Памела Тревэрс. Московская экскурсия. Ч2
Окончание. Начало - http://uborshizzza.livejournal.com/4103103.html
Вот Треверс отправляется в «Интурист» и узнает, что нужна еще и въездная виза. Она очень возмущена.
«Я вышла на улицу, сжимая в одной руке брошюру с аляповатыми башнями, мужиками, рабочими и всякой техникой, надпись на обложке гласила: «Советская Россия - дом для свободных», а в другой - пачку анкет: место рождения, национальность, профессия, цвет глаз и т. д. и т. п. Воздушный шарик моего энтузиазма начинал сдуваться. Я уже чувствовала себя не восторженной туристкой, а скорее просительницей, ищущей работу и ждущей, когда рассмотрят ее бумаги. Отныне я не человек, как ошибочно считала прежде, а лишь пункт в файле на букву Т. Вот ведь злосчастье какое! Неужели в России душат вот так в зародыше любые порывы?».
Интересно, а граждан СССР пускали в Великобританию без въездной визы? Зато теперь нужно еще и отпечатки пальцев сдать и уйму справок и в конце можно получить… отказ.
Ну, а Памела Тревэрс получила визу. С ней в группе были три профессора левых взглядов, учительницы, профсоюзники. Все они сочувствовали СССР.
«Теперь я знаю, что чувствовали пилигримы, оказавшись в крошечной скорлупке корабля один на один с морем - каждый из них старался сохранить твердость верхней губы. Я вовсе не хочу им уподобляться, но другие пассажиры вынуждают меня к этому. «Прощайте, прощайте», - словно мы собрались на Альдебаран! «Рабу-о-чие», профессора, школьные учителя, бизнесмены и журналисты - все серьезны и скорбны. Еще бы: Россия неизменно присутствует в сводках новостей. «Культ России вытеснил в Англии культ негров» - гласил один из заголовков.»
Культ России вытеснил культ негров! Ну не ехидина?
«Северное море - унылое водное пространство…Наибольшим уважением на корабле у команды и пассажиров пользуются «рабу-о-чие». Они поднимаются на верхние палубы и беседуют с нами, или, скорее, обращаются к нам. Это напоминает речи в Гайд-парке, но интереснее и внушает больше доверия - еще бы: ведь они говорят о России. Неужели вы знаете о России лишь то, что там родился Достоевский? Известно ли вам, что это единственная страна в мире, где евреи могут получить работу? Вы слышали, что там нет голода, что каждый рабочий сыт и обут (а также его жена и дети) и обеспечен на всю жизнь? Знаете ли вы, что именно Ленин сказал: «Да будет свет…»?
Его изваяние красуется в красном углу в столовой для экипажа, а за ним - фриз из красно-белых плакатов. Ленин в трогательном окружении белых бессмертников - бронзовое божество, поблескивающее в свете раскачивающихся ламп, зловещая улыбка. Они еще не поклоняются ему, но это - до поры…
Здесь есть судовой кинозал. Нам предлагают поразительное зрелище: толпы рабочих, двигаясь по небольшому экрану, мерцают словно в тумане (линза сильно поцарапана) - появляются из темноты и вновь исчезают во мраке. Но не люди, а машины, заботливо опекаемые рабочими, вызывают наше громогласное русско-британское восхищение. Вот она - подлинная жизнь! Грубая красная русская жизнь. Затем следует пусть не столь увлекательный, но все же очень впечатляющий антибуржуазный фильм. Чрезмерный пафос финальной сцены, когда темные воды Невы поглощают кресло, граммофон и бутылку пива, - очевиден. Разве это не подлинные символы буржуазии? Первый Профессор слишком потрясен, чтобы задать вопрос, напрашивавшийся сам собой: была та бутылка на момент погружения пустой или полной…
Им удалось превратить корабль в подобие учреждения строгого режима. Каждый член команды находится в ранге сержант-майора. Стоило мне за ужином закурить, как сигарету тут же выхватили у меня изо рта и унесли прочь на тарелке - словно горящую жертву советским порядкам. А прошлым вечером одна из учительниц оставила свою салфетку не сложенной на столе, нарушительницу вернули и под строгим взглядом стюарда заставили аккуратно свернуть ее и сунуть в кольцо. Бедняжка как раз объясняла мне - мы тут постоянно объясняем все друг другу, сколько хватает терпения, до хрипоты, что коммунизм - это единение, просто единение, растворение самого себя в чем-то более великом. Грустно, что ее наивная попытка подобного единения окончилась столь плачевно ».
