Раздел Польши глазами белоэмигранта. 1939 год.
Оригинал взят у oper_1974 в Раздел Польши глазами белоэмигранта. 1939 год.
"Часовой" №246 (5 декабря 1939 г.)
"Когда началась германо-польская война, мы - небольшая группа русских - стали испытывать смутное беспокойство. Двадцать лет жизни в Польше дали нам самое близкое знакомство с польским государством.
Несмотря на нашу глубокую признательность польским властям, давшим нам приют и в свое время спасшим нас от большевицкой расправы, несмотря на то, что у нас установились самые близкие отношения с местной польской администрацией и в общем отношение к нам было вполне приличным, мы все эти двадцать лет не могли отделаться от мысли, что существование Польши непрочно и даже искусственно.
С одной стороны совершенно неопределенная внешняя политика и всегда подчеркнутое стремление считать себя великой державой, заменившей бывшую Российскую Империю, с другой стороны - большевизм на востоке. Нам, жившим в районе, близком к границе, хорошо были известны отношения между Польшей и СССР.
Это была постоянная война между польским пограничным корпусом и чекистами, ведавшими охраной границы. Постоянные диверсии и поляков и большевиков, отправка лазутчиков, выстрелы по ночам, сплошная колючая проволока по всей советской границе, капканы и тревожные сигналы в приграничных лесах, фальшивые тропинки для поимки "диверсантов", полицейские собаки и проч., проч., проч.
Добавьте к этому то, что не проходило и месяца в течение этих двадцати лет, чтобы польская контрразведка не раскрывала новое большевицкое гнездо на "кресах".
Вся еврейская молодежь была сплошь коммунистической и деятельно работала на большевиков. Крестьянское население было забито и проживало в страшной нищете. Польские власти проводили такую политику в русских областях, что по сравнению с ней политика русского правительства даже во времена генерал-губернаторства Муравьёва казалась чем-то недостижимым.
Главная сила Польши и ее безопасность была, по нашему твердому мнению, в ее договоре с Германией и мы до последних дней были совершенно уверены в том, что у полковника Бека и у частого гостя Польши фельдмаршала Геринга давно существует тайный союз.
Но вот началась подготовка к событиям. Последний месяц перед войной с глубоким изумлением мы наблюдали за нашими друзьями - поляками. Еще раз считаю долгом сообщить, что мы так срослись с их жизнью, что до сих пор делили вместе и горе и радость, и общую ненависть к большевикам. Но в эти дни мы перестали понимать друг друга.
Весь август месяц (1939 г.) прошел в мобилизационной горячке. И пресса, и власти, и рядовые люди совершенно серьезно обсуждали вопрос о полном разгроме Германии.
Вот распространенное мнение: "У немцев режим трещит, революция на носу, голод, в Польшу бегут тысячами (!!) германские дезертиры; находились "очевидцы", видевшие "собственными глазами" эти тысячи немецких офицеров и солдат переходивших германо-польскую границу.
Стоит только польской армии ударить одновременно на восточную Пруссию и на Берлин, как все полетит. Данциг будет занят в несколько часов, через неделю наша кавалерия будет поить своих коней в древнем польском Крулевце (Кенигсберг), а через две недели мы будем под стенами Берлина.
Конечно, война закончится в 2-3 недели, если не обманут французы и англичане, ну а если они и на этот раз не выступят, то справимся и без них.
Под угрозой страшной революции немцы вынуждены будут пойти на капитуляцию и Польша сыграет огромную историческую роль, восстановив то положение, которое было до XVII века, когда наши короли давали из своих рук герцогские титулы тевтонским маркграфам.
Возражать на все это было совершенно бесполезно. Если вы принимали все эти разговоры скептически, на вас начинали коситься, если же вы их начинали оспаривать, то вы рисковали быть заподозренным в нелояльности. Но все-таки был один вопрос, который мы могли обсуждать, а именно вопрос о большевиках.
"Большевики боятся Польши, как огня. Нам на востоке в сущности не надо никакой армии. Один КОП (Корпус охраны пограничья) справится с наблюдением за границей. Единственно чем будут озабочены большевики, это тем, чтобы Польша после разгрома Германии не двинулась бы на большевиков.
