Ты в день печали был мне дан: магические перстни-талисманы русской поэзии - часть 2
Часть 2 ----> Часть 1
«Ты дважды воскресал из праха»: о перстне Веневитинова и его дарительнице
Это будет рассказ о другом перстне, подаренном любимой женщиной другому поэту, но поэту «пушкинского круга». Так что, с Пушкиным - не прощаемся.
Помните у Мандельштама:
Дайте Тютчеву стрекозу -
Догадайтесь почему!
Веневитинову - розу.
Ну, а перстень - никому.
Боратынского подошвы
Изумили прах веков,
У него без всякой прошвы
Наволочки облаков.
А еще над нами волен
Лермонтов, мучитель наш,
И всегда одышкой болен
Фета жирный карандаш. 1932 г.
Эти двенадцать магических строк «забирают» безотносительно, известна ли читателю история любви юного поэта пушкинского круга Дмитрия Веневитинова к княгине Зинаиде Волконской, два столетия назад подарившей юноше таинственный черный перстень, хотя у Мандельштама Веневитинову отчего-то вместо перстня достается роза. Не менее загадочна подоплека одышки фетовского «жирного карандаша», ну не говоря о том, что догадаться, почему Тютчев заслужил у своего поэтического собрата именно стрекОзу очень непросто. Непросто - даже самым преданным читателям Федора Ивановича. Ну, и так далее.
Впрочем, как уже было сказано, и без каких-либо фактологических расшифровок, а лишь благодаря особому неразгаданному мерцанию, которое исходит от этих строк, читателю делается, как говорили в позапрошлом веке, необыкновенно волнительно.
Но если вам, паче чаяния, интересно построчно разгадывать перечисленные выше поэтические пазлы, закончивший отделение сравнительного литературоведения Еврейского университета в Иерусалиме Евгений Сошкин с его К пониманию стихотворения Мандельштама «Дайте Тютчеву стрекозу…» - вам в помощь. Свидетельствую, что читать его штудии не просто, зато - познавательно.
Как ни всеобъемлющ комментарий ученого толкователя двенадцати мандельштамовских строк, решимся добавить к нему касательно того самого перстня и его дарительницы и свое - домашнее, дилетантское…
В какой-то из моих бесчисленных набегов на обе российские столицы, один мой московский знакомец привел меня к дому Веневитиновых в Кривоколенном переулке. (что, вероятно и подвигнуло автора этих заметок к неожиданному для нее самой переходу на личные местоимения).
Дом Веневитинова в Кривоколенном переулке, 4
У фасада этого дома в стиле русского классицизма он и поведал мне о бронзовом перстне, подаренном 38-летней княгиней Зинаидой Волконской, беззаветно и безответно влюбленному в нее
22-летнему Дмитрию Веневитинову.
П.Ф. Соколов. Портрет Веневитинова Д.В.
Этого высокого стройного юношу современники по удивительной красоте и благородству лица сравнивали с молодым Байроном. Разительно отличаясь от своего старшего современника и знакомца Пушкина с его дерзким нравом и африканским темпераментом, он запомнился друзьям, как тихий, меланхоличный и изящный молодой человек, необычайно сдержанный в любом, даже самом горячем споре. Никаких легенд, подобных тем, что клубились вокруг хулиганских выходок Пушкина в Одессе, рядом с именем Веневитинова не было и в помине. Поскольку и самих выходок не было. Между тем, Дмитрий Веневитинов был известен в Москве как создатель первого философского кружка в России под названием «Обществo любомудров», слыл эстетом и поклонником философии Шеллинга, был полиглотом и переводчиком, а главное - принадлежал к поэтам «пушкинского круга». Несмотря на свой почти юный возраст, он был весьма заметной фигурой в культурной жизни Москвы, и можно было уже смело предсказывать ему блестящее будущее на ниве литературы или философии, но в судьбе ег0 появилась femme fatale - Зинаида Волконская, и вся жизнь его осталась одним многообещающим началом того, чему так и не суждено было свершиться…
О.А. Кипренский. Портрет княгини З.А. Волконской
Княгиня Волконская приобрела этот перстень во время путешествия в Италию в одной из антикварных лавок и носила его на пальце как талисман. Веневитинов же, получив из ее рук этот бесценный подарок, написал о нем строки, в которых явственно слышна перекличка с пушкинским «Храни меня мой талисман», и которые было бы так уместно прочесть здесь, у дома поэта в Кривоколенном… Что и не преминул сделать мой приятель:
…О, будь мой верный талисман!
Храни меня от тяжких ран
И света, и толпы ничтожной,
От едкой жажды славы ложной,
От обольстительной мечты
И от душевной пустоты….
Стоя в тот день у дома Веневитинова, я узнала нечто большее, чем факты биографии его хозяина и истории рокового кольца.
Я узнала, что утром 12 октября 1826 года в этом московском доме собрались друзья Веневитинова, cream de la cream московской художественной интеллигенции, чтобы услышать чуть не первое публичное чтение Пушкиным только что завершенного им «Бориса Годунова».
Insert picture description
«Я читал, что сцена в монастыре привела их в неописуемый восторг, поскольку совершенство ее словесного воплощения было как бы уже за гранью человеческого», - несколько высокопарно, но вполне сообразно моменту, произнес мой друг.
«Но лучше послушай об этом из уст прямого свидетеля, историка Михаила Погодина», - добавил он, доставая планшет.