И вот они приплыли в Ленинград.
«Сотрудники ГПУ вышвырнули наши вещи из чемоданов, и нам пришлось торопливо запихивать их назад, после этого мы уже готовы поверить в то, что виновны в каком-то неведомом ужасном злодеянии. Мы преступники, и не должны забывать этого. Один солдат сгреб все мои бумаги и стал внимательно читать твое письмо, держа листок вверх ногами… Вдруг он разразился смехом, не знаю - от восхищения или презрения».
«Это поразительно красивый город!»
«Наш отель очень современный, очень уродливый, очень новый, хотя стены уже облупились. Из него вышла бы отличная тюрьма. Снаружи и внутри лютый холод, но мы напрасно мечтаем о чае…Я поняла, почему Р. предлагал мне взять с собой пробки для ванной: несколько штук покрупнее. Его совет показался мне тогда странным, но я все же припасла парочку. И рада, что послушалась: без них не смогла бы принимать ванну. В России явные трудности с производством этих пробок. Может быть, они закупали ванны за рубежом, а западные поставщики отнеслись к заказу невнимательно и забыли про пробки. Или же русские сами не очень любят воду, вот и решили, что и на Западе люди просто сидят под краном, позволяя горячей или холодной воде литься тонкой струйкой и тут же стекать в слив».
«Унылость, всеобщая серость, совершенная одинаковость людей проникают и в нас. Мы заражаемся привычкой, которую замечаем в каждом встреченном нами русском: жить вполсилы, сберегая драгоценную энергию, и учимся терпеть, терпеть, терпеть. Нас засасывает машина, мы словно попали в зубцы гигантской шестеренки: с кошмарной регулярностью разъезжаем из крепости во дворец, из дворца на фабрику. Огромные человеческие часы мерно отсчитывают время, но, похоже, никому неизвестно, верно ли они идут.
Мы чувствуем себя потерянными, что неудивительно. Все вокруг незнакомое - даже люди, серые и едва различимые в сером северном свете, кажутся пришельцами с другой планеты. Глаз, единственный из всех органов чувств, иногда развеивает наши страхи. Дворцы восемнадцатого века уносят нас мыслями в прошлое, такое знакомое и любимое. Дуга желто-белых зданий напротив Зимнего дворца - шедевр архитектуры. Улицы расходятся от площади с почти музыкальной точностью и изяществом. Подгоняемые северным ветром, мы сбились в кучу на площади: справа - полукруг солнечно окрашенных зданий, слева исполинское чудо Зимнего дворца. Нас окружают два мира: Европа XVIII века и Россия - четкость и дисциплина на одном фланге и варварская необузданность на другом. Зимний дворец - незабываемое зрелище: буйная поросль ангелов, урн, рогов изобилия. Слава богу, никто не решился призвать их к порядку и не заставлял равняться на строгую заграничную элегантность зданий напротив. Жаль было бы потерять такой контраст! Между этими двумя крайностями распростерлась великая площадь, где произошла кровавая бойня 1905 года и бессчетное число других трагедий».
Вот они посещают Смольный и им показывают комнату Ленина:
«- Это комната, где ши-ил Ленин, - сообщает она с неподдельным благоговением: даже необходимость постоянно повторять одни и те же объяснения непрерывно сменяющимся группам туристов не в силах умалить для нее величия этого места.
Несчастные западные туристы! Как нам выразить свое почтение и не выставить себя при этом на посмешище? Опуститься на колени? Вряд ли это уместно, да сумеем ли мы осенить себя крестным знамением?».
Тревэрс постоянно издевается над акцентом гидов.