Но мы их в конце концов и так поставим на колени. Когда же Польша будет совершенно обеспечена на западе, она после разгрома Германии должна будет так или иначе покончить с большевизмом и на Польшу выпадет вторая огромная историческая миссия - покончив с большевизмом, воссоздать национальную Россию, с которой мы хотим жить в дружбе и согласии. При условии же установления торговых и экономических отношений между Польшей и Россией, оба государства будут процветать".
Не сомневаясь в том, что польские войска потерпят жестокое поражение, мы гадали о том, не соблазнятся ли большевики несомненной неприязнью местного населения к польской власти и не подымут ли они коммунистического восстания.
Но "мы" - это была кучка русских офицеров и интеллигентов. Об этих вопросах поляки, рассчитывавшие на двухнедельное победное шествие к Берлину, вовсе не думали.
Свершилось свершившееся. Грянула война. В газетах начались победные реляции и статьи. "Польская авиация над Берлином". "Британский флот у Данцига". "Десант англо-французских сил в Восточной Пруссии". "Польская кавалерия победно движется на Кенигсберг". "Линия Зигфрида прорвана. Дорога на Берлин открыта".
Однако, уже через несколько дней начались ушаты холодной воды. Все-таки существовало радио, по которому, кроме неизбежного преувеличения с обеих сторон, можно было, слушая нейтральные станции, узнать истину; пришли рижские газеты. Действительность предъявляла свои права.
Но до последних дней поляки не унывали. "Стратегический маневр. Немцы в ловушке". "Немцы будут сброшены в Вислу". "Немецкие танки вязнут на польских дорогах". "Висла - польская линия Мажино".
Однако, совершенно неожиданно германские войска подошли к Белостоку. Пафос и энтузиазм сменились страшной растерянностью. В полном беспорядке бежали на восток правительственные учреждения. Действующую армию я лично не видел, мнение было таково - героизм отчаяния.
Но в тылу началась паника, живо напомнившая мне период краха добровольческой армии. У всех была все-таки надежда: спасут англичане и французы, не может быть, чтобы они нас бросили. Да и Варшава держится и, говорят, немцы несут огромные потери.
Когда союзники дойдут до Берлина, тогда мы голыми руками возьмем немцев в ловушку. Отсидеться на Висле! Правительство будет управлять из Брест-Литовска. И ни слова о большевиках. Как будто бы их не существовало. И вдруг...
Но раньше, чем узнали мы, начались глухие толки среди евреев и крестьян. По-видимому, какими-то тайными способами большевики дали знать о том, что будет. Появилось множество дезертиров из местного населения. Глаза еврейской молодежи радостно блестели. Власти ничего не замечали.
Наконец, наступило 17-е сентября. Как сейчас помню, у моих ворот остановился проезжавший на телеге старик-крестьянин, хорошо мне известный, бывший фейерверкер гвардейской артиллерии. Это было 7 часов вечера.
"Ваше Высокородие. Чи слыхали, наши идут!" - "Какие наши, Степан Иванович?" - "Да русские войска". - "Где, кто, какие?" - "Да в Барановичах уже, столбы сбросили, паны бегут, говорят, одним махом до Варшавы дойдем. Сын приехал с поездом из Волковысска, там все уже знают".
Я, несмотря на мрачные предчувствия, оцепенел. "Да Вы, Вашескородие, не печальтесь. Большевики уже не те. Шутка ли сказать, двадцать лет управляют Россией, совсем русская власть. Да и офицеры, сказывают, настоящие. Еще и Вы послужите! А нам одно спасение, совсем заели нас здесь. Земля-то ведь русская, наша...".
Я не мог дальше говорить, что-то подступило к горлу и я, махнув рукой, ушел к себе. В какие-нибудь полчаса я пережил гамму чувств: с одной стороны русские солдаты, пусть и под красными звездами, идут по своей же русской земле, с другой - пронеслись годы гражданской войны, весь тот кровавый ужас, который царил в России, казни, интернационал.
Но что делать?.. Тогда в белорусской глуши, у нас рождались самые фантастические мечты: немцы ударяют на большевиков, начинается война, в которой погибнет сталинский режим и очистится, и возродится Россия.
