Интервью в "КО"
По сугубо техническим причинам слегка урезанное Петром Дейниченко.
http://www.knigoboz.ru/news/news3246.html
Впрочем, очень аккуратно, без особо циничного членовредительства.
КО: Критики говорят, что "Шизгара" безнадежно опоздала, что ее не прочтут, а если прочтут - то не поймут. Что это - всего лишь памятники эпохи, может быть, и прекрасный - но только памятник. Как вы ответите критикам?
Критики - это Лев Данилкин? При все к нему уважении, сомневаюсь. И уж тем более сомневаюсь в том, что к литературе можно подходить с безменом актуальной журналистики. На самом деле, нелепее вопроса "о чем данное художественное произведение", может быть только его краткий пересказ. Разве лучший роман Селина "За замком замок" о превратностях судьбы французских коллаборационистов? Я думаю, он о бессмертии кошачьей души и для того, чтобы читатель понял это, ему нужно дать четыреста страниц прозы, которая ложится на мотив "Лили Марлен". Всего лишь. Попробуйте спеть любую статью из газеты "Коммерсант". Даже если получится, не жалею, не зову, не плачу на вас не накатит, в лучшем случае только желание накатить стакан воды, чтоб освежить горло. В этом вся разница.
Кстати, изданы были "Замки" в 1957, через двенадцать лет после событий, положенных автором на музыку.
А я сам прочел роман еще через тридцать лет, в 1987, и опоздания не почувствовал. Равно мне не потребовался в восемьдесят четвертом толковый словарь для понимания "Catch 22" Джозефа Хеллера, событийный ряд которого относится к сорок четвертому, а творческий к пятьдесят восьмому, шестидесятому. Вся эта архаика, тем не менее, вызывала и сорок лет спустя музыку в одной отдельно взятой человеческой особи. Чувства. Все пройдет, как с белых яблонь дым. Собственно ради этого превращения человека будней в музыкальный инструмент вечности и существует художественная литература. И "Шизгара" кто бы и как бы ни пытался пересказывать ее содержание, к нему одному не сводится. А значит, есть надежда, так просто не помрет.
КО: А почему все же путь "Шизгары" получился таким долгим?
Я надеюсь, потому, что она слон.
КО: В каком это смысле, Сергей?
В чисто физиологическом. Долго вынашивалась. Долго рождалась. И жить будет по той же долгоиграющей схеме большого млекопитающего. Другое дело, что в это никак не могли поверить издатели. Это такие люди, которым в страшных снах приходит не жаба, а затоваривание склада. И душит. Слава Богу, что в издательстве "Время" работают замечательные люди, которым ничего подобного по ночам не снится. Только всякие чудесные вещи вроде кремнистого пути, который под луной блестит, ну и звезда, что со звездою говорит. Вот они и взялись за моего кита. Теперь я, думаю, не жалеют. Потому, что на самом деле, ни о каком затоваривании склада речь не идет. "Шизгара" совсем неплохо продается. По данным магазина "Москва", которые я видел пару недель назад, соотношение продаж в категории современной прозы в январе было примерно таким, 700 экземпляров "Шлем ужаса" Виктора Пелевина, 200 - "Рубашка" Жени Гришковца и 50 - "Шизгара". Не такой уже скверный результат для толстой и недешевой книги о том, что было давно и больше никогда не повторится. Такое вот оптимистическое товароведение в виде ответа на первый ваш вопрос о сомнениях многоликих критиков.
КО: Хорошо, и все же не удержусь и перейду к "пересказу", как вы выразились, содержания. Каким был Сергей Солоух во времена "Шизгары"? Вот я прекрасно помню себя образца 1980-го года: джинсы, хаер ниже плеч, в руках - пластиковый пакет, в нем - "Пинк Флойд" (Dark Side" или Wish you were Here), Лед Зеппелин (The Song Remains The Same)? Что вы слушали и на чем? В чем были одеты? Вы были белой вороной или таких, как вы, в городе было много?
Сергей Солоух был очень похож на Мишку Грачика. Такой же дуралей. То с кудрями до плеч, то лысый подчистую. Джинсы у меня были. Но носил я по преимуществу немыслимого вида самостроченные штаны со шнуровкой вместо зиппера и самодельные футболки с летитбишными битлами. Предметом особой гордости были настоящие польские деревянные сабо и дивные неубиваемые кроссовки "Динамо". Одним словом, чувак хоть куда.
