Поездка с царём. Ч.3
Часть 1
Часть 2
Расскажу здесь характерную встречу с Романовым и его семейством по приезде моём из Петрограда. Утром следующего дня, по возращении моём в Тобольск рано, как мне передавали, Николай уже знал, что делегация вернулась. Однако, в этот день мне не было времени сходить в дом, где помещался Романов, но на второй день меня вызвал к себе полковник Кобылинский и предложил мне вступить дежурным офицером в 12 часов дня 24 Января.
Я между прочим, забыл упомянуть, что к этому времени состоялось уже производство моё в прапорщики, 17 Ноября 17 года, постановлением Советской Власти за революционную деятельность, по ходатайству Полкового Комитета, о чём я узнал только побывав в Царском Селе.
Хотя вернувшись в Тобольск я был всецело поглощён иною работою чисто революционного строительства, однако не имея оффициального права отказаться, я согласился вступить в дежурство.
Вот пришло время начала дежурства, - 12 часов дня. Я вхожу во внутрь ограды и направляюсь в помещение дежурного офицера; не успел я подойти к лестнице, которая вела в караульное помещение, как меня окружила вся семья Романовых, совершавшая свою утреннюю прогулку; смотрю, Александра Фёдоровна протягивает мне руку и [117] поздравляет меня с приездом. Меня это крайне удивило, так как до этого времени, как я уже говорил, Александра Фёдоровна держала себя крайне гордо, надменно, ни с кем из нас, охранявших, не разговаривала и вроде как бы не замечала, а тут так увлеклась, что даже поинтересовалась узнать, как я себя после дороги чувствую. Сам Николай поздравил меня с производством в офицеры, откуда он только мог это узнать, ведь уже я был без погон и вообще офицерских погонов не надевал.
Вообще всё это было весьма характерно: ведь до приезда моего из Питера, пока я не был произведен в офицеры, со мною как Николай, так и вся его семья не здоровалась за руку. Но теперь, когда я был произведён в прапорщики, то тут я вдруг "удостаиваюсь" здороваться за руку с бывшим царем и его семейством. Одного я только не понимаю; ведь я всё равно тот же деревенский мужик, каким и был, приехал я без погон, которые Советскою Властью были уже уничтожены, - а вот точно что произошло, что грязная крестьянская рука пожимается бывш. царем.
Постаравшись поскорее отделаться от всей этой церемонии и расспросов о Питере, которыми меня буквально засыпали Романовы, я прошёл в комнату дежурного офицера. Вся же эта гулявшая кампания отправилась на обед.
***
Помню, в эти первые дни после моего возвращения в Тобольск произошёл такой случай: будучи дежурным офицером по отряду, часов около 11 вечера, я вышел в корридор из комнаты дежурного, расположенной, как я уже говорил, в нижнем этаже отведённого под семью бывш. царя губернаторского дома. Этот корридор пересекается с большим широким корридором, выходящим на лестницу, ведущую в 2-й этаж, где и проживали Романовы. Выйдя в корридор, я услышал на верху необычайный шум; надо сказать, [118] что в этот день у Романовых был какой-то семейный праздник, и обед у них затянулся надолго позднее обычного срока. Я стал внимательно прислушиваться, шум всё усиливался, и вскоре я увидел, что по лестнице сверху спускается вся весёлая обедавшая компания, состоявшая из семьи Романовых и их свиты, разодетая в праздничные наряды, а впереди всех идёт сам Николай, одетый в черкесскую форму с полковничьими погонами, и у пояса на кавказском ремне прицеплен черкесский кинжал.
Опасаясь, чтобы эта компания не вздумала отправиться дальше на улицу, я быстро расстегнул кобур с наганом, но решил выждать, что будет дальше.
Вся эта пышно разодетая свита во главе с Николаем направилась в комнату привезённого ими в Тобольск преподователя английского языка С. Гибса. Я нашёл необходимым принять кое-какие меры: вызвал караульного Начальника, рассказал ему, в чём дело и приказал быть готовыми и бдительно смотреть за всеми выходами.
Из комнаты Гибса доносились смех и весёлые разговоры. Веселье продолжалось до 2 часов ночи, после чего вся компания разошлась по своим комнатам.
На следующий день, утром я сообщил о случившемся и настоял перед отрядным Комитетом об устройстве обыска у Романовых и их свиты. При обыске мы нашли у Николая Романова этот черкесский кинжал, у князя Долгорукова шашку и шашку у преподователя французского языка. Всё это оружие было отобрано. Когда я, произведя обыск, спросил у Николая Романова, почему у него остался этот кинжал, несмотря на то, что ему раньше было предложено сдать всё огнестрельное и холодное оружие, - он мне ответил очень любезно, что это очень дорогой подарок для него, поднесён ему в день коронации Датским государем. Он [119] добавил, что этот кинжал был оставлен ему на память Временным Правительством. Я спросил у Романова, нет ли у него ещё какого-нибудь оружия и, если есть, то - сдать его. Вместе с тем я предупредил Николая, что если у него после обыска окажется оружие, то это повлечёт за собою нежелательные последствия и будет считаться злостным укрывательством оружия. Николай на это ответил, что лично у него и у его семьи больше никакого оружия нет, кроме двух детских игрушечных ружей и то сломанных.
***
Одержанием победы над сторонниками Керенщины и противниками Советской Власти, моя задача не была ещё выполнена. При от"езде из Петрограда я получил определённое задание в кратчайший срок отстранить Комиссаров Временного Правительства и перевоспитать отряд в другом строго-революционном духе. Этою работою я занялся немедленно по возвращении в Тобольск; не лишним будет здесь упомянуть, что моё положение в отряде первое время по возвращении из Питера было несколько шатким. Как я уже говорил, я был произведён в прапорщики, между тем штат офицеров в отряде был заполнен и я, таким образом, являлся каким-то уже лишним сверхштатным офицером.
Однако, 2-я рота, в списках которой я состоял, избрала меня на ближайшем собрании своим полуротным Командиром 2 полуроты и, хотя часть офицеров всей душою меня ненавидела как большевика, но воле Общего Собрания пришлось подчиниться, и я остался на службе в отряде; активную пропаганду в пользу Советской Власти я начал с своей второй полуроты, которая вообще больше была воспитана в большевистском направлении. Результатом пропаганды было то, что уже через несколько дней вторая полурота, по личному почину, сделала благое дело, собрав общее собрание, на котором было постановлено следующее: [120]
"Комиссаров Временного Правительства, господ эс-еров мы не признаём; Комиссарами же впредь с настоящего момента должны быть исключительно большевики. Комиссарам Временного Правительства предлагается добровольно в течение сорока восьми часов покинуть пределы Тобольска".
К вынесенному второй ротой постановлению в ближайшие дни присоединились и другие роты и также предложили Комиссарам Временного Правительства мирным путём уехать в течение указанных часов. Комиссары сдались и без сопротивления уехали из Тобольска.
