считаю и убеждён, крестьяна Мостовской, как бывшие участники, также и наблюдатели много добавят. По вопросу возстания в Егоршино много могут сказать старые рабочие. Тоже в этом никакого труда не надо, так как шило в мешке не скроешь.
Теперь опишу расстрел одного ремонтного рабочего моим отрядом при участии Закожурникова.
Это было так - спустя дня три после мобилизации ремонтных рабочих и служащих или, вернее сказать, после восстания вышеописанного, ко мне поступила заявления от жены старшерабочего, мобилизованного и находящего в Экатеринбурге, что путевой рабочий по имени Семён пятидесятипятилетнего возрасту, фамилию забыл, но имя звучит у меня, вот этот Семён изнасиловал 3-х летнюю девочку, дочь мобилизованного ремонтного старшерабочего.
Сначала никак не мог верить этому заявлению, но когда об этом узнали жёны красногвардейцев, стали [28] робтать, что наши мужья на фронте, а тут насилуют наших детей, и с ними ничего не делают, бросил все дела, взял свою жену и 3-х красногвардейцов, с первым отходящим балластным поездом от"ехал.
Приказал машинисту у указанной будки остановиться, где и слезли. Оказалось, во время отсутствия матери Семён взял трёхлетнюю девочку в лес гулять. Та играла, он стал с ней играть и угощать конфетами, и начал играть з девочкой. Во время игры стал насиловать. После изнасилования кровь у девочки обмыл, принёс домой, положил, так как ребёнок не мог итти, пригрозив ребёнку, если она скажет матери, то Семён её убьёт. Но когда мать пришла домой, увидала, что ребёнок больной и жар у ребёнка, стала спрашивать, что болит. Вот слова девочки, которыя я от ней сам слышал: "Сика болит". Так девочка сказала, когда Шурка Новиков дал свой наган девочке играть и угостил конфетами, иначе девочка говорила, что она боится дяди Семёна.
Когда привели Семёна, [28об] то девочка, как обожгёная, затреслась и истерически плакала.
После того, когда факт изнасилования стал мне ясен, но нужно было подтверждение врача, я забрал мать и ребёнка, также и арестовал Семёна, и с первым балластным поездом возвратились в Егоршино. После врачебного осмотра была дана врачом заключения, коротенькое содержание таково: степень изнасилования зверско грубый, но для жизни ребёнка не опасен, разрушена только девственная плёнка, глубоких разрывов не имеется, имеющийся разрыв зарубцевался.
После допроса я Семёна под конвоем направил в арестанский вагон, служивший для штаба арестным помещением. Но по дороге, провожая Семёна, группа красногвардейцев, насколько припоминаю, был от алапаевского отряда Закожурников, не выдержали, и один из красногвардейцев, не дождав моего приказа, из берданки выстрелил в затылог, отчего у Семёна мозги разлетелись. Наскоро выкопали яму около канавы и зарыли Семёна, [29] но так мелко, что назавтра мне группа из 6-сти женщин сказали: "Семён сушит свои австрийские ботинки". Оказалось, что из земли торчали носки ботинок. Когда я пришол на могилу Семёна убедиться, оказалось, что трое из выше указанных женщин на могилу Семёна изпразднились. Из одной стороны этим я был возмущён - зделанной дикостью своего рода женщинами.
Жители Егоршино могилу Семёна, пожалуй, могут показать, а особенно Борис Соколов, тот, наверно, могилу Семёна не забыл, также Фиофан Бурков и жена Буркова.
История разстрела двух купеческих сынов.
Это дело было так. Когда станция Богдановичи была белыми занята, и поезда пускал до станции Кунара, можно назвать, военские, только пропускались пассажира со строго проверенными документами. Перед отправлением поезда по направлению к Богдановичу мне красногвардейцы докладывают, что просят [29об] пропуск два гимназиста: одному 16 лет, второму лет 17, оба они родные братья, сыновья одного крупного Ирбитского купца, и они что-то подозрительно себя ведут. Я приказал привести указанных гимназистов ко мне в штаб.
