Из рассказов Облачной страны
Изблизи видно: господин Канэда - не просто изящен, но прямо-таки красив. Лицом гладок, волосы блестят, а голос не в одну дудку, а с переливами. И если не притворяется - то мало кто бывает так рад видеть следователя из Полотняного приказа.
Батюшка его приветствует любезно, но холодно. А тот холодности этой словно не замечает.
Ему радостно слышать, что глава нашего Конопляного рода и его присные пребывают в добром здравии и неусыпном попечении о благоденствии державы. Я раньше и не знала, что прабабка господина Канэды - наша дальняя родственница по браку. Понятно, что излишнее высокомерие неуместно ни с его, ни с нашей стороны. Не говоря уж о низкопоклонстве. Мы, Намма, - младшая, южная ветвь Конопли, он - из такой же младшей родни Колокольного дома. Сколь отрадна нежданная встреча столь близких семей в здешнем уединении, проникнутом духом старины…
- Радость господина дорожного смотрителя - взаимна.
Батюшка это выговаривает так, чтобы слышалось: «Ах, не ждали? Напрасно!» Но господин кивает, будто что-то приятное слышит.
- В наш славный век, когда самые отдалённые области связываются, словно бы вервиями, узами Государевых дорог…
И помавает слегка рукавами, чтобы по шороху ткани слышно было, как удачно они у него выкрашены. Цвет-то уставной, должностной - но оцените гладкость шелка после окраски!
- …и вести из оных областей, подобно медному гулу, доносятся до Столицы… - откликается батюшка.
Всё, теперь это надолго. Перебирая все уподобления Конопле и Колоколу - нитки, ткани, бубенцы и звонки - до утра можно беседовать, ничего толком не сказавши.
Батюшка, правда, не выдержал первым - уже после третьей чарки. Осторожно помянул мост. Господин Канэда понимающе склонил голову:
- Мне памятны давешние слова господина следователя о промедлениях в строительстве. Подобные проволочки поистине нетерпимы?
- Увы, суждения в Столице склоняются к этому, - твёрдо заявляет батюшка.
- Что ж… Мне только остается заверить: незамедлительно будут приняты самые решительные меры.
На лице дорожного смотрителя отражается искренняя радость: с неприятным вопросом покончено. Можно перейти к делам более занимательным.
- Сколь отрадно, должно быть, для родителя совмещать поездки по Государеву делу с любованием достопамятными местностями, по коим пролегает путь наших песен. Порою печальных, и все ж…
Раньше звучала тут
Песнь перевозчика,
Ныне же смолкла…
Для родителя, значит. Господин Канэда заметил, что за ним подглядывают? Или мы слишком шумно подслушиваем - в наших-то столичных платьях тоже трудно пошевелиться без шелеста. Придется откликаться:
Тишь над рекой и мостом.
Чу! Вдалеке стук колес…
- Я сам, - говорит господин Канэда, - прибывши к новому месту службы, прежде всего посетил излучину, где скончал свои дни сложивший те давние строки. Неизъяснимая печаль!
Батюшка отвечает:
- Уповаю, что в скором времени семейство господина смотрителя также не преминет посетить эти края - и сможет увидеть отражение нового моста в водах, принявших тело несчастного стихотворца.
Когда совсем стемнело, господин смотритель всё-таки удалился. Рю после долгого неподвижного сидения потягивается - на весь дом слышно.
- А «чу» - что такое?
- Особое слово для песен. Что значит, не знаю. Оно для красоты.
У батюшки вид усталый - как в Столице, когда он приходит из Приказа. Снимает шапку, жмурится. Надоедает держать такое казённое лицо, особенно если без пудры, одной силой воли.
Мы вылезаем.
- Какой-то кукольный, - говорю, - подследственный нынче у господина Наммы.
- Ты думаешь, им кто-то играет? - задумчиво молвит батюшка. - Руководит каждым шагом, хочу я сказать. Господин Колокольник?