Предстояло переизбрание также отрядного Комитета. Вторая рота избрала Членом Комитета меня, вновь же избранный Комитет предложил мне занять должность своего председателя. Теперь Комитет Отряда оказался в большинстве своём состоящим из членов Партии, и мы дружно принялись за активную работу, наметив в первую очередь взять всё правление Отряда в свои руки, а также и охрану бывш. царя и его семьи.
***
С этого момента стали мы совать свой нос во всё, вплоть до мелочей, а мелочи эти были иногда таковы: Николай Романов и его наследник Алексей, а также профессор Боткин ходили в погонах: Николай носил погоны полковника, а Алексей - ефрейтора. Я поставил вопрос об этом на обсуждение Отрядного Комитета и настаивал на проведении особого постановления о снятии погон как с солдат и офицеров отряда, так и с бывш. царя и его свиты. Тут я наткнулся на большое сопротивление со стороны некоторых членов Отрядного Комитета, и предложение моё сначала провалилось. Однако, через несколько времени я вновь поставил вопрос о снятии погон на повестку дня. Результат произведённого голосования оказался таков: из шести членов [121] Комитета за снятие погон голосовали 4-е человека, а двое хотели воздержаться. Я не стал медлить: постановление Отрядного Комитета послал на утверждение во Всероссийск.Центральный Исполнительный Комитет откуда очень скоро был получен ответ; ответ был таков: "Постановление Отрядного Комитета считать правильным; погоны с бывш. царя и его наследника и со всей его свиты - снять". Утверждение это я получил по телеграфу, и в тот же день пошёл к Романову, прочитал ему телеграмму и предложил снять погоны и впредь в них не выходить. При этом я добавил: "Надеюсь, Николай Александрович, что я Вас больше не буду видеть в погонах". Он мне ответил, что на улицу выходить в погонах больше не будет, но может ли он одевать форму с погонами у себя в кабинете; это я ему разрешил на свой риск, однако, ещё раз повторил, что в погонах на улицу больше ходить нельзя.
Вот прошло два часа, кончился у Романовых завтрак. Смотрю, выходит Николай на утреннюю прогулку уже без погон. В этот день караульным Начальником случайно был бывший старший унтер-офицер из крестьян Тверской губернии Шакунов Филипп, которого Николай знал ещё в Царском Селе. Увидев Романова без погон, Шакунов подходит к нему и говорит: "Вот, Николай Александрович, как хорошо без погон-то, а то с погонами всё думается по-старому, так сама рука и поднимается, всё хочется честь отдать, а ведь теперь Советская Власть совсем отдание чести устранила; да и теперь как-то чувствуется, что мы как будто все здесь равны". На это Николай со скорбью в голосе ответил: "Нет, Шакунов, не по душе мне это; смотрю я на себя да и на вас всех, все мы как какие-то арестанты без погон". Да тяжеловато ему по-видимому было, круто оборвал разговор и отошёл в сторону.
Далее перед нашим отрядным Комитетом встал вопрос такого рода: как я уже говорил в своём описании, свита бывш. царя, разные там графы Татищевы, Долгоруковы, Гендриковы и проч. помещались напротив [122] губернаторского дома, в доме Корнилова; дом этот совершенно в нашу охрану не входил, и этим лицам согласно инструкции Временного Правительства была предоставлена полная свобода, и в дом, где помещалась семья Романовых, они имели право беспрепятственного входа и выхода во всякое время дня и ночи. Я считал такое положение ненормальным и поставил этот вопрос на заседание Отрядного Комитета, предложив запереть Татищева, Долгорукова, Гендрикову в дом губернатора вместе с семьёй Романовых или же посадить их в тюрьму. Разрешение этого вопроса Комитет на себя не взял, а так как в это же время возник целый ряд иных более важных вопросов, о которых я сейчас скажу, то мы решили послать специального делегата в Москву, куда в это время уже перебрался ВЦИК и Совнарком.
Вопросы эти были такого рода: по мере приближения к весне, наш отряд, состоявший первоначально из 350 человек, стал заметно таять; да и это вполне понятно. Большинство солдат отряда составляло крестьянство, у которого с приближением весны появилась тяга домой к полевым работам. Вот тут и началось: кто по болезни, а кто и так под разными предлогами, потянулись по своим деревням, и общая численность отряда в короткий срок сократилась до 250 человек.
Такое значительное уменьшение численности нашего отряда заставляло нас задумываться ещё вот по какой причине: в Тобольский Губисполком стали поступать сведения из областного Совета Урала, что внутреннее положение весьма тревожно, и вполне возможно, что будет даже сделана попытка к освобождению Романовых. Губисполком вызвал меня и в присутствии прибывших представителей Уральского Областного Совета потребовал об"яснений, прочна ли наша охрана, не нужно ли её усилить местными отрядами или для большей безопасности просто перевести Романовых на Урал в Екатеринбург. На это я категорически заявил, что [123] охрану Романовых я никаким другим отрядам не передам, точно так же, как ни в коем случае не соглашусь на перевозку Романовых куда бы то ни было из Тобольска до тех пор, пока не получу на этот предмет соответствующих указаний из Центра. В подтверждение своих слов я заявил, что при малейшей попытке к освобождению Романовых с чьей бы то ни было стороны, я не задумаюсь ни перед чем и во всяком случае Романовых живыми не отдам.
Вернувшись к себе в отряд, я созвал Отрядный Комитет, и мы сообща обсудили создавшееся положение. Решено было: напрячь все наличные силы отряда; увеличить количество постов, высылать усиленные патрули по прилегающим к губернаторскому дому улицам, выставить особые караулы на водопроводную и электрическую станции и на телеграф.
Кроме того, я лично, на случай каких-либо опасных выступлений, наметил несколько наиболее надёжных товарищей, с которыми мы сговорились и организовали как бы боевую ячейку. Целью этой организации мы поставили ближайшую охрану Романовых, твёрдо решив в случае невозможности обороняться, живыми Романовых не выдавать.
Хотя такое острое положение продолжалось сравнительно недолго, но всё же оно заставило нас задуматься над дальнейшей судьбой порученного нам дела.
Всё это настоятельно требовало выяснения в Центре, как нам быть в дальнейшем.
Делегатом мы туда послали Начальника Пулемётного Взвода 4 Роты тов.Лупина, ездившего с нами в своё время в Питер.
Еще до возвращения Лупина в Тобольск я получил телеграфное приказание взять под арест Долгорукова, Татищева и Гендрикову, но прямых указаний, где их именно содержать, не было.
Получив приказание я поднялся на верх в помещение [124] Романовых и попросил выйти их ко мне для переговоров. Ко мне вышел сам Николай; я прочитал ему распоряжение ВЦИК взять под надзор охраны Татищева, Долгорукова и Гендрикову и предложил Романову, если их не стеснят эти лица, то посадить их вместе с ними, а если места не будет, то тогда эти лица будут заключены в тюрьму. Александры Федоровны при этом разговоре не было. Николай, конечно, как и всегда, сам этого вопроса решить не смог, а попросил меня подождать несколько времени, пока он посоветуется с "её величеством", как он до последнего дня продолжал именовать Александру Фёдоровну.