Мои пластинки той поры до сих пор в шкафу. Пара Кинг Кримсонов, три Фрэнка Заппы, два Пола Саймона, один Ротал и Битлз. Ну, конечно, Битлз. Старый немецкий "With the..." Со смешным еще зачаточным стерео. Справа играют, слева поют. Нечто для патефона с керосиновым приводом.
Да, есть еще один Пинк Флойд и один Роллинг Стоунз. Но это приданное моей жены Ольги. Сохранились где-то и ее кругленькие джонленновские очки. Это к тому, что белой вороной я вовсе не был. Я был таким, как все. В моем дворе и в моем классе. Нас было много, вот почему, не увековечить этот "смех и грех" было бы непростительной ошибкой.
КО: Дорого ли в ваших краях стоили диски? И как они к вам попадали?
Ровно одну месячную стипендию студента горного факультета. Простую, пятьдесят, рублей надо было отдать за какого-нибудь Пола Саймона, а повышенную, шестьдесят пять, за "Red" или "Lizard".
КО: Неплохо жили кемеровские студенты…
Кемерово, вообще, никогда бедным городом не был. Не Караганда в степи. Шахтеры, химики. Реки и горы. Так что, всякого и разнообразного добра "оттуда" было немало. Что касается музыки, то шла она главным образом из Томска и Новосибирска, в моем кругу, по крайней мере. Намного реже из Москвы. Да, главными нашими донорами оказывались друзья и товарищи из больших сибирских университетов. ТГУ и НГУ - Томского и Новосибирского.
КО: Что вы читали в славные семидесятые? Из чего выросла "Шизгара"? Знали ли вы тогда книги Керуака?
Да. Джек Керуак. Вы попали в десятку. Я очень рано прочел "На дороге". А еще раньше "Howl" Гинзберга, про "heavenly connection to the starry dynamo in the machinery of night". А "На дороге", думаю, в семьдесят восьмом или семьдесят девятом. Это был покет с немыслимо мелким шрифтом, который я купил в ныне исчезнувшей "Академкниге" на Тверской. Одна из моих самых первых книг на языке оригинала. Роман меня, конечно, поразил вневременной созвучностью счастья. Просто потряс. Кстати, тоже ведь десятилетие, между событиями, написанием и публикацией. Нормальное, очень характерное для настоящей литературы и виноделия или сыроварения, если хотите, созревание. Потом уже были и "Подземные", и "Бродяги Дхармы" и "Одинокий путешественник".
С 1981 по 1987 я жил в городе Люберцы Московской области и все свободные деньги тратил в только что упомянутой "Академкниге" или "Иностранной книге" на Качаловке. То есть, лет семь я вообще ничего не читал по-русски, ну если только Чехова от случая к случаю, да "Дневники писателя" ФМД. Таким образом, к началу работы над "Шизгарой" я какой только американской пересортицы не наглотался во всем диапазоне от Джона Чивера до Бернарда Маламуда, но при этом, как-то сподобился не пропустить и Генри Миллера, и Джозефа Хеллера, и Хантера Томпсона. Однако, главным мои чтивом в ту пору был, конечно, Курт Воннегут. Я шел буквально с бреднем и собрал практически все, что он к тому времени родил, включая какой-то уже совершенно фантастический мусор, вроде "Сирен Титана", но именно Воннегуту я обязан тем, что сел за собственную книгу. Я очень хорошо помню сам момент. Я читал чудесный сборник всякой воннегутовской мелочевки под название "Вербное воскресенье" - "Palm Sunday". Сидел в своей люберецкой «гостинке» с видом на водонапорную башню и вдруг внезапно понял, что могу. Знаю, на чем и как можно построить большой роман. На паузе.
Правда, в пути меня уже сопровождали совсем другие книги. Прежде всего "Евгений Онегин", по какому-то счастливому наитью в середине восьмидесятых я снова открыл для себя этот главный текст русской литературы, и таскал уже везде, не расставаясь. Такой маленький беленький томик из серии "Классики и современники". От него, кстати, наверное, и пришло это понимание романа как дневника. Как результат, все лирические отступление и прочие милые сердцу вещи.
А, вообще, подобная производственная модель характерна для всех моих больших и малых вещей. "Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева" был спровоцирован моей первой настоящей французской книгой "Voyage au bout de la nuit", зато в дороге со мной был Лев Николаевич Толстой и его "Анна Каренина". "Картинки" я принялся писать после прочтения "V." Томаса Пинчона, а маяком мне стала проза Осипа Мандельштама. В особенности "Феодосия". Единственное исключение на сегодняшний день это "Естественные науки", сочинявшиеся в сугубо русскоязычной компании одного из самых дорогих мне писателей Варлама Тихоновича Шаламова.
