(no subject)
Немного нежности и снисхожденья.
Благодарю, мой верный друг.
О, как легки прикосновенья
Прозрачных и бессильных рук.
Мы стали старше, проще, суше.
Мы одинаково бедны,
И за подержанные души
Достаточно и полцены.
Короче редкие свиданья,
Бедней случайные цветы.
Скупей слова. Честней молчанье.
Все ближе, все ненужней ты.
Как мало, друг мой, нам осталось,
И как нежнее берегу
И рук покорную усталость
И холод безответных губ.
Участие российской эмиграции во Второй мировой войне неоднозначно.
Тем не менее, значительное количество выходцев из России приняли деятельное участие в антифашистском Сопротивлении во многих странах Европы.
Борис Владимирович Вильде, за свои 33 года оставивший мимолетный, но яркий след в российской эмиграции как подающий надежды литератор и ученый, отважный солдат и подпольщик, спортсмен и искатель приключений, родился 25 июня (5 июля) 1908 г. на станции Славянка близ Санкт-Петербурга в семье железнодорожного чиновника. Родители его, вполне в «титулярном» духе Российской империи, исповедовали православие.
В 1912 г., после кончины отца, Борис Вильде с матерью переехали в дом ее брата в деревню Ястребино, расположенную примерно в 120 км. от Петербурга. Бурные события Гражданской войны, охватившие окрестности бывшей столицы империи в 1919 г., заставили семью искать убежища в провозгласившей независимость Эстонии, где боевые действия к весне этого года были в целом окончены. Так одиннадцатилетний Борис навсегда покинул Россию, но никогда не смог ни забыть о ней, ни прервать с ней духовное и культурное родство.
Находясь в эмиграции, он продолжал вращаться в русскоязычной диаспорской среде, учился в русской гимназии города Тарту (Юрьев), еще в школьные годы начал «пробовать перо» и сблизился с местными богемными кругами.
Значительное влияние на формирование Бориса Вильде оказал сам город Тарту-Юрьев, его прошлое, которое он отлично знал, - «благословенный Юрьев», по словам самого Б. В.
Беженское существование семьи Вильде в условиях экономического и общественно-политического кризиса, безработицы было нелегким. Переход оканчивающих среднюю школу к самостоятельной жизни вообще труден, иногда мучителен. В условиях жизни того времени этот переход был особенно труден и мучителен. С окончанием школы радикально менялась «расстановка сил». «Первые ученики» - молодежь одаренная, талантливая, не поддерживаемая преимуществами национального большинства, социальными преимуществами, просто семейной зажиточностью - должны были с духовных высот, создаваемых гуманитарным направлением образования того времени, сходить в суровую трудовую жизнь, начинать с работы по прокладке дорог, на лесопилках, грузчиками. Возникало чувство искусственности жизни, происходило отчуждение. Пришлось и Борису Вильде поработать на лесопилке.
В 1926 г. Борис Вильде поступил на физико-математический факультет Тартусского университета.
Однако академическая сторона учебы мало интересовала жизнелюбивого и энергичного парня, предпочитавшего проводить время в шумных студенческих компаниях, на спортивной площадке (он увлекался футболом, греблей и парусным спортом, занимался борьбой джиу-джитсу) или на поэтических вечерах, где его стихи нередко заслуживали похвалу старших товарищей.
К студенческой жизни старого Тарту относилось и участие университетской молодежи в деятельности студенческих корпораций.
Сохранился песенник (кантусник; cantus лат. - песня) Бориса Вильде - участника корпорации «Славия». Конечно, и участникам корпораций (корпорантам), с их декелями, лентами, рапирами, коммершами, кружками пива, был не чужд богемный дух, дух «вольности веселой», «буршикозность». Но так искренне и увлеченно воспевается в этих песнях дружба, братство, верность, молодая мощь, отвага, мужество, честь, труд, дар родного языка, так гневно клеймится злоба, зависть, коварство, так они полны светлых и бодрых призывов, что нельзя не поверить: «Из страны, страны далекой» собравшиеся здесь, в «Славии»,
Славной Славии сыны,
Мы решили смело
Жизни наши положить
За святое дело.
Жив дух славянский,
Славы преданья
Не сокрушались веками. <…>
В грозные бури
В братской защите
Русь не щадила и крови,
Крови героев,
Верных отчизне,
Смело идущих на битву,
С мужеством в сердце,
К Богу с горячей молитвой.
Читаешь эти призывы, и кажется, что они обращены прямо к Борису Вильде, а некоторые из них сказаны им самим о себе.