Когда были приведены ко мне в штаб, стали их обыскивать. И когда отстегнули с животов гимназистов ремни, на концах ремня около медных пряжек из медной жести у каждого из них оказалось по три офицерских звёздочки, какие офицера носят на погонах. При допросе было установлено, что у них имеется родственник у белых, офицер, и им эти звёздочки нужно было, чтобы пройти фронт. Тут я дал приказ: "К семафору". Конечно, их вывели в разход.
После некоторое время я узнал, что из гимназистов было снята одежда и сапоги, так как у тех ребят, которые разстреливали, нечего было обуть и одеть. Это мне, кажется, передавал Бурков или Соколов Борис.
При отступлении от Егоршино встретил меня Кобелянко, который меня предупредил, чтобы я предупредил красногвардейцов, что [30] когда будет кто спрашивать, куда девали гимназисты со станции Егоршино, так пусть не разсказывают никому, что их разстреляли, так как их сестра в наших частях сестрой милосердия, и могут быть для меня неприятности. Она будет жаловаться Главкому фронта т. Берзину. В чём дело, так подробно мне Кобелянко и не сказал.
Разстрел одного генерала на станции Егоршино с сыном.
Это дело было так. За несколько дней перед эвакуацией Егоршино пришол какой то старик с мальчиком лет тринадцати, называя этого мальчика своим сыном. Стал проситься разрешить им поехать до станции Алапаевск и стал красногвардейцам разсказывать, что около Сухого Лога его взяли как заложника сволочи красные и продержали трое суток. "Ну какой из меня старика может быть белый?"
Когда привели ко мне старика, настолько ругал красных, я просто принял его за сумашедшего, выжившего [30об] из ума, велел посадить и обыскать старика и сына.
Когда мне доложили, что ничего у него, ни у сына не нашли, я назавтра ещё имел разговор, у котором мне он сказал, что он хочет ехать у Казань, там он раньше был преподавателем Казанского училища. Видя в разговоре, что он если не сумашедший, то во всяком случае ненормальный, поговорив с товарищами, решили на поезде его не вести, а пустить его пешком, и выпустили на все четыре стороны.
Когда вышол, то опять пошол к эшалонам, стал просить красногвардейцов посадить его в эшалон. На нещастье старого генерала в этот момент подошол эшалон отряда анархиста Жебенёва. Когда жебенёвцы вышли из вагона, один из жебенёвцев встретил генерала и в глазах моих красногвардейцев набросился на старика: "А-а, в бога, в креста мать, помнишь, в Самаре, когда ты был Самарским воинским [31] начальником, ты был. Помнишь ты, сука, дал мне три года арестанских рот?"
Когда жебенёвцы узнали, что он нами был арестован, и я его освободил, мне приписали, что я такой же белогвардеец, и стали меня по станции искать, чтобы умести с ним и меня разстрелять. Я, конечно, велел приготовить пулемёт и в случае чего показать, как наскакивать. Но было сделано в помещении станции совещание с Жебенёвым и членами Егоршинского ревкома, решили старика и сына разстрелять, но был у Жебенёвцев и наших [вопрос], кто будет разстреливать генерала. Мои ребята говорят, что этот боевой участок наш, и мы не можем допустить, чтобы другие у нас расстреливали, мы сами не трусы. А жебенёвцы нашим отвечают: "Вы обыск делали, ничего не нашли, а мы обыскали, нашли сорок тысяч денег и разоблачили генерала".
Насколько я не забыл, смутно припоминаю, разстрел приводили в исполнение [31об] красногвардейцы обоих отрядов: моего и Жебенёва. Может, Жебенёв помнит этот случай более подробно.
После этого жебенёвцы один или два дня пробыли на станции и уехали со станции Егоршино. Вот так породнились наши отряды.
Перед приходом Камышловскаго отряда в Ирбитский завод я получил отношение от Ирбитского Заводского совета с величайшей прозьбой помочь ему. У отношении указывалось: "Контрреволюционный элемент подготовляет нападение на совет, было нападение на станцию". Я организовал специальный поезд, поставили у вагоны лошадей, выехали в Ирбитский завод.
Нас поместили у доме попа. Поп нас кормил. По указанию председателя совета мы вызывали у совет, но это не интересно. Главное, что мы проделали.