Я тем временем прошёл к себе в канцелярию Комитета. Минут через двадцать звонят по телефону; подхожу, дежурный офицер просит меня от имени Александры Фёдоровны сейчас же зайти в дом губернатора. Прихожу, поднимаюсь по лестнице, смотрю на площадке лестницы стоит Александра Фёдоровна со своими дочерьми и, протягивая руку для здорования, говорит, первый раз называя меня по имени и отчеству (и откуда только узнали, как меня зовут, ловко у них на этот счёт было поставлено): "Пётр Матвеевич, будьте так добры, разрешите Татищева, Долгорукова и Гендрикову оставить вместе здесь с нами и нельзя ли достать плотников, поставить несколько перегородок и устроить для них комнаты". Я удовлетворил их просьбы, предложив лишь уплатить за работу плотникам, мысленно же подумал: "Чувствуй, бывшая царица, пролетарское правительство не в вас, оно может быть насколько суровым, настолько и милостивым". И так вся свита бывш. царя была взята под стражу.
***
Николай Романов в это время по-прежнему занимался пилкою дров и прогулками со своим семейством. На свежем Сибирском воздухе он заметно поправился [125] и выглядел очень бодро. Больше всего времени, как я заметил, он уделял чтению газет. Выписывались для него и получались чуть ли не все газеты, какие только выходили в то время, начиная с "Известий ВЦИК", "Правды" и кончая "Уральским Рабочим" и другими местными Уральскими и Тобольскими газетами. И надо отдать Романову справедливость, он действительно весьма внимательно следил за развитием событий, как международных, так и происходивших у нас в России; живо интересовался всеми газетными сведениями и был, можно сказать, вполне в курсе всего происходящего. По должности мне часто в это время приходилось с ним встречаться и разговаривать. В большинстве случаев разговор начинал он первый, задавая различные вопросы политического характера. Случалось и мне его спрашивать. Помню, один раз я задал ему вопрос: "А скажите, Николай Александрович, каково Ваше мнение о происходящее сейчас Российском положении". На этот вопрос он мне ответил в таком роде, что хорошо бы было только, чтобы Россия осталась такою как она есть, а то как бы её всю не разделили на куски Германия, Франция и другие государства.
***
В первых числах Апреля месяца я получил оффициальное извещение из Москвы, в котором мне предлагалось усилить надзор за Романовыми и сообщалось, что к нам выезжает Уполномоченный от ВЦИК В.В. Яковлев со всеми диррективами в отношении бывшего царя и его семьи.
Числах в двадцатых Апреля прибыл тов.Яковлев с предписанием от Советской Власти, где было сказано, что с приездом Яковлева вся охрана Романовых переходит в его ведение и неисполнение его распоряжений будет строго караться.
При нём был небольшой отряд: 20 человек кавалеристов, человек 40 пехоты и ещё часть людей оставлена [126] по дороге между Тобольском и Тюменью.
В один из первых дней по приезде в Тобольск тов.Яковлев вызвал к себе всю семью Романовых и спросил, не имеется ли у них каких-либо претензий или жалоб на людей охраны. На это Николай от лица всех заявил, что никаких претензий у них не имеется и отношением к себе со стороны охраны они все вполне довольны.
тов.Яковлев побыл несколько времени в Тобольске, ознакомился с положением. Дней через пять вызывает меня к себе и задаёт вопрос, приходилось ли мне выполнять военные секретные поручения. Получив от меня утвердительный ответ, тов.Яковлев сообщил, что ему дано задание перевести бывш. царя в Москву.
Он предложил мне выделить из моего отряда 8 человек для сопровождения в дороге Николая Романова, но таких людей, за которых я мог бы поручиться своею головой. На это я ему сказал, что 8 человек я Вам подберу, вполне надежных, но всё же ручаться за них головою я не смогу.
После этого разговора я ему наметил 8 человек, а на состоявшемся общем собрании эти лица были заверены как вполне надежный элемент. В число этих 8 человек попал и я.
Вот числа, не помню какого, но, если не ошибаюсь, то 23 апреля, в 12-м часу дня, тов.Яковлев с полковником Кобылинским пошли в дом, где помещался бывш. царь со своей семьёю и сообщили Романову, что распоряжением Советской Власти его надлежит перевести из Тобольска в Москву. На это, нисколько не задумавшись, Николай резко ответил: "Я не поеду", - повернулся и ушёл.
тов.Яковлев не стал противоречить и вместе с полковником Кобылинским ушёл обратно в дом [127] Корнилова в отрядный Комитет, решив дать Николаю время одуматься, а пойти к нему попозднее и именем Советского Правительства заставить его поехать. Когда через короткий промежуток времени пришли обратно в дом к Романову и вызвали Николая - он вышел не один, а в сопровождении Александры Фёдоровны.
тов.Яковлев вновь обратился к Романову: "Ну как, Николай Александрович, надумали Вы ехать и подчиниться распоряжению Советской Власти?" На этот вопрос отвечала Александра Фёдоровна: "Да, он поедет, только я его одного не пушу, а с ним поеду и я". Романов только спросил, в какой день ехать и в котором часу. тов.Яковлев сообщил, что ехать на следующий день утром в 4, но тут же предупредил, что река до сих пор не вскрылась и до города Тюмени придётся ехать двести шестьдесят вёрст на телегах. Кроме того, тов.Яковлев предложил дать ему список лиц, которые поедут с Николаем, и поставил условием, чтобы сейчас ехало как можно меньше народу, потому что через несколько времени вскроется река Тобол и легко будет остальных доставить на пароходе. Романовым было предложено брать с собою как можно меньше вещей и белья, потому что специального обоза для вещей не будет.
Александра Федоровна высказала при этом сомнение, повезут ли Романова на Урал или в Москву, и спросила тов.Яковлева, окончательно ли решён этот вопрос, что их нужно перевести в Центр.
Последнее тов.Яковлев подтвердил, заметив, что вопрос, касающийся Романовых, решён определённо. Александра Фёдоровна сделала печальную гримасу, повернулась и ушла.
Выйдя из дома, занимаемого Романовыми, мы начали приготовления в от"езду. Ехать нам предстояло в кошёвах.
"Кошёва" в Сибири это приблизительно то, что тарантас в Центральной России. Кошёва строится так: она на железном ходу; колёса у ней [128] передние oт задних на расстоянии 4 или 5 аршин. Задние колёса высокие, а передние ниже почти на половину, если не больше. Кошёва не на рессорах, а просто задняя и передняя оси соединяются 6-ю тонкими берёзовыми палками. Эти тонкие гибкие палки с успехом заменяют рессоры. На палках сверху поставлена продолговатая, сплетённая из лозовых прутьев, попросту говоря, корзина. Спереди такой корзины кладётся доска - это сидение кучера или облучёк. Сзади, в глубине корзины кладётся или мешок, набитый сеном, или просто сено для седоков. Ездить в кошёве достаточно удобно.