И я с моими тремя товарищами - офицерами, у меня в лесном доме, около большого барского имения остался ждать прихода немцев. В ту же ночь начались крестьянские волнения. Окрестные помещики бежали. Крестьяне - из них многие в польской форме - вооруженные винтовками, выставили караулы. Утром образовалось что-то вроде революционного комитета.
Ходили самые противоречивые слухи: одни "видели" в двух километрах немецкие танки, другие - советские войска. Над нами же продолжали на поразительно низкой высоте кружиться германские самолеты. Где-то стрекотали пулеметы.
После обеда прокрались к моему дому два польских офицера, переодетые в крестьянское платье, один из них легко раненый. Я сейчас же накормил их и уложил спать в своей комнате. Польский капитан и поручик, оба артиллеристы, рассказывали о том, как неожиданно быстро подоспели германские моторизованные части, как их отряд оказался отрезанным от всего мира, как растерялось высшее командование.
Я поразился силе той ненависти, которую эти два несчастных офицера проявили к своему правительству и главному командованию. В конце разговора офицер зарыдал и с ним началась истерика...
Надо вам сказать, что мой дом находился на лесном шоссе, имевшем важное значение в этом крае, не на самом шоссе, а вблизи его и к нему шла уже проселочная дорога.
Нас было трое (поляки еще спали). Мы вышли часов около 5 вечера поговорить с проходившими крестьянами. В полуверсте вдруг показался конный отряд, шедший рысью. Впереди отряда шел пеший человек.
Мы насчитали примерно два десятка всадников, при двух пулеметах. Я сейчас же послал моего друга разбудить и предупредить польских офицеров. Мы вдвоем стали всматриваться. И вдруг я ясно понял: красные!
Когда отряд дошел до того места, где от шоссе отходит наша тропинка, пеший человек отделился и побежал по напралению к нам: я сразу же узнал в нем одного из знакомых крестьян, который полчаса тому назад был у нас. Отряд стал медленно заворачивать к нам.
На лице крестьянина было написано счастье. Задыхаясь, он шепнул нам: "Наши, наши! Сразу сказали, что пришли освобождать и установят нашу власть. Я им сказал, что лесничий - наш, хороший человек, русский. Что офицер, не сказывал".
Через несколько мгновений отряд остановился: "Слезай!" И молодой офицер с тремя квадратами в петлицах соскочил у самого крыльца.
- Здравствуйте, гражданин лесничий. Я - старший лейтенант Н. Рабоче-Крестьянской армии. Мне надо с моим отрядом осмотреть лес. Скоро пройдут наши танки. Мы захватили Волковысск с другой стороны и сами не ожидали, что так быстро, а сейчас приходится подтягиваться и очищать леса от бандитов.
- Здравствуйте, старший лейтенант. Моя фамилия - Х. и со мной несколько моих товарищей, которые остановились у меня по дороге из-за творящейся неурядицы. Не зайдете ли выпить пива и квасу, которого у меня хватит для всех ваших всадников.
Когда первая бутылка квасу была осушена и ст. лейтенант тщательно распросил меня об окрестности, отмечая что-то в своей походной книжке, я открыл вторую бутылку. - "Выпьем теперь за Россию!" - сказал я. Все встали. "За Россию и советскую власть", - поправил лейтенант.
- Ну а как же с немцами?
- А у нас договор с ними, они воюют с поляками и русских областей не трогают.
- Но ведь они в Белостоке.
- Это на время. Они все эти края очистят. До Варшавы.
- Так Вы идете...
- Мы занимаем все до Варшавы, но из польских земель потом будет создана народная Польша. Но, товарищ, нам некогда, спасибо за гостеприимство и спокойно ждите советскую власть.
Мы проводили их. Я бросил взгляд на красноармейцев. Те же русские лица, хорошая выправка, одеты совсем по-летнему, хотя уже прохладно, но держатся хорошо. Хором благодарят за пиво и квас. Офицеры отчетливо любезны, козыряют на прощание. Офицер произвел на меня впечатление совершенно воспитанного человека. Короткая команда и отряд двинулся в путь. Скоро он скрылся.
Польские гости мои были совершенно подавлены. В ту же ночь они пешком ушли по направлению к Вильно, в котором, по слухам, оставался польский гарнизон.
