Воспоминания о лете.
Отрывки из моего дневника:
1 июня 2004 года.
"Первый день лета вышел комом.
«Сострадание есть высочайшая форма человеческого существования…» -, как то сказал Фёдор Михайлович Достоевский, чем изобличил себя как полного бездаря с уклоном в профанацию.
На самом деле, высшей формой человеческого существования является непротивление сну насилием!.. Вчера Маришка-добрая душа обкормила меня на ночь окрошкой. Блюдо ухнуло в желудок… и там застряло. До самого утра я старался пристроить свой живот так, чтобы он не облокачивался на переполненный желудок. Последнее никак не удавалось - я чувствовал себя прямо-таки могуче беременным… Короче, спал я всего 4 часа, всё остальное время меня отчаянно пучило. Утром в зеркале вместо знакомого лица отразилось некое изрядно похужавшее и возмудевшее привидение из Вазастана. Дикое, но симпатишное и с синяками под красными глазами.
Настроение это мне уж точно не подняло.
Спать хотелось ужасно, но долг погнал на работу.
Сегодня я угодил в экзаменационную комиссию некой частной школы.
Но не своей.
Назовём школу условно учебным объединением «Уныние» - это будет ближе к истине… В «Унынии» приключилось горюшко-горе под названием «медалисты». Как положено в таких случаях, на выпускных экзаменах обязаны были присутствовать независимо-незаинтересованные члены из другого учебного заведения. Сегодня на сочинении, этим столпом неподкупного правосудия, т.е. - членом, был я… Хорошо хоть, что членом я был не эрегированным - читай «стоячим», а был я членом сидячим, что, согласитесь, намного приятнее. Особенно - если отбывать вам надлежит цельных шесть часов неукоснительно и с умным до дебилизма, ответственным видом.
В помещении витала кислопахнущая аура детской паники.
На доске - пяток тем, перемежающихся жирно выведенными фамилиями: «Блок», «Булгаков», «Салтыков-Щедрин» и «Ходасевич».
По проходам между партами моталась с безумным видом публично изнасилованной весенней тёлки училка русского. Она пыталась быть одновременно везде и нигде.
Я покоился за охрененных размеров столом, а по бокам его притулились местная директриса и завуч. Они меня лизали во все места и приятно щебетали в уши.
Порой, кто-ндь из экзаменуемых, будучи не в силах самостоятельно заломать образ Татьяны в «Онегине», делал страшные глаза училке русского. Та немедленно начинала подёргиванием щеки семафорить «хелп» своему директору. Директор (бабулька лет 50-ти с гаком) упоительно брала меня за локоток и шёпотом осведомлялась, не хочу ли я испить кофею? Или чего покрепче? Или перекурить?.. А не показать ли мне их школу, а заодно и туалет?.. Я прекрасно помнил нетленную фразу: «В России честность - страшный порок», а посему, конечно же, соглашался с директрисой. Конечно, я был не против хапнуть кофе, отлакировать его коньячком, закусить бутербродиком, бутерброд перекурить, проследовать на экскурсию, а в процессе оной экскурсии заодно и поссать. Как только я удалялся, русичка и завуч наперебой бросались спасать утопаемых… Я им не мешал - чего людям жизнь портить? Она у педагогов и так говёная до предела. 8)
Через шесть часов дурдом кончился и Моё Величество отбыло домой.
Всю дорогу до метро меня преследовал настырный соловей и пиликал, и свистел, и заливался… Бард, мля.
На ступенях подземного перехода к станции метро «Царицыно» лежал труп.
Труп жизнерадостно улыбался в плотном окружении шести ментов, совершенно не представляющих, что им теперь с обнаруженным кадавром делать… У дедушки на эскалаторе прихватило сердце и он упал на колени. Так наверх и доехал, а наверху - помер. Прохожие вынесли дедушку на ступени перехода и, с перепугу, вызвали всё, что можно: милицию, «скорую», пожарных и ЭмЧэЭс. С момента смерти прошло минут сорок. Милиция уже прибыла, прочие службы были в стадии ожидания…
Постоял немного с толпой зевак.
Милиция суетилась и кого-то материла сразу в три рации. Мат свои плоды принёс - появилась «скорая». Через час после того, как её вызвали… Санитары несуетливо осмотрели тело. Потом, не опускаясь до носилок, за руки-за ноги шваркнули дедушку в машину, с чем и отбыли.
А на улице вовсю жарило настоящее летнее солнце.