КО: Есть ли у героев "Шизгары" реальные прототипы? Как сложились их судьбы?
Как у Адама и Евы. От них пошли дети.
С технической же точки зрения, степень переноса реальности в "Шизгаре" такова, что никто из моих друзей не может ткнуть пальцем в какой-то абзац и объявить "это я". Но с другой стороны, любой из них искренне верит, что все написанное это о нем, о нас и вообще "чистая правда". Примерно так, все остальное - ножницы и клей, и скорость написания две тысячи знаков в день.
КО: Хорошо. Теперь, если позволите, от слов перейдем к музыке. Тем более, что вы сами определили в нашем разговоре ее особую лирическую функцию. Так вот, не кажется ли вам, что музыка, рок-н-ролл, для нашего поколения была неким безмолвным языком. Человек приходил в гости, ему говорили: "А вот это слышал"? - и ставили диск, все молча слушали, потом он спрашивал: "А такое у тебя есть"? - Кивок головы, снова все слушают. Вам прекрасно удалось это безмолвный язык передать - с помощью очень большого количества слов (наверно, вы знаете, что вас упрекают в многословии). Чем вы объясните этот парадокс? Почему молчание оказывалось тогда содержательным?
А это молчание собачек академика. Общий механизм начала слюноотделения. Просто то, что у дворняжек будит желудочно-кишечный тракт, у людей аукается в центральной и перефирической нервной системе. Будит воображение. Это феномен общих снов наяву. Плод высшей нервной деятельности, ради которого мы расстались с дружественным нам подоотрядом обезьян. Лишились шерсти и хвоста. Только тут не должно быть иллюзий. Точно такой же механизм единения был и у тех, кто молча рассматривал орла и свастику где-нибудь в Германии в тридцатых, или читал слова "товарищ и декрет" на заснеженных тумбах Питера двадцатых. Люди очень мало меняются, во всяком случае, в вообразимых разумом временных интервалах, и это еще одна причина для оптимизма. Ведь "Шизгара" - не только и даже не столько роман о выдуманных правдивых событиях, которых не было и никогда не будет, это роман о чувствах, бесконечное повторение которых в ближайшие пару тысяч лет гарантированно всеми естественными науками, и личным авторитетом академика Павлова.
КО: А вот Солоух "Шизгары" и нынешний Солоух - это разные писатели? Все же стиль ваших поздних рассказов очень от "Шизгары" отличается?
Сергей Солоух - это такой паучок, который тянет нитку из пуза, плетет паутину, но не для утилитарной ловли мух, а чтобы играла радугой на солнце. В этом смысле суть процесса не изменилась. Изменилась моя связь с обществом вообще и моим поколением в частности. Если во времена "Шизгары" я счастливо разделял с моими сверстниками все или почти все свойственные нашему поколению иллюзии, то сейчас увы. По смешной классификации Воннегута, помните "Cat's Cradle", я перестал быть частью своего карасса. Вся моя вера и надежда связана ныне только с моей семьей. Индивидуальна, закрыта и принципиально неразделяема. Кажется, Воннегут, называл это дюпрассом. Другая поэзия, а, соответственно и стиль. Я ведь не занимаюсь его изобретением. Он сам меня находит. Я же просто послушно и честно плету узоры.
КО: Что вам говорят двадцатилетние? Нет ли у вас чувства, что "за что боролись, на то и напоролись"?
Любимая группа моей старшей девятнадцатилетней дочери "Роллинг Стоунз" и она знает о ней больше, чем я о Фрэнке Заппе. В этом смысле, повода для харакири нет. С другой стороны, я, вообще, не думаю, что нынешние двадцатилетние должны непременно повторить все те глупости, которые творили мы. Все-таки дети должны быть лучше своих родителей. Так неизменно говорил мой отец, и сейчас, в свои сорок шесть я готов под этими его словами подписаться. Если надо, то и два раза.
КО: Что вы скажете о своих нынешних читателях? Кто они?
Люди, которых не пугают сложносочиненные предложения с причастными оборотами и без. Грамотные. Студенты и, я надеюсь, уже не комсомольцы. В общем, я был бы счастлив вернуть большим университетам то, что они сами мне дали в юности. Музыку. I wanna hold your hand.
http://www.knigoboz.ru/news/news3246.html
Впрочем, очень аккуратно, без особо циничного членовредительства.