Сдаваться немцам они не хотели, предпочитая остаться в красной полосе в случае неудачи их попытки и предполагали, что в случае наступления (во что они твердо верили) союзников, сопротивление можно организовать гораздо легче здесь.
Несмотря на мои отговоры, они не сомневались, что союзный флот проник в Балтийское море и... высадит десант почему-то в Латвии и Литве и оттуда начнет действия против немцев. Не обвиняйте меня в том, что пишу о том, что сейчас (в декабре 1939 г.) кажется смешным, но хочу этим показать, как несчастные поляки заблуждались и как мало были подготовлены к событиям.
На рассвете прошел отряд советских танков, производивших внушительное впечатление. Всю ночь мы не спали, сжигая все, что можно и нужно было сжечь, и готовясь к самому худшему.
На следующий день пришли вести. Красная армия ведет себя вполне миролюбиво по отношению к местным жителям. Никаких бесчинств, всюду порядок, даже отношение к пленным полякам вполне приличное.
Но власть в городах передается в руки самых худших элементов: политические преступники, неблагонадежные при польской власти, озлобленные молодые еврейчики - подмастерья.
В городах начались издевательства над интеллигенцией. Из Новогрудка пришли уже достоверные вести о том, что вслед за прошедшими через город частями красной армии прибыли политические комиссары, начавшие вылавливать всех подозрительных. Все это вместе взятое заставило нас принять решение немедленно покинуть наше насиженное место.
Под Белостоком нас задержала красноармейская застава, которая не пропустила нас к немцам и заявила, что без проходного свидетельства, выданного советским комендантом, никого не пропускают.
Было бы долго рассказывать эпопею наших блужданий в течение нескольких дней, стремление пробраться к немцам, полную неудачу этой попытки.
Приходилось сталкиваться с красноармейскими отрядами: исполнительные дисциплинированные русские парни, любезные всегда командиры, но полный отказ нас пропустить. Оказались мы в Белостоке уже после окончательного занятия города красными и после отхода германских войск, что для нас было совершенно неожиданно.
Белосток сравнительно мало пострадал от войны. В городе было оживление, магазины все были открыты. Красные командиры и красноармейцы толпами ходили по улицам, рассматривали витрины, закупали всевозможные вещи. В городе всю власть захватили молодые люди из еврейских приказчиков, была полная неразбериха.
Польскую полицию заменила рабочая гвардия, состоявшая исключительно из еврейской молодежи. Не проходило и дня, чтобы не проводили толпами по городу польских офицеров, полицейских и чиновников. Никаких внешних бесчинств я не наблюдал и во имя объективности еще раз должен подчеркнуть, что красноармейские части вели себя дисциплинированно и, видимо, расположили в свою пользу население.
Несомненный подъем был в деревнях: посулы большевиков, раздел земли, многие первоначальные популярные меры содействовали привлечению сердец крестьян к большевикам. Частная торговля во имя пропагандистской цели пока не запрещалась. Велась широкая подготовка к выборам в учредительное собрание Западной Беларуси.
В деревнях и лесах без остановки происходили облавы с целью вылавливания польских военных. Как с ними поступали, в случае сопротивления, можно себе представить, но если польские офицеры сдавались добровольно отрядам красной армии, их отправляли в лагеря вглубь России.
Но еще раз подчеркиваю, что меня поразила дисциплина и выдержанность красноармейцев, лишавшие всякой возможности войти с ними в откровенные беседы.
Мое мнение, что красная армия несомненно подтянулась, является послушным орудием в руках своего командования и стала прежней "молчальницей".
Все же слухи, приходившие из других мест, говорили за то, что гражданские большевицкие власти являются главными и безжалостными насадителями коммунизма.
Не могу сейчас описывать, как мне с моим товарищем удалось выбраться из "осчастливленной" советами восточной Польши.
Но когда между границей и мной оказались иностранные солдаты и началась для меня новая эмиграция, два чувства боролись у меня: радость избавления от "модернизированного", но старого и заклятого врага и другое - резкая боль от того, что вновь приходится бежать в неизвестность от своих же русских людей, среди которых есть тысячи и тысячи совершенно неповинных в том, что их отцы допустили разгром своей Родины."
