Рецензия на "Агента б/у" Б.Райнова.
Одной из любимых в детстве моих книг был цикл рассказов про болгарского разведчика "Эмиля Боева", написанных талантливым писателем Богумилом Райновым. Мне нравилось абсолютно все-академический перевод (хоть читал на украинском), реалистичное изложение событий. Без этих любимых обывателем драк-погонь-перестрелок и соблазненных на каждом шагу роковых красоток.
То, что с лихвой сейчас выходит в печать на книжном рынке РФ, где герои под власовским флагом истребляют врагов любимого Фюрера и фатерланда тысячами. Будь то в грузинских горах, или пустынях Сирии, на украинской лесостепи и на улицах родных городов. В то время как реальные РоА прославились разве что расстрелом безоружных восставших в октябре 1993, все остальное время они трусливо сбегали от любого более-менее сильного противника, что показало февральское демонстративное убийство американцами несколько сот русских из известной ЧВК.
Офицеры и жандармы РоА спокойно сдают своих будановых-ульмановых-аракчеевых, спокойно подписывают очередные "замирения" с теми, кто убивал их сограждан десятками тысяч, спокойно передают им оружие и территории, щедро политой кровью их предками столетиями назад.
Я почему-то думал, что цикл о Эмиле закончился в 1981г, и только недавно случайно попался на глаза завершающий рассказ. Он написан уже в 2001, когда уже не было той Страны, и той Идеи, в которую верил прототип героя и все мы. Да и Б.Райнов уже чувствовал приближающуюся смерть, торопился закончить цикл. Его травили болгарские существа наподобие дегенератки "ницой", но время расставило все по своим полкам. Райнова читали и знали все, а "ницой" стало именем нарицательным.
Можно ли жить после поражения? И является ли это существование-жизнью? Видеть ничтожество новых "демократических правителей", их мышиную возню, сопровождающуюся беспрецедентным ограблением народа?!
Конец рассказа очень жесткий. Можно сказать, жестокий. И понимаешь, что другого уже не будет.
Приведу наиболее понравившиеся мне цитаты из "Агента..."
//====================================================
«Моя тайная война» Кима Филби.
Когда-то меня интересовали в ней исключительно профессиональные подробности. Снимал шляпу перед размахом деятельности автора мемуаров, однако в технических деталях не находил ничего особо впечатляющего. Впечатление эта книга на меня производит только теперь - поразительное и гнетущее.
- Раньше я завидовал его счастливой судьбе. Теперь понимаю, что это была настоящая трагедия.
- Почему трагедия? - бормочет Борислав и садится на кровати, устремляя рассеянный взор на Эйфелеву башню.
- Представь себе, человек прибывает в Москву победителем, потрясшим своими успехами весь мир. Его голова полна идей на миллион. Он приезжает, чтобы продолжить служение Делу, ради которого тридцать лет рисковал жизнью. А Дело делает вид, что не замечает его. Смотрит куда-то в пустоту и ковыряет в носу. «Филби? Ах, англичанин… Изолировать его, поставить на прослушку и взять под наблюдение». И так - больше десяти лет в компании с одним лишь алкоголем.
- Это не трагедия, - качает головой Борислав.
- Как это «не трагедия»?
- А вот так. Настоящей трагедии он избежал. Пусть не Дело, так смерть оказалась к нему милосердной - прибрала его задолго до того, как начался чудовищный крах великого строя.
И, медленно вставая с кровати, заключает:
- Трагедия досталась нам, карликам… Ну что, поужинаем?
//====================================================
Он складывает газету и кладет ее на стол, передавая в мое распоряжение.
- Меня, Эмиль, все чаще мучает вопрос: кто они - свои и насколько они свои?
Он похлопывает своей большой ладонью по газете, вздыхает и говорит слова, которых я жду от него уже давно:
- Я о тех, Эмиль, кто стоял во главе партии. Они нас предали.
- На основании чего судишь?
- Какие тут нужны основания! Я видел их своими глазами и слышал своими ушами. Не забуду того партийного собрания, на котором наш партийный вождь убеждал нас в том, что с сегодняшнего дня и впредь великий смысл нашей работы - делать обратное тому, что мы делали до сих пор.