Нам передали, что имеется торговец, который вербует в белую армию, организует отряд. Мы под"ехали к его дому. Неподалёку от него было какое-то собрание. Мы взяли купца, [32] верней, торговца, стали делать обыск. Обыскали дом, амбары и остальную постройку, ничего не нашли. А нашли в углу, в киоски иконы список с заглавием: "Кто за нас". А ниже написано, кому выданы деньги, кому пшеница, кому чигуны. Он, оказывается, торговал чигунами. Мы его забрали с собой, наложили на него контрибуцию 25 тысяч, на внесение денег дали 20 минут, но он нам деньги не унёс. Мы его забрали, повезли к нашему поезду.
По дороге он ехал в коробке, но когда доехали до ворот, выезд на выгон, он попросился открыть ворота, но с нами в этой экспедиции был представитель Троцкого, который снял винтовку с плеча и выстрелил у торговца, ранил его. Тогда я приказал Сивухе покончить с ним. Сивуха разтерялся, так как этого сам перепугался. Тогда я слез с седла, зажёк спичку и прикончил с этим торговцем.
После мне жена разсказала, что после [32об] этого Сивуха заболел. Сивуха, когда я сказал Макарову, что Сивуха трус и больше с собой его брать не буду, за это Сивуха на меня долго серчал.
А перед этим мы поехали в деревню, название забыл, но от 8 до 12 километров. Там жил бывший офицер, инспектор Западного фронта, у которого нашли 2 винтовки: 1 бердана, вторая трёхлинейка, и револьвер. Забрали Ульянова и передали в город Ирбит, в Ирбитскую ЧК. Ульянов был связан с разстреленным торговцем. Ныне как будто бы этот Ульянов в Москве, живёт каким-то писателем или журналистом. Этот случай подробно расскажет бывший председатель Ирбитского совета, фамилию не помню, но в 22 или 23 году он был председателем Ирбитской заводской кооперации. Можно установить, кто был членом совета Ирбитско-Заводского, и также дать дом соседей, живущих с семьёй разстрелянного. Подробнее физически не в состоянии описать [33] в виду черозмерной перегрузки.
Заканчивая описание отдельных моментов из жизни Егоршинского отряда, считаю важным внести в мою рукопись, на чём держалась дисциплина.
Солдатов хороший был красногвардеец, но любил выпить. Особенно Солдатов это делал, когда уезжал в Алапаевск с ревизией поезда, в Алапаевске напивался и любил дать разгул своей души.
Однажды за такие выпивки я поставил вопрос на общее собрание, и вынесли решение: за не обнократные предупреждения за пьянку Солдатова оштрафовать на 200 рублей, в случае не внесения штрафа будешь изключён из списка красногвардейцов. Солдатов, не желая выбыть из рядов красногвардейцов, хотел продать корову, но его жена стала просить, что дети останутся без молока. Мы штраф не взыскали, так как Солдатов со слезами на глазах обещал больше не пить, и Солдатов остался красногвардейцом.
Семёнов - это товарищ, который мог выносить не спавши по 6 дней. Днём работал, ночью нёс охрану моста. [33об]
С ним от лутших и лутших Борька Соколов и Шурка Новиков, Бурков, Виноградов, Кремза с сыном, Пашкевич, Хмелевский. И таких орлов насчитывалось двадцать с лишним человек.
Пример, Борька Соколов, Шурка Новиков, Виноградов, Бурков, Хмелевский, Вяткин, Кремза, вот эти 20 человек были у меня пулемётчики, разведчики, считались неутомимыми, беззаветными товарищами, которыи ни при каких условиях не унывали.
У Бориса Соколова был дядя видный эсер, до июня месяца был председателем Ирбитского уисполкома, который часто посещал Егоршино. Безусловно, как совсем на молодого племянника имел некоторое временное влияние, но наше влияние, считаю, было большее.