«Человек мысли - таким предстает Ленин на портретах и фотографиях. Единственная человеческая черта, которую можно на них различить, - это самодовольство, которое на фоне столь нечеловеческой мощи воспринимается с облегчением. Во всяком случае оно убеждает нас - хотя бы отчасти, - что Ленин был человеком, а не просто мозгом на двух ногах».
Вы замечали в Ленине самодовольство?
«Сегодня мы поднялись раньше обычного, нам предстояло увидеть Летний дворец. Он производит странное впечатление - такой длинный, что кажется - простирается далеко в глубь парка, но, если посмотреть сбоку, то оказывается - в ширину он не больше одной комнаты. Полагаю, задумка была в том, чтобы показывать послам иноземных государств только длинный фасад».
Вот они пришли в Александровский дворец:
«Вопрос: Кто был царь Николай Последний?
Ответ: Царь Николай Последний был очень глупым человеком, наряжавшимся в богатые одежды.
Хор Профессоров, Учителей и пр.: Верно, верно.
В кабинете царя Николая гид, возмущенно вздернув голову, указала на ряд серебряных подков на письменном столе.
- Он был суеферный и нефезучий.
Бедняга, именно так и было. Впрочем, не удивительно: все подковы были повернуты неправильной стороной!»
«Нам положено путешествовать вторым классом в жестких вагонах (признаюсь: «жесткий» - слишком мягкое определение для этого), поэтому в городе мы разъезжаем на трамваях. Они всегда переполнены так, что часть пассажиров висит на подножке. Тем, кто стоит на верхней ступеньке - повезло, другим приходится цепляться за их талии, отчего кажется, будто трамвай обвешан огромными серыми виноградными гроздьями. (На самом деле все они землистого цвета - глиняные люди, только-только сотворенные из болот и степей. Если добавить цвета в их беспросветную тусклость, мужчины, может, и были бы красивы, но женщины, коренастые и коротконогие, в большинстве своем красотой не блещут (впрочем, не мне судить).)
Зато женщины крепче и сильнее толкаются в трамваях. Они лучше для этого приспособлены. В России существует правило, что любой пассажир, даже если ему ехать всего одну остановку, должен зайти в трамвай сзади и потом продираться сквозь переполненный вагон, чтобы (если останется жив) выйти с другого конца. Женщины расчищают себе путь, отчаянно толкаясь бедрами, и море каким-то чудом расступается ».
Несмотря на плотное расписание, Тревэрс успела встретиться с некоторыми ленинградцами, которых ей рекомендовали ее друзья из Лондона. Видимо, она им что-то передавала. Но в этом доме ее пас человек из органов, которого она прозвала «Чека». Он показал ей мемориальное кладбище и задавал много вопросов. «Чека жаждал узнать все о жизни и личных предпочтениях «Джулиана» Голсуорси и был огорчен тем, что мы так мало могли ему сообщить».
Конечно, очень смешно, что человек перепутал имя Голсуорси. Можно подумать, что Тревэрс знала хоть кого-то из современных ей советских писателей.
«Советское кладбище (где похоронены только самые достойные) и правда - шедевр. Оно расположено на территории Александро-Невского монастыря и на первый взгляд похоже на священные захоронения маори. Каждый памятник представляет земные дела усопшего. Так, памятник машинисту был увенчан тремя паровозными колесами, оплетенными цепями. Над могилой летчика установили пропеллеры, а солдату досталась маленькая модель пулемета. Одно надгробие окружало несколько рядов проволоки. Я было решила, что ее обитатель выращивал цыплят.
Монастырь, словно выгравированный солнцем на зимнем небе, смотрелся очень мило. От берез исходило слабое золотистое сияние, оно плыло над нами. Забывшись на миг, я вслух посетовала на то, что монастырские кельи превратили в квартиры. Чека тут же налетел на меня: разве рабочие не заслуживают самого лучшего? Я согласилась. Но, с другой стороны: разве не все заслуживают самого лучшего? Не только рабочие, а люди всех профессий и классов. Чтобы хватило на всех. Это и было бы истинным воплощением коммунизма. Как же я устала от постоянного снобизма по поводу рабочих - он стократ хуже, чем снобизм нашего высшего класса. Советское государство на самом деле еще более буржуазно, и деление на классы здесь куда жестче. Так что само оно именно то, что так осуждает. Мы стараемся избавиться от механизированного века, а здесь его обожествляют. Слава рабочим! Как старо это звучит: Россия, несмотря на предполагаемую новизну и оригинальность, насквозь старомодна. Она застряла в пятидесятых или, на худой конец, - в девяностых. Здесь боготворят всеобщую занятость, а мы стремимся к всеобщей беззаботности. Иначе - для чего же мы живем?
