Из Рассказов Облачной страны: Мирные люди-3
Жрец
Господин Ёдзи, глава дома Полыни
Много в Полынной усадьбе челяди и домочадцев - но сегодня вечером господин Ёдзи желает быть один. Даже Нэхамбо не принял - тот передал записку от Дзёхэя и ушел невыслушанный. Посол пишет, что сегодня ночует дома, на Восьмой, разбирается и обустраивается - а завтра ему снова в Облачной Роще велено быть. Вообще-то Полынный господин ему ничего такого не велел. Приказ бывшего государя, понятно - «достойный монах попросил подаяния словом», как это теперь называется… Любопытно, там за морем государи в храмы уходят? И если уходят - то продолжают ли заниматься мирянами и мирским со столь завидной цепкостью? Надо будет спросить.
Но китайский император нам тут всяко не образец. Он не ведёт свой род от Великого Властителя Земель. И даже Небу не родной, а приёмный сын: по велению, не по крови. А Небо в последнее время, как Дзёхэй говорит, свои веления меняет чуть ли не каждый год… У нас такое невозможно.
И пострижение нашего государя в монахи - дело безумное. «Вышел из дому», видите ли. Не спросившись у Главы своего дома, у Великого Властителя Земель. Если бы спросился - мы, жрецы, знали бы.
Монашьи отговорки мы все, конечно, слышали. Боги и будды, дескать, едины между собою. И это тоже безумие. Как если бы я, Полынник, решил, что у меня в державе То есть двойник, тамошний стрелок из священного лука. А где-то ещё дальше на западе живёт и наш третий тройняшка, такой же лучник при индийском царе… Заяви я нечто подобное - за лекарем бы послали. Когда же такое не обо мне - о наших богах говорят эти бритые, их слушают, не спорят. А кое-кто даже и верит.
Но гаже те, кто не верит и не спорит. Как глава Палаты Обрядов - господин Конопляник, Асано-старший. Или как я сам.
Дому Конопли нравится то, что происходит в Облачной Роще. Иначе бы их внук там не служил распорядителем. Из людей самый старший родич прежнего государя - Асано, дед его по матери. Он, стало быть, отпустил. И теперь о занятиях своих двух внуков в храме Унрин говорит, вяло разводя ладошками: «Безобразие…» Впрочем, когда главе Палаты докладывают: такое-то святилище разграбили, жреца зашибли, божьего коня свели - Асано тоже отвечает: «Да-а, беда у нас с конокрадством…»
Одряхлел, из ума выжил? Кто-то может думать и так. Но Полынник-то знает: не дождёмся. Знает и то, как скоро и в каком виде находят этаких конокрадов. Только сейчас-то головорезов не подошлёшь. Речь о Государевом роде. Значит, старику Асано зачем-то нужен такой расклад. Старший правнук - Властитель Земель. Старший внук, государь-монах - бывший верховный жрец Облачного обряда, ныне лишённый посвящения. И младший внук: неотступный мирянин при этом монахе, только почему-то сам не монах. Зачем всё это, непонятно.
Отец бы понял. Он старика Асано вообще понимал, ещё смолоду.
Вот и выходит: горько, когда глава Палаты смотрит на меня не как на настоящего Полынника. Горько - но удивляться нечему.
Сам старый - то есть тогда ещё и не старый - Ёдзи и не чаял, что станет главою дома Полыни. Но столичные Полынники в мор перемёрли, отца вызвали прямо из порубежья, произвели из младшей родни - в старшую, он принял посвящение. И был сорок с лишним лет настоящим лучником в Облачном Обряде. А из меня, из сына, старался сделать настоящего столичного вельможу. Грамотного, учтивого, степенного. Обряд, конечно, тоже передал. Только злые духи - они-то не хуже старика Асано понимают, что нынешний Полынник прежнему не чета. И что я, в отличие от отца, по людям никогда не стрелял.
И в глазах Дзёхэя сегодня тоже что-то подобное почудилось: новый господин воюет с духами, с людьми-то не воевавши… Или не почудилось. Сам-то он, этот тишайший книжник, как выяснилось, и впрямь там за морем дрался, как воин.
Дрался, потому и боится войны. А как посмотришь на наши дела - два двора, дворцовый и храмовый, оба Облачные, два государя, жрец и монах… Известно, что бы из этого вышло, будь это всё описано в китайской летописи. Есть о чём затревожиться грамотею…
Дзёхэй - младший родич Полынного дома, не посвящённый. Как я объясню ему, что происходит? Если я и с собратом-жрецом слов не нахожу для разговора об этом?
Впрочем… Пожалуй, вот так.