При отступлении от станции Егоршино мы дядю Соколова, кажется, Владимира Соколова, уговаривали отступить, но он с нами не отступил и был разстрелян на станции Самоцвет. На наши уговоры Владимир Соколов нам отвечал, что я пробыл 12 лет каторги, если меня царское правительство не расстреляло, то чехи не расстреляют, [34] там тоже есть революционеры. Я тогда разсердился и помню, чтобы уязвить Соколова, сказал ему так: "Что же, ты хочешь быть батькой, покровителем и руководителем чехов? Вспомнишь меня, когда будут тебя чехи разстреливать тебя за Ирбитских купцов, в разстреле которых сосчитают виновником тебя".
Так и получилось, мало того, что сам остался, но при отступлении уговорил Бориса Соколова остаться от нас, когда наш эшалон от Егоршино первый раз уходил. Наш эшалон с остатками Егоршинского отряда, в количество которого входил и Борис Соколов. Тогда Борис Соколов под видом купить огурцы пошол в Мостовую и обратно не вернулся, с собой унёс японский карабин, ленту патронов, револьвер наган и через плечо ленту пулемётную с патронами, и ручную бутылочную бомбу. И Борис больше ко мне в отряд не вернулся.
Остатки своего отряда здал [34об] в Перми, и несколько человек остались в Нытве. И дальше о товарищах из моего отряда сведений не имею.
Хочу посвятить в причинах разформирования моего отряда.
Первое, до отступления от Егоршино нам нужно было отодвинуться из Егоршино, но запротестовал Егоршинский ревком, мотивируя, что Егоршино открытым узлом оставить нельзя. И тут послужил к этому приказ, что мелкие рабочие отряды должны быть слиты с регулярными воинскими частями. В то время организовывался Крестьянский полк, подошол Камышловский отряд, который начал организацию казённого полка. Меня с отрядом ревком не отпустил, так как железнодорожных рабочих и часть отряда по приказу я должен был отпустить на копи как шахтёров, и они были направлены на Кизеловские копи.
Когда часть красногвардейцев уезжали на Кизелкопи, я им не мог выплатить зарплату, так как в это время у меня не было [35] денег, как это говорят, ни сантима. Поэтому вышеуказанные красногвардейцы меня обвиняли, что я их деньги хочу присвоить, за что я чуть не застрелился. Сам ходил в безсильной злобе на себя и на Екатеринбург, что не дали мне денег на расчёт с красногвардейцами и не сообщили, что мне на это денег не дадут. Я мог наложить на Покровского попа и кулаков контрибуцию и уплатить красногвардейцам жалованья. По этому вопросу убедительно прошу изпарт узнать на Кизеловских копях у старых рабочих, которые переброшены в 18 году из Егоршинских копей на Кизелкопи, которые не получили от меня деньги за охрану мостов и прочея. Убедительная моя прозьба - сообщите, каково мнение у них осталось до настоящего время по этому вопросу. Но я есчё раз говорю, что в этом я был безсилен. [35об]
И на этом я и заканчиваю свою по существу краткую рукопись только потому, что больше физически продолжать не могу. Это одно. Второе, пишу в таких условиях, когда меня отрывают на каждой строке. Во время служебного занятия писал очерки, и в то время дать установку командно-политическому составу, прибывающему из части, у меня ничего не выходит.
Бывший командир Егоршинского красногвардейского (партизанского) железнодорожного отряда
Павловский
Забыл одну мелочь - Петунин мною разстрелян в Нижней Салде. Это получилось так. После отступления от станции Егоршино с отрядом остановились в Нижней Салде. Там узнали, что после восстания в Егоршине Петунин бежал в Нижнюю Салду. [36] Петунин уроженец Нижней Салды. Когда я узнал, что он живёт дома, тогда я приказал доставить Петунина ко мне в вагон, где мой штаб размещался. Вечером ко мне привели Петунина, который заранее знал, что если ко мне попадёт, то будет разстрелян. И только как уступил в вагон, стал просить пощадить его, так как он удовец, имеет ребёнка маленького, который без его погибнет. Но я, зная Петунина, если будет возможность зделать восстание, он своего ребёнка не пожалеет и выберет Петунин луче смерть ребёнка, но зделать восстание, понимая Петунина как не примиримого врага Сов.власти и способного на самопожертвование, я без особых допросов приказал расстрелять, и около дороги зарыли.
Павловский
4/VII 33 г. [36об]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.120.Л.5-15об, 18-36об.
Часть 3
