Великий писатель Боб Дилан
В этом году Нобелевскую премию по литературе отдали Бобу Дилану, за тексты его песен. По-видимому, премия приурочена к его 75-летию (Роберт Циммерман родился в 1941 году).
По-моему, это очень правильное решение. В некоторых песнях такие славные тексты, а литературой их не считают. Например,
«Ландыши, ландыши,
светлого мая привет,
ландыши, ландыши,
белый букет».
Правда, если в слове «букет» не потянуть «е» - «букееет», то ничего не получится.
Перспективы открываются просто умопомрачительные.
В следующий раз можно наградить какого-нибудь репера, хотя, если учесть, что Нобелевский комитет отмечает людей пожилых и очень пожилых, ждать придется долго.
Твитты еще можно награждать...
Стихи к песне - это не просто стихи. Они не воспринимаются без музыки, а часто и без исполнителя. Даже известное ранее стихотворение, став песней, звучит по-другому.
Зачем нужно было давать Бобу Дилану премию? У него и так полно всевозможных премий в области музыки, да и «Оскар» есть.
Прозу и стихи можно перевести на другие языки, а что получится при переводе песен Дилана? Ничего не получится. Без музыки они неинтересны.
Кроме того, премия дана с формулировкой «за создание новых способов поэтической выразительности внутри американской фольклорной традиции».
Разве Нобелевская премия не имеет всемирного звучания? Почему мы все должны восхищаться американской фольклорной традицией?
Что, в мире уже не осталось хороших поэтов и прозаиков, раз премию стали давать за фольклорные американские песни?
Некоторые поминают Гомера с «Илиадой» и «Одиссеей»: мол, Гомер их тоже пел.
Что-то не слишком похоже на Гомера.
Вот, например, Дилан поет песню
Click to viewА текст у нее такой:
"О, где ты был, мой голубоглазый сын?
О, где ты был, мой юный друг?"
"Я одолел склоны двенадцати туманных гор,
Я прошел и прополз по шести извилистым дорогам,
Я пробрался сквозь чащи семи печальных лесов,
Я достиг берегов дюжины мёртвых океанов,
Я углубился на десять тысяч миль в самое чрево кладбища:
Собирается сильнейший, сильнейший, сильнейший,
Сильнейший дождь".
"О, что ты видел, мой голубоглазый сын?
О, что ты видел, мой юный друг?"
"Я видел новорождённого младенца в окружении стаи волков,
Я видел вымощенную алмазами дорогу, на которой никого не было,
Я видел чёрную ветвь, с которой стекала кровь,
Я видел комнату, полную людей с окровавленными молотками,
Я видел белую лестницу, целиком ушедшую под воду,
Я видел десять тысяч болтунов, чьи языки были сломаны,
Я видел ружья и острые мечи в руках младенцев:
Собирается сильнейший, сильнейший, сильнейший,
Сильнейший дождь".
А что ты слышал, мой юный друг?"
"Я слышал раскат грома, он прогремел в знак тревоги.
Я слышал рокот волн, которые могли захлестнуть целый мир.
Я слышал сотню барабанщиков, чьи руки горели.
Я слышал десять тысяч шепчущих и ни одного слушающего.
Я слышал одного, просящего есть, и слышал многих смеющихся.
Я слышал песню поэта, который умер в сточной канаве.
Я слышал всхлипы клоуна, который плакал на улице.
Собирается сильнейший, сильнейший, сильнейший,
Сильнейший дождь".
"О, кого ты встретил, мой голубоглазый сын?
Кого ты встретил, мой юный друг?"
"Я встретил маленького ребенка рядом с мёртвым пони,
Я встретил белого мужчину, выгуливавшего чёрного пса,
Я встретил молодую женщину, чьё тело горело,
Я встретил юную девушку, она подарила мне радугу.
Я встретил одного человека, у которого был шрам от любви,
Я встретил другого, у которого был шрам от ненависти.
Собирается сильнейший, сильнейший, сильнейший,
Сильнейший дождь".
"О, что же ты будешь делать, мой голубоглазый сын?
О, что же ты будешь делать, мой юный друг?"
"Я вернусь обратно, пока не начался этот дождь.
Я заберусь в самую чащу самого дремучего леса,
Где много людей, и их руки пусты.
Где ядовитые гранулы наполняют их реки,
Где встречаются домик в долине и сырая, грязная тюрьма,
Где лицо палача всегда хорошо скрыто,
Где голод уродлив, а души заброшены.
Где чёрный - это цвет, а нисколько - это число.
Я буду говорить об этом, думать об этом, вещать об этом, дышать этим,
Отражать это с горы, чтобы каждая живая душа могла увидеть это,
А потом я сойду на океан, пока не начну тонуть,
Но я буду знать, что моя песня хороша, ещё не начав её петь.
Собирается сильнейший, сильнейший, сильнейший,
Сильнейший дождь".
Господи! Бывает же такой противный голос! Будто гвоздем по стеклу. Почему он был таким популярным? Чем брал? Может, в 60-е его манера исполнения, содержание песен казались новыми, интересными?
Вот знаменитая песня «Достучаться до небес». Думаю, тут перевод не нужен.
Knockin' on heaven's door
Mama, take this badge off of me
I can't use it anymore.
It's gettin' dark, too dark for me to see
I feel like I'm knockin' on heaven's door.
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Mama, put my guns in the ground
I can't shoot them anymore.
That long black cloud is comin' down
I feel like I'm knockin' on heaven's door.
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Слушать песню в концертном исполнении автора тяжко, поэтому:
Наверное, кому-то нравится (меня, так, тошнит), но почему это литература? Песни Дилана воспринимаются по-разному в зависимости от исполнителя, от аранжировки - разве так может быть с романом, со стихами?
Сейчас некоторые радуются, что Нобелевский комитет расширил границы литературы. А зачем их нужно было расширять? Чем плохи границы? Теперь уже и надписи на заборе могут стать литературой. Это - прогресс?
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Рецензии и ругань)