- Может и не кукольный, а вышколенный. Такая кукла, что уже не надо ее перегибать: сама кланяется.
- На этакой науке можно весьма преуспеть по службе. И как раз по такой, как у него, когда требуется чиновник на все руки.
- Только это может и мешать. Особенно если что-то неожиданное случается… Вот, к примеру, он же сейчас не с тобою говорил. А с Полотняным чиновником вообще. И не со мною, а с девицей из хорошей семьи - тоже вообще.
- А ты не зазнавайся, - отвечает батюшка почти сердито. - Если тебе удаётся видеть людей разными, так нечего думать, будто это и любому легко. Вот я сегодня утром толковал со строителями. Сейчас, к вечеру, все их лица в памяти сливаются. И рад бы думать, что они нарочно себя так вели. Но скорее всего, тут во мне дело.
- Здешних различать - долго учиться надо, - кивает Рю сочувственно.
Прикидываю: а в чем дело может быть?
- Конечно, - говорю, - им бы надо было перед тобой выделяться, ежели бы кто-то из них награды ждал. Лично себе, за бдительность. И они бы в том друг с дружкой соревновались. Тогда бы - да. А если они готовы показания дать, только чтобы в отдельности ни на кого из них потом не ссылались? Они что рассказали-то?
Господину сыщику - не то что нам - болтать уже сегодня невмочь. Отвечает, но кратко:
- Про вредителя, который из края Идзумо. Тут вот что скверно. Рабочие не говорят: «Проснулись мы, а бревен-то и нет». Хватает свидетелей, которые сами видели, как эти бревна по реке уплывают. А ловить их эти свидетели не посмели, потому как плыли бревна - против течения.
- И не упрекнёшь: если чудо, вмешиваться опасно и приказа такого нет.
- То-то и оно, что - «если», - хмурится батюшка.
Это уж знакомо: чего господин сыщик не любит, так это чудес. В бумагах по делу или, еще хуже, по ходу следствия.
- А дальше что?
- Толком ничего. Завтра еще Урасаку спросим: он вопросов не задавал, но слушал в оба.
Завтра так завтра.
* * * * *
- Насчёт рабочих не знаю, а с управскими людьми я тут толковал, - говорит Урасака. - Они-то со мною на равных, не отмалчивались. По всему получается, дело скверное. Видели: среди ночи ходят около моста какие-то по воде. Или летают, не понятно. И всё ломают, а щепки кидают в воду. Топоров, крючьев - ничего такого у них при себе нет, только руками да зубами орудуют. Силища страшная, не человеческая. Спросили у жрицы, она говорит: нет, это не боги здешние. Стражник, с кем я говорил, думает на учёного. Но его служивые боятся, а начальник никаких приказов о нем не отдавал.
Батюшка спрашивает:
- Раз «видели», должно быть, эти «какие-то» не невидимки. Они, по рассказам, как выглядят? Голова с котел, глаза-уголья?
- Вроде, нет. Я порасспросил: люди как люди, только без ног. А вместо ног под подолом пар клубится.
Смотрю на свою девицу. Что, мол, я тебе говорила? От той гадости, которую из младенцев варят, ноги совсем отвалятся!
- Однако, - продолжает Урасака, - возчики про этого учёного кое-что разузнали. Один тутошний парень по делам побывал в краю, где отшельник прежде подвизался. Спросил между прочим: как же это, важный господин и у вас жил совсем без челяди, только с чудищем? А те в ответ: у учёного челядинцы такие, что лучше бы их не было. И описывают всё то же: безногие, молчаливые, не жрут, не пьют, силы громадной, днем прячутся, появляются только по ночам. Правда, и по слухам, и по здешним рассказам похоже, что людей они не трогают. То есть не кровопийцы, не людоеды.
- Только этого не хватало! - батюшка щелкает веером о колено.