Уже заранее были сделаны распоряжения о сборе кошёв; милиция должна была доставить их к 4-м часам утра. Такая же сгонка кошёв производилась в это время по дороге на всём протяжении от Тобольска до Тюмени. Подводы были рассчитаны к определённому часу. Задача эта, как мы увидим ниже, была выполнена удачно. Задержки из-за подвод нигде не было. Приезжали на почтовую станцию, тотчас же пересаживались в другие кошёвы и ехали дальше. Жители города и крестьяне попутных деревень, конечно, не могли знать, для кого это требуется такое количество подвод.
И так начались спешные приготовления к от"езду. Спать в эту ночь, конечно, не пришлось. На 2 часа ночи было назначено общее собрание отряда, на котором тов.Яковлев благодарил отряд от имени Советского Правительства за выполнение порученного отряду столь важного дела.
Собрание подтвердило благонадёжность людей, намеченных для сопровождения Николая Романова.
По окончании собрания все разошлись по своим местам, а мы с тов.Яковлевым направились в дом Корнилова и занялись разбивкою состава нашего поезда по подводам. Было намечено так: тов.Яковлев поедет на одной подводе с Николаем Романовым, мне же [129] он велел ехать с Александрой Фёдоровной. Зная, что Александра Фёдоровна человек очень и очень злопамятный, я невольно задумался над тем, что такую дорогу, как 260 верст, придётся ехать рядом с человеком, который будет всю дорогу молчать и дуться.
Однако, так я только подумал, но отказаться не посмел.
Вот подходит 4 часа утра: кошёвы, одна за другой под"езжают к нашему дому, и ровно в 4 часа утра мы с тов.Яковлевым отправляемся в губернаторский дом за Романовым. Смотрю, спускаются по лестнице он сам, Александра Фёдоровна и с ними третья дочь Мария, князь Долгоруков, профессор Боткин, фрейлина Демидова и ещё несколько человек из прислуги.
Тут же за ними на крыльцо вышли и другие дочери прощаться со своими родителями, но Алексея с ними не было, так как он был болен и последнее время совершенно не вставал с постели.
Подводы уже были поданы в ограду, куда Романов каждый день выходил на прогулку.
Началось прощание Романовых с остающейся семьёй.
В Тобольске должны были остаться старшая дочь Ольга, Татьяна, Анастасия и больной наследник Алексей; вся эта семья оставалась под покровительством графа Татищева, графини Гендриковой и хирурга профессора Деревенько. В Тобольске также оставался весь остальной штат прислуги, обслуживавшей Романовых.
Прощание тянулось долго; я взглянул на часы; время, которое было нам назначено для от"езда, прошло. Я доложил тов.Яковлеву, что уже 5-й час. Яковлев приказал мне подойти к Николаю Романову и поторопуть. Я исполнил приказание. Подойдя к Романову, я ему сказал, что время уже позднее, скоро начнёт светать, и что нам необходимо выехать пока ещё людей на улицах нет. Николай взглянул на меня как-то испуганно и [130] ответил, что "да, да сейчас поедем", но прощание затянулось. При расставании они все плакали, Александра Фёдоровна оставшихся дочерей целовала и крестила. Надо сказать, что она имела привычку крестить детей даже тогда, когда они просто выходили гулять днём в сад.
При этом прощании просто зло меня взяло и невольно подумалось, сколько в царствование Николая Романова было таких трагических прощаний, когда по его повелению людей ссылали в каторгу, ссылки и на виселицу, сколько оставалось несчастных, голодных и нищих детей, от которых отрывали единственных кормильцев. Но вот кончилось прощание, Николай Романов подошёл ко мне и спросил, на какую ему подводу садиться. Я ему указал. Романов в недоумении остановился перед кошёвой и спросил меня: "Как же здесь усядется её величество?" Я сказал ему, что Александра Фёдоровна поедет отдельно в почтовой крытой карете, а здесь с вами сядет тов.Яковлев. Романов опять не успокоился и спросил меня: "А почему же это так, что я поеду в одной подводе, а её величество в другой?". На это я ему ответил, что таково распоряжение тов.Яковлева. Больше Романов мне не возражал и прекратил дальнейшие расспросы. Вот подошла и Александра Фёдоровна к предназначенной для неё карете; ей помогли в неё сесть.
Посмотрел я на усевшуюся в карету бывш. царицу и вспомнил, что ведь тов.Яковлев распорядился, чтобы в этой же карете ехал и я. Не угодно ли 260 вёрст и при такой ещё весенней бездорожице проехать с ней вдвоём в карете; ведь она будет на меня злиться и ни слова не скажет за всю дорогу, да ведь это и вполне понятно, что она меня будет в душе проклинать. Мы пролетарии сбросили их с трона и теперь заставляем раз"езжать в такую бездорожицу по Сибирским тайгам и степям. Да ещё, кроме того, общее состояние здоровья Александры Фёдоровны было таково, что ей вообще было запрещено [131] докторами ходить, и она, как и в Царском Селе, так и в последствии и в Тобольске самостоятельно почти не двигалась, а постоянно её возил в кресле её камердинер Волков. И на прогулках Александра Фёдоровна появлялась исключительно сидя в своём кресле.
И вот такой разбитой женщине теперь предстояло по весенней дороге проехать ни много, ни мало, как 260 вёрст, да ещё в такой тряской и неудобной почтовой карете.
Но на этот раз, как видно, и у Александры Фёдоровны внутри её произошла революция, так что 260 верст проехала благополучно. Когда по приезде в Тюмень уселись в вагон, я из любопытства спросил Александру Фёдоровну, как она себя чувствует после такой тряски, на что получил ответ, что "ничего, спасибо, хорошо".
Однако, возвращаюсь к моменту нашего от"езда из Тобольска. Итак, не хотелось мне садиться в карету. Устал я сильно за последнее время и невольно в душе ругал и Александру Фёдоровну, и самого Романова; не было бы их, и я по Сибири бы не раз"езжал по такой дороге. Ну да и то сказать, человек я, конечно, привычный к разным дорогам и обязан во что бы то ни стало выполнить до конца свой долг перед Партией.
Пока я рассаживал остальную публику и подошёл уже садиться в карету, смотрю, с Александрой Фёдоровной сидит её дочь Мария, которая, одна из всех, из"явила желание поехать с родителями. Я подошёл доложить тов.Яковлеву, что моё место занято и просил разрешить мне ехать с фрейлиной Демидовой, а за каретой Александры Фёдоровны отправить моих двух надёжных людей с "максимкою".
тов.Яковлев на мое предложение согласился. Усадив всех, последним я сел в повозку с фрейлиной Демидовой, и наш состав обоза тронулся. Это было часов около 6 утра, час ещё сравнительно ранний, но тобольская проныристая публика. Наверное, кое-кто узнал, что в этот день Романов будет отправляться из Тобольска; на перекрёстках улиц, где двигалась наша [132] процессия, уже стояли местами кучки народа; в особенности же большая толпа народа собралась на берег Иртыша, в том месте, где нам предстояло переправляться на другой берег реки по льду. Лёд был слабый, и переправа была связана с некоторым риском. Сверх льда стояла вода, колёса повозок почти целиком погружалась в неё. С большим трудом, медленно, но переправились благополучно. Вот, наконец, выбрались за реку, дорога, хотя и грязная, но в начале гладкая, ехать довольно удобно.