Между тем, трудности и неурядицы в тартуской жизни Бориса Вильде все усугублялись. За неуплату денег за ученье он был отчислен из университета. Положение бесподданного беженца становилось все более и более бесперспективным. Его попытка заняться изучением истории и жизни ливов, финно-угорского племени, населяющего часть Латвии, связи с лидерами этого племени, предпринимавшими шаги к его национальному пробуждению и к его автономии, были оценены латвийскими властями как враждебные, и первая попытка Бориса Вильде обратиться к этнографии привела к тому, чем и закончилась его жизнь в Прибалтике: «Тюрьма и суд». Но суд пришел к заключению, что «дело» не особенно серьезно, и - «хорошо кончился» (из письма к матери от 14.11.30 г.).
Вспоминая позже Тарту и годы своего студенчества, сравнивая Парижский университет с Тартуским университетом, Борис Вильде писал: «Здесь очень много спрашивают с бедных студентов. Поэтому нет здесь и студенческой жизни, как в Юрьеве - все с вечера до утра сидят за книгами» (из письма к матери от 5.03.35 г.).
О жизни в Советском Союзе в те годы откровенно и много писали в зарубежных газетах. Тем не менее, среди молодежи Прибалтики было довольно много и тех, кто мало обращал внимания на сообщения местных газет и увлекался советской пропагандой. Хотелось верить, поэтому и верили. М. В. Вильде говорила: «Кто из тогдашней молодежи не увлекался Советским Союзом?». Из писем Бориса Вильде мы узнаем, что и у него были мысли о переселении в СССР, что он даже предпринимал путешествие туда, окончившееся неудачно (письмо к матери от 14.11.30 г.).
Это случилось через год после окончания школы, в 1927 г. Взяв «веселенькую лодочку», любитель гребного спорта отправился в свое рискованное плавание по Эмайыги, по озеру Пейпси (Чудскому). Дальше все было так, как описал в свое время бывший дерптский студент Н. М. Языков в стихотворении «Пловец». Налетела буря, закипела громада вод; высоко вставал сердитый вал, глубоко упадала бездна. Приходилось спорить и «мужествовать» с бурей. Очевидно, и Борису Вильде виделось:
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья <…>
Сам Б. В. позже писал: «Борясь с волнами, ты смеялся, ощущая превосходство над бурей и презрение к смерти».
Смелости хватило, но уплыть не удалось: пограничники вернули «пловца» домой. Все обошлось без особых последствий. Но… лодка была взята у тартуского лодочника Редера напрокат, с почасовой оплатой, и матери Бориса Вильде пришлось расплачиваться немалыми деньгами за путешествие сына по водам Чудского озера. Об уплате денег за ученье в университете не могло быть и речи.
Две трети его жизни были им уже прожиты. Ему было тогда 22 года. Это был вполне сложившийся человек. Он принимает решение уехать из Прибалтики на Запад.
Довольно мягкий политический и миграционный режим «Веймарской республики» вскоре позволил не стеснявшемуся никакой работы парню (Вильде работал даже батраком на ферме и вышибалой в пивной) «натурализоваться» и поселиться в Берлине.
В борьбе за существование ему приходилось быть мастером на все руки: «<…> целый день красил плакатные рекламы» (3.10.30 г.); «Вечером у меня будет урок» (из письма от 30.10.30 г.); «я все умею - и электричество провести, и качели сделать, и с лошадьми обращаться, и об искусстве поговорить, и в шахматы сыграть и т.д.» (из письма от 24.06.32 г.).
Но больше всего и постоянно он «упражняется в литературе» русской: «Роман мой готов на четверть. Если буду все время помаленьку работать, то через четыре, пять месяцев окончу <…> Или я буду писателем или я вообще не буду - т.е. если не литература - то мне все равно чем другим заниматься <…> А выйдет ли что-нибудь из меня - это конечно один Господь ведает - но попробовать надо - кое какой талант есть у меня безусловно» (из письма от 21.10.30 г.). Отрывок из романа был напечатан в газете «Руль» и в «Русском магазине» (письмо от 14.10.30 г.).
Борис давал частные уроки русского языка и выступил перед немецкими студентами в городе Иена с циклом лекций о русской культуре под красочным псевдонимом «Иван Ястребинский».
Учитывая беспримерный накал политической борьбы в Германии накануне прихода к власти национал-социалистической партии Гитлера (NSDAP), Борис Вильде не мог остаться в стороне от захлестнувших германские города масштабных уличных столкновений между нацистами и их противниками. Разумеется, молодой либерал оказался убежденным сторонником левых антифашистских сил. В 1932 г. во время одной из стычек он был схвачен сотрудниками берлинского «полицайвера», обвинен в нарушении общественного порядка и пополнил свою «коллекцию» пенитенциарных заведений образцовой германской тюрьмой.
