Максим Кантор. Номенклатурный диссидент
В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Чужое)
Удивительно в тему современных событий лег рассказ Максима Кантора. «Номенклатурный диссидент» из его книги от 2010 г. «Совок и веник». Чтобы не подрывать интересы уважаемого писателя, цитирую только часть рассказа.
…
Мысль о неоднородности фронды меня впервые посетила в тамбуре подмосковной электрички, в семьдесят седьмом году. Мы с приятелем везли рюкзак запрещенных книг (литературу неопасную для строя, в основном Бердяева и Шестова, но изданную «Посевом») в диссидентскую заимку. За пару недель до того наш знакомый был избит ребятами в штатском, рюкзак с книгами у него отобрали, затаскали по допросам. Вот я и сказал спутнику:
- Если они войдут в тамбур, надо дергать за ручку стоп-крана и прыгать.
А он мне ответил:
- Прыгай ты, у меня отец в секретариате ЦК работает.
Я обалдел. Мне в голову не приходило, что в нашей среде могут быть такие, с родителями в аппарате ЦК. И если бы только ЦК! Среди диссидентов 80-х были представлены дети послов, генералов, крупных чинов КГБ и рядовых охранников лагерей.
Ах, конечно, сын за отца не отвечает, мы не сталинисты! В те годы мы неоднократно поминали притчу о Савле и его обращении в Павла - бывают же такие чудеса! Да, они жрут пайковую икру и катаются на членовозах - но ведь стучится и в их жирные сердца мечта о справедливости! И они - люди, даром что их папаши святого Себастьяна камнями забили, зато детки создадут церковь Христову! Они хотят пострадать вместе с нами!
Однако новоявленные Павлы страдать не стремились, из передряг выходили нетронутыми. Фраза, смутившая меня в поезде, стала социальным правилом: если случался процесс, приговор получали лишь некоторые. Тех, кто зачастую являлся организатором акции (передача денег семьям заключенных, поездки к Сахарову в Горький, передачи рукописей инкорам), отпускали на волю. Так что, по сути, следовало бы говорить о провокации.
Но штука в том, что никто никого не провоцировал: просто постепенно на роль лидеров вышли номенклатурные диссиденты - а рядовые остались в исполнителях. В годы якобинского террора существовало понятие «амальгама» - процесс уголовников объединяли с политическим. Метод этот применяли в сталинской практике, применяли его и в делах с диссидентами. Требовалось соединить в одном процессе несколько дел: религиозное, хулиганство, подрыв строя. Зачинщикам, номенклатурным деткам, как правило, шили хулиганство - и выпускали прямо в зале, а их друзьям, унылым очкарикам, вешали «распространение нелегальной литературы». Так случилось само собой - силой вещей, и кодекс Амальрика вдруг устарел. Отныне вента карбонариев перестала отвечать за каждого члена - но пеклась о лучших.
Сегодня, вспоминая годы инакомыслия, принято произносить слово «кухня» - дескать, все мы вышли из посиделок на шестиметровых кухнях малогабаритных квартир. Это романтическое преувеличение: основные события происходили на дачах Николиной горы, в генеральских многокомнатных квартирах. Первые квартирные выставки - в квартире некоей генеральши Ники, чтение опальных стихов - по посольским особнякам. Агент госбезопасности журналист Виктор Луи устраивал у себя на даче головокружительные приемы, за его столом пел Высоцкий, там же, на даче, передавали инкорам рукописи Солженицына, да и сам Александр Исаевич жил на даче у Ростроповича, дружившего домами с министром МВД Щелоковым. Певец Александр Галич давал концерты в квартире режиссера Марка Донского, автора фильма «Сердце матери» про юность Ильича, а генералитет из соседних квартир певцу хлопал. И Сахаров - что уж тут недоговаривать - был диссидентом номенклатурным, потому и уцелел.
