Про Фарфорыча, девушку N, Тот и Этот свет
Когда у меня на мобильнике высвечивается ее номер - внутренне сжимаюсь. Уже знаю, что где-то опять беда, что сейчас мне придется мобилизовать все силы, и, отвлекшись от рассуждений о культур-мультурах, от написания текстов про «все мужики козлы», браться за темы совсем мне неблизкие, пугающие. Это может быть доверчивый и не совсем здоровый человек, у которого пытаются отобрать квартиру или осиротевшие внезапно дети, которым лучше бы в приют, чем к такой родне, или беглый раб с кирпичных заводов без денег, без документов, которого надо как-то спасать, то есть, переодеть, подкормить и отправить в родной город. А теперь вот - Форфорыч.
- Ты с ума сошла, какой Форфорыч, это что - имя?
- Ой, там была такая история - менты его как-то остановили - документы проверить, отчество Варфоломееевич прочесть не сумели и переспрашивают - «Как? Фарфорыч?». Слушай, это такой человек, такой человек! Ты не представляешь, как он живет, в каких условиях, а еще и без ноги, но бодрый такой и весь домик у него стихами расписан! Так ты едешь с нами? Только, если писать станешь, имени моего не называй, пиши - девушка N - и она положила трубку.
Я из сумбурного разговора мало, что поняла, моя «девушка N» без всякой почтительности относится к хронологии, обстоятельные и неторопливые беседы с уточнением подробностей - не для нее, она всегда куда-то будто бежит, несется, боится не успеть, но кое-какие детали выяснились.
Итак, 34 года назад в Дагестан из какого-то маленького российского городка приехал человек, Вячеслав Варфоломееевич Виноградов. Приехал не просто так, на пустое место, а к сводному брату. Работать по специальности (а Вячеслав Варфоломеевич - электромеханик) отчего-то не стал, ну, мало ли, может, денег там мало платили или начальство стервозное оказалось - одним словом, пошел наш Виноградов в грузчики. Мужик он был, что называется, жилистый, таскал мешки в 60 с лишним килограммов и как-то раз не удержал. Уронил себе на ногу. Это аукнулось позже, а поначалу жизнь у братьев была, можно сказать, неплохая. Тот брат, который «здешний» в 2000-ом получил место инспектора Сарыкумского заповедника, а наш Вячеслав Варфоломееевич устроился туда же сторожем. Сколотили домик, ульи поставили, пасека у них своя была, мед. А потом «здешний» брат скоропостижно женился и уехал с женой на ее историческую родину в Израиль. Дальше все завертелось очень быстро. Фарфорыча уволили из сторожей - меда, мол, начальству мало давал, нога все больше болела, сначала отрезали пальцы, а в феврале этого года отняли почти по колено. А когда вернулся c культей - обнаружил, что и пасеки-то больше нет. Мед украли, пчел загнобили осы -сильные, злющие. Остались одни пустые ульи.
И вот туда, к бархану Сарыкум, к пустым ульям и к человеку возле них - мы с девушкой N и поехали.
Автомобиль свернул с трассы Ростов-Баку и теперь медленно ползет по разбитой дороге. Электричества там, куда мы едем, нет, уже пять лет, кто-то снял и продал как цветмет провода. Поэтому на заднем сиденье шуршат пакеты, в которых не только вода в пятилитровых баклажках, блок сигарет «Ява», несколько банок тушенки, заварка, но и пальчиковые батарейки, а еще странная какая-то штука, как мне объяснили - зарядка с ручным приводом.
Это все мы покупали в маркете на выезде из Махачкалы, расплачивалась моя N. У кассы развернула зеленый самодельный конвертик, достала несколько сторублевок, потом добавила к ним еще и пару других, из собственного кошелька.
- Фарфорыч ко мне после первых пары визитов как-то проникся и теперь дает мне свою пенсию, чтобы закупила нужное. Я сначала пыталась отчитываться, да он и слушать не стал. Но на 4 000 пенсии не пожируешь. Кстати, знаешь, как он называет Махачкалу? «Тот свет»! Так и говорит - «когда я был у вас на Том свете…»
Мы едем через лесок со странными деревьями, мимо старой водокачки с замурованными окнами, мимо разрушенного здания вокзала в окружении пирамидальных тополей, домиков, которым больше подходит слово «бараки». Все это по левую сторону, а по правую - полузасыпанные песком рельсы, которые непонятно, куда уходят, низкий кустарник и, конечно, сам бархан Сарыкум.