КО: Критики говорят, что "Шизгара" безнадежно опоздала, что ее не прочтут, а если прочтут - то не поймут. Что это - всего лишь памятники эпохи, может быть, и прекрасный - но только памятник. Как вы ответите критикам?
Критики - это Лев Данилкин? При все к нему уважении, сомневаюсь. И уж тем более сомневаюсь в том, что к литературе можно подходить с безменом актуальной журналистики. На самом деле, нелепее вопроса "о чем данное художественное произведение", может быть только его краткий пересказ. Разве лучший роман Селина "За замком замок" о превратностях судьбы французских коллаборационистов? Я думаю, он о бессмертии кошачьей души и для того, чтобы читатель понял это, ему нужно дать четыреста страниц прозы, которая ложится на мотив "Лили Марлен". Всего лишь. Попробуйте спеть любую статью из газеты "Коммерсант". Даже если получится, не жалею, не зову, не плачу на вас не накатит, в лучшем случае только желание накатить стакан воды, чтоб освежить горло. В этом вся разница.
Кстати, изданы были "Замки" в 1957, через двенадцать лет после событий, положенных автором на музыку.
А я сам прочел роман еще через тридцать лет, в 1987, и опоздания не почувствовал. Равно мне не потребовался в восемьдесят четвертом толковый словарь для понимания "Catch 22" Джозефа Хеллера, событийный ряд которого относится к сорок четвертому, а творческий к пятьдесят восьмому, шестидесятому. Вся эта архаика, тем не менее, вызывала и сорок лет спустя музыку в одной отдельно взятой человеческой особи. Чувства. Все пройдет, как с белых яблонь дым. Собственно ради этого превращения человека будней в музыкальный инструмент вечности и существует художественная литература. И "Шизгара" кто бы и как бы ни пытался пересказывать ее содержание, к нему одному не сводится. А значит, есть надежда, так просто не помрет.
КО: А почему все же путь "Шизгары" получился таким долгим?
Я надеюсь, потому, что она слон.
КО: В каком это смысле, Сергей?
В чисто физиологическом. Долго вынашивалась. Долго рождалась. И жить будет по той же долгоиграющей схеме большого млекопитающего. Другое дело, что в это никак не могли поверить издатели. Это такие люди, которым в страшных снах приходит не жаба, а затоваривание склада. И душит. Слава Богу, что в издательстве "Время" работают замечательные люди, которым ничего подобного по ночам не снится. Только всякие чудесные вещи вроде кремнистого пути, который под луной блестит, ну и звезда, что со звездою говорит. Вот они и взялись за моего кита. Теперь я, думаю, не жалеют. Потому, что на самом деле, ни о каком затоваривании склада речь не идет. "Шизгара" совсем неплохо продается. По данным магазина "Москва", которые я видел пару недель назад, соотношение продаж в категории современной прозы в январе было примерно таким, 700 экземпляров "Шлем ужаса" Виктора Пелевина, 200 - "Рубашка" Жени Гришковца и 50 - "Шизгара". Не такой уже скверный результат для толстой и недешевой книги о том, что было давно и больше никогда не повторится. Такое вот оптимистическое товароведение в виде ответа на первый ваш вопрос о сомнениях многоликих критиков.
КО: Хорошо, и все же не удержусь и перейду к "пересказу", как вы выразились, содержания. Каким был Сергей Солоух во времена "Шизгары"? Вот я прекрасно помню себя образца 1980-го года: джинсы, хаер ниже плеч, в руках - пластиковый пакет, в нем - "Пинк Флойд" (Dark Side" или Wish you were Here), Лед Зеппелин (The Song Remains The Same)? Что вы слушали и на чем? В чем были одеты? Вы были белой вороной или таких, как вы, в городе было много?
Сергей Солоух был очень похож на Мишку Грачика. Такой же дуралей. То с кудрями до плеч, то лысый подчистую. Джинсы у меня были. Но носил я по преимуществу немыслимого вида самостроченные штаны со шнуровкой вместо зиппера и самодельные футболки с летитбишными битлами. Предметом особой гордости были настоящие польские деревянные сабо и дивные неубиваемые кроссовки "Динамо". Одним словом, чувак хоть куда.