***
Часть 4
Часть 2
Расскажу здесь характерную встречу с Романовым и его семейством по приезде моём из Петрограда. Утром следующего дня, по возращении моём в Тобольск рано, как мне передавали, Николай уже знал, что делегация вернулась. Однако, в этот день мне не было времени сходить в дом, где помещался Романов, но на второй день меня вызвал к себе полковник Кобылинский и предложил мне вступить дежурным офицером в 12 часов дня 24 Января.
Я между прочим, забыл упомянуть, что к этому времени состоялось уже производство моё в прапорщики, 17 Ноября 17 года, постановлением Советской Власти за революционную деятельность, по ходатайству Полкового Комитета, о чём я узнал только побывав в Царском Селе.
Хотя вернувшись в Тобольск я был всецело поглощён иною работою чисто революционного строительства, однако не имея оффициального права отказаться, я согласился вступить в дежурство.
Вот пришло время начала дежурства, - 12 часов дня. Я вхожу во внутрь ограды и направляюсь в помещение дежурного офицера; не успел я подойти к лестнице, которая вела в караульное помещение, как меня окружила вся семья Романовых, совершавшая свою утреннюю прогулку; смотрю, Александра Фёдоровна протягивает мне руку и [117] поздравляет меня с приездом. Меня это крайне удивило, так как до этого времени, как я уже говорил, Александра Фёдоровна держала себя крайне гордо, надменно, ни с кем из нас, охранявших, не разговаривала и вроде как бы не замечала, а тут так увлеклась, что даже поинтересовалась узнать, как я себя после дороги чувствую. Сам Николай поздравил меня с производством в офицеры, откуда он только мог это узнать, ведь уже я был без погон и вообще офицерских погонов не надевал.
Вообще всё это было весьма характерно: ведь до приезда моего из Питера, пока я не был произведен в офицеры, со мною как Николай, так и вся его семья не здоровалась за руку. Но теперь, когда я был произведён в прапорщики, то тут я вдруг "удостаиваюсь" здороваться за руку с бывшим царем и его семейством. Одного я только не понимаю; ведь я всё равно тот же деревенский мужик, каким и был, приехал я без погон, которые Советскою Властью были уже уничтожены, - а вот точно что произошло, что грязная крестьянская рука пожимается бывш. царем.
Постаравшись поскорее отделаться от всей этой церемонии и расспросов о Питере, которыми меня буквально засыпали Романовы, я прошёл в комнату дежурного офицера. Вся же эта гулявшая кампания отправилась на обед.
***
Помню, в эти первые дни после моего возвращения в Тобольск произошёл такой случай: будучи дежурным офицером по отряду, часов около 11 вечера, я вышел в корридор из комнаты дежурного, расположенной, как я уже говорил, в нижнем этаже отведённого под семью бывш. царя губернаторского дома. Этот корридор пересекается с большим широким корридором, выходящим на лестницу, ведущую в 2-й этаж, где и проживали Романовы. Выйдя в корридор, я услышал на верху необычайный шум; надо сказать, [118] что в этот день у Романовых был какой-то семейный праздник, и обед у них затянулся надолго позднее обычного срока. Я стал внимательно прислушиваться, шум всё усиливался, и вскоре я увидел, что по лестнице сверху спускается вся весёлая обедавшая компания, состоявшая из семьи Романовых и их свиты, разодетая в праздничные наряды, а впереди всех идёт сам Николай, одетый в черкесскую форму с полковничьими погонами, и у пояса на кавказском ремне прицеплен черкесский кинжал.
Опасаясь, чтобы эта компания не вздумала отправиться дальше на улицу, я быстро расстегнул кобур с наганом, но решил выждать, что будет дальше.
Вся эта пышно разодетая свита во главе с Николаем направилась в комнату привезённого ими в Тобольск преподователя английского языка С. Гибса. Я нашёл необходимым принять кое-какие меры: вызвал караульного Начальника, рассказал ему, в чём дело и приказал быть готовыми и бдительно смотреть за всеми выходами.
Из комнаты Гибса доносились смех и весёлые разговоры. Веселье продолжалось до 2 часов ночи, после чего вся компания разошлась по своим комнатам.
На следующий день, утром я сообщил о случившемся и настоял перед отрядным Комитетом об устройстве обыска у Романовых и их свиты. При обыске мы нашли у Николая Романова этот черкесский кинжал, у князя Долгорукова шашку и шашку у преподователя французского языка. Всё это оружие было отобрано. Когда я, произведя обыск, спросил у Николая Романова, почему у него остался этот кинжал, несмотря на то, что ему раньше было предложено сдать всё огнестрельное и холодное оружие, - он мне ответил очень любезно, что это очень дорогой подарок для него, поднесён ему в день коронации Датским государем. Он [119] добавил, что этот кинжал был оставлен ему на память Временным Правительством. Я спросил у Романова, нет ли у него ещё какого-нибудь оружия и, если есть, то - сдать его. Вместе с тем я предупредил Николая, что если у него после обыска окажется оружие, то это повлечёт за собою нежелательные последствия и будет считаться злостным укрывательством оружия. Николай на это ответил, что лично у него и у его семьи больше никакого оружия нет, кроме двух детских игрушечных ружей и то сломанных.
***
Одержанием победы над сторонниками Керенщины и противниками Советской Власти, моя задача не была ещё выполнена. При от"езде из Петрограда я получил определённое задание в кратчайший срок отстранить Комиссаров Временного Правительства и перевоспитать отряд в другом строго-революционном духе. Этою работою я занялся немедленно по возвращении в Тобольск; не лишним будет здесь упомянуть, что моё положение в отряде первое время по возвращении из Питера было несколько шатким. Как я уже говорил, я был произведён в прапорщики, между тем штат офицеров в отряде был заполнен и я, таким образом, являлся каким-то уже лишним сверхштатным офицером.
Однако, 2-я рота, в списках которой я состоял, избрала меня на ближайшем собрании своим полуротным Командиром 2 полуроты и, хотя часть офицеров всей душою меня ненавидела как большевика, но воле Общего Собрания пришлось подчиниться, и я остался на службе в отряде; активную пропаганду в пользу Советской Власти я начал с своей второй полуроты, которая вообще больше была воспитана в большевистском направлении. Результатом пропаганды было то, что уже через несколько дней вторая полурота, по личному почину, сделала благое дело, собрав общее собрание, на котором было постановлено следующее: [120]
"Комиссаров Временного Правительства, господ эс-еров мы не признаём; Комиссарами же впредь с настоящего момента должны быть исключительно большевики. Комиссарам Временного Правительства предлагается добровольно в течение сорока восьми часов покинуть пределы Тобольска".
К вынесенному второй ротой постановлению в ближайшие дни присоединились и другие роты и также предложили Комиссарам Временного Правительства мирным путём уехать в течение указанных часов. Комиссары сдались и без сопротивления уехали из Тобольска.
Предстояло переизбрание также отрядного Комитета. Вторая рота избрала Членом Комитета меня, вновь же избранный Комитет предложил мне занять должность своего председателя. Теперь Комитет Отряда оказался в большинстве своём состоящим из членов Партии, и мы дружно принялись за активную работу, наметив в первую очередь взять всё правление Отряда в свои руки, а также и охрану бывш. царя и его семьи.