Всё сходится со словами опального жреца. Наставник Бундзин разводит нежить. Раз так, то нам надо срочно возвращаться в Столицу и доложить господину. Нашему господину, который не по службе, а по родству: главе Конопляного дома Асано. И дальше зловредными чудесами будет заниматься уже его палата - Обрядовая. Обидно. Выглядеть будет так, что мы, младшие родичи, не справились, чуть что - бежим к старшим, лишь бы на себя ничего не брать.
Нет, так не пойдет.
- Кстати, - встреваю я, - а в том краю, где наставник раньше жил, Государева дорога не строилась в ту пору? Возчик не поминал о ней?
Взор господина сыщика туманится. Как всегда у него: нехорошей какой-то догадкой.
- Пути? - спрашивает он, глядя мимо меня.
- Что за «пути»?
- Пути Тёмного и Ясного, они же просто Пути, наследие заморских мудрецов Роси и Сёси. Ученый наш, как я понял, промышляет по этой части, раз он зелья стряпает. Дороги - тот же пути. Господин Бундзин возомнил, что без его участия Государевы дорожники ничего толком не построят? И решил доказать это, пусть и с помощью своих странных слуг? Безногие: мало кто настолько бесстрастно может отнестись к дорожным делам. Значит, лучшие помощники…
Урасака меж тем вспоминает:
- Нет, про строительство речь не шла. Да там не до того было. Парень-то еще хвалился: вот в какие разбойные места заехал и живым вернулся, да на своих же волах! Там мятеж недавно замирили. Войска понагнали со всех соседних областей…
- Любопытно. Военный округ Такой-то? - спрашивает батюшка.
- Кажется, да. А это что-то значит?
- Может быть, ничего, - отвечает господин Намма со значением. - Только не исключаю я, что это был тот самый округ, где в ту пору начальствовал над войсками здешний нынешний дорожный смотритель.
* * * * *
Попозже мы пойдём и извинимся перед наставником Бундзином - мы же всегда с извинений начинаем, а взятием под стражу заканчиваем. Но прежде, как и собирались, посетим Сосновое святилище.
К полудню собрались, причесались, нарядились, спускаемся во двор. И видим: из управы выходит ссыльный жрец. Только сегодня он не унылый, а весёлый и довольный. Батюшка и кивнуть не успел, а тот ему:
- Помню-помню! Не позднее завтрашнего утра донесение будет у господина следователя. Все грамоты. И даже более того!
Что «более»? Призраки упокоятся и лягут к нам на писчий столик вместе с бумагами? Или своим лётом прилетят дать показания? Право слово: только этого нам и не хватало! То-то неловко будет перед госпожою начальницей…
Ссыльный убежал, а мы чинно двинулись к холму.
И вправду: чем ближе к святилищу, тем сосны выше и чаще. Даже темно, хотя день и светлый. И на земле ни травы, ни камней, даже шишек нет - только сухие сосновые иглы. Толстым слоем: должно быть, за много-много лет. А между ними тропинка расчищена, чтобы ходить. Но Рю подол всё равно подбирает, на всякий случай.
Очень трудно на такой тропе разойтись, когда тебе навстречу движется шествие. Господин Канэда в простом одеянии, к шапке приколота бумажка с надписью: «Зарок!». И десятка три строителей, все в чистом. По лицам видно: они принимают решительные меры. Вот, сюда пришли помолиться - очень решительно… А рабочих у моста сегодня, пожалуй, весь день наставлять будут: как надо не пощадить тела своего и доли во имя Государевой стройки.
Святыня - за частоколом из смолистых бревен, видны только высокие верхушки стропил. Мы очищения не прошли, так что нас встречают поодаль, перед внешними воротами. Эти ворота - две живые сосны, а между ними на высоте трех ростов натянуто Государево Вервие. Значит, настоящее святилище, признанное и в Столице.
Встречает староста, брат Сосновой жрицы. Просит пожаловать на помост перед ее домом. Она будет говорить из покоев, через решётку. Тут проёмы не бумагой затянуты, а забраны тонкими палочками. И тоже всё пахнет смолой.