Отбыв несколько месяцев за решеткой, Борис Вильде вышел на свободу с окончательно испорченной для жизни в законопослушной Германии репутацией, однако приобрел некую популярность в местных левых кругах. Насколько известно, на этом этапе состоялось его знакомство с читавшим лекции в Берлине французским писателем Андре Жидом, пользовавшимся среди европейской либеральной интеллигенции широкой, хоть и неоднозначной известностью. Именитый француз разглядел в молодом русском подлинный литературный талант и убедил его перебраться во Францию. Вильде охотно принял это предложение, тем более что «мэтр» пообещал помочь с поступлением в университет и жильем, а в Германии форсированным маршем шли к власти нацисты, от которых пощады ждать не приходилось.
Андре Жид сдержал свои обещания, и вскоре отчаянный эмигрант из России оказался студентом престижного историко-филологического института Сорбонны, занимаясь попутно изучением японского в парижской Школе восточных языков. Он находил время и для участия в культурной жизни российской эмиграции, печатая свои стихи в журнале «Числа» под псевдонимом Борис Дикой (обыграв значение своей фамилии) и участвуя в ряде литературных объединений («Круг», «Кочевье», «Зеленая лампа»). Наконец «взявшись за ум», Вильде достиг немалых успехов.
В 1936 г. последовало принятие французского гражданства, а в 1937 г. Поль Ривэ, директор парижского Музея Человека (Musée de l'Homme), занимавшегося вопросами этнологии, оценил способности и природные наклонности выпускника Сорбонны. Маститый ученый поручил совсем молодому коллеге ответственную должность в отделе изучения народов угро-финской группы и Арктики. Новая работа подразумевала постоянные командировки на Север, но именно такой жизни и искал для себя Борис Вильде, явно тяготившийся кабинетной наукой. Частой спутницей и помощницей в научных по содержанию и флибустьерских по стилю поездках молодого ученого в полярные районы Финляндии и в Прибалтику (где власти смотрели на него как на возмутителя спокойствия), стала его красавица-супруга Ирэн Лот, дочь французского профессора-историка и уроженки России.
Так много слов. И все слова - не те.
Ты, как слепой, в безмерной темноте
Напрасно шаришь мёртвыми руками.
Ты знаешь : свет. Ты чувствуешь его,
Протягиваешь пальцы - ничего,
Или холодный и бездушный камень.
Всё пустота. Всё темнота. Всё лёд.
И жалок твой мучительный полёт,
Бессильный перейти черту неволи.
Так никогда и не добьёшься ты
Предельной ясности, предельной простоты,
Последней, самой светлой боли.
Близкое знакомство с Францией и французами, их неповторимым колоритом и «искусством жизни» сделали Бориса Вильде искренним, но объективным патриотом своей новой родины. Поэтому призыв в октябре 1937 г. на службу во Французскую армию он воспринял с готовностью. Вплоть до июня 1938 г. выходец из России служил в артиллерийском полку, дислоцированном в Шалон-сюр-Марн.
В предвоенные годы работа в Музее Человека сблизила Бориса Вильде с еще одним русским изгнанником, Анатолием Левицким. Анатолий Сергеевич Левицкий, уроженец Киевской губернии (впрочем, есть версия о его московском происхождении), происходил из интеллигентной еврейской семьи; его родители исповедовали православие уже не в первом поколении. События Октябрьской революции застали гимназиста-старшеклассника Левицкого в Москве. Тогда он примкнул к левым эсерам и, согласно утверждениям некоторых белоэмигрантских авторов, даже принял участие в так называемом «левоэсеровском мятеже» в июле 1918 г. Большевики победили, и Анатолий Левицкий был вынужден бежать из Первопрестольной. После долгих месяцев мытарств по охваченной войной стране и нескольких неудачных попыток примкнуть к различным антибольшевистским формированиям (можно предположить, что командиры «отфутболивали» его из-за слишком юного возраста), он оказался в эмиграции. Бывшие товарищи по партии помогли сильно бедствовавшему парню обосноваться в Швейцарии, где он сначала работал автомехаником, а затем - таксистом. Перебравшись в Париж в начале 1920-х гг., Анатолий поступил на историко-филологический факультет Сорбонны. Параллельно он обучался в Этнографическом институте, и, чтобы платить за обучение, продолжал «крутить баранку» ночного такси.
Хрупкой стабильности творческого и личного счастья двух эмигрантов из России жестоко положила конец Вторая мировая война, в которую Франция «де-юре» вступила 3 сентября 1939 г., ответив на агрессию нацистской Германии против Польши. Борис Вильде, как образцовый младший командир запаса, был призван на действительную службу в первой волне резервистов и вновь надел форму уже в сентябре 1939. Успел попасть в плен, бежать, повоевать на передовой.
22 июня 1940 г. было подписано перемирие, означавшее фактически капитуляцию Франции. Остатки армии подлежали разоружению и демобилизации.