"Часовой" №246 (5 декабря 1939 г.)
"Когда началась германо-польская война, мы - небольшая группа русских - стали испытывать смутное беспокойство. Двадцать лет жизни в Польше дали нам самое близкое знакомство с польским государством.
Несмотря на нашу глубокую признательность польским властям, давшим нам приют и в свое время спасшим нас от большевицкой расправы, несмотря на то, что у нас установились самые близкие отношения с местной польской администрацией и в общем отношение к нам было вполне приличным, мы все эти двадцать лет не могли отделаться от мысли, что существование Польши непрочно и даже искусственно.
С одной стороны совершенно неопределенная внешняя политика и всегда подчеркнутое стремление считать себя великой державой, заменившей бывшую Российскую Империю, с другой стороны - большевизм на востоке. Нам, жившим в районе, близком к границе, хорошо были известны отношения между Польшей и СССР.
Это была постоянная война между польским пограничным корпусом и чекистами, ведавшими охраной границы. Постоянные диверсии и поляков и большевиков, отправка лазутчиков, выстрелы по ночам, сплошная колючая проволока по всей советской границе, капканы и тревожные сигналы в приграничных лесах, фальшивые тропинки для поимки "диверсантов", полицейские собаки и проч., проч., проч.
Добавьте к этому то, что не проходило и месяца в течение этих двадцати лет, чтобы польская контрразведка не раскрывала новое большевицкое гнездо на "кресах".
Вся еврейская молодежь была сплошь коммунистической и деятельно работала на большевиков. Крестьянское население было забито и проживало в страшной нищете. Польские власти проводили такую политику в русских областях, что по сравнению с ней политика русского правительства даже во времена генерал-губернаторства Муравьёва казалась чем-то недостижимым.
Главная сила Польши и ее безопасность была, по нашему твердому мнению, в ее договоре с Германией и мы до последних дней были совершенно уверены в том, что у полковника Бека и у частого гостя Польши фельдмаршала Геринга давно существует тайный союз.
Но вот началась подготовка к событиям. Последний месяц перед войной с глубоким изумлением мы наблюдали за нашими друзьями - поляками. Еще раз считаю долгом сообщить, что мы так срослись с их жизнью, что до сих пор делили вместе и горе и радость, и общую ненависть к большевикам. Но в эти дни мы перестали понимать друг друга.
Весь август месяц (1939 г.) прошел в мобилизационной горячке. И пресса, и власти, и рядовые люди совершенно серьезно обсуждали вопрос о полном разгроме Германии.
Вот распространенное мнение: "У немцев режим трещит, революция на носу, голод, в Польшу бегут тысячами (!!) германские дезертиры; находились "очевидцы", видевшие "собственными глазами" эти тысячи немецких офицеров и солдат переходивших германо-польскую границу.
Стоит только польской армии ударить одновременно на восточную Пруссию и на Берлин, как все полетит. Данциг будет занят в несколько часов, через неделю наша кавалерия будет поить своих коней в древнем польском Крулевце (Кенигсберг), а через две недели мы будем под стенами Берлина.
Конечно, война закончится в 2-3 недели, если не обманут французы и англичане, ну а если они и на этот раз не выступят, то справимся и без них.
Под угрозой страшной революции немцы вынуждены будут пойти на капитуляцию и Польша сыграет огромную историческую роль, восстановив то положение, которое было до XVII века, когда наши короли давали из своих рук герцогские титулы тевтонским маркграфам.
Возражать на все это было совершенно бесполезно. Если вы принимали все эти разговоры скептически, на вас начинали коситься, если же вы их начинали оспаривать, то вы рисковали быть заподозренным в нелояльности. Но все-таки был один вопрос, который мы могли обсуждать, а именно вопрос о большевиках.
"Большевики боятся Польши, как огня. Нам на востоке в сущности не надо никакой армии. Один КОП (Корпус охраны пограничья) справится с наблюдением за границей. Единственно чем будут озабочены большевики, это тем, чтобы Польша после разгрома Германии не двинулась бы на большевиков.