***
С этого момента стали мы совать свой нос во всё, вплоть до мелочей, а мелочи эти были иногда таковы: Николай Романов и его наследник Алексей, а также профессор Боткин ходили в погонах: Николай носил погоны полковника, а Алексей - ефрейтора. Я поставил вопрос об этом на обсуждение Отрядного Комитета и настаивал на проведении особого постановления о снятии погон как с солдат и офицеров отряда, так и с бывш. царя и его свиты. Тут я наткнулся на большое сопротивление со стороны некоторых членов Отрядного Комитета, и предложение моё сначала провалилось. Однако, через несколько времени я вновь поставил вопрос о снятии погон на повестку дня. Результат произведённого голосования оказался таков: из шести членов [121] Комитета за снятие погон голосовали 4-е человека, а двое хотели воздержаться. Я не стал медлить: постановление Отрядного Комитета послал на утверждение во Всероссийск.Центральный Исполнительный Комитет откуда очень скоро был получен ответ; ответ был таков: "Постановление Отрядного Комитета считать правильным; погоны с бывш. царя и его наследника и со всей его свиты - снять". Утверждение это я получил по телеграфу, и в тот же день пошёл к Романову, прочитал ему телеграмму и предложил снять погоны и впредь в них не выходить. При этом я добавил: "Надеюсь, Николай Александрович, что я Вас больше не буду видеть в погонах". Он мне ответил, что на улицу выходить в погонах больше не будет, но может ли он одевать форму с погонами у себя в кабинете; это я ему разрешил на свой риск, однако, ещё раз повторил, что в погонах на улицу больше ходить нельзя.
Вот прошло два часа, кончился у Романовых завтрак. Смотрю, выходит Николай на утреннюю прогулку уже без погон. В этот день караульным Начальником случайно был бывший старший унтер-офицер из крестьян Тверской губернии Шакунов Филипп, которого Николай знал ещё в Царском Селе. Увидев Романова без погон, Шакунов подходит к нему и говорит: "Вот, Николай Александрович, как хорошо без погон-то, а то с погонами всё думается по-старому, так сама рука и поднимается, всё хочется честь отдать, а ведь теперь Советская Власть совсем отдание чести устранила; да и теперь как-то чувствуется, что мы как будто все здесь равны". На это Николай со скорбью в голосе ответил: "Нет, Шакунов, не по душе мне это; смотрю я на себя да и на вас всех, все мы как какие-то арестанты без погон". Да тяжеловато ему по-видимому было, круто оборвал разговор и отошёл в сторону.
Далее перед нашим отрядным Комитетом встал вопрос такого рода: как я уже говорил в своём описании, свита бывш. царя, разные там графы Татищевы, Долгоруковы, Гендриковы и проч. помещались напротив [122] губернаторского дома, в доме Корнилова; дом этот совершенно в нашу охрану не входил, и этим лицам согласно инструкции Временного Правительства была предоставлена полная свобода, и в дом, где помещалась семья Романовых, они имели право беспрепятственного входа и выхода во всякое время дня и ночи. Я считал такое положение ненормальным и поставил этот вопрос на заседание Отрядного Комитета, предложив запереть Татищева, Долгорукова, Гендрикову в дом губернатора вместе с семьёй Романовых или же посадить их в тюрьму. Разрешение этого вопроса Комитет на себя не взял, а так как в это же время возник целый ряд иных более важных вопросов, о которых я сейчас скажу, то мы решили послать специального делегата в Москву, куда в это время уже перебрался ВЦИК и Совнарком.
Вопросы эти были такого рода: по мере приближения к весне, наш отряд, состоявший первоначально из 350 человек, стал заметно таять; да и это вполне понятно. Большинство солдат отряда составляло крестьянство, у которого с приближением весны появилась тяга домой к полевым работам. Вот тут и началось: кто по болезни, а кто и так под разными предлогами, потянулись по своим деревням, и общая численность отряда в короткий срок сократилась до 250 человек.
Такое значительное уменьшение численности нашего отряда заставляло нас задумываться ещё вот по какой причине: в Тобольский Губисполком стали поступать сведения из областного Совета Урала, что внутреннее положение весьма тревожно, и вполне возможно, что будет даже сделана попытка к освобождению Романовых. Губисполком вызвал меня и в присутствии прибывших представителей Уральского Областного Совета потребовал об"яснений, прочна ли наша охрана, не нужно ли её усилить местными отрядами или для большей безопасности просто перевести Романовых на Урал в Екатеринбург. На это я категорически заявил, что [123] охрану Романовых я никаким другим отрядам не передам, точно так же, как ни в коем случае не соглашусь на перевозку Романовых куда бы то ни было из Тобольска до тех пор, пока не получу на этот предмет соответствующих указаний из Центра. В подтверждение своих слов я заявил, что при малейшей попытке к освобождению Романовых с чьей бы то ни было стороны, я не задумаюсь ни перед чем и во всяком случае Романовых живыми не отдам.
Вернувшись к себе в отряд, я созвал Отрядный Комитет, и мы сообща обсудили создавшееся положение. Решено было: напрячь все наличные силы отряда; увеличить количество постов, высылать усиленные патрули по прилегающим к губернаторскому дому улицам, выставить особые караулы на водопроводную и электрическую станции и на телеграф.
Кроме того, я лично, на случай каких-либо опасных выступлений, наметил несколько наиболее надёжных товарищей, с которыми мы сговорились и организовали как бы боевую ячейку. Целью этой организации мы поставили ближайшую охрану Романовых, твёрдо решив в случае невозможности обороняться, живыми Романовых не выдавать.
Хотя такое острое положение продолжалось сравнительно недолго, но всё же оно заставило нас задуматься над дальнейшей судьбой порученного нам дела.
Всё это настоятельно требовало выяснения в Центре, как нам быть в дальнейшем.
Делегатом мы туда послали Начальника Пулемётного Взвода 4 Роты тов.Лупина, ездившего с нами в своё время в Питер.
Еще до возвращения Лупина в Тобольск я получил телеграфное приказание взять под арест Долгорукова, Татищева и Гендрикову, но прямых указаний, где их именно содержать, не было.
Получив приказание я поднялся на верх в помещение [124] Романовых и попросил выйти их ко мне для переговоров. Ко мне вышел сам Николай; я прочитал ему распоряжение ВЦИК взять под надзор охраны Татищева, Долгорукова и Гендрикову и предложил Романову, если их не стеснят эти лица, то посадить их вместе с ними, а если места не будет, то тогда эти лица будут заключены в тюрьму. Александры Федоровны при этом разговоре не было. Николай, конечно, как и всегда, сам этого вопроса решить не смог, а попросил меня подождать несколько времени, пока он посоветуется с "её величеством", как он до последнего дня продолжал именовать Александру Фёдоровну.