- Какие доводы он приводил?
- Железные. Ты ведь знаешь, что доводы, которые вбивают в наши головы сверху, всегда железные. «Забудьте! Забудьте, чему мы вас учили! Забудьте, что вы делали! Раз больше нет противника, то нет и разведки!»
- Мудро.
- Забыли только объяснить, куда нам самим теперь деваться.
- Ясно куда - на свалку.
- «Построим завод… Построим завод свободы»[7]. Помнишь, когда-то мы учили такое стихотворение?
Не отвечаю. В настоящий момент мне не до поэзии.
- Ну вот мы его и построили. Ну, не стал он чудом из чудес, но ведь работал.
Не возражаю.
- А уж как мы его охраняли. Главным образом от ударов извне. А его взяли и развалили изнутри. Столько сторожей, а его взяли и развалили.
- Невозможно так долго находиться под гипнозом - по сути, всю жизнь.
- Неужели? А ведь наши с тобой жизни доказывают обратное.
И, указывая на воспоминания Филби, добавляю:
- А также свидетельство нашего старшего коллеги. Этот человек на своей шкуре испытал все безобразия Большой страны; он сначала описывает их, рассказывая об «ужасных событиях», явившихся результатом советской внешней политики, а потом как ни в чем не бывало пишет: «Но, глядя из окон моей московской квартиры, я вижу прочный фундамент будущего».
- Хорошо, что он не может подняться из могилы и посмотреть на этот фундамент теперь, - бормочет Борислав.
//====================================================
По утрам, покидая «Кобру», я обычно бесцельно брожу по улицам, чтобы глотнуть свежего воздуха. Для меня это вроде перерыва между ночным заточением в магазине и дневным одиночеством в комнате Афины. Я понимаю, что необходимо поспать, но сон не приносит отдохновения, поскольку мне снятся разнообразные сцены из прошлого, часто переходящие в кошмары.
Должно быть, сказывается возраст. Мое настоящее настолько пресыщено прошлым, что одно с другим смешивается, и мне даже кажется, что живу я больше в прошлом, чем в настоящем. Поэтому, меря своим шагомером улицы, мне все чаще случается встретить старых знакомых, которые, если трезво рассудить, едва ли могут находиться в этом городе, особенно сейчас. А однажды я увидел своего старого друга Любо Ангелова. Он шел в нескольких метрах впереди своей обычной прихрамывающей походкой, однако на сей раз я не стал делать попытки, удостовериться он ли это. Много лет назад Любо ликвидировали у меня на глазах.
Поначалу я тоже втайне надеялся получить звание и форму, пока однажды мой крестный в профессии не вылил на мои юношеские мечты ушат холодной воды.
«Ты, Эмиль, никогда не будешь носить погоны. Такая у тебя, браток, судьба. И не мечтай о форме, потому что единственная форма, которая возможна для тебя, - это арестантская роба, в том случае если враг, схватив тебя, пожалеет для тебя пулю».
//====================================================
Мы стоим на жаре и на ветру и всматриваемся в ряд сосновых крестов, а глаза у нас слезятся от песчаной пыли.
- Большого же успеха он добился в жизни… - бормочет про себя мой спутник. - Закончить свои дни в таком захолустье!.. И это после того, как объездил весь мир, сражаясь за недостижимую и, наверное, бессмысленную цель…
- Последнее мог бы и не говорить.
- Но сказал…
Он трет покрасневшие глаза, отворачивается и идет к машине. А суховей все налетает порывами, свистит в бурьяне и присыпает убогий погост песчаной пылью.
И все-таки лучше, что он оказался здесь, вместо того чтобы сгинуть неизвестно где, на чужбине.
Все-таки лучше здесь, среди детей.
- Ты идешь? - доносится от машины голос Борислава.
Он все-таки вернулся в этот свой проклятый детский дом. Но какой долгий путь пришлось ему проделать, прежде чем в итоге вернуться туда, откуда он этот путь начал!..