Мои пластинки той поры до сих пор в шкафу. Пара Кинг Кримсонов, три Фрэнка Заппы, два Пола Саймона, один Ротал и Битлз. Ну, конечно, Битлз. Старый немецкий "With the..." Со смешным еще зачаточным стерео. Справа играют, слева поют. Нечто для патефона с керосиновым приводом.
Да, есть еще один Пинк Флойд и один Роллинг Стоунз. Но это приданное моей жены Ольги. Сохранились где-то и ее кругленькие джонленновские очки. Это к тому, что белой вороной я вовсе не был. Я был таким, как все. В моем дворе и в моем классе. Нас было много, вот почему, не увековечить этот "смех и грех" было бы непростительной ошибкой.
КО: Дорого ли в ваших краях стоили диски? И как они к вам попадали?
Ровно одну месячную стипендию студента горного факультета. Простую, пятьдесят, рублей надо было отдать за какого-нибудь Пола Саймона, а повышенную, шестьдесят пять, за "Red" или "Lizard".
КО: Неплохо жили кемеровские студенты…
Кемерово, вообще, никогда бедным городом не был. Не Караганда в степи. Шахтеры, химики. Реки и горы. Так что, всякого и разнообразного добра "оттуда" было немало. Что касается музыки, то шла она главным образом из Томска и Новосибирска, в моем кругу, по крайней мере. Намного реже из Москвы. Да, главными нашими донорами оказывались друзья и товарищи из больших сибирских университетов. ТГУ и НГУ - Томского и Новосибирского.
КО: Что вы читали в славные семидесятые? Из чего выросла "Шизгара"? Знали ли вы тогда книги Керуака?
Да. Джек Керуак. Вы попали в десятку. Я очень рано прочел "На дороге". А еще раньше "Howl" Гинзберга, про "heavenly connection to the starry dynamo in the machinery of night". А "На дороге", думаю, в семьдесят восьмом или семьдесят девятом. Это был покет с немыслимо мелким шрифтом, который я купил в ныне исчезнувшей "Академкниге" на Тверской. Одна из моих самых первых книг на языке оригинала. Роман меня, конечно, поразил вневременной созвучностью счастья. Просто потряс. Кстати, тоже ведь десятилетие, между событиями, написанием и публикацией. Нормальное, очень характерное для настоящей литературы и виноделия или сыроварения, если хотите, созревание. Потом уже были и "Подземные", и "Бродяги Дхармы" и "Одинокий путешественник".
С 1981 по 1987 я жил в городе Люберцы Московской области и все свободные деньги тратил в только что упомянутой "Академкниге" или "Иностранной книге" на Качаловке. То есть, лет семь я вообще ничего не читал по-русски, ну если только Чехова от случая к случаю, да "Дневники писателя" ФМД. Таким образом, к началу работы над "Шизгарой" я какой только американской пересортицы не наглотался во всем диапазоне от Джона Чивера до Бернарда Маламуда, но при этом, как-то сподобился не пропустить и Генри Миллера, и Джозефа Хеллера, и Хантера Томпсона. Однако, главным мои чтивом в ту пору был, конечно, Курт Воннегут. Я шел буквально с бреднем и собрал практически все, что он к тому времени родил, включая какой-то уже совершенно фантастический мусор, вроде "Сирен Титана", но именно Воннегуту я обязан тем, что сел за собственную книгу. Я очень хорошо помню сам момент. Я читал чудесный сборник всякой воннегутовской мелочевки под название "Вербное воскресенье" - "Palm Sunday". Сидел в своей люберецкой «гостинке» с видом на водонапорную башню и вдруг внезапно понял, что могу. Знаю, на чем и как можно построить большой роман. На паузе.
Правда, в пути меня уже сопровождали совсем другие книги. Прежде всего "Евгений Онегин", по какому-то счастливому наитью в середине восьмидесятых я снова открыл для себя этот главный текст русской литературы, и таскал уже везде, не расставаясь. Такой маленький беленький томик из серии "Классики и современники". От него, кстати, наверное, и пришло это понимание романа как дневника. Как результат, все лирические отступление и прочие милые сердцу вещи.
А, вообще, подобная производственная модель характерна для всех моих больших и малых вещей. "Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева" был спровоцирован моей первой настоящей французской книгой "Voyage au bout de la nuit", зато в дороге со мной был Лев Николаевич Толстой и его "Анна Каренина". "Картинки" я принялся писать после прочтения "V." Томаса Пинчона, а маяком мне стала проза Осипа Мандельштама. В особенности "Феодосия". Единственное исключение на сегодняшний день это "Естественные науки", сочинявшиеся в сугубо русскоязычной компании одного из самых дорогих мне писателей Варлама Тихоновича Шаламова.