Но мы их в конце концов и так поставим на колени. Когда же Польша будет совершенно обеспечена на западе, она после разгрома Германии должна будет так или иначе покончить с большевизмом и на Польшу выпадет вторая огромная историческая миссия - покончив с большевизмом, воссоздать национальную Россию, с которой мы хотим жить в дружбе и согласии. При условии же установления торговых и экономических отношений между Польшей и Россией, оба государства будут процветать".
Не сомневаясь в том, что польские войска потерпят жестокое поражение, мы гадали о том, не соблазнятся ли большевики несомненной неприязнью местного населения к польской власти и не подымут ли они коммунистического восстания.
Но "мы" - это была кучка русских офицеров и интеллигентов. Об этих вопросах поляки, рассчитывавшие на двухнедельное победное шествие к Берлину, вовсе не думали.
Свершилось свершившееся. Грянула война. В газетах начались победные реляции и статьи. "Польская авиация над Берлином". "Британский флот у Данцига". "Десант англо-французских сил в Восточной Пруссии". "Польская кавалерия победно движется на Кенигсберг". "Линия Зигфрида прорвана. Дорога на Берлин открыта".
Однако, уже через несколько дней начались ушаты холодной воды. Все-таки существовало радио, по которому, кроме неизбежного преувеличения с обеих сторон, можно было, слушая нейтральные станции, узнать истину; пришли рижские газеты. Действительность предъявляла свои права.
Но до последних дней поляки не унывали. "Стратегический маневр. Немцы в ловушке". "Немцы будут сброшены в Вислу". "Немецкие танки вязнут на польских дорогах". "Висла - польская линия Мажино".
Однако, совершенно неожиданно германские войска подошли к Белостоку. Пафос и энтузиазм сменились страшной растерянностью. В полном беспорядке бежали на восток правительственные учреждения. Действующую армию я лично не видел, мнение было таково - героизм отчаяния.
Но в тылу началась паника, живо напомнившая мне период краха добровольческой армии. У всех была все-таки надежда: спасут англичане и французы, не может быть, чтобы они нас бросили. Да и Варшава держится и, говорят, немцы несут огромные потери.
Когда союзники дойдут до Берлина, тогда мы голыми руками возьмем немцев в ловушку. Отсидеться на Висле! Правительство будет управлять из Брест-Литовска. И ни слова о большевиках. Как будто бы их не существовало. И вдруг...
Но раньше, чем узнали мы, начались глухие толки среди евреев и крестьян. По-видимому, какими-то тайными способами большевики дали знать о том, что будет. Появилось множество дезертиров из местного населения. Глаза еврейской молодежи радостно блестели. Власти ничего не замечали.
Наконец, наступило 17-е сентября. Как сейчас помню, у моих ворот остановился проезжавший на телеге старик-крестьянин, хорошо мне известный, бывший фейерверкер гвардейской артиллерии. Это было 7 часов вечера.
"Ваше Высокородие. Чи слыхали, наши идут!" - "Какие наши, Степан Иванович?" - "Да русские войска". - "Где, кто, какие?" - "Да в Барановичах уже, столбы сбросили, паны бегут, говорят, одним махом до Варшавы дойдем. Сын приехал с поездом из Волковысска, там все уже знают".
Я, несмотря на мрачные предчувствия, оцепенел. "Да Вы, Вашескородие, не печальтесь. Большевики уже не те. Шутка ли сказать, двадцать лет управляют Россией, совсем русская власть. Да и офицеры, сказывают, настоящие. Еще и Вы послужите! А нам одно спасение, совсем заели нас здесь. Земля-то ведь русская, наша...".
Я не мог дальше говорить, что-то подступило к горлу и я, махнув рукой, ушел к себе. В какие-нибудь полчаса я пережил гамму чувств: с одной стороны русские солдаты, пусть и под красными звездами, идут по своей же русской земле, с другой - пронеслись годы гражданской войны, весь тот кровавый ужас, который царил в России, казни, интернационал.
Но что делать?.. Тогда в белорусской глуши, у нас рождались самые фантастические мечты: немцы ударяют на большевиков, начинается война, в которой погибнет сталинский режим и очистится, и возродится Россия.
