"И только не видно этого со стороны..."
Памяти друга
Я успела написать о нем в той маленькой повести о питерской жизни, опубликованной в питерской "Звезде", где посвящение ему, и где он навеки пребудет молодым и прекрасным. Он прочел ее уже на пороге старости и по-детски обиделся на меня. Ему показалось, что он там выведен жалким никчемным смешным идеалистом.. "Это не я, это какой-то Васисуалий Лоханкин", - говорил он. Тогда мне стоило большого труда убедить его в безмерном обаянии главного героя моей истории.
Теперь он умер. Теперь никому ничего не нужно объяснять.
Полгода назад он начал задыхаться. Не сильно, но при любом движении и даже в разговоре. Думали - сердце не выдерживает долгих десятилетий алкоголя, курения. Забрали его в питерскую больницу, поставили какой-то стент. А оказалось - не сердце вовсе, а правое легкое уже съедено почти и опухоль проросла в трахею. Из больницы его привезли домой, туда, где он так давно жил затворником, один, один, всегда один, со своими никому теперь не нужными книгами. И перед тем, как перебраться в предпоследнее свое пристанище, он успел разослать нам, о которых у его любимого Чичибабина - "ушли бродить по белу свету мои друзья", - электронные письма, успел через океан поговорить с нами по скайпу.
Тогда, позвонив мне в первый вечер после больницы, он тихо и буднично сказал:
Ох, дружочек, мне так дыханья в легких не хватало, что дальше я не в силах был идти, едва взойдя, я тут же сел устало... Я, по простоте своей не узнав встроенную цитату из дантовского Ада, закричала в скайповское окно: Боря, стучи соседям, вызывай скорую...
На мой дурацкий вопрос, а далеко ли хоспис от его дома, он ответил мне в своем последнем емайл так:
"Вообще-то, Сонечка, хоспис всегда приближен к дому. Помнится в юности прочитал на Серафимовском кладбище эпитафию следующего содержания:
"Не спеши прохожий, навести мой прах - ибо я уж дома, а ты ещё в гостях"
Это заведение находится рядом с больницей, где я уже успел провести приснопамятные пару недель. А хоспис я назвал бы предпоследним приютом "странника", а дальше:"Приют и вечный покой". Надеюсь, хоть покой я заслужил ...."
Умирал он в хосписе долго, но боли они ему, слава Богу, снимали. Просто он слабел с каждым днем, последние два месяца ничего не ел и ушел в полном сознании, человеком. И там был балкон и душ, и телевизор, и один в комнате, как он привык, и нянечки ласковые, по-человечьи относились к нему. Почему-то мне это важно. По мобильному телефону говорил он раз от раза все медленнее, и оттого, как будто торжественней, но неповторимый его баритон ни с чем нельзя было спутать.
И до последнего его дня говорили мы на наши "вечные" темы. И оттого, наверное, что мы были такие разные, они всегда находились. Он был - атеист. Я - верую в Бога Авраама, Исаака, Иакова. Он, сын матери-еврейки и русского отца, не ощущал себя ни русским, ни евреем, так как не было для него "ни эллина, ни иудея", и национальность он считал глупым пережитком. Я - еврейкой родилась и ею же умру. Он был рожден под знаком Достоевского. Я с юности жила Толстым. Он считал Россию источником всех мировых бед. Я до дрожи любила город своего детства, и Москву..., и книги, которые он мне все эти годы присылал из России, читала только по-русски... ну, и далее по тексту, как говаривал наш с ним босс по "Переулку Ильича", Григорий Маркович Рубашов.
А теперь мне не с кем спорить.
Я успела рассказать ему, уже неподвижному, про то, что весь мир празднует открытие гравитационных волн, с бумажки зачитала про столкновение "черных дыр" и все такое. В последние годы "философия физики и астрономии" стала ему интересней "философии жизни". К моим кумирам и открытиям в области литературы и литературоведения он давно уже относился с доброжелательным равнодушием.
Пока он медленно умирал, я на другом конце земли жила обычной жизнью. Каталась на велосипеде, готовила обед, сплетничала по телефону с подругами. Я сама не понимала, как я могу жить так буднично, когда умирает мой старый, верный, бесценный мой друг.
Хотя у Левитанского есть как раз про это:
Я давно знаю,
что, когда умирают люди
и земля принимает
грешные их тела,
ничего не меняется в мире -
другие люди
продолжают вершить
свои будничные дела.