Вдоль всех улиц тянутся очереди за продуктами. Люди стоят молча и серо. Их выносливость поразительна. На лицах застыло постоянное отсутствующее выражение, словно они находятся под наркозом. Это голод? Может, они и в самом деле, как утверждают антикоммунисты, питаются лишь лозунгами и мечтами об обещанном им рае на земле?».
Ах-ах-ах! Они - за всеобщее безделье! А как же великое протестантское трудолюбие? Лишь бы что поперек сказать!
«Сегодня гид рассказала мне, как одна туристка в конце поездки захотела подарить ей пару теплых чулок. «Представляете! Какое оскорбление!» При этом девушка была так скудно и не по погоде одета! Но эти люди готовы терпеть всё. Уж не гордыня ли это? Какая разница! Мне эта девушка понравилась. Пусть она и путается в исторических фактах - зато как она нас ненавидит! И поделом».
«Сегодня - Петропавловская крепость. По сравнению с Домом культуры здесь кажется куда как удобнее. Просторные комнаты, окна и толстые стены, которые наверняка отдавались гулким эхом, когда политические заключенные выстукивали друг другу свои биографии. Восковые фигуры заключенных и охранников - не хуже, чем у мадам Тюссо, так что не надо напрягать воображение, чтобы представить себе, как все тут было на самом деле.
В маленькой церкви во дворе находятся гробницы царей - все одинаковые, похожие на огромные пресс-папье. Вопросы и ответы гида на этот раз были еще более обстоятельными.
Вопрос: Что такое надгробие?
Мы, как положено, озадаченно переглядываемся. Что же это было такое?
Гид нам объяснила.
(Конечно, я сужу предвзято: как-никак уже конец сезона, и экскурсоводы, поди, совершенно выбились из сил, все лето растолковывая туристам одно и то же.)
Подробно изложив нам обстоятельства смерти царя Николая, последнего из своего рода, девушка строго добавляет: «Если фам скажут, что они фсе еще шифы, мы гофорить фам: их сошгли». Finis.».
Маленькая церковь - это Петропавловский собор. Уже по одному этому можно судить об объективности писательницы.
«Скорей бы уже уехать из Ленинграда! Несмотря на красоту, здесь какая-то мертвящая атмосфера. Великолепие восемнадцатого века представляется странным, неуместным наростом, возведенным на болоте. Город построен из костей».
Вначале написала было, что город красивый, но потом спохватилась.
По отъезде человек, у которого она была в гостях, дал ей 200 рублей, на эти деньги Тревэрс подкупала себе продукты: советских рублей им не меняли, а дополнить свой рацион хотелось.
Далее Тревэрс пишет уже о Москве. Когда я пересказывала часть про Ленинград, то пользовалась отрывками, которые есть в Сети. К сожалению, дальше нужно скачивать, а я уже купила бумажную книгу. Поэтому буду пересказывать своими словами, без подробных цитат.
В Москве Тревэрс находит «азиатскую тягу к окружности». Она видит тут стремление идти на восток, которое противоречит мировой тенденции, которая уверенно направлена на запад.
Очень не понравился ей храм Василия Блаженного - она нашла его ужасно безвкусным. «Это нагромождение одного кошмара на другой».
В Москве их водят по церквям, что Тревэрс не нравится. Но в одной церкви к ней подошла одетая в лохмотья женщина и по-французски попросила милостыню. Тревэрс отдала ей несколько рублей (из тех, что ей дал приятель из Ленинграда).