И я с моими тремя товарищами - офицерами, у меня в лесном доме, около большого барского имения остался ждать прихода немцев. В ту же ночь начались крестьянские волнения. Окрестные помещики бежали. Крестьяне - из них многие в польской форме - вооруженные винтовками, выставили караулы. Утром образовалось что-то вроде революционного комитета.
Ходили самые противоречивые слухи: одни "видели" в двух километрах немецкие танки, другие - советские войска. Над нами же продолжали на поразительно низкой высоте кружиться германские самолеты. Где-то стрекотали пулеметы.
После обеда прокрались к моему дому два польских офицера, переодетые в крестьянское платье, один из них легко раненый. Я сейчас же накормил их и уложил спать в своей комнате. Польский капитан и поручик, оба артиллеристы, рассказывали о том, как неожиданно быстро подоспели германские моторизованные части, как их отряд оказался отрезанным от всего мира, как растерялось высшее командование.
Я поразился силе той ненависти, которую эти два несчастных офицера проявили к своему правительству и главному командованию. В конце разговора офицер зарыдал и с ним началась истерика...
Надо вам сказать, что мой дом находился на лесном шоссе, имевшем важное значение в этом крае, не на самом шоссе, а вблизи его и к нему шла уже проселочная дорога.
Нас было трое (поляки еще спали). Мы вышли часов около 5 вечера поговорить с проходившими крестьянами. В полуверсте вдруг показался конный отряд, шедший рысью. Впереди отряда шел пеший человек.
Мы насчитали примерно два десятка всадников, при двух пулеметах. Я сейчас же послал моего друга разбудить и предупредить польских офицеров. Мы вдвоем стали всматриваться. И вдруг я ясно понял: красные!
Когда отряд дошел до того места, где от шоссе отходит наша тропинка, пеший человек отделился и побежал по напралению к нам: я сразу же узнал в нем одного из знакомых крестьян, который полчаса тому назад был у нас. Отряд стал медленно заворачивать к нам.
На лице крестьянина было написано счастье. Задыхаясь, он шепнул нам: "Наши, наши! Сразу сказали, что пришли освобождать и установят нашу власть. Я им сказал, что лесничий - наш, хороший человек, русский. Что офицер, не сказывал".
Через несколько мгновений отряд остановился: "Слезай!" И молодой офицер с тремя квадратами в петлицах соскочил у самого крыльца.
- Здравствуйте, гражданин лесничий. Я - старший лейтенант Н. Рабоче-Крестьянской армии. Мне надо с моим отрядом осмотреть лес. Скоро пройдут наши танки. Мы захватили Волковысск с другой стороны и сами не ожидали, что так быстро, а сейчас приходится подтягиваться и очищать леса от бандитов.
- Здравствуйте, старший лейтенант. Моя фамилия - Х. и со мной несколько моих товарищей, которые остановились у меня по дороге из-за творящейся неурядицы. Не зайдете ли выпить пива и квасу, которого у меня хватит для всех ваших всадников.
Когда первая бутылка квасу была осушена и ст. лейтенант тщательно распросил меня об окрестности, отмечая что-то в своей походной книжке, я открыл вторую бутылку. - "Выпьем теперь за Россию!" - сказал я. Все встали. "За Россию и советскую власть", - поправил лейтенант.
- Ну а как же с немцами?
- А у нас договор с ними, они воюют с поляками и русских областей не трогают.
- Но ведь они в Белостоке.
- Это на время. Они все эти края очистят. До Варшавы.
- Так Вы идете...
- Мы занимаем все до Варшавы, но из польских земель потом будет создана народная Польша. Но, товарищ, нам некогда, спасибо за гостеприимство и спокойно ждите советскую власть.
Мы проводили их. Я бросил взгляд на красноармейцев. Те же русские лица, хорошая выправка, одеты совсем по-летнему, хотя уже прохладно, но держатся хорошо. Хором благодарят за пиво и квас. Офицеры отчетливо любезны, козыряют на прощание. Офицер произвел на меня впечатление совершенно воспитанного человека. Короткая команда и отряд двинулся в путь. Скоро он скрылся.
Польские гости мои были совершенно подавлены. В ту же ночь они пешком ушли по направлению к Вильно, в котором, по слухам, оставался польский гарнизон.