Всем ведомо: Властитель Земель - верховный жрец Облачной страны. Творит обряд в окружении своих сподвижников-жрецов, глав древних домов: Конопляного, Полынного, Копейного, Колокольного… Все это знают, только это неправда - уже много поколений. И наш Властитель Земель, и бывший государь, ныне унринский монах, и дед нынешнего Государя - которого Дзёхэй уже и не помнит, а я застал, - не такие. Государь - давно не жрец; скорее - святыня. Как Лук в доме Ёдзи, Верёвка - в доме Асано, как Копьё, Колокол… И это - неправильно.
Бывший государь не хуже нас это видел. Потому и сложил жреческое посвящение, ушёл в храм - чтобы самому что-то делать. И делает - чего впрямь впору пугаться. Более того. Властитель Земель, молодой наш Государь - тоже эту неправильность понимает. И тоже хочет, чтоб её не было. Только бы не вышло так, чтобы и он решил: выход - стать монахом. Потому что выход - другой. Быть верховным жрецом Облачной страны. Только бы он это понял…
Пересмешница - Плакучей Иве:
… Ведь это страшная судьба! Одному из жителей нашей Столицы он решился открыть своё сердце. И вот что он рассказывает. Мать его голодала и мёрзла, но учила его грамоте при свете светлячков… Матери, должно быть, всюду одинаковы: и в Облачной стране, и за морем. Потом юноша был вызван на грамотейские испытания. И написал отличное сочинение! О добродетелях древних. И что же ему сказали? Молодец, твою работу оценили высоко. Сын такого-то влиятельного лица получил за неё третье место - и выгодную должность. А как же бедный юноша? Ведь та важная особа даже не позвала его к себе на службу. Не удивительно, если он, как принято у китайцев, встал на путь борьбы с неправедными властями… И увы, докатился до тюрьмы. Но это не позорно, наоборот!
Надеюсь, эти строки не прозвучат слишком по-мужски:
Хоть и прямая
Тропа, сорняком она
Густо укрыта -
Ах, не в росе я на ней
Все рукава замочу…
Бумажная работа
Намма, следователь Полотняного приказа
Хатидзё, мирской распорядитель храма Облачной Рощи, зять Наммы
Утром в обитель войти непросто. Монахи отправляются на сбор подаяния, толпятся в воротах, бренчат медными кольцами на посохах. Средний советник Полотняного приказа пробирается сквозь толчею. Многие его просто не узнают - здесь есть и пришлые. Но даже столичные не сторонятся так проворно, как в городе. Впрочем, и услужить не торопятся.
Странно выглядят эти люди: выбриты все одинаково, лица простецкие, порою крестьянские, а то и бродяжьи, но одеты в дорогие разноцветные шелка. Плащи монахам тут шьют из лоскутьев придворного платья, отданного в храм как милостыня.
Намма проходит мимо храмовой башни и кумирни, к залу для чтений. В нём воротца на хозяйственный двор. Тут и домик мирского распорядителя. Перед входом на костерке греется чан с каким-то варом или лаком. Храм отстраивается, последние два года - непрерывно.
Зять уже на месте. Грамотами и книгами в его приёмной стены заложены от пола и почти до крыши.
Поздоровались. Присели. Волей-неволей - нос к носу, доверительно. Иначе не усядешься из-за здешней тесноты.
- Вот что получается, - начинает Намма. - В последние месяцы наши служащие вашим монахам пожертвовали бумагу. Много бумаги. Слишком много. И, что неприятно - ту, которой им распоряжаться не подобало.
- Исписанную? - настораживается распорядитель.
- Пока утверждают, будто чистую. Однако хотелось бы сверить наши расходы и ваши поступления. Очень уж много выходит. Твой дядя в гневе.
Хатидзё с пониманием кивает. Господин Асано-средний гневается редко, но уж если такая гроза грянула - зонтик не поможет.
- Давай посмотрим.
С четверть часа распорядитель копается в грамотах, выходит перетолковать с какими-то служками. Выглядит это вполне убедительно, но у следователя отчего-то всё больше сомнений, что бумагу удастся вернуть сполна вот прямо сегодня.
- Значит, так.
Зять раскладывает перед тестем на полу: две стопы бумаги, ворох растрепанных листов и два свитка в синих обертках.
- Вот эта бумага - из Приказа, - показывает он на стопу поменьше. - Эту мы сами заказывали, но выделка похожа, можем поделиться. Тут в куче мои записи, в дело вряд ли годны. Но - да, они от той поры, когда я пытался служить в Приказе. И того же времени - этот список «Сутры человеколюбивых царей».