- Все, доехали.
N тормозит, выходит из машины, и принимается доставать «гостинцы». Озираюсь, пытаясь сообразить - где же дом? Не эта же кривая будочка с какими-то ящиками возле стены. Оказывается - именно она. Оказывается - это не ящики, пустые ульи. Перед входной дверью, по дворе - впрочем, тут и «дверь», и «двор», и все остальные слова надо брать в кавычки - длинный дощатый стол с лавками по обе стороны, над столом что-то вроде тента. Это что-то - все в прорехах, в одной из них вдруг возникает мохнатая ушастая морда и прямо над моей головой мелькает когтистая лапа. Это Мурзик, кот-подросток. Главный защитник, потому что других - просто нет.
И домика «выходит» сам хозяин. Сначала появляется правая нога, затем человек, согнувшись, что-то переставляет вперед. Это низенькая табуретка с грязным куском поролона. Поролон - для мягкости, так не больно колену «укороченной» ноги. Колено - на табуретку, здоровой - шагнуть, подтащить табуретку, упереться коленом, опять шагнуть. Пустая брючина болтается в такт движениям. Смотреть на это невыносимо. Начинаю суматошно распаковывать привезенное, выкладываю все на стол, украдкой оглядываюсь. Здесь живет очень странный человек. Все вертикальные и горизонтальные поверхности исписаны белой масляной краской. Стены домика, доски, на которых крепится тент, даже плоские камни, врытые в землю, чтобы лежали как тротуарная плитка. «Незваный гость - хуже Гагарина», - гласит одна надпись, «Человека перелицевали - теперь он оплеван изнутри», что-то там еще про любовь и водку, и еще масса всего, но я уже не читаю.
Фафорыч доковылял, присел на лавку рядом, распечатал сигареты. Наконец-то я могу его рассмотреть. Совсем высохший, горбоносый, несколько зубов «железные», многих нет. Он пеняет N, зачем, мол, долго не ехала, аж целых полторы недели и зачем трехлитровый баллон с солеными помидорами - все равно «Розка придет, заберет».
Розка, как понимаю, - соседка и отношения с ней напряженные. N и Фарфорыч говорят о своем, и из обрывков их беседы постепенно складывается довольно жуткая картина тутошней жизни. Пенсию Фарфорычу оставляют в аптеке на трассе, допрыгать туда на одной ноге или доковылять с табуреткой - нереально, поэтому Фарфорыч ждет, когда к соседям кто-нибудь приедет и просит, чтоб подбросили. Там он обязательно заходит в придорожную кафешку, здоровается «Привет, пацаны!» (кафе так называется «Пацаны») и сидит, попивает пивко, дожидаясь того, кто подвезет его обратно домой. Деньги дома старается спрятать и побыстрее отдать N. «А то еще придут эти - он машет рукой куда-то в сторону соседских домов и смеется, - просить станут, а то и заберут. Вот я сторожем работал, а своего не усторожил. Мед забрали. Два топора недавно унесли. Даже чеснок я посадил - и тот выкопали».
Как живут тут, на «этом свете» люди, по каким правилам? Помогают друг другу или Фарфорыч - человек без родни, без защиты, инвалид - потенциальная жертва? Домовитая тихая пчела среди сильных мускулистых ос? Как выживает, кто носит ему воду, в конце концов?
- Сам ношу. Попрыгаю до колодца, я его давно еще вырыл, принесу водички, потом процеживаю.
В доме - баклажки, со срезанным дном и забитым ватой горлышком - так он процеживает мутную, с травинками воду. Ничего, не заболевает. Все нормально у него. А готовит на «плите». Разжигает костерок в прокопченной кастрюле, кладет сверху чугунную распорку от настоящей плиты и варит так свои быстрорастворимые супы и каши. Про сортир я спросить не решилась, тем более Фарфорыч заговорил сам. Очень странно заговорил. Я не ожидала, что о таком. Сначала скаламбурил «Мать моя Мария Ивана свою фамилия ЖивОго в таком-то году поменяла на МертвОго». Затем начал о последних политических событиях - он слушает радио «Маяк» и всегда в курсе. Мурзик воюет с моей ногой, перед лицом вдруг начинает кружить опасная оса, и я вспоминаю, что хотела узнать.