Староста садится ближе к решётке. Будет переводить, чтобы нам меньше путаться в местном выговоре.
Господин следователь после вводных учтивостей спрашивает, как святилище смотрит на неполадки с мостом. Жрица отвечает: громко и в общем понятно, только отрывисто, будто зубы болят. Брат ее плавно, по-столичному, пересказывает:
- Эти неполадки - не наши. Здешний край записан в Государевом описании земель как богатый пищей. А камнем и лесом строительным мы, видите ли, бедны. Так что дорогу снабжаем по мере своего достатка: кормим рабочих, а всё прочее для стройки возят по реке. Богам нашим в этом никакого ущерба нет. Если же какое бревно и поплыло само собою в те горы, где оно росло, - так то печаль тамошних жрецов и начальства, коли позволили для поставок рубить, что не следовало.
- Стало быть, о таких самовольных брёвнах вы слышали?
- Слышали и видели, только это не наше дело.
- Чем дольше тянутся работы на дороге, тем дольше здешним людям приходится кормить строителей. Не в тягость ли это здешнему краю?
- Мы же их кормим из казённой доли наших урожаев, не из семейной. Если кто в Столицу пишет, что они тут с голоду мрут, - так то клевета. Меняются рабочие исправно. Кабы они тут жить оседали - тогда б нам было на что жаловаться.
- Повторю вопрос, уже заданный мной в управе. Когда через реку встанет мост, не потеряют ли в доходах местные перевозчики?
Жрица с братом довольно долго переговариваются на своем наречии. Потом отвечают:
- Как потеряют - так и найдут, а может статься - и сверх того. Доход у перевозчиков - не столько с самой реки, сколько с оборота грузов. Ежели дорога протянется - и возить здесь больше будут: выгодно! Ты ж осматривал этот мост? Коли через него, как достроится, возы с зерном пойдут - всяко их разгружать на одном берегу надо будет и нагружать на другом, чтоб опоры и балки выдержали. И делать это будут наши люди, и на лодках перевозить избыточную кладь - тоже они. Никакого разорения!
Отмахнув рукою, староста добавляет:
- Мы ж не вовсе дикари, чтоб к одной работе накрепко привязаться, а ни к чему новому не уметь приспособиться. И жадностью нашей вас если стращали, то зря. У нас народ работящий, верноподданный - но мы не попрошайки. Случится беда - недород, наводнение, всяко бывает - у нас найдётся запас, чтоб перемочься, в Столицу слёзных просьб о помощи не слать. Наш доход - казне не в убыток, а в сохранение.
Батюшка сочувственно склоняет голову. Знакомо: значит, его собеседник сам в ловушку сунулся; сейчас господин следователь дёрнет за веревочку, и сеть упадет:
- Если всё это вам так выгодно и с местным обычаем согласуется, а мост строится худо… Может статься, тут ваши враги руку приложили? Чтоб не Государю навредить, а вам?
Даже не дождавшись слов жрицы, ее брат трясёт кудлатой головою:
- Ну какие у нас враги-то? Нету у нас врагов!
- Смотрите сами, - говорит господин Намма. - Люди у вас, как вы сами подтверждаете, предприимчивые: и тут работают, и по иным краям по делам ездят, я слышал. Не могло ли так сложиться, что у кого-то из местных не здесь, в Троеречье, а в другом краю с кем-то распря вышла? А потом сюда приезжает учёный отшельник, словно кем-то прошенный - и начинаются неприятности…
Староста открыл было рот, чтобы ответить - но не успел: из-за рощи громко и резко кликнула какая-то птица. Брат жрицы вздрогнул, подхватился, заизвинялся на местном наречии, да так быстро, что я не разобрала - то ли у него живот прихватило, то ли срок какому-то неотложному делу настал, - и боком-боком с помоста удалился. Батюшка нахмурился, хотел было остановить - но тут из-за решетки заговорила Сосновая жрица:
- Да не надо его. Я вроде понимаю. Говори. Только не быстро.