«…Первые явления мы выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Что было со мною, я и рассказать не могу. Мне показалось, что родной мой и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена: мне послышался живой голос древнего русского летописателя. А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иваном Грозным, о молитве иноков: «Да ниспошлет покой его душе, страдающей и бурной», - мы все просто как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться <…>».
Услышав это, я подумала, что лучшей иллюстрации к постулату о «великой силе искусства», чем это свидетельство, и быть не может.
«А через без малого сто лет, в 1923-ем, здесь, именно в том зале, где читал Пушкин, но разделенном тонкими коммунальными перегородками, поселилось семейство Гинзбургов, откуда миру явился твой любимый Александр Галич», - продолжил он свой рассказ.
Самым удивительным во всей этой истории показался мне факт, что именно в одной из трех комнаток, принадлежащих Гинзбургам, состоялось закрытое заседание Пушкинской комиссии при Московском Университете, профессором которого был литературовед Лев Гинзбург, брат отца Галича. И посвящено оно было… Чему бы вы думали? Столетней годовщине первого чтения «Бориса Годунова» у Веневитиновых! Завершился этот вечер чтением отрывков из «Годунова» артистами МХАТа, после чего восьмилетний Александр заявил, что хочет стать актёром, и никем больше.
«Да это же «пушкинская» прививка, сделанная Галичу в самом раннем возрасте!»- обрадовалась я этой волшебно закольцованной Пушкиным истории.
Довольный эффектом, произведенным на меня его рассказом, гид мой вернулся к главному насельнику дома номер 4 по Кривоколенному переулку, чтобы, не упуская деталей, рассказать мне об уже упомянутом черном перстне, подаренном Веневитинову княгиней Волконской накануне его отъезда в Петербург. Не по любви подаренном, а по состраданию.
Искушенная светская львица не могла разделить робкую юношескую любовь, но безошибочно опознав очевидную «избранность» запавшего на нее юноши, была до глубины души тронута его чувством. По их обоюдной договоренности, он не должен был носить кольцо на руке. Оно могло оказаться на пальце только по женитьбе или по смерти его. Поэт, прикрепив его в виде брелка к своим часам, провозгласил черный перстень своим талисманом.
Роковой перстень-талисман - прощальный дар княгини Воронцовой
Вот только залогом чего был этот талисман? Ведь вещица-то была с пугающе странной предысторией, рассказ о которой у нас - впереди, но о которой он был извещен в момент дарования перстня Воронцовой. О чем думал этот утонченный мечтатель-идеалист, получая из рук (фактически, с руки) возлюбленной столь необычный подарок, бывший на заре новой эры свидетелем чужой жизни и чужой смерти в чужой стране? Мы можем узнать о сокровенном его переживании, прочтя посвященные этому величайшему событию его короткой жизни стихи: «Утешение», «К моей богине», «Завещание», «К моему перстню», где кроме всего прочего, он пророчески предскажет, чем закончится для него принятие рокового подарка пылко любимой им женщины.
Не в силах видеть губительное воздействие безответной страсти на своего слишком тонко организованного сына, родители стали настаивать на его отъезде из Москвы. Княгиня, надеясь этим отвадить от себя страстно влюбленного в нее поэта, тоже просила его об этом.
В конце 1826 года Веневитинов, наконец, покинул Москву и по протекции княгини Волконский поступил в Петербурге на службу в Коллегию иностранных дел, где в те годы трудились сплошь гении, составившие позже славу русского Парнаса: Пушкин, Тютчев, Грибоедов и другие… Ну, Пушкин, положим, только числился по этому ведомству,… но в этот раз не станем уходить в сторону от истории с перстнем…
Через четыре месяца по приезде в Петербург, в марте 1827-го года, Дмитрий Веневитинов умер не то от скоротечной чахотки, не то от двухсторонней пневмонии. Или сгорел от любви? Не бывает? А вот в позапрошлом веке случалось. Перед его кончиной близкий друг его, поэт Федор Хомяков, выполнил завещание о перстне, одев его на палец умирающего, который неожиданно придя в себя, прошептал: «Разве я женюсь?», немедля после этих слов отойдя в мир иной.
Веневитинова похоронили, выполняя его просьбу, на территории московского Симонова монастыря, куда он однажды возил на прогулку княгиню Волконскую, единственный раз оставшись с ней наедине на несколько незабываемых для него часов. На похоронах его, среди прочих, присутствовали Пушкин и Мицкевич.
Самые внимательные из вас спросят, а откуда же взялась фотография перстня, ежели он остался на пальце давно перешедшего в мир иной поэта Веневитинова. На этот, и на другие вопросы как раз и отвечает раннее предоставленный вашему вниманию обзор Евгения Сошкина.
Однако, трудно удержаться от соблазна, пусть и без положенной правилами филологической науки библиографии, самой рассказать об этом сбывшемся пророчестве поэта.
Начнем с начала. Кольцо это было найдено в 1706 году при раскопках античного города Геркуланум, побратима Помпеи, уничтоженных извержением Везувия в 79-ом году новой эры. По легенде, оно было на пальце одного из скелетов - навечно обнявшихся мужчины и женщины. Вообще, история этого перстня - потрясает воображение. Вставь ее в любой художественный текст, и она покажется фальшиво- сентиментальной, к тому же, совершенно неправдоподобной выдумкой. Особенно, в той ее части, где сбывается поэтическое предсказание Веневитинова о втором воскресении античного перстня из пепла забвения. Не нами сказало, что реальность порой превосходит самое пылкое воображение.