- Почему протеза нет? Так не дают! Говорят - плати 15 тыщ и мы напишем, что ты инвалид, что тебе положено или иди, покупай, а он 20 целых стоит. Можно еще обойти всех врачей, но там все так запутано, столько очередей надо выстоять… Хорошо хоть пенсия есть, без прописки не хотели давать, но люди помогли. Я, знаете, где прописан? В здании администрации Коркмаскалы, во!
Фарфорыч и девушка N возятся с мобильником - это сама N и ее друзья скинулись, и подарили Фарфорычу на день рождения. Темнеет. Над головой повесили звезды, а бархана уже и не видно, только что-то горячее огромное будто дышит рядом.
Мы прощаемся, садимся в машину и едем домой, в «Тот свет». Говорить мне не хочется, я выбита из равновесия, мне тяжело и накрывает чувство вины за здоровые ноги, за полную ванну теплой чистой воды, которая ждет меня дома, за свет, сортир, интернет и полный холодильник. А N легка и весела. Она не грузится, но будет звонить во все социальные службы и требовать, и просить, и угрожать, выбивать для Фарфорыча и инвалидность, и бесплатный протез. И вне зависимости от результата все равно приедет сюда опять дней через 10, и еще через 10, и еще….
Будет бить свою машину на тряской дороге, опять потратит несколько часов своего личного времени на чужого, в сущности человека, привезет ему продукты и сигареты спокойно и без рефлексии. Так же спокойно и без рефлексии она, выходя из дома, разменивает пару сотен для милостыни и подает всем без разбора, считая, что не ее дело определять - кто и правда нуждается, а кто тупо разводит доверчивых «лохов». А когда разменянные деньги кончатся и ей нечего будет положить в протянутую ладонь - улыбнется и разводет руками: «Больше нет». Мне кажется, она знает какую-то важную вещь. Страшно важную вещь, которая помогает ей не терять себя ни на Том, ни на Этом свете.
- В прошлом году мы с друзьями накануне Нового года собрали немножко денег, накупили разных мелких вещей, носки, платки, разоделись в Деда Мороза и Снегурочку и поехали в Дом престарелых, поздравлять, - говорит моя девушка N, - Мужикам тяжело было потом, сидели, пили водку, молчали, а мы - женщины - ничего, быстро отошли. Слушай, хочешь в следующий раз с нами?
- Ты с ума сошла, какой Форфорыч, это что - имя?
- Ой, там была такая история - менты его как-то остановили - документы проверить, отчество Варфоломееевич прочесть не сумели и переспрашивают - «Как? Фарфорыч?». Слушай, это такой человек, такой человек! Ты не представляешь, как он живет, в каких условиях, а еще и без ноги, но бодрый такой и весь домик у него стихами расписан! Так ты едешь с нами? Только, если писать станешь, имени моего не называй, пиши - девушка N - и она положила трубку.
Я из сумбурного разговора мало, что поняла, моя «девушка N» без всякой почтительности относится к хронологии, обстоятельные и неторопливые беседы с уточнением подробностей - не для нее, она всегда куда-то будто бежит, несется, боится не успеть, но кое-какие детали выяснились.
Итак, 34 года назад в Дагестан из какого-то маленького российского городка приехал человек, Вячеслав Варфоломееевич Виноградов. Приехал не просто так, на пустое место, а к сводному брату. Работать по специальности (а Вячеслав Варфоломеевич - электромеханик) отчего-то не стал, ну, мало ли, может, денег там мало платили или начальство стервозное оказалось - одним словом, пошел наш Виноградов в грузчики. Мужик он был, что называется, жилистый, таскал мешки в 60 с лишним килограммов и как-то раз не удержал. Уронил себе на ногу. Это аукнулось позже, а поначалу жизнь у братьев была, можно сказать, неплохая. Тот брат, который «здешний» в 2000-ом получил место инспектора Сарыкумского заповедника, а наш Вячеслав Варфоломееевич устроился туда же сторожем. Сколотили домик, ульи поставили, пасека у них своя была, мед. А потом «здешний» брат скоропостижно женился и уехал с женой на ее историческую родину в Израиль. Дальше все завертелось очень быстро. Фарфорыча уволили из сторожей - меда, мол, начальству мало давал, нога все больше болела, сначала отрезали пальцы, а в феврале этого года отняли почти по колено. А когда вернулся c культей - обнаружил, что и пасеки-то больше нет. Мед украли, пчел загнобили осы -сильные, злющие. Остались одни пустые ульи.