Я тем временем прошёл к себе в канцелярию Комитета. Минут через двадцать звонят по телефону; подхожу, дежурный офицер просит меня от имени Александры Фёдоровны сейчас же зайти в дом губернатора. Прихожу, поднимаюсь по лестнице, смотрю на площадке лестницы стоит Александра Фёдоровна со своими дочерьми и, протягивая руку для здорования, говорит, первый раз называя меня по имени и отчеству (и откуда только узнали, как меня зовут, ловко у них на этот счёт было поставлено): "Пётр Матвеевич, будьте так добры, разрешите Татищева, Долгорукова и Гендрикову оставить вместе здесь с нами и нельзя ли достать плотников, поставить несколько перегородок и устроить для них комнаты". Я удовлетворил их просьбы, предложив лишь уплатить за работу плотникам, мысленно же подумал: "Чувствуй, бывшая царица, пролетарское правительство не в вас, оно может быть насколько суровым, настолько и милостивым". И так вся свита бывш. царя была взята под стражу.
***
Николай Романов в это время по-прежнему занимался пилкою дров и прогулками со своим семейством. На свежем Сибирском воздухе он заметно поправился [125] и выглядел очень бодро. Больше всего времени, как я заметил, он уделял чтению газет. Выписывались для него и получались чуть ли не все газеты, какие только выходили в то время, начиная с "Известий ВЦИК", "Правды" и кончая "Уральским Рабочим" и другими местными Уральскими и Тобольскими газетами. И надо отдать Романову справедливость, он действительно весьма внимательно следил за развитием событий, как международных, так и происходивших у нас в России; живо интересовался всеми газетными сведениями и был, можно сказать, вполне в курсе всего происходящего. По должности мне часто в это время приходилось с ним встречаться и разговаривать. В большинстве случаев разговор начинал он первый, задавая различные вопросы политического характера. Случалось и мне его спрашивать. Помню, один раз я задал ему вопрос: "А скажите, Николай Александрович, каково Ваше мнение о происходящее сейчас Российском положении". На этот вопрос он мне ответил в таком роде, что хорошо бы было только, чтобы Россия осталась такою как она есть, а то как бы её всю не разделили на куски Германия, Франция и другие государства.
***
В первых числах Апреля месяца я получил оффициальное извещение из Москвы, в котором мне предлагалось усилить надзор за Романовыми и сообщалось, что к нам выезжает Уполномоченный от ВЦИК В.В. Яковлев со всеми диррективами в отношении бывшего царя и его семьи.
Числах в двадцатых Апреля прибыл тов.Яковлев с предписанием от Советской Власти, где было сказано, что с приездом Яковлева вся охрана Романовых переходит в его ведение и неисполнение его распоряжений будет строго караться.
При нём был небольшой отряд: 20 человек кавалеристов, человек 40 пехоты и ещё часть людей оставлена [126] по дороге между Тобольском и Тюменью.
В один из первых дней по приезде в Тобольск тов.Яковлев вызвал к себе всю семью Романовых и спросил, не имеется ли у них каких-либо претензий или жалоб на людей охраны. На это Николай от лица всех заявил, что никаких претензий у них не имеется и отношением к себе со стороны охраны они все вполне довольны.
тов.Яковлев побыл несколько времени в Тобольске, ознакомился с положением. Дней через пять вызывает меня к себе и задаёт вопрос, приходилось ли мне выполнять военные секретные поручения. Получив от меня утвердительный ответ, тов.Яковлев сообщил, что ему дано задание перевести бывш. царя в Москву.
Он предложил мне выделить из моего отряда 8 человек для сопровождения в дороге Николая Романова, но таких людей, за которых я мог бы поручиться своею головой. На это я ему сказал, что 8 человек я Вам подберу, вполне надежных, но всё же ручаться за них головою я не смогу.
После этого разговора я ему наметил 8 человек, а на состоявшемся общем собрании эти лица были заверены как вполне надежный элемент. В число этих 8 человек попал и я.
Вот числа, не помню какого, но, если не ошибаюсь, то 23 апреля, в 12-м часу дня, тов.Яковлев с полковником Кобылинским пошли в дом, где помещался бывш. царь со своей семьёю и сообщили Романову, что распоряжением Советской Власти его надлежит перевести из Тобольска в Москву. На это, нисколько не задумавшись, Николай резко ответил: "Я не поеду", - повернулся и ушёл.
тов.Яковлев не стал противоречить и вместе с полковником Кобылинским ушёл обратно в дом [127] Корнилова в отрядный Комитет, решив дать Николаю время одуматься, а пойти к нему попозднее и именем Советского Правительства заставить его поехать. Когда через короткий промежуток времени пришли обратно в дом к Романову и вызвали Николая - он вышел не один, а в сопровождении Александры Фёдоровны.
тов.Яковлев вновь обратился к Романову: "Ну как, Николай Александрович, надумали Вы ехать и подчиниться распоряжению Советской Власти?" На этот вопрос отвечала Александра Фёдоровна: "Да, он поедет, только я его одного не пушу, а с ним поеду и я". Романов только спросил, в какой день ехать и в котором часу. тов.Яковлев сообщил, что ехать на следующий день утром в 4, но тут же предупредил, что река до сих пор не вскрылась и до города Тюмени придётся ехать двести шестьдесят вёрст на телегах. Кроме того, тов.Яковлев предложил дать ему список лиц, которые поедут с Николаем, и поставил условием, чтобы сейчас ехало как можно меньше народу, потому что через несколько времени вскроется река Тобол и легко будет остальных доставить на пароходе. Романовым было предложено брать с собою как можно меньше вещей и белья, потому что специального обоза для вещей не будет.
Александра Федоровна высказала при этом сомнение, повезут ли Романова на Урал или в Москву, и спросила тов.Яковлева, окончательно ли решён этот вопрос, что их нужно перевести в Центр.
Последнее тов.Яковлев подтвердил, заметив, что вопрос, касающийся Романовых, решён определённо. Александра Фёдоровна сделала печальную гримасу, повернулась и ушла.
Выйдя из дома, занимаемого Романовыми, мы начали приготовления в от"езду. Ехать нам предстояло в кошёвах.
"Кошёва" в Сибири это приблизительно то, что тарантас в Центральной России. Кошёва строится так: она на железном ходу; колёса у ней [128] передние oт задних на расстоянии 4 или 5 аршин. Задние колёса высокие, а передние ниже почти на половину, если не больше. Кошёва не на рессорах, а просто задняя и передняя оси соединяются 6-ю тонкими берёзовыми палками. Эти тонкие гибкие палки с успехом заменяют рессоры. На палках сверху поставлена продолговатая, сплетённая из лозовых прутьев, попросту говоря, корзина. Спереди такой корзины кладётся доска - это сидение кучера или облучёк. Сзади, в глубине корзины кладётся или мешок, набитый сеном, или просто сено для седоков. Ездить в кошёве достаточно удобно.
Уже заранее были сделаны распоряжения о сборе кошёв; милиция должна была доставить их к 4-м часам утра. Такая же сгонка кошёв производилась в это время по дороге на всём протяжении от Тобольска до Тюмени. Подводы были рассчитаны к определённому часу. Задача эта, как мы увидим ниже, была выполнена удачно. Задержки из-за подвод нигде не было. Приезжали на почтовую станцию, тотчас же пересаживались в другие кошёвы и ехали дальше. Жители города и крестьяне попутных деревень, конечно, не могли знать, для кого это требуется такое количество подвод.