КО: Есть ли у героев "Шизгары" реальные прототипы? Как сложились их судьбы?
Как у Адама и Евы. От них пошли дети.
С технической же точки зрения, степень переноса реальности в "Шизгаре" такова, что никто из моих друзей не может ткнуть пальцем в какой-то абзац и объявить "это я". Но с другой стороны, любой из них искренне верит, что все написанное это о нем, о нас и вообще "чистая правда". Примерно так, все остальное - ножницы и клей, и скорость написания две тысячи знаков в день.
КО: Хорошо. Теперь, если позволите, от слов перейдем к музыке. Тем более, что вы сами определили в нашем разговоре ее особую лирическую функцию. Так вот, не кажется ли вам, что музыка, рок-н-ролл, для нашего поколения была неким безмолвным языком. Человек приходил в гости, ему говорили: "А вот это слышал"? - и ставили диск, все молча слушали, потом он спрашивал: "А такое у тебя есть"? - Кивок головы, снова все слушают. Вам прекрасно удалось это безмолвный язык передать - с помощью очень большого количества слов (наверно, вы знаете, что вас упрекают в многословии). Чем вы объясните этот парадокс? Почему молчание оказывалось тогда содержательным?
А это молчание собачек академика. Общий механизм начала слюноотделения. Просто то, что у дворняжек будит желудочно-кишечный тракт, у людей аукается в центральной и перефирической нервной системе. Будит воображение. Это феномен общих снов наяву. Плод высшей нервной деятельности, ради которого мы расстались с дружественным нам подоотрядом обезьян. Лишились шерсти и хвоста. Только тут не должно быть иллюзий. Точно такой же механизм единения был и у тех, кто молча рассматривал орла и свастику где-нибудь в Германии в тридцатых, или читал слова "товарищ и декрет" на заснеженных тумбах Питера двадцатых. Люди очень мало меняются, во всяком случае, в вообразимых разумом временных интервалах, и это еще одна причина для оптимизма. Ведь "Шизгара" - не только и даже не столько роман о выдуманных правдивых событиях, которых не было и никогда не будет, это роман о чувствах, бесконечное повторение которых в ближайшие пару тысяч лет гарантированно всеми естественными науками, и личным авторитетом академика Павлова.
КО: А вот Солоух "Шизгары" и нынешний Солоух - это разные писатели? Все же стиль ваших поздних рассказов очень от "Шизгары" отличается?
Сергей Солоух - это такой паучок, который тянет нитку из пуза, плетет паутину, но не для утилитарной ловли мух, а чтобы играла радугой на солнце. В этом смысле суть процесса не изменилась. Изменилась моя связь с обществом вообще и моим поколением в частности. Если во времена "Шизгары" я счастливо разделял с моими сверстниками все или почти все свойственные нашему поколению иллюзии, то сейчас увы. По смешной классификации Воннегута, помните "Cat's Cradle", я перестал быть частью своего карасса. Вся моя вера и надежда связана ныне только с моей семьей. Индивидуальна, закрыта и принципиально неразделяема. Кажется, Воннегут, называл это дюпрассом. Другая поэзия, а, соответственно и стиль. Я ведь не занимаюсь его изобретением. Он сам меня находит. Я же просто послушно и честно плету узоры.
КО: Что вам говорят двадцатилетние? Нет ли у вас чувства, что "за что боролись, на то и напоролись"?
Любимая группа моей старшей девятнадцатилетней дочери "Роллинг Стоунз" и она знает о ней больше, чем я о Фрэнке Заппе. В этом смысле, повода для харакири нет. С другой стороны, я, вообще, не думаю, что нынешние двадцатилетние должны непременно повторить все те глупости, которые творили мы. Все-таки дети должны быть лучше своих родителей. Так неизменно говорил мой отец, и сейчас, в свои сорок шесть я готов под этими его словами подписаться. Если надо, то и два раза.
КО: Что вы скажете о своих нынешних читателях? Кто они?
Люди, которых не пугают сложносочиненные предложения с причастными оборотами и без. Грамотные. Студенты и, я надеюсь, уже не комсомольцы. В общем, я был бы счастлив вернуть большим университетам то, что они сами мне дали в юности. Музыку. I wanna hold your hand.