И вот туда, к бархану Сарыкум, к пустым ульям и к человеку возле них - мы с девушкой N и поехали.
Автомобиль свернул с трассы Ростов-Баку и теперь медленно ползет по разбитой дороге. Электричества там, куда мы едем, нет, уже пять лет, кто-то снял и продал как цветмет провода. Поэтому на заднем сиденье шуршат пакеты, в которых не только вода в пятилитровых баклажках, блок сигарет «Ява», несколько банок тушенки, заварка, но и пальчиковые батарейки, а еще странная какая-то штука, как мне объяснили - зарядка с ручным приводом.
Это все мы покупали в маркете на выезде из Махачкалы, расплачивалась моя N. У кассы развернула зеленый самодельный конвертик, достала несколько сторублевок, потом добавила к ним еще и пару других, из собственного кошелька.
- Фарфорыч ко мне после первых пары визитов как-то проникся и теперь дает мне свою пенсию, чтобы закупила нужное. Я сначала пыталась отчитываться, да он и слушать не стал. Но на 4 000 пенсии не пожируешь. Кстати, знаешь, как он называет Махачкалу? «Тот свет»! Так и говорит - «когда я был у вас на Том свете…»
Мы едем через лесок со странными деревьями, мимо старой водокачки с замурованными окнами, мимо разрушенного здания вокзала в окружении пирамидальных тополей, домиков, которым больше подходит слово «бараки». Все это по левую сторону, а по правую - полузасыпанные песком рельсы, которые непонятно, куда уходят, низкий кустарник и, конечно, сам бархан Сарыкум.
- Все, доехали.
N тормозит, выходит из машины, и принимается доставать «гостинцы». Озираюсь, пытаясь сообразить - где же дом? Не эта же кривая будочка с какими-то ящиками возле стены. Оказывается - именно она. Оказывается - это не ящики, пустые ульи. Перед входной дверью, по дворе - впрочем, тут и «дверь», и «двор», и все остальные слова надо брать в кавычки - длинный дощатый стол с лавками по обе стороны, над столом что-то вроде тента. Это что-то - все в прорехах, в одной из них вдруг возникает мохнатая ушастая морда и прямо над моей головой мелькает когтистая лапа. Это Мурзик, кот-подросток. Главный защитник, потому что других - просто нет.
И домика «выходит» сам хозяин. Сначала появляется правая нога, затем человек, согнувшись, что-то переставляет вперед. Это низенькая табуретка с грязным куском поролона. Поролон - для мягкости, так не больно колену «укороченной» ноги. Колено - на табуретку, здоровой - шагнуть, подтащить табуретку, упереться коленом, опять шагнуть. Пустая брючина болтается в такт движениям. Смотреть на это невыносимо. Начинаю суматошно распаковывать привезенное, выкладываю все на стол, украдкой оглядываюсь. Здесь живет очень странный человек. Все вертикальные и горизонтальные поверхности исписаны белой масляной краской. Стены домика, доски, на которых крепится тент, даже плоские камни, врытые в землю, чтобы лежали как тротуарная плитка. «Незваный гость - хуже Гагарина», - гласит одна надпись, «Человека перелицевали - теперь он оплеван изнутри», что-то там еще про любовь и водку, и еще масса всего, но я уже не читаю.
Фафорыч доковылял, присел на лавку рядом, распечатал сигареты. Наконец-то я могу его рассмотреть. Совсем высохший, горбоносый, несколько зубов «железные», многих нет. Он пеняет N, зачем, мол, долго не ехала, аж целых полторы недели и зачем трехлитровый баллон с солеными помидорами - все равно «Розка придет, заберет».