Княгиня Волконская, как уже было упомянуто, купила этот перстень во время путешествия в Италию в одной из антикварных лавок и носила его на пальце как талисман. Веневитинов же, получив из ее рук этот бесценный подарок, написал о нем пророческие строки, которые сбылись с пугающей воображение точностью:
К моему перстню
Ты был отрыт в могиле пыльной,
Любви глашатай вековой,
И снова пыли ты могильной
Завещан будешь, перстень мой.
<…>
Века промчатся, и быть может,
Что кто-нибудь мой прах встревожит
И в нем тебя откроет вновь…
Миновал век, и его прах, именно «встревожили», в смысле, эксгумировали, так как в 1930-ом году кладбище Симонова Монастыря помешало развернувшемуся здесь при советской власти новому строительству. Когда вскрыли цинковый гроб, в полном соответствии с предвидением поэта, на его безымянном пальце «открыли вновь», сиречь, обнаружили бронзовый перстень. Он потемнел, дал трещины. Как историческую ценность, его передали в фонды Литературного музея, а прах Веневитинова перезахоронили на Новодевичьем кладбище.
Этим был нарушен завет из его «Завещания», где поэт, на столетие опережая события, прямо предостерегает кого-то неведомого от попытки снять кольцо со своей «холодной руки»:
…Вот глас последнего страданья!
Внимайте: воля мертвеца
Страшна, как голос прорицанья.
Внимайте: чтоб сего кольца
С руки холодной не снимали…
Казалось бы, в истории о роковом перстне можно и пора ставить точку. А вот ни тут то было. У нее оказалось неожиданное продолжение в лице известного советского геолога-тектониста, профессора Николая Александровича Штрейса. Помимо качеств, необходимых для более, чем успешной профессиональной деятельности, он обладал истинно артистической натурой: в юности его «заметил» великий вахтанговец Борис Васильевич Щукин, и стал заниматься с ним актерским мастерством. В Геологическом институте Штрейс с неизменным успехом участвовал в любительских спектаклях. Кроме того, он писал прекрасные стихи. Но геология взяла верх.
Это обстоятельство не помешало столь многогранно одаренному человеку, что называется, «подсесть» на историю любви и смерти Дмитрия Веневитинова и его дважды воскрешенного перстня. Помимо этого, его потрясала невиданная широта интересов одаренного юноши: он знал пять языков, читал в подлиннике Горация, Софокла и Эсхила, успешно занимался не только поэзией, но и музыкой и живописью.
История двойного воскрешения перстня вдохновила Александра Штрейса на создание своего собственного поэтического посвящения ему:
Перстень Веневитинова
Ты дважды воскресал из праха,
Помпейца смуглая рука
С тобой одним, в объятьях страха
Застыла в кружеве платка.
Залог любви, какая тайна
Хранится в тайне роковой?
Твоя судьба необычайна,
Кому теперь владеть тобой?
На пальце хрупкого скелета
Века дышала эта страсть,
Чтоб сердце юного поэта
Могло взлететь, сгореть, упасть.
<…>
И он умолк … его не стало,
Зарыли перстень с неживым,
И снова медленно дышала
В земле земная страсть над ним.
Прошло сто лет.
Седые плиты
Разрушил дерзкий гражданин,
Но только язвами покрытый
Под ними перстень был один.
И вот просторный зал музея
Теперь теснит его, как бронь.
Он, тусклым блеском пламенея,
Теряет царственный огонь…
Геолог и поэт Николай Александрович Штрейс скончался в 1990 году и был похоронен на старом Новодевичьме кладбище, неподалеку от могилы поэта Дмитрия Веневитинова. Вот вам еще одна закольцовка этого небывалого исторически-поэтического сюжета.
Ну, вот теперь можно, пожалуй, и ставить точку. Но детально поведав о фантастической судьбе рокового перстня, мы до обидного мало сказали об его дарительнице - княгине Зинаиде Волконской.
Вот почему, с благодарностью распрощавшись с другом, счастливо оказавшимся знатоком старой Москвы, который в тот же мой приезд в его город провел меня еще и по раритетному, им же для меня разработанному маршруту «Москва Герцена и Огарева», вернемся к «жизни и судьбе» дарительницы загадочного перстня, удивительной русской женщине Зинаиде Александровне Волконской.
Княгиня Зинаида Волконская происходила из элитного рода Белосельских-Белозерских. Питерцам хорошо знаком роскошный дворец ее отца на месте пересечения Невского и Фонтанки. Современники вспоминали не только о чарующей красоте ее облика, но и об ее необыкновенной красоты контральто, который вкупе со сценическим талантом мог составить ей славу оперной дивы. Но княжеский титул был не совместим со статусом звезды оперной сцены, хотя она и блистала несколько раз в операх Россини (с которым она, к слову, впервые и познакомила российскую публику) на частных сценах Парижа и Рима. Впрочем, она не уставала восхищать своим пением и посетителей ее знаменитого литературно-музыкального салона, что располагался в ее наследственном доме на Тверской 14, будущем «Гастрономе номер один», а по-простому, Елисеевским Магазине.