«Меня зовут значительные люди и просят спеть “Охоту на волков”», - написал потрясенный Высоцкий. Именно так и было - степень близости инакомыслящего к начальству потрясала. Лидер свободомыслящего кружка живописцев, с православно-диссидентским уклоном, являлся родным сыном коменданта сталинского Кремля. Его отец известен любому, кто читал Автарханова, а сын преподавал нам азы православной эстетики, цитировал Флоренского. Странно, да? Чего же вы хотите: история у нас путаная, и судьбы переплетены. Если рассказать, каким путем создавались коллекции тех лет, как формировался первый фонд картин - у читателей волосы дыбом встанут. Когда только организовали приснопамятный горком графиков, волшебное место, куда собрали всех мастеров андеграунда, прошелестел слух, что это - партийная западня. Мол, соберут всех, поименно перепишут. У председателя горкома графиков спросили, не состоит ли он в компартии.
- Зачем?! - изумился председатель горкома. - Я член партии КГБ.
Я полагаю, примерно треть диссидентов тех лет была связана с органами. Степень близости была разной, и чаще всего - прямое родство и приятельство, лишь иногда - служба. Впрочем, и вербовали в контору свои же, соратники по подпольной борьбе с коммунизмом.
Маяковскому вменяют в вину знакомство с эсером-чекистом Блюмкиным, про юного Кобу рассказывают, что он был агентом охранки, но мало кто представляет себе великого Ростроповича на дачной веранде пьющим водку с министром Щелоковым, а диссидентов - в окружении генеральских деток, половина которых исправно сотрудничала с разведкой, той или иной. Никогда и ни в ком не встречал я такой упорной, яркой ненависти к сталинскому режиму, как у детей тех, кто конвоировал моих родственников на пересылках. И это понятно: их родня служила Хозяину, а едва хозяин поменялся, как к прежнему возникли большие претензии. Кого еще так яростно ненавидит холоп, как не бывшего барина! Как ни старался я убедить неофитов диссидентского движения, что не все в коммунизме плохо, что равенство и братство - не преступления, но видел лишь упорно сжатые губы, горящие истово глаза. А потом узнавал, что папа (дядя, дедушка, старший брат) патетического правозащитника - бывший вертухай на Колыме, или секретарь по идеологии ЦК ВЛКСМ, или директор закрытого распределителя.
Громче всех обличает тирана тот, кто ему сапоги лизал, лучший борец с привилегиями - тот, у кого больше всех привилегий, и кому, как не чекисту, доверить разоблачать преступления ЧК. Собственно говоря, в этом и заключается сущность номенклатуры: начальство становится начальством навсегда, а чем конкретно руководить - неважно. Сегодня - банкир, завтра - премьер-министр, послезавтра - лидер оппозиции, затем - представитель президента, на следующий день - командир атомной промышленности. А что такого? Надо будет - и диссидентом назначат. В России общество не делится на левых и правых, но лишь на верхних и нижних: сегодня начальству потребовалась риторика диссидентов, только и всего.
Постепенно диссидентство стало привилегией, не всякому по карману. Как однажды высказался Кормер: «Бороться с Советской властью, это тебе не на фрезеровочном станке работать - заходишь к диссидентам, а там, на столе, чего только нет: три пирога, виски, шампанское!». Когда главным диссидентом провозгласил себя генсек компартии, никто не удивился. Казалось бы - странно, ан нет, уже привыкли к тому, что лучшее всегда достается начальству. Он не только генсек партии, он еще и главный диссидент - это нормально, ему положено. Прогноз великого Честертона, высказанный в «Человеке, который был четвергом», подтвердился вполне: только начальник полиции может стать вождем восстания. Никого не поразило, что борец с привилегиями Ельцин в качестве итога правления затребовал себе и своей семье небывалые прежде привилегии - неприкосновенность. Нас уже нисколько не удивляет, что лидером несогласных является бывший премьер-министр, неоднократно уличенный в коррупции. Нас не смущает, что политологи, близкие к Кремлю, олицетворяют демократию, а благополучные домохозяйки с Брайтон-бич исполняют обязанности «Совести России». Помилуйте, ведь это же бред, идиотизм! Диссиденты - это чистые, непродажные герои, как сумели подменить их этими куклами? Но так повернулась история, номенклатурные права это и есть те самые права, за которые сегодня предлагают бороться, просто называют эту борьбу - «борьбой за гражданские права». В семидесятые годы ленинградский диссидент Виктор Кривулин написал печальные строчки:
Дух подпольной культуры, как раннеапостольский свет
Брезжит в окнах, клубится у серых подвалов.