Сдаваться немцам они не хотели, предпочитая остаться в красной полосе в случае неудачи их попытки и предполагали, что в случае наступления (во что они твердо верили) союзников, сопротивление можно организовать гораздо легче здесь.
Несмотря на мои отговоры, они не сомневались, что союзный флот проник в Балтийское море и... высадит десант почему-то в Латвии и Литве и оттуда начнет действия против немцев. Не обвиняйте меня в том, что пишу о том, что сейчас (в декабре 1939 г.) кажется смешным, но хочу этим показать, как несчастные поляки заблуждались и как мало были подготовлены к событиям.
На рассвете прошел отряд советских танков, производивших внушительное впечатление. Всю ночь мы не спали, сжигая все, что можно и нужно было сжечь, и готовясь к самому худшему.
На следующий день пришли вести. Красная армия ведет себя вполне миролюбиво по отношению к местным жителям. Никаких бесчинств, всюду порядок, даже отношение к пленным полякам вполне приличное.
Но власть в городах передается в руки самых худших элементов: политические преступники, неблагонадежные при польской власти, озлобленные молодые еврейчики - подмастерья.
В городах начались издевательства над интеллигенцией. Из Новогрудка пришли уже достоверные вести о том, что вслед за прошедшими через город частями красной армии прибыли политические комиссары, начавшие вылавливать всех подозрительных. Все это вместе взятое заставило нас принять решение немедленно покинуть наше насиженное место.
Под Белостоком нас задержала красноармейская застава, которая не пропустила нас к немцам и заявила, что без проходного свидетельства, выданного советским комендантом, никого не пропускают.
Было бы долго рассказывать эпопею наших блужданий в течение нескольких дней, стремление пробраться к немцам, полную неудачу этой попытки.
Приходилось сталкиваться с красноармейскими отрядами: исполнительные дисциплинированные русские парни, любезные всегда командиры, но полный отказ нас пропустить. Оказались мы в Белостоке уже после окончательного занятия города красными и после отхода германских войск, что для нас было совершенно неожиданно.
Белосток сравнительно мало пострадал от войны. В городе было оживление, магазины все были открыты. Красные командиры и красноармейцы толпами ходили по улицам, рассматривали витрины, закупали всевозможные вещи. В городе всю власть захватили молодые люди из еврейских приказчиков, была полная неразбериха.
Польскую полицию заменила рабочая гвардия, состоявшая исключительно из еврейской молодежи. Не проходило и дня, чтобы не проводили толпами по городу польских офицеров, полицейских и чиновников. Никаких внешних бесчинств я не наблюдал и во имя объективности еще раз должен подчеркнуть, что красноармейские части вели себя дисциплинированно и, видимо, расположили в свою пользу население.
Несомненный подъем был в деревнях: посулы большевиков, раздел земли, многие первоначальные популярные меры содействовали привлечению сердец крестьян к большевикам. Частная торговля во имя пропагандистской цели пока не запрещалась. Велась широкая подготовка к выборам в учредительное собрание Западной Беларуси.
В деревнях и лесах без остановки происходили облавы с целью вылавливания польских военных. Как с ними поступали, в случае сопротивления, можно себе представить, но если польские офицеры сдавались добровольно отрядам красной армии, их отправляли в лагеря вглубь России.
Но еще раз подчеркиваю, что меня поразила дисциплина и выдержанность красноармейцев, лишавшие всякой возможности войти с ними в откровенные беседы.
Мое мнение, что красная армия несомненно подтянулась, является послушным орудием в руках своего командования и стала прежней "молчальницей".
Все же слухи, приходившие из других мест, говорили за то, что гражданские большевицкие власти являются главными и безжалостными насадителями коммунизма.
Не могу сейчас описывать, как мне с моим товарищем удалось выбраться из "осчастливленной" советами восточной Польши.
Но когда между границей и мной оказались иностранные солдаты и началась для меня новая эмиграция, два чувства боролись у меня: радость избавления от "модернизированного", но старого и заклятого врага и другое - резкая боль от того, что вновь приходится бежать в неизвестность от своих же русских людей, среди которых есть тысячи и тысячи совершенно неповинных в том, что их отцы допустили разгром своей Родины."