Ух, хорошо то как!!"
2 июля 2004 года.
"Всё, лето кончилось вчера.
Опять болит горло.
Опять метро…
Возле турникетов по моим ногам вихрем проносится глубокопенсионного возраста расторопный бабунок, волоча за собой тележку со скарбом. По бычьи наклонённая голова, растрёпанные седые космы торчат из-под бейсболки с логотипом «Китикэт», искажённое лицо, в глазах - желание затоптать всех насмерть, но успеть именно на эту электричку. И ведь успела, клюшка старая. А я остался стоять пень-пнём на перроне, размышляя об уважении к старости.
Вагон.
У дверей, держась рукой за стойку, стоит фифа лет двадцати.
Брюнетка, ноги - от коренных зубов, под коротким топиком - бюст, на котором можно сидеть втроём. Вокруг пупка - стразы, в пупке - пирсинг. Главный цимус: пониже спины, из-под сидящих на бёдрах бриджей, на десяток сантиметров выглядывает голубая резинка трусиков-стрингов.
В эту резинку вперился весь мужской коллектив вагона. Так полчаса и ехали. В такт прыжкам вагона на стыках рельс подпрыгивала девичья задница, а за ней, выворачиваясь до характерного хруста, сигали зрачки юношей, мужчин и стариков. …И чувствовалось, как у всех зрителей дьявольски зудят руки от желания подкрасться к дивчине сзади и за вышепомянутую голубую резинку со смаком подёргать!
Снова вагон.
Доселе сидевший и мирно листавший газетёнку дед самого, что ни есть, мышиного облика, внезапно вздевает обличающий перст к потолку и, трясясь от праведности, помноженной на негодование, выпаливает: «Путин - сволочь! Всё продал!..» Потом хищно обводит взглядом онемевших от неожиданности соседей и добавляет: «Что?!.. Просрали страну, демократы х…евы?!!» И с победоносным видом Трижды Участника Взятия Зимнего Летом выходит из вагона.
…Народ ошалело молчал до следующей станции. А потом взбурлил на разные голоса: «Прав дед…», «Совсем старики из ума выжили!..», «Ох, дохапается правительство!..» И пошло и поехало. Когда я выходил на «Академической», стихийный митинг всё ещё продолжался.
1 июня 2004 года.
"Первый день лета вышел комом.
«Сострадание есть высочайшая форма человеческого существования…» -, как то сказал Фёдор Михайлович Достоевский, чем изобличил себя как полного бездаря с уклоном в профанацию.
На самом деле, высшей формой человеческого существования является непротивление сну насилием!.. Вчера Маришка-добрая душа обкормила меня на ночь окрошкой. Блюдо ухнуло в желудок… и там застряло. До самого утра я старался пристроить свой живот так, чтобы он не облокачивался на переполненный желудок. Последнее никак не удавалось - я чувствовал себя прямо-таки могуче беременным… Короче, спал я всего 4 часа, всё остальное время меня отчаянно пучило. Утром в зеркале вместо знакомого лица отразилось некое изрядно похужавшее и возмудевшее привидение из Вазастана. Дикое, но симпатишное и с синяками под красными глазами.
Настроение это мне уж точно не подняло.
Спать хотелось ужасно, но долг погнал на работу.
Сегодня я угодил в экзаменационную комиссию некой частной школы.
Но не своей.
Назовём школу условно учебным объединением «Уныние» - это будет ближе к истине… В «Унынии» приключилось горюшко-горе под названием «медалисты». Как положено в таких случаях, на выпускных экзаменах обязаны были присутствовать независимо-незаинтересованные члены из другого учебного заведения. Сегодня на сочинении, этим столпом неподкупного правосудия, т.е. - членом, был я… Хорошо хоть, что членом я был не эрегированным - читай «стоячим», а был я членом сидячим, что, согласитесь, намного приятнее. Особенно - если отбывать вам надлежит цельных шесть часов неукоснительно и с умным до дебилизма, ответственным видом.
В помещении витала кислопахнущая аура детской паники.
На доске - пяток тем, перемежающихся жирно выведенными фамилиями: «Блок», «Булгаков», «Салтыков-Щедрин» и «Ходасевич».
По проходам между партами моталась с безумным видом публично изнасилованной весенней тёлки училка русского. Она пыталась быть одновременно везде и нигде.
Я покоился за охрененных размеров столом, а по бокам его притулились местная директриса и завуч. Они меня лизали во все места и приятно щебетали в уши.