Однако приезд в оккупированный гитлеровцами Париж стал для Бориса Вильде не возвращением с войны, а возвращением к войне, пусть и в иных формах. Унижение Франции он воспринимал как свое собственное. «Когда я впервые по возвращении в Париж увидал немецких солдат, то острая физическая боль в сердце была мне знаком того, как же я люблю Париж и Францию», - вспоминал он позднее. Для эмигранта из России, ставшего патриотом Франции, выбор был предельно ясен: продолжать борьбу за свою страну и свою свободу в подполье.
Словом, вопрос о том, имеет ли смысл продолжать сопротивление, ни для одного из друзей не стоял. И герой войны Вильде, и вдоволь испытавший позор поражения Левицкий были готовы продолжать борьбу. Предстоял выбор ее дальнейшей формы, и, по воспоминаниям невесты Анатолия Левицкого Ивонны Оддон, это занимало их уже на первой встрече после возвращения с фронта.
«Легально» их жизнь снова вращалась вокруг пытавшегося вновь наладить научную деятельность Музея Человека.
В июле 1940 г. Борис Вильде и Анатолий Левицкий при активном участии своих коллег из Музея Человека создали подпольную группировку, в традициях французского революционного либерализма получившую несколько высокопарное название: «Национальный комитет общественного спасения» (Comité National de Salut Public). Постепенно абсорбируя надежных людей, группа в период своей наивысшей активности насчитывала около 30 человек.
Будучи одной из первых ячеек французского Сопротивления, «группа Музея Человека», тем не менее, не была обособленной. По линии полковников Оэ и де Ля Рошера она входила в общенациональную подпольную сеть «голлистов», связной с ними служила молодая сотрудница музея Жермена Тиллон (дочь Эмили Тиллон). Возможно, Вильде мог принимать участие в нескольких диверсиях и нападениях на германских военнослужащих. В августе 1940 г. группой был выпущен тиражом в несколько сотен экземпляров текст распространенного лондонским радио обращения «33 совета оккупированным», содержавшего практические советы по конспирации и организации противодействия нацистам. Вскоре появилась листовка с текстом открытого письма д-ра Ривэ главе коллаборационистского правительства Виши маршалу Петену, обличавшего предательскую позицию «вишистов», и еще одна - с лозунгом «Генерал де Голль, мы с вами!». Печатные пропагандистские материалы печатались на ротаторе в типографии Музея Человека и распространялись членами подпольной группы, при чем зачастую довольно оригинальными методами. Их раскладывали по почтовым ящикам парижан, словно утренние газеты, расклеивали на бортах курсировавших по городу автомобилей (в т.ч. немецких), женщины оставляли их в шляпных коробках и свертках ткани в модных магазинах.
Подпольная деятельность многих участников «группы Музея Человека» была гораздо шире, чем исключительно пропаганда. Большинство из них выполняли различные функции в системе нелегальной переброски за границу добровольцев, отправлявшихся в войска «Сражающейся Франции». Стараниями Вильде и Левицкого отправились воевать и несколько российских эмигрантов.
Однако главным тайным проектом «группы Музея Человека» стало именно издание подпольной газеты, название которой - «Сопротивление» - с легкой руки генерала де Голля и других лидеров «Сражающейся Франции» получило столь масштабное значение.
Работа над периодическим изданием, более масштабным по тиражу и тематическому охвату, чем листовки, была начата группой Вильде-Левицкого осенью 1940 г., а первый номер был готов к распространению 15 декабря. «Это были всего-навсего несчастные листочки, отпечатанные на ротаторе с обеих сторон , но они назывались «Сопротивление». Прекрасное слово, прекрасное безумие, прекрасная страсть… В подзаголовке значилось: «Официальный бюллетень Национального комитета общественного спасения № 1», - вспоминал позднее Клод Авелин, один из редакторов первого номера (кроме него, редакторскую работу выполнили Борис Вильде и литератор Жан Кассу).
Передовица была написана Борисом Вильде; вскоре она стала фактически идеологическим манифестом и руководством к действию для патриотов Франции, боровшихся на оккупированных территориях. Следует признать, что Вильде преуспел вдвойне - как талантливый публицист и как талантливый подпольщик.
Выход газеты подпольщиков вызвал широкий отклик у французской общественности. Более того, вскоре экземпляры «Сопротивления» пересекли Ла-Манш, и в 1941 г. содержательная передовая статья Бориса Вильде регулярно зачитывалась по лондонскому радио, вещавшему на Францию. Примерно к этому моменту относится и начало применения термина «Сопротивление» в том значении, в котором он вошел в историю Второй мировой войны.
В январе 1941 г. Борис Вильде, авторитет которого среди руководства подполья значительно вырос после блестящего успеха «Сопротивления», был направлен в сектор «Юг», т.е. на неоккупированную французскую территорию (известно, что он побывал в Тулузе, Марселе, Лионе и на «Лазурном берегу») со специальной пропагандистской миссией. Очевидно, именно там его и начали вести агенты гестапо.