Этот дом она превратила в подобие храма искусств, поместив в нём коллекцию отца, где были оригиналы и копии знаменитейших произведений живописи, а стены комнат были украшены фресками в стиле различных эпох.
Салон ее собирал известных литераторов, художников, актеров и музыкантов Москвы, так же, как и гостей из Петербурга. Жуковский, Пушкин и Вяземский, Мицкевич, Баратынский, и, разумеется, Веневитинов посвятили ей немало восторженных строк; Брюллов и другие художники писали ее портреты.
И это не удивительно. Княгиня Волконская была одной из самых блистательных женщин пушкинской эпохи. Она в совершенстве владела французским, итальянским, английским языками, знала греческий и латынь. Она великолепно исполняла оперные арии, писала стихи, сочиняла музыку. «Среди рассеянной Москвы» ей действительно не было равных. Межди прочим, во время первой встречи с Пушкиным Зинаида Александровна сумела смутить поэта, столь проникновенно исполнив его гениальную элегию “Погасло дневное светило”, что по воспоминаниям Петра Вяземского:
“Пушкин был живо тронут этим музыкальным обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению краска вспыхивала на лице его. В нём этот признак сильной впечатлительности был несомненное выражение всякого потрясающего ощущения”.
Кроме того, княгиня была женщиной далеко не робкого десятка. У нее по пути в Сибирь останавливалась сестра ее мужа, «декабристка» Мария Волконская (Раевская). 27 декабря 1826 года Зинаида Александровна устраивает для Марии прощальный музыкальный вечер «пригласив всех итальянских певцов, бывших тогда в Москве». На том незабываемом вечере присутствовал и Пушкин. И вообще, судя по всему, салон княгини Волконской в Москве, как и она сама, были настроены не слишком благожелательно к имперскому Петербургу с его новым императором Николаем I, с предшественником которого и братом, княгиню, по недоказанным предположениям, связывали какое-то время более чем романтические отношения.
Как мы помним, Волконская, будучи замужней женщиной, матерью 16-него сына, да еще на те же шестнадцать лет старше влюбленного в нее Веневитинова, не могла ответить на его чувства. Но после его скоропостижной кончины, она, возможно, ощущая за собой невольную вину, сделалась необычайно религиозной, подавшись при этом в католичество. Отступничество от православия воспринималось тогдашним монархом Николаем I как измена родине. По отношению к неофитам император применял самые суровые санкции. Но родовитейшая Волконская, урожденная Белосельская-Белозерская, не была обычной подданной, как Пушкин, к примеру, и царь был вынужден дозволить ей покинуть страну. В 1829 году 40-летняя Волконская вновь оказалась в Италии, чтобы никогда больше не вернуться в Россию.
Все, кому довелось побывать в Риме, видели знаменитый фонтан Треви, который одновременно служит и фасадом Palazzo Poli. Именно в этом дворце, в одной, арендованной ею части, жила в последнюю пору своей жизни Зинаида Волконская.
Insert picture description
Здесь проходили её знаменитые "четверги", на которых она принимала видных деятелей искусства и литературы: Торвальдсена, Канову, Доницетти, Стендаля, Вальтера Скотта, Брюллова, Кипренского, Щедрина и др. Её салон посещали Вяземский и Жуковский, Гоголь, Глинка и Тургенев.
Эта женщина была не только светской львицей, но и щедрой меценаткой, которая, так же, как и в Москве, поддерживала многих русских писателей, художников, композиторов. Особенно нежная дружба связывала ее с Гоголем, который писал в Риме труд своей жизни - «Мертвые души».
Рядом со знаменитой Piazza di Spagna в Риме находится Caffe Greco, основанное в 18-ом веке. Если доведется попасть туда на кофе или ланч, найдите памятную табличку над одним из столиков о завсегдатае этого заведения - Николае Гоголе и его «Мертвых Душах», которые он, сидя за ним, писал в этом своем кафе. Ну, это, разумеется, совет лишь тем, кто любит «Мертвые души» так же безоглядно, как автор этих строк
А если захотите почтить память Зинаиды Волконской, зайдите, если вам повезет, в церковь Санти-Винченцо-э-Анастасио, расположенную рядом с фонтаном Треви. Она часто закрыта для туристов, и во время моих прежних «римских каникул» мне не удавалось попасть туда. Но в мае минувшего года, во время последнего моего путешествия по Италии, она была открыта. У входа стояла приветствующая посетителей монахиня. Что интересно, черная, как предки Пушкина. Чудодейственным образом, мы, я - без итальянского, а она - без английского, сумели понять друг друга. Расслышав в моем вопросе имя Зинаиды Волконской, она радостно указала мне на первый боковой придел направо от входа. Оказывается, итальянцы боготворили русскую княгиню. Согласно местной легенде, Волконская умерла, простудившись, потому что отдала свое тёплое пальто на улице какой-то замерзающей женщине. В Италии она много жертвовала монастырям и церквам. Римская беднота называла русскую княгиню Благочестивой. Ее именем названа одна из улиц Рима.
Стоя у ее могилы, я вспомнила строки, которые начертал ей Пушкин, при посылке своих «Цыган». «Плененный певец» в них - очевидная отсылка к Веневитинову:
Среди рассеянной Москвы,
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона.
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И под задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком
И вьется и пылает гений.
Певца, плененного тобой…
Ну, что ж, если в знаменитой фразе одного культового русского романа - «огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем», сменить «огонь» на «Пушкин», тогда действительно можно, наконец, опустить занавес.