Разворачивает свиток. Он на лучшей бумаге, в Полотняном на такой перебеляют Государевы указы. Для храмовой книги листы наклеены на узорную тканую основу. Было ли что-то на оборотах этих листов, теперь уже не видно. Занятный способ тайного хранения записей.
- Сутру расклеивать не дам, - твёрдо молвит зять, следя за тем, как Намма вертит свиток.
- Разумеется, - смиренно отзывается следователь. - А остальное где?
- Это - всё.
- Всё, что тебе доставили? Получили здешние монахи вшестеро больше.
Распорядитель мрачнеет:
- А какие именно монахи? И когда точно? У нашей общины имущество общее, всё подаяние сносят в храм и записывают. Оставлять себе что-нибудь - тяжелое нарушение устава.
- Когда? Изволь, - говорит Намма и заглядывает в свою грамотку. - Второй день Мыши прошлого месяца. Вторые дни Тигра и Кабана. Третий день Мыши. Текущий месяц: дни Змея и Петуха. Последовательности не вижу.
- Я тоже, - подумав, соглашается зять.
- А вот кто - с этим сложнее. Приметы расплывчатые. «Монахи, бритые, с посохами»… Никому из дарителей не родня.
- Но хотя бы одни и те же монахи - или разные? И по сколько человек они приходили?
- Это я буду уточнять - а ты пока проверь по здешним записям названные дни. Если выяснится вдруг, что попрошайки вообще не из вашего храма, но только прикрывались именем Облачной Рощи - это ещё хуже получится.
- Ещё вот что, - замечает молодой Асано. - Ты видишь, как наша братия одета. Рукава короткие, плащи закидываются через плечо. Спрятать на себе объемистый груз - негде. Шесть дней: или монахов ходило помногу, или каждый тащил приметную кипу бумаги, или выносили подаяние по частям, то есть сделали несколько ходок. Странно, если во дворце этого никто не заметил.
- Да, придется расспросить возможных свидетелей из других ведомств, - невесело кивает тесть.
Зять взял сутру и поднялся было уже на ноги. Видит, что Намма медлит. Спросил:
- Я проверю, ты проверишь. А потом что?
Следователь разводит ладонями. Точь-в-точь как старый господин Асано:
- Потом - боюсь, что очная ставка…
Едва только Намма и провожающий его молодой Асано выходят во двор, как к распорядителю бросается какой-то монашек:
- Господин Унрин зовёт!
Летучая Белка - Пересмешнице
…Сегодня утром китаец напугал мою Рю. Вбегает она с бумажкой в кулаке и кричит: порча! Я разгладила, посмотрела - на листке нарисованы сама Рю и её родичи. Как они стоят посреди двора и руками в разные стороны показывают. Похожи! Спрашиваю: это что? Оказывается, Рэй делал вид, что пишет, а на самом деле исподтишка их всех изобразил.
Он как раз толковал с моим братом: тот книги принёс господину послу. Самого посла ещё с рассвета дома нет, отправился с моим супругом в храм Унрин. Китайцу заняться нечем, вот он и пристроился разбирать свитки и тетради. Братец пробует говорить с ним по-заморски. Они друг друга не понимают, но не злятся, а оба хихикают. Пришлось их веселье прервать.
Нельзя так, говорю. Южане пугаются, когда кто-то их на бумагу сводит. Думают, это зловредные чудеса.
Рэй косится на свой мятый рисунок, качает головой:
- Это не чудо. Это далеко-о не чудо!
И стал рассказывать, какие у них за морем бывают настоящие живописцы. Один нарисовал журавля, да так искусно, что журавль у него со свитка сходил и танцевал. Но только для хороших людей, а не для злых, будь они хоть посланцы императора. Другой художник изобразил денежку - и за неё товары стали покупать и продавать. Этого мастера Рэй даже сам знал.
Он рассказывает, мы с братцем слушаем, Рю подслушивает - и не похоже, чтобы её это успокоило. Тогда Рэй обещал южан больше не трогать. И пошёл на базар: сказал, что сам дорогу найдёт, а прогуляться ему господин посол разрешает.
Возвращается уже сильно за полдень. Какие тут, говорит, учтивые торговцы! Побывал он на рынке за Восточными воротами, там у него все готовы были принять китайские деньги. И сдачу давали ими же! Пришлось мне ему растолковать, хоть и неудобно: своей монеты у нас не чеканят.
- И не печатают? - спрашивает.
- А это как?
- Доской и краской. Вырезают знаки навыворот, красят и притискивают бумагу. Получается точно-точно. Как от именной печати оттиск.
Ну, такие-то печати у нас свои есть, не совсем мы отстали.