В отсутствие Вильде работу «группы Музея Человека» возглавлял Анатолий Левицкий. Под его руководством был выпущен третий номер газеты «Сопротивление». Однако на сей раз оккупанты были уже готовы к противодействию, и распространители начали «засыпаться» один за другим.
12 февраля 1941 г. случилось непоправимое. Гауптштурмфюрер Дойринг вышел на след и нагрянул в Музей Человека с группой агентов гестапо и отрядом французской полиции.
Узнав об аресте юного связного Рене Сенешаля, поддерживавшего его связь с Парижем, Вильде понял, что раскрыт. Здравый смысл подсказывал руководителю «группы Музея Человека» единственно возможный выход: затаиться на время в «свободной зоне»; тем более, что впоследствии он смог бы принести французскому Сопротивлению еще немало пользы. Однако в эту тяжелую минуту им двигали иные мотивы - чувство ответственности перед своими друзьями. Полагая, что быстрый выпуск нового номера газеты сумеет сбить гестапо со следа и отвести подозрение от арестованных товарищей, Борис Вильде нелегально возвращается в Париж. Борис Вильде отдал оставшимся в строю участникам своей группы лаконичный приказ: «Новый номер «Сопротивления» должен быть выпущен немедленно». Редактором теперь стал журналист Пьер Броссолетт. В начале марта четвертый номер газеты увидел свет.
Нельзя с точностью утверждать, выдал ли Бориса Вильде не выдержавший жестоких пыток связной, или руководителя «группы Музея Человека» сдал провокатор Альбер Гаво, однако 26 марта 1941 г. в 15 часов Борис Вильде был арестован.
Гауптштурмфюрер Дьоринг лично руководил операцией. Борис Вильде, переговорив с одним из своих последних людей в Париже эльзасцем Пьером Вальтером (арестован несколькими днями позднее) в кафе на площади Пигаль, переходил площадь, когда несколько гестаповцев набросились на него сзади, заломили руки, надели наручники и затолкали в автомобиль. Вильде всегда носил с собой пистолет (6,35-мм карманный бельгийский «Браунинг»), однако воспользоваться оружием у отважного подпольщика не было шансов.
Последний, пятый номер газеты «Сопротивление» был самоотверженно выпущен Пьером Брисоллеттом (впоследствии также схвачен и умер в заключении) практически в одиночку в конце марта 1941 г….
«В одиночной камере - вот где человек проявляется в полной мере», - писал Борис Вильде во время своего 11-месячного заключения. 16 июня 1941 г. он сделал первую запись в своем дневнике, ставшем для него подведением философских и нравственных итогов жизни и, пожалуй, его самым мощным с выразительной точки зрения произведением. Несколько лет назад тюремные дневники Вильде наконец были изданы в России (Б.Вильде. Дневник и письма из тюрьмы. 1941-1942 / Пер. с фр. М.А.Иорданской. М., 2005).
«Понять - значит простить, вот нонсенс: если мы кого-то понимаем, то знаем, что прощения уже не нужно, мы становимся сообщниками. Но мы редко понимаем кого-нибудь до конца. Принимать, не понимая, - вот начало любви.
…Сущность моих чувств к Ирен - в безотчетном предчувствии (предведении) другой Ирен, которой она сама не ведает и которая может открыться мне одному. Более того - только при соприкосновении с ней я открываюсь самому себе до конца. Друг для друга мы единственные…
Совершенная любовь не что иное как радость. Такая любовь сверхчеловечна, смертельна. Мы измеряем глубину любви страданием. Быть может - это боль от сознания нашего поражения, знания того, что мы ни к чему не придем?
<...> В чем состоит любовь? В освобождении от «я» - реальном или мнимом. Иногда это лишь расширение тюрьмы: как в случае материнской любви, когда любят своего ребенка и т.д. такой же может быть и любовь к своему мужчине, своей женщине. Любовь не слепа; просто она смотрит дальше, сквозь.
Любовь не имеет разумного основания, она всегда чудо. Там, где знают, почему любят, любовь под вопросом. Это прежде всего состояние души. Но как же трудно различить настоящую любовь за всеми заглушающими ее сорняками: желанием, ревностью, самолюбием, жалостью, дружбой.
Избирательность в любви? Любовь божественная, то есть совершенная и абсолютная, охватывает собой все. Но и самая мелкая любовь, какой бы ничтожной она ни была, заключает в себе частицу божественности (даже любовь как плотское наслаждение). Истинный акт любви это созерцание в радости и это всегда творчество."
Борис Вильде в своих показаниях взял всю ответственность за деятельность группы на себя одного и всеми силами пытался спасти товарищей, особенно самых молодых из них.