И так начались спешные приготовления к от"езду. Спать в эту ночь, конечно, не пришлось. На 2 часа ночи было назначено общее собрание отряда, на котором тов.Яковлев благодарил отряд от имени Советского Правительства за выполнение порученного отряду столь важного дела.
Собрание подтвердило благонадёжность людей, намеченных для сопровождения Николая Романова.
По окончании собрания все разошлись по своим местам, а мы с тов.Яковлевым направились в дом Корнилова и занялись разбивкою состава нашего поезда по подводам. Было намечено так: тов.Яковлев поедет на одной подводе с Николаем Романовым, мне же [129] он велел ехать с Александрой Фёдоровной. Зная, что Александра Фёдоровна человек очень и очень злопамятный, я невольно задумался над тем, что такую дорогу, как 260 верст, придётся ехать рядом с человеком, который будет всю дорогу молчать и дуться.
Однако, так я только подумал, но отказаться не посмел.
Вот подходит 4 часа утра: кошёвы, одна за другой под"езжают к нашему дому, и ровно в 4 часа утра мы с тов.Яковлевым отправляемся в губернаторский дом за Романовым. Смотрю, спускаются по лестнице он сам, Александра Фёдоровна и с ними третья дочь Мария, князь Долгоруков, профессор Боткин, фрейлина Демидова и ещё несколько человек из прислуги.
Тут же за ними на крыльцо вышли и другие дочери прощаться со своими родителями, но Алексея с ними не было, так как он был болен и последнее время совершенно не вставал с постели.
Подводы уже были поданы в ограду, куда Романов каждый день выходил на прогулку.
Началось прощание Романовых с остающейся семьёй.
В Тобольске должны были остаться старшая дочь Ольга, Татьяна, Анастасия и больной наследник Алексей; вся эта семья оставалась под покровительством графа Татищева, графини Гендриковой и хирурга профессора Деревенько. В Тобольске также оставался весь остальной штат прислуги, обслуживавшей Романовых.
Прощание тянулось долго; я взглянул на часы; время, которое было нам назначено для от"езда, прошло. Я доложил тов.Яковлеву, что уже 5-й час. Яковлев приказал мне подойти к Николаю Романову и поторопуть. Я исполнил приказание. Подойдя к Романову, я ему сказал, что время уже позднее, скоро начнёт светать, и что нам необходимо выехать пока ещё людей на улицах нет. Николай взглянул на меня как-то испуганно и [130] ответил, что "да, да сейчас поедем", но прощание затянулось. При расставании они все плакали, Александра Фёдоровна оставшихся дочерей целовала и крестила. Надо сказать, что она имела привычку крестить детей даже тогда, когда они просто выходили гулять днём в сад.
При этом прощании просто зло меня взяло и невольно подумалось, сколько в царствование Николая Романова было таких трагических прощаний, когда по его повелению людей ссылали в каторгу, ссылки и на виселицу, сколько оставалось несчастных, голодных и нищих детей, от которых отрывали единственных кормильцев. Но вот кончилось прощание, Николай Романов подошёл ко мне и спросил, на какую ему подводу садиться. Я ему указал. Романов в недоумении остановился перед кошёвой и спросил меня: "Как же здесь усядется её величество?" Я сказал ему, что Александра Фёдоровна поедет отдельно в почтовой крытой карете, а здесь с вами сядет тов.Яковлев. Романов опять не успокоился и спросил меня: "А почему же это так, что я поеду в одной подводе, а её величество в другой?". На это я ему ответил, что таково распоряжение тов.Яковлева. Больше Романов мне не возражал и прекратил дальнейшие расспросы. Вот подошла и Александра Фёдоровна к предназначенной для неё карете; ей помогли в неё сесть.
Посмотрел я на усевшуюся в карету бывш. царицу и вспомнил, что ведь тов.Яковлев распорядился, чтобы в этой же карете ехал и я. Не угодно ли 260 вёрст и при такой ещё весенней бездорожице проехать с ней вдвоём в карете; ведь она будет на меня злиться и ни слова не скажет за всю дорогу, да ведь это и вполне понятно, что она меня будет в душе проклинать. Мы пролетарии сбросили их с трона и теперь заставляем раз"езжать в такую бездорожицу по Сибирским тайгам и степям. Да ещё, кроме того, общее состояние здоровья Александры Фёдоровны было таково, что ей вообще было запрещено [131] докторами ходить, и она, как и в Царском Селе, так и в последствии и в Тобольске самостоятельно почти не двигалась, а постоянно её возил в кресле её камердинер Волков. И на прогулках Александра Фёдоровна появлялась исключительно сидя в своём кресле.
И вот такой разбитой женщине теперь предстояло по весенней дороге проехать ни много, ни мало, как 260 вёрст, да ещё в такой тряской и неудобной почтовой карете.
Но на этот раз, как видно, и у Александры Фёдоровны внутри её произошла революция, так что 260 верст проехала благополучно. Когда по приезде в Тюмень уселись в вагон, я из любопытства спросил Александру Фёдоровну, как она себя чувствует после такой тряски, на что получил ответ, что "ничего, спасибо, хорошо".
Однако, возвращаюсь к моменту нашего от"езда из Тобольска. Итак, не хотелось мне садиться в карету. Устал я сильно за последнее время и невольно в душе ругал и Александру Фёдоровну, и самого Романова; не было бы их, и я по Сибири бы не раз"езжал по такой дороге. Ну да и то сказать, человек я, конечно, привычный к разным дорогам и обязан во что бы то ни стало выполнить до конца свой долг перед Партией.
Пока я рассаживал остальную публику и подошёл уже садиться в карету, смотрю, с Александрой Фёдоровной сидит её дочь Мария, которая, одна из всех, из"явила желание поехать с родителями. Я подошёл доложить тов.Яковлеву, что моё место занято и просил разрешить мне ехать с фрейлиной Демидовой, а за каретой Александры Фёдоровны отправить моих двух надёжных людей с "максимкою".
тов.Яковлев на мое предложение согласился. Усадив всех, последним я сел в повозку с фрейлиной Демидовой, и наш состав обоза тронулся. Это было часов около 6 утра, час ещё сравнительно ранний, но тобольская проныристая публика. Наверное, кое-кто узнал, что в этот день Романов будет отправляться из Тобольска; на перекрёстках улиц, где двигалась наша [132] процессия, уже стояли местами кучки народа; в особенности же большая толпа народа собралась на берег Иртыша, в том месте, где нам предстояло переправляться на другой берег реки по льду. Лёд был слабый, и переправа была связана с некоторым риском. Сверх льда стояла вода, колёса повозок почти целиком погружалась в неё. С большим трудом, медленно, но переправились благополучно. Вот, наконец, выбрались за реку, дорога, хотя и грязная, но в начале гладкая, ехать довольно удобно.
***
Часть 4