Батюшка медленно повторяет:
- Пришлый учёный. Что ты о нём скажешь?
Жрица не сразу, но откликается:
- Он нечист. Сам знает. К роще не ходит. Порчу если делает, то не божьим людям. Боится!
С удовольствием говорит. Они тут, может, и впрямь не дикари - но когда их кто-то боится, им это явно нравится. Как псам или, скажем, котам.
Кажется, батюшка не угадал. Если наставник Бундзин напускает порчу на господина Канэду, так тот только что в святилище был, зароки принимал. Значит, скверна к нему не привязалась, раз его сюда пустили. Порча слабая - или она на самом деле не на господина дорожного смотрителя наведена?
Господин Намма и сам, кажется, понял - спросил по-иному:
- А безногие призраки, которые тут на реке появляются. Что они такое?
- Чем им быть? Боги. Молодые. Слабые. С Сосновыми тягаться не попробуют.
Батюшка пожевал губами, составляя вопрос:
- Как полагаешь - учёный Бундзин им служит? Или они ему?
По жрицыному голосу не понять, то ли она сердится, то ли смеется:
- Глупо спросил. Это всегда - и так, и так. Взаимно.
Господин Намма почтительно кланяется решётке:
- Буду знать.
- Много кто не понимает. Западный рудознатец вот. Был при большом боге - очень большом. Думает, и сам большой. Даже - тут. Думает: мне Властитель Земель дал здешнюю землю! Глупый. Земли не между людьми делены.
По лицу батюшки видно: все это ему надо обдумать. А обдумывать проще всё-таки в управе, чем на святилищной земле. Так что мы откланиваемся.
По дороге назад Рю говорит:
- Чудно! Вы видели, как этот дядька птицы испугался? Было чего. Это ж, похоже, козодой, а ему днем кричать не положено. Голос потеряет.
* * * * *
Пообедали при управе. Договорились: в хижине у наставника Бундзина никто ничего руками не трогает. И разумеется, подарков не берёт, угощений не принимает, с черепахами и иными чудовищами не обнимается. Под таким условием господин следователь нас возьмёт с собою. Сам же он намерен идти к учёному прямо сейчас, ибо ему надоели разговоры вокруг да около призраков. Особенно - оттого что все этих юных богов словно бы принимают как должное. А он так не может. Хоть он и всего лишь Намма, младший родич, да всё-таки из Конопляного дома, и дела, важные для Обрядовой палаты, обойти вниманием считает недопустимым.
Урасака остаётся сторожить у входа. Мы поднимаемся в дом. Пахнет опять странно, но по-другому. Похоже, у наставника сегодня каша сначала убежала, а потом и остатки в котелке пригорели.
На что же это он так отвлекся от стряпни? Ежели он сам стряпает, а не его духи.
Не удивительно, что угощать нас хозяин и не пробует. Кивнул и смотрит выжидательно.
Мы приветствуем. Сетуем, что в прошлый раз вторглись так неожиданно и помешали ученым занятиям. Теперь же хотим расспросить наставника о здешних людях и делах.
- Спрашивайте. Только в другой раз, как придёте, не начинайте с извинений за сегодняшнюю докуку.
Садимся на помосте. Черепахи нигде не видно.
- Итак, - начинает господин Намма, - в прошлый раз наставник Бундзин остановился на том, что его дело в чём-то близко к моим скромным занятиям. Возможно ли уточнить, в чём именно?
- И я, и господин следователь, каждый по-своему, блюдём порядок. С этою целью таскаем наших близких по большим дорогам и по сомнительным поселениям. Хотя мне и неясно, что пользы Полотняному приказу от трудов юной барышни и дикарки-подростка.