Семеро из подсудимых - Борис Вильде, Анатолий Левицкий, Леон Морис Нордманн, Рене Сенешаль, Поль Вальтер, Жорж Итье и Жюль Анриу - были приговорены к расстрелу. Остальные, согласно законам военного времени, подлежали депортации в концентрационные лагеря.
23 февраля обреченным было сообщено о том, что через несколько часов они будут казнены. Им предоставили время, чтобы наскоро написать прощальные письма родным и близким.
Последнее письмо Бориса Вильде жене, написанное из Френ за несколько часов до расстрела:
"Любимая моя, милая Ирен,
простите, что обманул Вас: когда я вернулся, чтобы еще раз Вас поцеловать, то уже знал, что это будет сегодня. Если честно, то я горжусь своим обманом: Вы убедились, что я не был напуган и улыбался как обычно. Я вступаю в жизнь с улыбкой, как в новое приключение, с некоторым сожалением, но без угрызений совести и страха. По правде говоря, я уже так далеко продвинулся на пути смерти, что возврат к жизни представляется мне в любом случае слишком сложным, если не вовсе невозможным.
Дорогая, думайте обо мне как о живом, а не как о мертвом. Я дал Вам все, что мог. О Вас я не тревожусь: придет день, когда Вы не будете нуждаться ни во мне, ни в моих письмах, ни в моей памяти. В этот день мы соединимся в вечности, в настоящей любви. А до тех пор мое духовное присутствие (единственно истинное) будет с Вами неразлучно. <>
Честно говоря, в моем мужестве нет большой заслуги. Смерть для меня это осуществление Великой Любви, вхождение в подлинную реальность. На земле возможностью такого осуществления были Вы. Гордитесь.
Сохраните как последнюю память обо мне это обручальное кольцо: я целую его, снимая.
Любовь моя, милый зверик, бесконечная нежность к Вам поднимается из глубины моей души. Я ощущаю Вас подле себя, совсем близко. Я окружен Вашей любовью, нашей любовью, которая сильнее смерти. Не станем сожалеть о нашем бедном счастье, это такой пустяк в сравнении с нашей радостью. Как все ясно! Вечное солнце любви встает из пучины смерти.
Возлюбленная моя, я готов, я иду. Я покидаю Вас, чтобы вновь встретить в вечности.
Благословляю жизнь, щедро меня одарившую.
Навсегда Ваш
Борис"
Анатолий Левицкий, глубоко верующий человек, написал в последний час своим близким: «Не могу себе простить горя, которое я вам причиняю, и умоляю вас простить меня всем сердцем... Я не ожидал столь быстрой развязки, но, быть может, лучше, что это так. Я готов уже давно и совершенно спокоен. Мне кажется, что душа моя в мире с Богом. Да исполнится Его воля. Пусть возьмет Он и вас под Свое высокое покровительство!»
Примерно в 17 часов 23 февраля 1942 г. семерых приговоренных к смерти подпольщиков под усиленной охраной перевезли на грузовиках из тюрьмы Фрэн в расположенный в 12 км. от Парижа форт Монт-Валериен. Во Франции, в отличие от Восточного фронта или Балкан, гитлеровцы еще соблюдали все мрачные ритуалы расстрела. В небольшой часовне форта обреченным было позволено проститься друг с другом и получить напутственное слово от католического капеллана Вермахта. Вильде (человек, далекий от официальной религии) и Левицкий (православный) предпочли не исповедоваться по католическому обряду. К месту казни борцов французского сопротивления сопровождали их судьи, капитаны Роскоттхен и Готтлиб, которые отдали своим жертвам воинское приветствие. Приговор привела в исполнение расстрельная команда из двенадцати солдат Вермахта. Так как для всех семерых не нашлось места у стены, Вильде, Левицкий и Вальтер выразили желание умереть последними, поддержав идущих на смерть товарищей. Все семеро отказались от повязок на глаза и встретили залпы расстрельной команды пением «Марсельезы».
Борис Вильде и Анатолий Левицкий нашли последнее успокоение рядом с пятью своими товарищами на кладбище Иври, во французской земле, ставшей им второй родиной. До своей смерти в 1987 г. там подолгу бывала Ирэн Лот. Она так и не вышла замуж повторно.
В 1943 г. (приказы от 3 января и 3 ноября) генерал Шарль де Голль посмертно наградил Бориса Вильде и Анатолия Левицкого Медалями Сопротивления (Médaille de la Résistance). «Целиком посвятил себя делу подпольного Сопротивления с 1940 года. Будучи арестован чинами гестапо и приговорён к смертной казни, явил своим поведением во время суда и под пулями палачей высший пример храбрости и самоотречения». Эти слова лидера «Сражающейся Франции» могут быть отнесены к любому из героев «группы Музея Человека», возглавленной двумя нашими соотечественниками, давшими французскому Сопротивлению его имя.
Прозрачно всё - и солнечные дни,
И запах моря, и печальный ветер.