«Ты дважды воскресал из праха»: о перстне Веневитинова и его дарительнице
Это будет рассказ о другом перстне, подаренном любимой женщиной другому поэту, но поэту «пушкинского круга». Так что, с Пушкиным - не прощаемся.
Помните у Мандельштама:
Дайте Тютчеву стрекозу -
Догадайтесь почему!
Веневитинову - розу.
Ну, а перстень - никому.
Боратынского подошвы
Изумили прах веков,
У него без всякой прошвы
Наволочки облаков.
А еще над нами волен
Лермонтов, мучитель наш,
И всегда одышкой болен
Фета жирный карандаш. 1932 г.
Эти двенадцать магических строк «забирают» безотносительно, известна ли читателю история любви юного поэта пушкинского круга Дмитрия Веневитинова к княгине Зинаиде Волконской, два столетия назад подарившей юноше таинственный черный перстень, хотя у Мандельштама Веневитинову отчего-то вместо перстня достается роза. Не менее загадочна подоплека одышки фетовского «жирного карандаша», ну не говоря о том, что догадаться, почему Тютчев заслужил у своего поэтического собрата именно стрекОзу очень непросто. Непросто - даже самым преданным читателям Федора Ивановича. Ну, и так далее.
Впрочем, как уже было сказано, и без каких-либо фактологических расшифровок, а лишь благодаря особому неразгаданному мерцанию, которое исходит от этих строк, читателю делается, как говорили в позапрошлом веке, необыкновенно волнительно.
Но если вам, паче чаяния, интересно построчно разгадывать перечисленные выше поэтические пазлы, закончивший отделение сравнительного литературоведения Еврейского университета в Иерусалиме Евгений Сошкин с его К пониманию стихотворения Мандельштама «Дайте Тютчеву стрекозу…» - вам в помощь. Свидетельствую, что читать его штудии не просто, зато - познавательно.
Как ни всеобъемлющ комментарий ученого толкователя двенадцати мандельштамовских строк, решимся добавить к нему касательно того самого перстня и его дарительницы и свое - домашнее, дилетантское…
В какой-то из моих бесчисленных набегов на обе российские столицы, один мой московский знакомец привел меня к дому Веневитиновых в Кривоколенном переулке. (что, вероятно и подвигнуло автора этих заметок к неожиданному для нее самой переходу на личные местоимения).
Дом Веневитинова в Кривоколенном переулке, 4
У фасада этого дома в стиле русского классицизма он и поведал мне о бронзовом перстне, подаренном 38-летней княгиней Зинаидой Волконской, беззаветно и безответно влюбленному в нее
22-летнему Дмитрию Веневитинову.
П.Ф. Соколов. Портрет Веневитинова Д.В.
Этого высокого стройного юношу современники по удивительной красоте и благородству лица сравнивали с молодым Байроном. Разительно отличаясь от своего старшего современника и знакомца Пушкина с его дерзким нравом и африканским темпераментом, он запомнился друзьям, как тихий, меланхоличный и изящный молодой человек, необычайно сдержанный в любом, даже самом горячем споре. Никаких легенд, подобных тем, что клубились вокруг хулиганских выходок Пушкина в Одессе, рядом с именем Веневитинова не было и в помине. Поскольку и самих выходок не было. Между тем, Дмитрий Веневитинов был известен в Москве как создатель первого философского кружка в России под названием «Обществo любомудров», слыл эстетом и поклонником философии Шеллинга, был полиглотом и переводчиком, а главное - принадлежал к поэтам «пушкинского круга». Несмотря на свой почти юный возраст, он был весьма заметной фигурой в культурной жизни Москвы, и можно было уже смело предсказывать ему блестящее будущее на ниве литературы или философии, но в судьбе ег0 появилась femme fatale - Зинаида Волконская, и вся жизнь его осталась одним многообещающим началом того, чему так и не суждено было свершиться…
О.А. Кипренский. Портрет княгини З.А. Волконской
Княгиня Волконская приобрела этот перстень во время путешествия в Италию в одной из антикварных лавок и носила его на пальце как талисман. Веневитинов же, получив из ее рук этот бесценный подарок, написал о нем строки, в которых явственно слышна перекличка с пушкинским «Храни меня мой талисман», и которые было бы так уместно прочесть здесь, у дома поэта в Кривоколенном… Что и не преминул сделать мой приятель:
…О, будь мой верный талисман!
Храни меня от тяжких ран
И света, и толпы ничтожной,
От едкой жажды славы ложной,
От обольстительной мечты
И от душевной пустоты….
Стоя в тот день у дома Веневитинова, я узнала нечто большее, чем факты биографии его хозяина и истории рокового кольца.
Я узнала, что утром 12 октября 1826 года в этом московском доме собрались друзья Веневитинова, cream de la cream московской художественной интеллигенции, чтобы услышать чуть не первое публичное чтение Пушкиным только что завершенного им «Бориса Годунова».
Insert picture description
«Я читал, что сцена в монастыре привела их в неописуемый восторг, поскольку совершенство ее словесного воплощения было как бы уже за гранью человеческого», - несколько высокопарно, но вполне сообразно моменту, произнес мой друг.
«Но лучше послушай об этом из уст прямого свидетеля, историка Михаила Погодина», - добавил он, доставая планшет.