Иностранным туристам показали детский сад. Тревэрс не понравилось, что их заставили надеть белые халаты. Дети были похожи на маленьких старичков. Они выглядели серьезными и угрюмыми.
Самое счастливое место, которое Тревэрс видела в Москве, это была тюрьма. Там у всех были счастливые лица. Она считает, что только там человек может быть свободным. Если бы она жила в СССР, то стремилась бы попасть в тюрьму.
Ну не дура?
Потом туристов повели в суд. Там рассматривалось дело по обвинению молодого парня в том, что он побил своего соседа-старика. Побил он его за то, что тот играл на флейте.
Парню присудили год тюрьмы и половину зарплаты в течение года на штраф.
Тревэрс была поражена суровостью такого приговора. Она спросила профессора, который был в ее группе, что присудили бы в Англии, если бы он поставил Тревэрс фингал. Он сказал, что пару фунтов штрафа. В этой истории писательница была целиком на стороне парня: он весь день был занят тяжким трудом, пошел домой, купил поллитровку, предвкушал нажраться в хлам, а тут - сосед с флейтой. Как было удержаться?
Нечего и говорить, что посещение Мавзолея писательница оценила как жалкое зрелище.
Туристов водили на свадьбу и на развод. Они показались Тревэрс очень скоротечными. Она осудили скромные свадьбы и быстрые разводы. То ли дело у них! Там можно разводиться годами.
Тревэрс очень хотелось увидеть Сталина, и однажды она видела его машину. Но ей сказали, что таких машин шесть. И в каждой сидит по двойнику Сталина. Поэтому она не уверенна, кого видела.
Туристов водили на фабрики, на стадионы - ничего не заинтересовало Тревэрс. Стадионов везде полно, на фабриках по определению ничего хорошего не бывает.
Они ходили в Большой театр на «Лебединое озеро». Этот балет Тревэрс нашла устарелым и скучным. Прошлый век. Правда, танцоры техничны.
Единственное, что понравилось Треверс в Москве, кроме тюрьмы, был авангардистский спектакль Акимова «Гамлет». Видимо, она на него ходила с кем-то, кто ей все переводил, потому что поняла, как Акимов переделал диалоги и что он ввел в пьесу куски из Эразма Роттердамского.
Еще ее потрясла наша публика. О такой публике мечтает каждый актер, но находит ее на небесах. Эта публика, которая отдает себя без остатка. Из этого Тревэрс заключила, что каждый русский - актер по природе. Она поняла, как русских приучили к советскому: добавили к природному актерству пропаганду, и каждый русский поверил, что играет важную роль в советском режиме, что без него все пропадет.
Русские по собственной воле выбрали тиранов, чтобы не думать самостоятельно.
Затем Тревэрс была приглашена на чай к кому-то из членов Коммунистической партии. Они говорили о Гертруде Стайн, потом он стал говорить о социализме, типа он ее агитировал. Но тут она сказала, что у нее в гостинице есть лимоны. Партиец сразу переменился в лице и вызвался ее проводить. Оказывается, он был готов на все, чтобы поучить лимон. Не зря Тревэрс предупредили, что русские с ума сходят по лимонам, и она взяла десяток с собой.
Портье за лимон позволил ей позвонить в Ленинград, что было строжайше запрещено.
Перед тем, как уехать, Тревэрс стала кидаться лимонами в гостиничный персонал и впервые увидела, что русские счастливо смеются.
На обратном пути Северное море показалось Тревэрс самым красивым на свете.
История с лимонами, которыми подозрительная англичанка и суровые работники гостиницы кидают, смеясь, друг в друга, предвещает появление будущей Мери Поппинс.
В оценках СССР и русских Тревэрс нет ничего нового. У маркиза де Кюстина то же самое. Петербург неуместно пышный, но построенный на костях. Москва - азиатская. Люди - серые, одинаковые, мрачные. Все рабы, обманутые наглыми правителями.
Что тогда, что сейчас - одно и то же. Это - предубеждение, чванство и отсутствие способности принять хоть что-то чужое, при этом чужое всегда оценивается негативно.
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Рецензии и ругань)