Душа моя, вот мы с тобой одни
На этой догорающей планете.
Как просто всё - по-новому любить
И от всего уйти без сожаленья.
Но ты ещё не можешь позабыть
Тяжёлого земного сновиденья.
Душа моя, что делать мне с тобой?
Как жалкий раб, отпущенный на волю,
Тоскуешь ты о каторге земной,
О человеческой тоскуешь боли...
Есть радость в том, что всё обречено,
Неизмерима и недвижна вечность.
Божественное счастье мне дано -
Пробыть - и возвратиться в бесконечность.
Тебе ж, душе, прикованной к земле
И проклятой от века и до века,-
Безумная, ужель тебе милей
Ничтожное бессмертье человека?
При написании поста использован журнал Михаила Кожемякина , публикация журнала Ruthenia
Благодарю, мой верный друг.
О, как легки прикосновенья
Прозрачных и бессильных рук.
Мы стали старше, проще, суше.
Мы одинаково бедны,
И за подержанные души
Достаточно и полцены.
Короче редкие свиданья,
Бедней случайные цветы.
Скупей слова. Честней молчанье.
Все ближе, все ненужней ты.
Как мало, друг мой, нам осталось,
И как нежнее берегу
И рук покорную усталость
И холод безответных губ.
Участие российской эмиграции во Второй мировой войне неоднозначно.
Тем не менее, значительное количество выходцев из России приняли деятельное участие в антифашистском Сопротивлении во многих странах Европы.
Борис Владимирович Вильде, за свои 33 года оставивший мимолетный, но яркий след в российской эмиграции как подающий надежды литератор и ученый, отважный солдат и подпольщик, спортсмен и искатель приключений, родился 25 июня (5 июля) 1908 г. на станции Славянка близ Санкт-Петербурга в семье железнодорожного чиновника. Родители его, вполне в «титулярном» духе Российской империи, исповедовали православие.
В 1912 г., после кончины отца, Борис Вильде с матерью переехали в дом ее брата в деревню Ястребино, расположенную примерно в 120 км. от Петербурга. Бурные события Гражданской войны, охватившие окрестности бывшей столицы империи в 1919 г., заставили семью искать убежища в провозгласившей независимость Эстонии, где боевые действия к весне этого года были в целом окончены. Так одиннадцатилетний Борис навсегда покинул Россию, но никогда не смог ни забыть о ней, ни прервать с ней духовное и культурное родство.
Находясь в эмиграции, он продолжал вращаться в русскоязычной диаспорской среде, учился в русской гимназии города Тарту (Юрьев), еще в школьные годы начал «пробовать перо» и сблизился с местными богемными кругами.
Значительное влияние на формирование Бориса Вильде оказал сам город Тарту-Юрьев, его прошлое, которое он отлично знал, - «благословенный Юрьев», по словам самого Б. В.
Беженское существование семьи Вильде в условиях экономического и общественно-политического кризиса, безработицы было нелегким. Переход оканчивающих среднюю школу к самостоятельной жизни вообще труден, иногда мучителен. В условиях жизни того времени этот переход был особенно труден и мучителен. С окончанием школы радикально менялась «расстановка сил». «Первые ученики» - молодежь одаренная, талантливая, не поддерживаемая преимуществами национального большинства, социальными преимуществами, просто семейной зажиточностью - должны были с духовных высот, создаваемых гуманитарным направлением образования того времени, сходить в суровую трудовую жизнь, начинать с работы по прокладке дорог, на лесопилках, грузчиками. Возникало чувство искусственности жизни, происходило отчуждение. Пришлось и Борису Вильде поработать на лесопилке.
В 1926 г. Борис Вильде поступил на физико-математический факультет Тартусского университета.
Однако академическая сторона учебы мало интересовала жизнелюбивого и энергичного парня, предпочитавшего проводить время в шумных студенческих компаниях, на спортивной площадке (он увлекался футболом, греблей и парусным спортом, занимался борьбой джиу-джитсу) или на поэтических вечерах, где его стихи нередко заслуживали похвалу старших товарищей.
К студенческой жизни старого Тарту относилось и участие университетской молодежи в деятельности студенческих корпораций.
Сохранился песенник (кантусник; cantus лат. - песня) Бориса Вильде - участника корпорации «Славия». Конечно, и участникам корпораций (корпорантам), с их декелями, лентами, рапирами, коммершами, кружками пива, был не чужд богемный дух, дух «вольности веселой», «буршикозность». Но так искренне и увлеченно воспевается в этих песнях дружба, братство, верность, молодая мощь, отвага, мужество, честь, труд, дар родного языка, так гневно клеймится злоба, зависть, коварство, так они полны светлых и бодрых призывов, что нельзя не поверить: «Из страны, страны далекой» собравшиеся здесь, в «Славии»,
Славной Славии сыны,
Мы решили смело
Жизни наши положить
За святое дело.