Они так же завтракают.
Ссорятся. Обнимаются.
Идут за покупками.
Целуются на мостах.
В бане моются.
На собраньях маются.
Мир не рушится.
Все на своих местах.
И все-таки
каждый раз я чувствую -
рушится.
В короткий миг
особой той тишины
небо рушится.
Земля рушится.
И только не видно этого
со стороны.
И вот он умер, и я узнала, что это значит, когда "небо рушится и земля рушится".
Живой, он заглядывал в мой журнал, что я там еще отчудила. Я не знаю, где сейчас обитает его душа. Но я бы хотела, чтобы он прочел эти строчки. Их должна была написать я, но я стихами не умею .
Просто я сказала человеку, который, наезжая к нам с восточного побережья, пел ему через скайп под гитару песни на стихи Шаламова, и другое, что он любил, - так вот, просто сказала этому человеку, что Боря умер. И через час получила эти стихи.
небо рушится.
Земля рушится.
И только не видно этого
со стороны.
Юрий Левитанский
И день пришел, обрушилась земля,
и небо синим камнем в грудь влетело.
Душа, как бесприютный пес, скуля,
за миг один состарилась и поседела.
Какая все же это пропасть - день один.
Вчера, пока глаза твои открыты были,
казалось, что я в мире этом - господин.
И вдруг пропало все, - как зеркало разбили.
Тобой теперь Вергилий и Катулл
в беседах наслаждаться будут вечных.
И ты застенчив и по-прежнему сутул,
дорвешься до томов библиотечнык.
И Бахус резвый за тобою по пятам
таскаться будет с глиняным кувшином.
И все оплачено, родной, по всем счетам,
Покой... Река.. И снежные вершины.
22 февраля 2016 г.
P.S.
Тот, кто знал его, и кто не знал, но читал о нем в "Переулке Ильича":
Помянуть его, если кто станет, нужно водкой. Он явно предпочитал ее всем остальным горячительным напиткам.
А еще, можно в память о нем послушать second movement из Седьмой Бетховена. Он очень это любил.
P.P.S.
Борька, а это тебе из Москвы, от Дениса:
Мне хочется спросить небесных херувимов:
Ведь и у вас весна? Как
Боря там Ефимов?
Я успела написать о нем в той маленькой повести о питерской жизни, опубликованной в питерской "Звезде", где посвящение ему, и где он навеки пребудет молодым и прекрасным. Он прочел ее уже на пороге старости и по-детски обиделся на меня. Ему показалось, что он там выведен жалким никчемным смешным идеалистом.. "Это не я, это какой-то Васисуалий Лоханкин", - говорил он. Тогда мне стоило большого труда убедить его в безмерном обаянии главного героя моей истории.
Теперь он умер. Теперь никому ничего не нужно объяснять.
Полгода назад он начал задыхаться. Не сильно, но при любом движении и даже в разговоре. Думали - сердце не выдерживает долгих десятилетий алкоголя, курения. Забрали его в питерскую больницу, поставили какой-то стент. А оказалось - не сердце вовсе, а правое легкое уже съедено почти и опухоль проросла в трахею. Из больницы его привезли домой, туда, где он так давно жил затворником, один, один, всегда один, со своими никому теперь не нужными книгами. И перед тем, как перебраться в предпоследнее свое пристанище, он успел разослать нам, о которых у его любимого Чичибабина - "ушли бродить по белу свету мои друзья", - электронные письма, успел через океан поговорить с нами по скайпу.
Тогда, позвонив мне в первый вечер после больницы, он тихо и буднично сказал:
Ох, дружочек, мне так дыханья в легких не хватало, что дальше я не в силах был идти, едва взойдя, я тут же сел устало... Я, по простоте своей не узнав встроенную цитату из дантовского Ада, закричала в скайповское окно: Боря, стучи соседям, вызывай скорую...
На мой дурацкий вопрос, а далеко ли хоспис от его дома, он ответил мне в своем последнем емайл так:
"Вообще-то, Сонечка, хоспис всегда приближен к дому. Помнится в юности прочитал на Серафимовском кладбище эпитафию следующего содержания:
"Не спеши прохожий, навести мой прах - ибо я уж дома, а ты ещё в гостях"
Это заведение находится рядом с больницей, где я уже успел провести приснопамятные пару недель. А хоспис я назвал бы предпоследним приютом "странника", а дальше:"Приют и вечный покой". Надеюсь, хоть покой я заслужил ...."