…Но еще впереди, я надеюсь… я верую… нет…
Я хотел бы уверовать в пепел хотя бы, в провалы,
Что останутся после. В единственный след
От погасшего слова, какое во мне полыхало.
Дух культуры неистребим, он возродился из пепла, точно Феникс, - но возродился он сегодня в генеральских погонах.
То время, время Советской власти, холодной войны, высоких слов и кодекса чести - ушло и уже не вернется. Свергать диктаторов хорошо, используя слова «честь» и «правда», но практическое использование чести и правды в экономике не налажено, это вам не газ с нефтью. Былых диссидентов, бородатых прокуренных дядек, согнали со сцены деловые люди, которые тоже называли себя оппозиционерами бывшему режиму. И они впрямь были оппозиционерами: противопоставляли финансовый капитализм - промышленному развитию, рыночную экономику - плановой, индивидуализм - коллективизму. В какой мере эта оппозиция родственна той, которую представляла интеллигенция, вооруженная свободолюбивой риторикой, непонятно. Диссиденты утешали себя: в сущности, так и должно быть - мы завоевали свободу, а свобода, она для всех, и для этих людей тоже.
Прошло еще совсем немного времени, и страной стали править офицеры госбезопасности, получившие мандат на власть от тех богачей, которых привела интеллектуальная оппозиция. А интеллигенция? Ну, интеллигенция подалась в обслугу к былым соратникам по борьбе.
Тот самый диссидент, которого лейтенант милиции спас от ареста 10 декабря, как выяснилось, был стукачом. Он сам - мужественный человек! - рассказал это своим удивленным соратникам. И - поразительно - стукача никто не осудил. Поняли и простили. Он и правда очень милый, хороший человек.
А что делать? Есть реальность мира, объективные процессы. Вы же за прогресс - ну так и смотрите, куда ведет прогресс. А на чести и совести далеко не ускачешь.
Холодная война пригодилась для ценностей западного мира так, как морозильная камера для хранения сырых продуктов. Замороженное общество сохранилось в романтическом виде вплоть до 90-х годов, не растратив энтузиазма военных лет. То, к чему призывали совестливые авторы (Хемингуэй, Пикассо, Брехт, Белль, Манн, Солженицын, Сахаров) - все это, казалось, сохранит свое значение и в мире постмодерна. То был особый трюк - сохранить призывы, бывшие в ходу полвека назад, - актуальными. Время ушло вперед, технологический прогресс сделал многие понятия нелепыми - но в морозильной камере этого не знали! Когда на московской сцене появились шестидесятники (люди, которым в шестидесятые годы было по сорок лет), они не производили впечатления стариков. Их просто разморозили - как иногда замораживают, а потом размораживают героя кинокомедии, чтобы спустя века явить миру неадекватное существо. Герои кинокомедий пугливо шарахаются от трамваев, не знают, как пользоваться мобильным телефоном - и все над ними смеются. Так и диссиденты отчего-то вообразили, что общество собирается бороться за права человека - это просто в их «морозильной камере» была такая установка. Так происходило везде - в просвещенных странах философы боролись за права человека с энтузиазмом героев Сопротивления. Слова «совесть», демократия», право», «либерализм» успешно выдержали заморозку и были предъявлены обывателю свеженькими.
Удивительно то, что этот оттаявший продукт никому не понадобился. Бери, пользуйся, верь! Однако не берут. Посмотрели, понюхали, отложили в сторону. Поглядывают на соседний прилавок: портфельные инвестиции, перфомансы, нефтедоллары.
Эффект заморозки оценил в свое время философ Леонтьев, рекомендовавший Россию «подморозить», но вот эффект разморозки (то есть оттепели) описан Эренбургом неточно. Эренбург просто не успел увидеть все последствия оттепели, поскольку страну сразу же снова заморозили.
Штука в том, что размороженный мир немедленно портится.
То, что в холодильнике пролежало без употребления, но в сохранности, на открытом воздухе истории испортилось в два счета.
Мир оттаял - и протух.
…