Порой, кто-ндь из экзаменуемых, будучи не в силах самостоятельно заломать образ Татьяны в «Онегине», делал страшные глаза училке русского. Та немедленно начинала подёргиванием щеки семафорить «хелп» своему директору. Директор (бабулька лет 50-ти с гаком) упоительно брала меня за локоток и шёпотом осведомлялась, не хочу ли я испить кофею? Или чего покрепче? Или перекурить?.. А не показать ли мне их школу, а заодно и туалет?.. Я прекрасно помнил нетленную фразу: «В России честность - страшный порок», а посему, конечно же, соглашался с директрисой. Конечно, я был не против хапнуть кофе, отлакировать его коньячком, закусить бутербродиком, бутерброд перекурить, проследовать на экскурсию, а в процессе оной экскурсии заодно и поссать. Как только я удалялся, русичка и завуч наперебой бросались спасать утопаемых… Я им не мешал - чего людям жизнь портить? Она у педагогов и так говёная до предела. 8)
Через шесть часов дурдом кончился и Моё Величество отбыло домой.
Всю дорогу до метро меня преследовал настырный соловей и пиликал, и свистел, и заливался… Бард, мля.
На ступенях подземного перехода к станции метро «Царицыно» лежал труп.
Труп жизнерадостно улыбался в плотном окружении шести ментов, совершенно не представляющих, что им теперь с обнаруженным кадавром делать… У дедушки на эскалаторе прихватило сердце и он упал на колени. Так наверх и доехал, а наверху - помер. Прохожие вынесли дедушку на ступени перехода и, с перепугу, вызвали всё, что можно: милицию, «скорую», пожарных и ЭмЧэЭс. С момента смерти прошло минут сорок. Милиция уже прибыла, прочие службы были в стадии ожидания…
Постоял немного с толпой зевак.
Милиция суетилась и кого-то материла сразу в три рации. Мат свои плоды принёс - появилась «скорая». Через час после того, как её вызвали… Санитары несуетливо осмотрели тело. Потом, не опускаясь до носилок, за руки-за ноги шваркнули дедушку в машину, с чем и отбыли.
А на улице вовсю жарило настоящее летнее солнце.
Ух, хорошо то как!!"
2 июля 2004 года.
"Всё, лето кончилось вчера.
Опять болит горло.
Опять метро…
Возле турникетов по моим ногам вихрем проносится глубокопенсионного возраста расторопный бабунок, волоча за собой тележку со скарбом. По бычьи наклонённая голова, растрёпанные седые космы торчат из-под бейсболки с логотипом «Китикэт», искажённое лицо, в глазах - желание затоптать всех насмерть, но успеть именно на эту электричку. И ведь успела, клюшка старая. А я остался стоять пень-пнём на перроне, размышляя об уважении к старости.
Вагон.
У дверей, держась рукой за стойку, стоит фифа лет двадцати.
Брюнетка, ноги - от коренных зубов, под коротким топиком - бюст, на котором можно сидеть втроём. Вокруг пупка - стразы, в пупке - пирсинг. Главный цимус: пониже спины, из-под сидящих на бёдрах бриджей, на десяток сантиметров выглядывает голубая резинка трусиков-стрингов.
В эту резинку вперился весь мужской коллектив вагона. Так полчаса и ехали. В такт прыжкам вагона на стыках рельс подпрыгивала девичья задница, а за ней, выворачиваясь до характерного хруста, сигали зрачки юношей, мужчин и стариков. …И чувствовалось, как у всех зрителей дьявольски зудят руки от желания подкрасться к дивчине сзади и за вышепомянутую голубую резинку со смаком подёргать!
Снова вагон.
Доселе сидевший и мирно листавший газетёнку дед самого, что ни есть, мышиного облика, внезапно вздевает обличающий перст к потолку и, трясясь от праведности, помноженной на негодование, выпаливает: «Путин - сволочь! Всё продал!..» Потом хищно обводит взглядом онемевших от неожиданности соседей и добавляет: «Что?!.. Просрали страну, демократы х…евы?!!» И с победоносным видом Трижды Участника Взятия Зимнего Летом выходит из вагона.
…Народ ошалело молчал до следующей станции. А потом взбурлил на разные голоса: «Прав дед…», «Совсем старики из ума выжили!..», «Ох, дохапается правительство!..» И пошло и поехало. Когда я выходил на «Академической», стихийный митинг всё ещё продолжался.