Умирал он в хосписе долго, но боли они ему, слава Богу, снимали. Просто он слабел с каждым днем, последние два месяца ничего не ел и ушел в полном сознании, человеком. И там был балкон и душ, и телевизор, и один в комнате, как он привык, и нянечки ласковые, по-человечьи относились к нему. Почему-то мне это важно. По мобильному телефону говорил он раз от раза все медленнее, и оттого, как будто торжественней, но неповторимый его баритон ни с чем нельзя было спутать.
И до последнего его дня говорили мы на наши "вечные" темы. И оттого, наверное, что мы были такие разные, они всегда находились. Он был - атеист. Я - верую в Бога Авраама, Исаака, Иакова. Он, сын матери-еврейки и русского отца, не ощущал себя ни русским, ни евреем, так как не было для него "ни эллина, ни иудея", и национальность он считал глупым пережитком. Я - еврейкой родилась и ею же умру. Он был рожден под знаком Достоевского. Я с юности жила Толстым. Он считал Россию источником всех мировых бед. Я до дрожи любила город своего детства, и Москву..., и книги, которые он мне все эти годы присылал из России, читала только по-русски... ну, и далее по тексту, как говаривал наш с ним босс по "Переулку Ильича", Григорий Маркович Рубашов.
А теперь мне не с кем спорить.
Я успела рассказать ему, уже неподвижному, про то, что весь мир празднует открытие гравитационных волн, с бумажки зачитала про столкновение "черных дыр" и все такое. В последние годы "философия физики и астрономии" стала ему интересней "философии жизни". К моим кумирам и открытиям в области литературы и литературоведения он давно уже относился с доброжелательным равнодушием.
Пока он медленно умирал, я на другом конце земли жила обычной жизнью. Каталась на велосипеде, готовила обед, сплетничала по телефону с подругами. Я сама не понимала, как я могу жить так буднично, когда умирает мой старый, верный, бесценный мой друг.
Хотя у Левитанского есть как раз про это:
Я давно знаю,
что, когда умирают люди
и земля принимает
грешные их тела,
ничего не меняется в мире -
другие люди
продолжают вершить
свои будничные дела.
Они так же завтракают.
Ссорятся. Обнимаются.
Идут за покупками.
Целуются на мостах.
В бане моются.
На собраньях маются.
Мир не рушится.
Все на своих местах.
И все-таки
каждый раз я чувствую -
рушится.
В короткий миг
особой той тишины
небо рушится.
Земля рушится.
И только не видно этого
со стороны.
И вот он умер, и я узнала, что это значит, когда "небо рушится и земля рушится".
Живой, он заглядывал в мой журнал, что я там еще отчудила. Я не знаю, где сейчас обитает его душа. Но я бы хотела, чтобы он прочел эти строчки. Их должна была написать я, но я стихами не умею .
Просто я сказала человеку, который, наезжая к нам с восточного побережья, пел ему через скайп под гитару песни на стихи Шаламова, и другое, что он любил, - так вот, просто сказала этому человеку, что Боря умер. И через час получила эти стихи.
небо рушится.
Земля рушится.
И только не видно этого
со стороны.
Юрий Левитанский
И день пришел, обрушилась земля,
и небо синим камнем в грудь влетело.
Душа, как бесприютный пес, скуля,
за миг один состарилась и поседела.
Какая все же это пропасть - день один.
Вчера, пока глаза твои открыты были,
казалось, что я в мире этом - господин.
И вдруг пропало все, - как зеркало разбили.
Тобой теперь Вергилий и Катулл
в беседах наслаждаться будут вечных.
И ты застенчив и по-прежнему сутул,
дорвешься до томов библиотечнык.
И Бахус резвый за тобою по пятам
таскаться будет с глиняным кувшином.
И все оплачено, родной, по всем счетам,
Покой... Река.. И снежные вершины.
22 февраля 2016 г.
P.S.
Тот, кто знал его, и кто не знал, но читал о нем в "Переулке Ильича":
Помянуть его, если кто станет, нужно водкой. Он явно предпочитал ее всем остальным горячительным напиткам.
А еще, можно в память о нем послушать second movement из Седьмой Бетховена. Он очень это любил.
P.P.S.
Борька, а это тебе из Москвы, от Дениса:
Мне хочется спросить небесных херувимов:
Ведь и у вас весна? Как
Боря там Ефимов?