Рэй собирается тут зарабатывать. Он долг слуги понимает так: чтобы господин не чрезмерно тратился на его содержание. И на своё собственное тоже. Для того Рэй на рынке и узнавал, почём в нашей Столице услуги переписчика и рисовальщика. Убедился: у нас много продают разных книжек, и заморских, и здешних.
- Старинные почерки! Редкие знаки!
А потом сделал удрученное лицо:
- Но совсем нет красавиц!
И тут же поправился: картин с красавицами.
- А это зачем?
- В помощь дамам: что надевать, какие причёски… И потом, господам тоже нужно. Когда нет картины, чтобы по ней влюбиться… Тяжело!
Вздыхает:
- Даже любовницы главнокомандующего - не продают…
Хорошо, Пересмешница, что я с твоих слов знаю об этом деле. Рассказала: наш глава Военной палаты все последние пятьдесят лет посещает одну и ту же даму. Если бы рисовали картинки с нею, очень вышло бы однообразно…
Рэй откликается:
- Но ведь это - верность! Беспримерная! Достойна поэмы!
Мне стыдно, но я не знаю: а у нас бывают повести про постоянные чувства? Что мне пересказывали - там всё больше или про измены, или от любви как-то быстро помирают. Или женятся и всё кончается.
Но почему у них в стране То именно воеводских зазноб так охотно рисуют?
- Ну, как же! Народу надо знать, под чьё влияние подпал полководец.
Братец кивает: я, мол, читал. Такое влияние и впрямь бывает пагубным.
Молодой господин Намма кстати спросил у Рэя: какую службу ты нёс до того, как к нашему послу поступил? Про позор и казнь брат не знает - или виду не подаёт.
Только китаец тут от ответа уклонился:
- Говорить о бывших господах - всё равно как при нынешней любимой поминать своих прежних женщин. Дурно!
Вот я и думаю: не при любовном ли каком приключении Рэй так влип, что господину послу пришлось его спасать?..
Пересмешница - Летучей Белке
…Но ведь то, что ты пишешь о картинках - это поистине замечательно! Особенно если и вправду теперь, после возвращения посольства, в ход пойдёт всё китайское. И насчёт воевод - очень кстати! В конце концов, не только господин глава Военной палаты, но и мои братья, оба, уже полтора года склонны к постоянству в чувствах. Приятно, если это окажется к чести нашей семьи! Только если этот Рэй будет рисовать их дам, ты его предупреди: госпожа Вьюнок лучше пусть будет в бледно-алом. А барышня Мотылёк - ни в коем случае не в том наряде, в котором ты ее последний раз видела, а в настоящей китайской накидке.
И ещё будь так мила, непременно спроси его: а какие в державе То сейчас ценятся зеркала? Круглые, продолговатые? И что у них на обороте? Лучше пусть он даже нарисует, а ты мне этот листок перешлёшь.
Что же до его прошлого - будь осторожна и сдержанна в расспросах! Если его сердце разбито, да не кем-нибудь, а властями - такие воспоминания могут повергнуть живописца в печаль, и он замкнётся в себе. Будет только рыдать и ничего любопытного больше не расскажет… Разве это будет не огорчительно?
Кстати: а рисуют ли там, на западе, младенцев? Ибо если мой старший брат и находится под чьим-то опасным влиянием - так это влияние моего племянника. С ним - беда: вопит, а чего хочет - непонятно. По крайней мере, брату. Хорошо тебе, твоя-то сестрёнка уже говорит… Но господин Намма как опытный дознаватель, конечно, может разговорить кого угодно, даже и бессловесное дитя!..
Книга
Хатидзё, мирской распорядитель храма Облачной Рощи
Господин Унрин, отрекшийся государь, монах Облачной Рощи
Дзёхэй, посол
У Государя моего сегодня опять - посол. Начала их нынешней беседы я не слышал. Тесть приходил… Ещё не хватало нам воров в обители. Или воров под видом наших монахов. Кем-то нанятых, должно быть, с целью опорочить… И если так выйдет, что господин Намма расследует не кражу, а клевету на общину Просветленного, и сам того не знает, - это совсем плохо. Впрочем, и воровство не лучше.
Но возвращаюсь, раз ты зовешь, мой Государь. Всё как обычно: ты слушаешь тот же самый рассказ ещё раз, подробнее. Окажется мало подробностей - выслушаешь и по третьему кругу…
Дзёхэй дошёл до какого-то любопытного места, и Государь затребовал меня. А, вот что: посол не знает, как доложить Властителю Земель о некоторых обстоятельствах. И сейчас речь пойдёт об одном из них.