Рю уже открыла было рот, чтобы сказать: я, мол, не подросток, а уже в невесты гожусь. Сама я бы тоже заявила: или наставник не видывал настоящих дикарей, или напрасно попрекает невежеством мою ученицу. Но батюшка нас обеих опередил:
- Полотняный приказ делает мне честь, дозволяя служить тем образом, какой мне больше подходит.
- Пусть лучше домочадцы у тебя на виду, чем в Столице неведомо с кем знаются?
- Пожалуй что да.
- А охрану запросить скромность не даёт? Или гордость?
Батюшка привычно объясняет:
- Здравый смысл. Будь с нами охрана, у нас бы было что красть: коней и оружие. И наводило бы на мысль, будто в возке еще есть что-нибудь ценное. Так что ездить с отрядом стражи означает приваживать разбойников, как сказано у мудрого Сёси. А в таких краях, где рады будут и возку, и волам, и платью, мы вместе и не странствуем.
- Волам, платью, пленникам... Дорогим заложникам... Теперь я понял, кто ты такой, Намма. Двадцать лет назад, в Южной столице, при взятии усадьбы на Второй улице - ты был среди захваченных?
В доме у нас про те события все знают, но говорить о них не принято. Однако отшельнику наши обычаи не писаны. Батюшка отвечает:
- Дом Конопли не торгуется с захватчиками. И впредь торговаться не будет. Рад, что это многим известно вне столиц.
- Что тогда на Второй улице не все погибли, я слышал, - говорит Бундзин, - а выживших доселе не видал. Теперь ясно, почему ты не хочешь детей в городе оставлять.
Мятежники тогда засели в нашей усадьбе. Ждали, что глава Конопляного дома выбивать их оттуда не станет: побережёт свою младшую родню. Но он - отец нынешнего нашего господина Асано - приказал стрелять. По постройкам - подожжёнными стрелами, а по убегающим - простыми. Убегали смутьяны, прикрываясь нашими: старухами и детьми. Лучники были хорошие. Того злодея, что батюшку перед собою тащил, уложили, а самого его не задели.
- Вернёмся к твоим ближним, - деловито молвит господин следователь. - Кто они, сколько их и что им до моста?
Учёный покачивает усами:
- Двое крестьян, двое воинов-ополченцев, один грамотей и одна черепаха. А до моста им, по сути, дела нет.
- Они у тебя живые? Или мёртвые?
- Посмотри на себя. Ты сам - живой или мертвый, Намма?
Батюшка мог и не уцелеть тогда, не вырасти, не принять чин младшего советника. А я тогда кто? Не живая и не убитая, а вовсе не существую? Наставник сам же и отвечает:
- Коли дело свое делаешь - видать, живой. Они - тоже.
- Какое же у них дело?
- То, с чего мы начали. Порядок наводить.
- По расчётам наставника, мост начат в неподобающем месте? Мировые начала возмутятся, если его тут построят?
- Ты же сам не веришь, будто мировые начала возмущаются от мостов, а не от людей, - щурится учёный.
- Пока что все люди, кого я тут слышал, говорят, что хотят этот мост, и поскорее.
- А ты людей только слушаешь? Приглядываться - неучтиво?
Ах, как колко! Вот и посмотрим, насколько глубоко заглядывает сам наставник. Господин Намма внешне держит лицо. По наклону шеи, по изгибу воротника заметно: он начинает злиться. Но я-то вижу и иное: если подозреваемый пробует выставить сыщика дураком - на том и попадётся. Батюшка этого ждёт.
- Благодарю за совет, - отвечает. - Присмотрюсь.
- Один из здешних обитателей скверну чует. Другой скверны не чуждается. Третий в ней так густо вымазан, что уже и не понятно: это жемчужина, да увы, замаранная, - или это помойная яма, а в ней, о счастье, перл!
Вымолвив это, наставник поворачивается к нам широкой спиною. Только бросает напоследок:
- Как посмотришь, так и увидишь.
* * * * *