- Ну иди же, - снова кричит Борислав. - Опаздываем.
Тоже мне - «опаздываем»…
Как будто его кто-то ждет дома…
Если не считать одиночества и тишины отчаяния.
То, что с лихвой сейчас выходит в печать на книжном рынке РФ, где герои под власовским флагом истребляют врагов любимого Фюрера и фатерланда тысячами. Будь то в грузинских горах, или пустынях Сирии, на украинской лесостепи и на улицах родных городов. В то время как реальные РоА прославились разве что расстрелом безоружных восставших в октябре 1993, все остальное время они трусливо сбегали от любого более-менее сильного противника, что показало февральское демонстративное убийство американцами несколько сот русских из известной ЧВК.
Офицеры и жандармы РоА спокойно сдают своих будановых-ульмановых-аракчеевых, спокойно подписывают очередные "замирения" с теми, кто убивал их сограждан десятками тысяч, спокойно передают им оружие и территории, щедро политой кровью их предками столетиями назад.
Я почему-то думал, что цикл о Эмиле закончился в 1981г, и только недавно случайно попался на глаза завершающий рассказ. Он написан уже в 2001, когда уже не было той Страны, и той Идеи, в которую верил прототип героя и все мы. Да и Б.Райнов уже чувствовал приближающуюся смерть, торопился закончить цикл. Его травили болгарские существа наподобие дегенератки "ницой", но время расставило все по своим полкам. Райнова читали и знали все, а "ницой" стало именем нарицательным.
Можно ли жить после поражения? И является ли это существование-жизнью? Видеть ничтожество новых "демократических правителей", их мышиную возню, сопровождающуюся беспрецедентным ограблением народа?!
Конец рассказа очень жесткий. Можно сказать, жестокий. И понимаешь, что другого уже не будет.
Приведу наиболее понравившиеся мне цитаты из "Агента..."
//====================================================
«Моя тайная война» Кима Филби.
Когда-то меня интересовали в ней исключительно профессиональные подробности. Снимал шляпу перед размахом деятельности автора мемуаров, однако в технических деталях не находил ничего особо впечатляющего. Впечатление эта книга на меня производит только теперь - поразительное и гнетущее.
- Раньше я завидовал его счастливой судьбе. Теперь понимаю, что это была настоящая трагедия.
- Почему трагедия? - бормочет Борислав и садится на кровати, устремляя рассеянный взор на Эйфелеву башню.
- Представь себе, человек прибывает в Москву победителем, потрясшим своими успехами весь мир. Его голова полна идей на миллион. Он приезжает, чтобы продолжить служение Делу, ради которого тридцать лет рисковал жизнью. А Дело делает вид, что не замечает его. Смотрит куда-то в пустоту и ковыряет в носу. «Филби? Ах, англичанин… Изолировать его, поставить на прослушку и взять под наблюдение». И так - больше десяти лет в компании с одним лишь алкоголем.
- Это не трагедия, - качает головой Борислав.
- Как это «не трагедия»?
- А вот так. Настоящей трагедии он избежал. Пусть не Дело, так смерть оказалась к нему милосердной - прибрала его задолго до того, как начался чудовищный крах великого строя.
И, медленно вставая с кровати, заключает:
- Трагедия досталась нам, карликам… Ну что, поужинаем?
//====================================================
Он складывает газету и кладет ее на стол, передавая в мое распоряжение.
- Меня, Эмиль, все чаще мучает вопрос: кто они - свои и насколько они свои?
Он похлопывает своей большой ладонью по газете, вздыхает и говорит слова, которых я жду от него уже давно:
- Я о тех, Эмиль, кто стоял во главе партии. Они нас предали.
- На основании чего судишь?
- Какие тут нужны основания! Я видел их своими глазами и слышал своими ушами. Не забуду того партийного собрания, на котором наш партийный вождь убеждал нас в том, что с сегодняшнего дня и впредь великий смысл нашей работы - делать обратное тому, что мы делали до сих пор.
- Какие доводы он приводил?
