Илюша Гольдфарб прислал аудио. А потом ещё и видео...
Илюша Гольдфарб прислал аудио. А потом ещё и видео...
Это нереально. Аудио - ещё куда ни шло, а видео - это уже совсем из разряда «всё это было, или нет?»
...А вот я опять не знаю, откуда начать: то ли начинать с Илюши, то ли с самого начала. Или не с самого начала, а там, где вот это всё началось... Если с самого начала, то это очень долго, а если не с самого - то непонятно. А если начинать с Илюши - то ещё непонятнее...
Я начну с самолёта.
Итак, летели мы с Сашей в Gijón…
А летели мы туда потому, что там была Лизка. А Лизка там была потому, что там проходили летние скрипичные курсы. Если бы я помнила точно, в каком году это было, то я бы точно сказала, сколько Лизке тогда было лет. Но я, если честно, не помню. Лет тринадцать-четырнадцать ей было, что ли. Она училась в Purcell School - это такая школа-интернат, boarding school, где из детишек музыкантов делают. Их в Англии две: школа Менухина и наша Пёрселка. А во время летних каникул эти детишки вкалывают на всяких летних курсах, куда съезжается профессура музыкальных колледжей со всей Европы, и дрючит этих бедалаг на все деньги. Ну а мы подумали: вот Лизка сейчас в Хихоне, а мы там никогда и не были, и ведь никогда и не будем, наверное, если сейчас не сорвёмся. К тому же, там куча знакомых среди преподавателей, и вообще дым коромыслом... Особо не раздумывая, купили билеты, заказали гостиницу, и через пару дней летели вслед за Лизкой...
Летели мы, стало быть, Иберией - это испанские товарищи. Как только самолёт набрал высоту, стали разносить кому-чего-попить-зажевать. Мы, естественно, по кофейку. Кофе был хороший. Настоящий, испанский, без дураков. И вдруг как-то так случилось, скорее даже «как-то», чем «так», что половину своего стаканчика я вылила на себя, а другую половину - после того, как, спасая себя, отвела руку в сторону, не меняя наклона стакана - на рядом сидящего Сашу (всё нормально, кофе был крепкий, но не горячий). На мне были голубые шёлковые шаровары, на Саше - белые джинсы..............
Следующие сорок минут полёта мы с ним провели, запершись в туалете, где я пыталась с содеянным что-то сделать методом отмывания. Ужас положения заключался в том, что в Gijón мы летели через Мадрид, и весь наш багаж перепрыгивал с самолёта на самолёт без нашего к нему доступа, так что шансов переодеться в течение ближайших пяти-шести часов не было никаких, а незамысловатые кофейные разводы на наших штанах, идущие вниз от паховой зоны, были незамысловаты именно той незамысловатостью, которая как раз и требуется для того, чтобы заставить ржать каждого, кто посмотрит.
Поскольку туалетов в самолётах раз-два и обчёлся, то самолётный народ явно страдал от того, что мы там всерьёз заперлись и никого не пускаем. Время от времени к нам стучалась стюардесса и спрашивала: «Are you OK?» - в том смысле, что «Освоободите сортир немедленно!». На что я ей отвечала: «Yes, I am absolutly fine» - в том смысле, что «Отвали!».
Означенный сортир находился в головной части самолёта, поэтому, когда, наконец, уже почти перед самой посадкой, оттуда гуськом вышли мужчина и женщина в сильно мокрых штанах, их лицезрел весь самолёт, и каждый был волен думать, что хотел. Я изо всех сил старалась избегать eye contact с сидящими креслах, но, видимо, напрасно, потому что все взгляды были направлены совсем не туда, где происходит eye contact, а несколько ниже. И почему-то очень некстати вдруг вспомнился барабанщик Новиков... Когда он и прекрасная костюмерша Тереховой вышли из сортира во время рейса Магадан - Москва, то, встретившись взглядом с Аллегровой, вопросительно поднявшей чёрную бровь, он гордо сказал: «Да. А что?».
Очень некстати, кстати, вспомнился...
А Gijón был дивен. Дивен и сказочен, причём, не столько на объективном, сколько на субъективном уровне - просто всё было в радость. Лизку мы отыскали на следующий день по приезде. Она хлюпала носом и говорила, что m-me Боярская ей сказала, что, если она не перестанет давить на смычок, то ей надо менять профессию. На что мы нудным голосом ей отвечали, что вот Никола Бенедетти, отзанимавшись с Боярской, идёт в practice room и пропиливает там всё, что ей Боярская показала на уроке, а ты, мол, бросаешь скрипку на кровать и идёшь шмонаться по набережной с Риккардо - и не отпирайся, мы всё видели! При упоминании Никола Бенедетти, любимой ученицы m-me Боярской, Лизка зеленела лицом, кривила рот и со звенящей слезой в голосе говорила: «I've got the point». После чего разворачивалась и уходила гулять по набережной с Риккардо.
А однажды я вышла из гостиницы и на противоположной стороне улицы увидела Сашу рядом с каким-то дядькой. «Ой, как на Илюшу похож!», подумала я и решила не подходить к ним, потому что мало ли, с кем там Саша разговаривает, чего я им мешать буду? Но смотрю, Саша мне рукой машет и дядьке на меня показывает. Fuck!, думаю. Теперь надо будет знакомиться, улыбаться, что-то говорить, лицо держать. Fuck! и ещё раз Fuck! Подхожу к ним, Саша мне на дядьку показывает и спрашивает:
- Кать, как ты думаешь, кто это?
Ну, я, чиста в порядке бреда, говорю: «Это Илюша Гольдфарб», всего лишь имея в виду, что мужик до ужаса на Илюшу похож. На Илюшу, которого мы уже лет пятнадцать, если не больше, не видели, и слыхом о нём не слышали: человек навсегда ушёл из сознания, навеки оставшись ТАМ, в другой реальности, в той реальности, которая с этой никак не соприкасается, не пересекается и даже не аукается. Он не мог, он просто не мог возникнуть на мощёной улочке древнего испанского города на берегу Бискайского залива. Это было невозможно - это полностью разрушало границы реального и нереального... Это всё равно что если бы марсианин, или святой Апостол... А они стоят и смеются. И тут до меня стало доходить...
- Это что, правда, Илюша?..
А вот знаете, что? А ведь я не там начала. Надо было не с самолёта начинать. Надо было с самого начала начинать. Так ничего не получится. Потому что я вот дошла до Илюши, а продолжать не могу - вы ничего не поймёте. Короче, давайте считать, что я ничего не говорила. Я в следующий раз начну с самого начала, а уж когда оттуда дойду до Илюши - тогда и аудио, и видео, и всё, чего угодно. Ладно?