«…Первые явления мы выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Что было со мною, я и рассказать не могу. Мне показалось, что родной мой и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена: мне послышался живой голос древнего русского летописателя. А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иваном Грозным, о молитве иноков: «Да ниспошлет покой его душе, страдающей и бурной», - мы все просто как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться <…>».
Услышав это, я подумала, что лучшей иллюстрации к постулату о «великой силе искусства», чем это свидетельство, и быть не может.
«А через без малого сто лет, в 1923-ем, здесь, именно в том зале, где читал Пушкин, но разделенном тонкими коммунальными перегородками, поселилось семейство Гинзбургов, откуда миру явился твой любимый Александр Галич», - продолжил он свой рассказ.
Самым удивительным во всей этой истории показался мне факт, что именно в одной из трех комнаток, принадлежащих Гинзбургам, состоялось закрытое заседание Пушкинской комиссии при Московском Университете, профессором которого был литературовед Лев Гинзбург, брат отца Галича. И посвящено оно было… Чему бы вы думали? Столетней годовщине первого чтения «Бориса Годунова» у Веневитиновых! Завершился этот вечер чтением отрывков из «Годунова» артистами МХАТа, после чего восьмилетний Александр заявил, что хочет стать актёром, и никем больше.
«Да это же «пушкинская» прививка, сделанная Галичу в самом раннем возрасте!»- обрадовалась я этой волшебно закольцованной Пушкиным истории.
Довольный эффектом, произведенным на меня его рассказом, гид мой вернулся к главному насельнику дома номер 4 по Кривоколенному переулку, чтобы, не упуская деталей, рассказать мне об уже упомянутом черном перстне, подаренном Веневитинову княгиней Волконской накануне его отъезда в Петербург. Не по любви подаренном, а по состраданию.
Искушенная светская львица не могла разделить робкую юношескую любовь, но безошибочно опознав очевидную «избранность» запавшего на нее юноши, была до глубины души тронута его чувством. По их обоюдной договоренности, он не должен был носить кольцо на руке. Оно могло оказаться на пальце только по женитьбе или по смерти его. Поэт, прикрепив его в виде брелка к своим часам, провозгласил черный перстень своим талисманом.
Роковой перстень-талисман - прощальный дар княгини Воронцовой
Вот только залогом чего был этот талисман? Ведь вещица-то была с пугающе странной предысторией, рассказ о которой у нас - впереди, но о которой он был извещен в момент дарования перстня Воронцовой. О чем думал этот утонченный мечтатель-идеалист, получая из рук (фактически, с руки) возлюбленной столь необычный подарок, бывший на заре новой эры свидетелем чужой жизни и чужой смерти в чужой стране? Мы можем узнать о сокровенном его переживании, прочтя посвященные этому величайшему событию его короткой жизни стихи: «Утешение», «К моей богине», «Завещание», «К моему перстню», где кроме всего прочего, он пророчески предскажет, чем закончится для него принятие рокового подарка пылко любимой им женщины.
Не в силах видеть губительное воздействие безответной страсти на своего слишком тонко организованного сына, родители стали настаивать на его отъезде из Москвы. Княгиня, надеясь этим отвадить от себя страстно влюбленного в нее поэта, тоже просила его об этом.
В конце 1826 года Веневитинов, наконец, покинул Москву и по протекции княгини Волконский поступил в Петербурге на службу в Коллегию иностранных дел, где в те годы трудились сплошь гении, составившие позже славу русского Парнаса: Пушкин, Тютчев, Грибоедов и другие… Ну, Пушкин, положим, только числился по этому ведомству,… но в этот раз не станем уходить в сторону от истории с перстнем…
Через четыре месяца по приезде в Петербург, в марте 1827-го года, Дмитрий Веневитинов умер не то от скоротечной чахотки, не то от двухсторонней пневмонии. Или сгорел от любви? Не бывает? А вот в позапрошлом веке случалось. Перед его кончиной близкий друг его, поэт Федор Хомяков, выполнил завещание о перстне, одев его на палец умирающего, который неожиданно придя в себя, прошептал: «Разве я женюсь?», немедля после этих слов отойдя в мир иной.
Веневитинова похоронили, выполняя его просьбу, на территории московского Симонова монастыря, куда он однажды возил на прогулку княгиню Волконскую, единственный раз оставшись с ней наедине на несколько незабываемых для него часов. На похоронах его, среди прочих, присутствовали Пушкин и Мицкевич.
Самые внимательные из вас спросят, а откуда же взялась фотография перстня, ежели он остался на пальце давно перешедшего в мир иной поэта Веневитинова. На этот, и на другие вопросы как раз и отвечает раннее предоставленный вашему вниманию обзор Евгения Сошкина.
Однако, трудно удержаться от соблазна, пусть и без положенной правилами филологической науки библиографии, самой рассказать об этом сбывшемся пророчестве поэта.
Начнем с начала. Кольцо это было найдено в 1706 году при раскопках античного города Геркуланум, побратима Помпеи, уничтоженных извержением Везувия в 79-ом году новой эры. По легенде, оно было на пальце одного из скелетов - навечно обнявшихся мужчины и женщины. Вообще, история этого перстня - потрясает воображение. Вставь ее в любой художественный текст, и она покажется фальшиво- сентиментальной, к тому же, совершенно неправдоподобной выдумкой. Особенно, в той ее части, где сбывается поэтическое предсказание Веневитинова о втором воскресении античного перстня из пепла забвения. Не нами сказало, что реальность порой превосходит самое пылкое воображение.