- Железные. Ты ведь знаешь, что доводы, которые вбивают в наши головы сверху, всегда железные. «Забудьте! Забудьте, чему мы вас учили! Забудьте, что вы делали! Раз больше нет противника, то нет и разведки!»
- Мудро.
- Забыли только объяснить, куда нам самим теперь деваться.
- Ясно куда - на свалку.
- «Построим завод… Построим завод свободы»[7]. Помнишь, когда-то мы учили такое стихотворение?
Не отвечаю. В настоящий момент мне не до поэзии.
- Ну вот мы его и построили. Ну, не стал он чудом из чудес, но ведь работал.
Не возражаю.
- А уж как мы его охраняли. Главным образом от ударов извне. А его взяли и развалили изнутри. Столько сторожей, а его взяли и развалили.
- Невозможно так долго находиться под гипнозом - по сути, всю жизнь.
- Неужели? А ведь наши с тобой жизни доказывают обратное.
И, указывая на воспоминания Филби, добавляю:
- А также свидетельство нашего старшего коллеги. Этот человек на своей шкуре испытал все безобразия Большой страны; он сначала описывает их, рассказывая об «ужасных событиях», явившихся результатом советской внешней политики, а потом как ни в чем не бывало пишет: «Но, глядя из окон моей московской квартиры, я вижу прочный фундамент будущего».
- Хорошо, что он не может подняться из могилы и посмотреть на этот фундамент теперь, - бормочет Борислав.
//====================================================
По утрам, покидая «Кобру», я обычно бесцельно брожу по улицам, чтобы глотнуть свежего воздуха. Для меня это вроде перерыва между ночным заточением в магазине и дневным одиночеством в комнате Афины. Я понимаю, что необходимо поспать, но сон не приносит отдохновения, поскольку мне снятся разнообразные сцены из прошлого, часто переходящие в кошмары.
Должно быть, сказывается возраст. Мое настоящее настолько пресыщено прошлым, что одно с другим смешивается, и мне даже кажется, что живу я больше в прошлом, чем в настоящем. Поэтому, меря своим шагомером улицы, мне все чаще случается встретить старых знакомых, которые, если трезво рассудить, едва ли могут находиться в этом городе, особенно сейчас. А однажды я увидел своего старого друга Любо Ангелова. Он шел в нескольких метрах впереди своей обычной прихрамывающей походкой, однако на сей раз я не стал делать попытки, удостовериться он ли это. Много лет назад Любо ликвидировали у меня на глазах.
Поначалу я тоже втайне надеялся получить звание и форму, пока однажды мой крестный в профессии не вылил на мои юношеские мечты ушат холодной воды.
«Ты, Эмиль, никогда не будешь носить погоны. Такая у тебя, браток, судьба. И не мечтай о форме, потому что единственная форма, которая возможна для тебя, - это арестантская роба, в том случае если враг, схватив тебя, пожалеет для тебя пулю».
//====================================================
Мы стоим на жаре и на ветру и всматриваемся в ряд сосновых крестов, а глаза у нас слезятся от песчаной пыли.
- Большого же успеха он добился в жизни… - бормочет про себя мой спутник. - Закончить свои дни в таком захолустье!.. И это после того, как объездил весь мир, сражаясь за недостижимую и, наверное, бессмысленную цель…
- Последнее мог бы и не говорить.
- Но сказал…
Он трет покрасневшие глаза, отворачивается и идет к машине. А суховей все налетает порывами, свистит в бурьяне и присыпает убогий погост песчаной пылью.
И все-таки лучше, что он оказался здесь, вместо того чтобы сгинуть неизвестно где, на чужбине.
Все-таки лучше здесь, среди детей.
- Ты идешь? - доносится от машины голос Борислава.
Он все-таки вернулся в этот свой проклятый детский дом. Но какой долгий путь пришлось ему проделать, прежде чем в итоге вернуться туда, откуда он этот путь начал!..
- Ну иди же, - снова кричит Борислав. - Опаздываем.
Тоже мне - «опаздываем»…
Как будто его кто-то ждет дома…
Если не считать одиночества и тишины отчаяния.