- Разбирая императорские книгохранилища, глава архива, мой покровитель, нашёл свитки с Облачных островов. Доставленные на материк примерно триста лет назад, поднесённые в китайскую столицу. Местные грамотеи отложили их с пометкой «Неясно!», и меня призвали разобраться, что тут такое.
Посол переводит дух. Потом продолжает очень ровным голосом, будто читает наизусть:
- Я развернул свиток и понял: передо мной «Царское предание». Китайцам непонятны были имена богов и их речения, записанные китайскими знаками, но на нашем языке. Я, разумеется, не взялся читать то, что для моих глаз запретно. И всё же я не мог отказать благодетелю. Он осмотрел свиток снаружи и распорядился, чтобы его переписали наново для книжного собрания, а старинный запечатали и поместили в сокровищницу. Я объяснил: изучение такой книги грозит гневом богов. Господин в ответ: оставить её без исследования для меня значило бы нарушить мой долг…
Государь Облачной Рощи слушает со всё большим вниманием.
- В итоге, - рассказывает Дзёхэй, - глава архива затребовал из темницы грамотного преступника, приговорённого к смерти. И предоставил его мне в качестве переписчика. Действительно, переписанное китайцем я смог прочесть и снабдить примечаниями, насколько то позволяют мои знания.
- И выжить, - добавляет Государь.
- Да. И писарь выжил.
Спрашиваю у Дзёхэя:
- Это он и есть твой спутник Рэй?
- Он самый. Нельзя же было допустить, чтобы переписчик «Царского предания» был казнён скверной смертью.
Это правильно, что Дзёхэй за морем про наших богов рассказывал всякие страсти. Вот и получилось: боги при его посредничестве спасли человека, даже совсем им чужого. Ибо боги идут-таки путём милосердия, что бы кто ни говорил!
- И сколько раз, - спрашивает Государь спокойно, - твой подручный переписал этот свиток?
Дзёхэй склоняет голову: признаёт проницательность господина Унрина.
- Дважды. Один список остался в императорской столице, другой я доставил сюда.
- Хорошо. Где он сейчас?
Посол достаёт из рукава нетолстый свёрток в красном шёлке. Подаёт Государю.
Унрин закрывает руку краем монашеской накидки. Принимает «Предание». Кивает Дзёхэю:
- Продолжай.
Послу будто бы немного полегчало. Рассказывает дальше: что из наших книг обнаружилось ещё в императорском хранилище, какие с ними сложности возникли у тамошних учёных. «Первая Облачная летопись», первый наш свод законов, первые толкования к словам Просветлённого, составленные у нас… Государь слушает - и не слушает. Смотрит на меня, взглядом говорит: «Стоит задаться вопросом - и ответ не замедлит явиться!»
То есть: ты, Государь мой, десять лет назад отправил посла к китайцам нарочно за этой книгой? За проклятием на его учёную голову, и Дзёхэй согласился, потому как был твоим верным человеком? Или он не знал, за чем именно едет, а ты знал, и император знал, и этот тамошний губернатор… Или всё получилось само собой, а ты своим ясновидением заметил, что свиток едет к нам, оттого и завёл речь давеча о «Предании»?
Но если ты сейчас у посла отобрал именно «Царское Предание» - а не пересказ, не выборку, не что-то подобное - то как, по-твоему, может статься, что всего этого не чует твой сын, Властитель Земель? Книга-то - прежде всего его святыня, а уж потом ваша с ним общая, родовая. А раз чует…
Но тут посол договорил. Государь спрашивает его:
- Что ты хотел бы делать дальше, Дзёхэй из дома Полыни?
- Не берусь говорить об этом до поры. Мне предстоит докладывать Властителю Земель. Если промахи мои будут признаны непростительными и меня казнят…
Господин Унрин останавливает его взмахом руки:
- Да опомнись! Людей такого рода, как твой, в Облачной стране не казнят. Доложишь, рассмотрят твой доклад. А после - полагаю, ты мог бы стать моим представителем в державе То. Или занять должность моего уполномоченного по сношениям с материком на Цукуси. Обдумай.
Дзёхэй кланяется. Вид у него не слишком радостный - скорее, озадаченный. Чуть было не спросил: чьим представителем? За морем или в нашей гавани, ближайшей к материку, заниматься делами - чьими? Бывшего государя? Храма Облачной Рощи? Или лично твоими делами, кто бы ты ни был, господин Унрин?
То-то батюшка мой, наместник Цукуси, счастлив будет видеть у себя уполномоченного из Облачной Рощи…
Вслух посол вымолвил только:
- Благодарю. Моё желание я смогу высказать, обсудив его сначала с главою Полынного дома.
(Продолжение будет)