Княгиня Волконская, как уже было упомянуто, купила этот перстень во время путешествия в Италию в одной из антикварных лавок и носила его на пальце как талисман. Веневитинов же, получив из ее рук этот бесценный подарок, написал о нем пророческие строки, которые сбылись с пугающей воображение точностью:
К моему перстню
Ты был отрыт в могиле пыльной,
Любви глашатай вековой,
И снова пыли ты могильной
Завещан будешь, перстень мой.
<…>
Века промчатся, и быть может,
Что кто-нибудь мой прах встревожит
И в нем тебя откроет вновь…
Миновал век, и его прах, именно «встревожили», в смысле, эксгумировали, так как в 1930-ом году кладбище Симонова Монастыря помешало развернувшемуся здесь при советской власти новому строительству. Когда вскрыли цинковый гроб, в полном соответствии с предвидением поэта, на его безымянном пальце «открыли вновь», сиречь, обнаружили бронзовый перстень. Он потемнел, дал трещины. Как историческую ценность, его передали в фонды Литературного музея, а прах Веневитинова перезахоронили на Новодевичьем кладбище.
Этим был нарушен завет из его «Завещания», где поэт, на столетие опережая события, прямо предостерегает кого-то неведомого от попытки снять кольцо со своей «холодной руки»:
…Вот глас последнего страданья!
Внимайте: воля мертвеца
Страшна, как голос прорицанья.
Внимайте: чтоб сего кольца
С руки холодной не снимали…
Казалось бы, в истории о роковом перстне можно и пора ставить точку. А вот ни тут то было. У нее оказалось неожиданное продолжение в лице известного советского геолога-тектониста, профессора Николая Александровича Штрейса. Помимо качеств, необходимых для более, чем успешной профессиональной деятельности, он обладал истинно артистической натурой: в юности его «заметил» великий вахтанговец Борис Васильевич Щукин, и стал заниматься с ним актерским мастерством. В Геологическом институте Штрейс с неизменным успехом участвовал в любительских спектаклях. Кроме того, он писал прекрасные стихи. Но геология взяла верх.
Это обстоятельство не помешало столь многогранно одаренному человеку, что называется, «подсесть» на историю любви и смерти Дмитрия Веневитинова и его дважды воскрешенного перстня. Помимо этого, его потрясала невиданная широта интересов одаренного юноши: он знал пять языков, читал в подлиннике Горация, Софокла и Эсхила, успешно занимался не только поэзией, но и музыкой и живописью.
История двойного воскрешения перстня вдохновила Александра Штрейса на создание своего собственного поэтического посвящения ему:
Перстень Веневитинова
Ты дважды воскресал из праха,
Помпейца смуглая рука
С тобой одним, в объятьях страха
Застыла в кружеве платка.
Залог любви, какая тайна
Хранится в тайне роковой?
Твоя судьба необычайна,
Кому теперь владеть тобой?
На пальце хрупкого скелета
Века дышала эта страсть,
Чтоб сердце юного поэта
Могло взлететь, сгореть, упасть.
<…>
И он умолк … его не стало,
Зарыли перстень с неживым,
И снова медленно дышала
В земле земная страсть над ним.
Прошло сто лет.
Седые плиты
Разрушил дерзкий гражданин,
Но только язвами покрытый
Под ними перстень был один.
И вот просторный зал музея
Теперь теснит его, как бронь.
Он, тусклым блеском пламенея,
Теряет царственный огонь…
Геолог и поэт Николай Александрович Штрейс скончался в 1990 году и был похоронен на старом Новодевичьме кладбище, неподалеку от могилы поэта Дмитрия Веневитинова. Вот вам еще одна закольцовка этого небывалого исторически-поэтического сюжета.
Ну, вот теперь можно, пожалуй, и ставить точку. Но детально поведав о фантастической судьбе рокового перстня, мы до обидного мало сказали об его дарительнице - княгине Зинаиде Волконской.
Вот почему, с благодарностью распрощавшись с другом, счастливо оказавшимся знатоком старой Москвы, который в тот же мой приезд в его город провел меня еще и по раритетному, им же для меня разработанному маршруту «Москва Герцена и Огарева», вернемся к «жизни и судьбе» дарительницы загадочного перстня, удивительной русской женщине Зинаиде Александровне Волконской.
Княгиня Зинаида Волконская происходила из элитного рода Белосельских-Белозерских. Питерцам хорошо знаком роскошный дворец ее отца на месте пересечения Невского и Фонтанки. Современники вспоминали не только о чарующей красоте ее облика, но и об ее необыкновенной красоты контральто, который вкупе со сценическим талантом мог составить ей славу оперной дивы. Но княжеский титул был не совместим со статусом звезды оперной сцены, хотя она и блистала несколько раз в операх Россини (с которым она, к слову, впервые и познакомила российскую публику) на частных сценах Парижа и Рима. Впрочем, она не уставала восхищать своим пением и посетителей ее знаменитого литературно-музыкального салона, что располагался в ее наследственном доме на Тверской 14, будущем «Гастрономе номер один», а по-простому, Елисеевским Магазине.
Этот дом она превратила в подобие храма искусств, поместив в нём коллекцию отца, где были оригиналы и копии знаменитейших произведений живописи, а стены комнат были украшены фресками в стиле различных эпох.
