Спогад С. Терпигорєва про похорон Шевченка. 28 лютого 1861 р.
* * *
Это случилось на Смоленском кладбище на похоронах Шевченки. Я не помню ни месяца ни числа, помню только, что в этот день шел сильный снег, и хлопья его так и валились, покрывая и землю, и экипажи, и лошадей, и людей, которые шли и ехали за печальным шествием. Шевченку отпевали или он стоял по крайней мере в церкви Академии художеств, и оттуда его вынесли, чтобы временно предать земле на Смоленском кладбище, так как почему-то, не помню, нельзя его было везти прямо в Малороссию на то место, где он был похоронен впоследствии уже. За гробом шло много студентов, почти весь университет, вся Академия, все профессора и масса публики. Вся университетская набережная от Дворцового до Николаевского моста была буквально запружена народом. Может быть, заслуги и значение Шевченки преувеличены были тогда, может быть время тогда было такое, может быть, молодежь, всегда любящая собрания в толпе, собралась и не единственно ради выражения своего уважения к почившему, только все это может быть, и я не берусь судить об этом, но я свидетельствую только, что из всех похорон, какие я видел с того времени, ни одни не носили на себе отпечатка и характера той искренности и простоты, безыскусственности и неподготовленности, как эти, Шевченкины. Я видел потом похороны Некрасова, Достоевского, Тургенева, Салтыкова людей, конечно, более крупных в литературе, чем Шевченко, но они, эти похороны, все были отравлены проявлением противного, искусственно-деланного, тенденциозного, демонстративного духа. Похороны Шевченки были еще чисты от этого балаганного гаерства, не переносимого искренним чувством. Ни пальмовых, ни лавровых венков, ни лент с надписью, никаких этих бутафорских принадлежностей, в одинаковом изобилии выражавших на последних похоронах скорби «народа» и по поводу смерти Некрасова, и удавившегося прогоревшего лилипута еврея, обиравшего в течение целой войны и погонщиков-мужиков и казну. На похоронах Шевченки, может быть, и было несколько венков, но их приняли и положили ему в гроб не для показа и ни в каком случае не как демонстрацию против кого-то и почему-то. Это употребление из праха покойного не было сделано...
Не знаю, какими-то судьбами я очутился, придя на Смоленское, у самой могилы, в которую должны были сейчас опустить гроб с покойным. И вдруг я увидел возле себя, без шапки, в спустившейся с одного плеча енотовой шубе, Костомарова с растерянным и, мне показалось, заплаканным лицом. Он казался невыразимо жалким, сиротливым в это время. Кто-то стоял возле него, кажется, Кулиш, что-то говорил с ним, но он его не слушал, поворачивая все голову то в ту, то в другую сторону, в ожидании чего-то: ждал ли он, когда принесут, чтобы опустить, наконец, в могилу его закадычного друга Шевченку, или другого чего, но только он все оглядывался, тяготился, стоя на месте, путался в шубе и, наконец, вдруг споткнулся и упал. Я кинулся и помог ему вместе с другими подоспевшими к нему подняться и сколько-нибудь пообчиститься от налипшей на него при этом глины, песку, земли.
- Спасибо, спасибо, благодарю, - сквозь слезы шамкал он, ловя помогавших ему за руки и крепко пожимая их. - Ах, господи, господи... Как это неприятно, потеря... - все повторял он и, точно забыв все: и зачем он тут, по какому случаю, как франт какой, до последнего пятнышка и малейшей брызги старался обчиститься и принять прежний вид... С людьми, которых постигло истинное и глубокое горе, я замечал, это часто случается. В толпе раздалось: «идут, несут!» Толпа, окружавшая могилу, всколыхнулась, задние стали толкаться вперед, все смешалось, и меня далеко отнесло этой живой волной...
Когда похороны окончились, и все пошли с кладбища, у самого входа за оградой стояло несколько карет. Завидев кого-то в выходившей толпе, одна из карет подъехала к выходным воротам; в нее сели, я увидал, Панаев и Некрасов, все белые от покрывавшего их шубы и шапки снега. Вслед за ним кто-то вышел вперед и крикнул извозчика. Я посмотрел: это был Костомаров с каким-то еще господином. Уехали и эти. Толпа стала расходиться и потянулась длинными ручьями по дальним и ближним улицам Васильевского острова. В кучке, в которой и я шел, рассказывали, какую необыкновенно теплую, прочувствованную речь на могиле Шевченки сказал сегодня Костомаров, докончить ее он, однако, не мог, зарыдал и так и отошел молча.
С. Н. Терпигорев 1, Воспоминания, «Исторический вестник», 1896, т. LXIV, стор. 56 - 58. [Див. текст]
Примітки
1 Терпигорєв Сергій Миколайович (1841 - 1895) - письменник, який виступав під псевдонімом Сергій Атава. В зв’язку з студентським заворушенням був виключений з університету і висланий з Петербурга у 1862 р.