Розка, как понимаю, - соседка и отношения с ней напряженные. N и Фарфорыч говорят о своем, и из обрывков их беседы постепенно складывается довольно жуткая картина тутошней жизни. Пенсию Фарфорычу оставляют в аптеке на трассе, допрыгать туда на одной ноге или доковылять с табуреткой - нереально, поэтому Фарфорыч ждет, когда к соседям кто-нибудь приедет и просит, чтоб подбросили. Там он обязательно заходит в придорожную кафешку, здоровается «Привет, пацаны!» (кафе так называется «Пацаны») и сидит, попивает пивко, дожидаясь того, кто подвезет его обратно домой. Деньги дома старается спрятать и побыстрее отдать N. «А то еще придут эти - он машет рукой куда-то в сторону соседских домов и смеется, - просить станут, а то и заберут. Вот я сторожем работал, а своего не усторожил. Мед забрали. Два топора недавно унесли. Даже чеснок я посадил - и тот выкопали».
Как живут тут, на «этом свете» люди, по каким правилам? Помогают друг другу или Фарфорыч - человек без родни, без защиты, инвалид - потенциальная жертва? Домовитая тихая пчела среди сильных мускулистых ос? Как выживает, кто носит ему воду, в конце концов?
- Сам ношу. Попрыгаю до колодца, я его давно еще вырыл, принесу водички, потом процеживаю.
В доме - баклажки, со срезанным дном и забитым ватой горлышком - так он процеживает мутную, с травинками воду. Ничего, не заболевает. Все нормально у него. А готовит на «плите». Разжигает костерок в прокопченной кастрюле, кладет сверху чугунную распорку от настоящей плиты и варит так свои быстрорастворимые супы и каши. Про сортир я спросить не решилась, тем более Фарфорыч заговорил сам. Очень странно заговорил. Я не ожидала, что о таком. Сначала скаламбурил «Мать моя Мария Ивана свою фамилия ЖивОго в таком-то году поменяла на МертвОго». Затем начал о последних политических событиях - он слушает радио «Маяк» и всегда в курсе. Мурзик воюет с моей ногой, перед лицом вдруг начинает кружить опасная оса, и я вспоминаю, что хотела узнать.
- Почему протеза нет? Так не дают! Говорят - плати 15 тыщ и мы напишем, что ты инвалид, что тебе положено или иди, покупай, а он 20 целых стоит. Можно еще обойти всех врачей, но там все так запутано, столько очередей надо выстоять… Хорошо хоть пенсия есть, без прописки не хотели давать, но люди помогли. Я, знаете, где прописан? В здании администрации Коркмаскалы, во!
Фарфорыч и девушка N возятся с мобильником - это сама N и ее друзья скинулись, и подарили Фарфорычу на день рождения. Темнеет. Над головой повесили звезды, а бархана уже и не видно, только что-то горячее огромное будто дышит рядом.
Мы прощаемся, садимся в машину и едем домой, в «Тот свет». Говорить мне не хочется, я выбита из равновесия, мне тяжело и накрывает чувство вины за здоровые ноги, за полную ванну теплой чистой воды, которая ждет меня дома, за свет, сортир, интернет и полный холодильник. А N легка и весела. Она не грузится, но будет звонить во все социальные службы и требовать, и просить, и угрожать, выбивать для Фарфорыча и инвалидность, и бесплатный протез. И вне зависимости от результата все равно приедет сюда опять дней через 10, и еще через 10, и еще….
Будет бить свою машину на тряской дороге, опять потратит несколько часов своего личного времени на чужого, в сущности человека, привезет ему продукты и сигареты спокойно и без рефлексии. Так же спокойно и без рефлексии она, выходя из дома, разменивает пару сотен для милостыни и подает всем без разбора, считая, что не ее дело определять - кто и правда нуждается, а кто тупо разводит доверчивых «лохов». А когда разменянные деньги кончатся и ей нечего будет положить в протянутую ладонь - улыбнется и разводет руками: «Больше нет». Мне кажется, она знает какую-то важную вещь. Страшно важную вещь, которая помогает ей не терять себя ни на Том, ни на Этом свете.
- В прошлом году мы с друзьями накануне Нового года собрали немножко денег, накупили разных мелких вещей, носки, платки, разоделись в Деда Мороза и Снегурочку и поехали в Дом престарелых, поздравлять, - говорит моя девушка N, - Мужикам тяжело было потом, сидели, пили водку, молчали, а мы - женщины - ничего, быстро отошли. Слушай, хочешь в следующий раз с нами?
Click to view