Салон ее собирал известных литераторов, художников, актеров и музыкантов Москвы, так же, как и гостей из Петербурга. Жуковский, Пушкин и Вяземский, Мицкевич, Баратынский, и, разумеется, Веневитинов посвятили ей немало восторженных строк; Брюллов и другие художники писали ее портреты.
И это не удивительно. Княгиня Волконская была одной из самых блистательных женщин пушкинской эпохи. Она в совершенстве владела французским, итальянским, английским языками, знала греческий и латынь. Она великолепно исполняла оперные арии, писала стихи, сочиняла музыку. «Среди рассеянной Москвы» ей действительно не было равных. Межди прочим, во время первой встречи с Пушкиным Зинаида Александровна сумела смутить поэта, столь проникновенно исполнив его гениальную элегию “Погасло дневное светило”, что по воспоминаниям Петра Вяземского:
“Пушкин был живо тронут этим музыкальным обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению краска вспыхивала на лице его. В нём этот признак сильной впечатлительности был несомненное выражение всякого потрясающего ощущения”.
Кроме того, княгиня была женщиной далеко не робкого десятка. У нее по пути в Сибирь останавливалась сестра ее мужа, «декабристка» Мария Волконская (Раевская). 27 декабря 1826 года Зинаида Александровна устраивает для Марии прощальный музыкальный вечер «пригласив всех итальянских певцов, бывших тогда в Москве». На том незабываемом вечере присутствовал и Пушкин. И вообще, судя по всему, салон княгини Волконской в Москве, как и она сама, были настроены не слишком благожелательно к имперскому Петербургу с его новым императором Николаем I, с предшественником которого и братом, княгиню, по недоказанным предположениям, связывали какое-то время более чем романтические отношения.
Как мы помним, Волконская, будучи замужней женщиной, матерью 16-него сына, да еще на те же шестнадцать лет старше влюбленного в нее Веневитинова, не могла ответить на его чувства. Но после его скоропостижной кончины, она, возможно, ощущая за собой невольную вину, сделалась необычайно религиозной, подавшись при этом в католичество. Отступничество от православия воспринималось тогдашним монархом Николаем I как измена родине. По отношению к неофитам император применял самые суровые санкции. Но родовитейшая Волконская, урожденная Белосельская-Белозерская, не была обычной подданной, как Пушкин, к примеру, и царь был вынужден дозволить ей покинуть страну. В 1829 году 40-летняя Волконская вновь оказалась в Италии, чтобы никогда больше не вернуться в Россию.
Все, кому довелось побывать в Риме, видели знаменитый фонтан Треви, который одновременно служит и фасадом Palazzo Poli. Именно в этом дворце, в одной, арендованной ею части, жила в последнюю пору своей жизни Зинаида Волконская.
Insert picture description
Здесь проходили её знаменитые "четверги", на которых она принимала видных деятелей искусства и литературы: Торвальдсена, Канову, Доницетти, Стендаля, Вальтера Скотта, Брюллова, Кипренского, Щедрина и др. Её салон посещали Вяземский и Жуковский, Гоголь, Глинка и Тургенев.
Эта женщина была не только светской львицей, но и щедрой меценаткой, которая, так же, как и в Москве, поддерживала многих русских писателей, художников, композиторов. Особенно нежная дружба связывала ее с Гоголем, который писал в Риме труд своей жизни - «Мертвые души».
Рядом со знаменитой Piazza di Spagna в Риме находится Caffe Greco, основанное в 18-ом веке. Если доведется попасть туда на кофе или ланч, найдите памятную табличку над одним из столиков о завсегдатае этого заведения - Николае Гоголе и его «Мертвых Душах», которые он, сидя за ним, писал в этом своем кафе. Ну, это, разумеется, совет лишь тем, кто любит «Мертвые души» так же безоглядно, как автор этих строк
А если захотите почтить память Зинаиды Волконской, зайдите, если вам повезет, в церковь Санти-Винченцо-э-Анастасио, расположенную рядом с фонтаном Треви. Она часто закрыта для туристов, и во время моих прежних «римских каникул» мне не удавалось попасть туда. Но в мае минувшего года, во время последнего моего путешествия по Италии, она была открыта. У входа стояла приветствующая посетителей монахиня. Что интересно, черная, как предки Пушкина. Чудодейственным образом, мы, я - без итальянского, а она - без английского, сумели понять друг друга. Расслышав в моем вопросе имя Зинаиды Волконской, она радостно указала мне на первый боковой придел направо от входа. Оказывается, итальянцы боготворили русскую княгиню. Согласно местной легенде, Волконская умерла, простудившись, потому что отдала свое тёплое пальто на улице какой-то замерзающей женщине. В Италии она много жертвовала монастырям и церквам. Римская беднота называла русскую княгиню Благочестивой. Ее именем названа одна из улиц Рима.
Стоя у ее могилы, я вспомнила строки, которые начертал ей Пушкин, при посылке своих «Цыган». «Плененный певец» в них - очевидная отсылка к Веневитинову:
Среди рассеянной Москвы,
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона.
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И под задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком
И вьется и пылает гений.
Певца, плененного тобой…
Ну, что ж, если в знаменитой фразе одного культового русского романа - «огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем», сменить «огонь» на «Пушкин», тогда действительно можно, наконец, опустить занавес.