Жив дух славянский,
Славы преданья
Не сокрушались веками. <…>
В грозные бури
В братской защите
Русь не щадила и крови,
Крови героев,
Верных отчизне,
Смело идущих на битву,
С мужеством в сердце,
К Богу с горячей молитвой.
Читаешь эти призывы, и кажется, что они обращены прямо к Борису Вильде, а некоторые из них сказаны им самим о себе.
Между тем, трудности и неурядицы в тартуской жизни Бориса Вильде все усугублялись. За неуплату денег за ученье он был отчислен из университета. Положение бесподданного беженца становилось все более и более бесперспективным. Его попытка заняться изучением истории и жизни ливов, финно-угорского племени, населяющего часть Латвии, связи с лидерами этого племени, предпринимавшими шаги к его национальному пробуждению и к его автономии, были оценены латвийскими властями как враждебные, и первая попытка Бориса Вильде обратиться к этнографии привела к тому, чем и закончилась его жизнь в Прибалтике: «Тюрьма и суд». Но суд пришел к заключению, что «дело» не особенно серьезно, и - «хорошо кончился» (из письма к матери от 14.11.30 г.).
Вспоминая позже Тарту и годы своего студенчества, сравнивая Парижский университет с Тартуским университетом, Борис Вильде писал: «Здесь очень много спрашивают с бедных студентов. Поэтому нет здесь и студенческой жизни, как в Юрьеве - все с вечера до утра сидят за книгами» (из письма к матери от 5.03.35 г.).
О жизни в Советском Союзе в те годы откровенно и много писали в зарубежных газетах. Тем не менее, среди молодежи Прибалтики было довольно много и тех, кто мало обращал внимания на сообщения местных газет и увлекался советской пропагандой. Хотелось верить, поэтому и верили. М. В. Вильде говорила: «Кто из тогдашней молодежи не увлекался Советским Союзом?». Из писем Бориса Вильде мы узнаем, что и у него были мысли о переселении в СССР, что он даже предпринимал путешествие туда, окончившееся неудачно (письмо к матери от 14.11.30 г.).
Это случилось через год после окончания школы, в 1927 г. Взяв «веселенькую лодочку», любитель гребного спорта отправился в свое рискованное плавание по Эмайыги, по озеру Пейпси (Чудскому). Дальше все было так, как описал в свое время бывший дерптский студент Н. М. Языков в стихотворении «Пловец». Налетела буря, закипела громада вод; высоко вставал сердитый вал, глубоко упадала бездна. Приходилось спорить и «мужествовать» с бурей. Очевидно, и Борису Вильде виделось:
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья <…>
Сам Б. В. позже писал: «Борясь с волнами, ты смеялся, ощущая превосходство над бурей и презрение к смерти».
Смелости хватило, но уплыть не удалось: пограничники вернули «пловца» домой. Все обошлось без особых последствий. Но… лодка была взята у тартуского лодочника Редера напрокат, с почасовой оплатой, и матери Бориса Вильде пришлось расплачиваться немалыми деньгами за путешествие сына по водам Чудского озера. Об уплате денег за ученье в университете не могло быть и речи.
Две трети его жизни были им уже прожиты. Ему было тогда 22 года. Это был вполне сложившийся человек. Он принимает решение уехать из Прибалтики на Запад.
Довольно мягкий политический и миграционный режим «Веймарской республики» вскоре позволил не стеснявшемуся никакой работы парню (Вильде работал даже батраком на ферме и вышибалой в пивной) «натурализоваться» и поселиться в Берлине.
В борьбе за существование ему приходилось быть мастером на все руки: «<…> целый день красил плакатные рекламы» (3.10.30 г.); «Вечером у меня будет урок» (из письма от 30.10.30 г.); «я все умею - и электричество провести, и качели сделать, и с лошадьми обращаться, и об искусстве поговорить, и в шахматы сыграть и т.д.» (из письма от 24.06.32 г.).
Но больше всего и постоянно он «упражняется в литературе» русской: «Роман мой готов на четверть. Если буду все время помаленьку работать, то через четыре, пять месяцев окончу <…> Или я буду писателем или я вообще не буду - т.е. если не литература - то мне все равно чем другим заниматься <…> А выйдет ли что-нибудь из меня - это конечно один Господь ведает - но попробовать надо - кое какой талант есть у меня безусловно» (из письма от 21.10.30 г.). Отрывок из романа был напечатан в газете «Руль» и в «Русском магазине» (письмо от 14.10.30 г.).
Борис давал частные уроки русского языка и выступил перед немецкими студентами в городе Иена с циклом лекций о русской культуре под красочным псевдонимом «Иван Ястребинский».
Учитывая беспримерный накал политической борьбы в Германии накануне прихода к власти национал-социалистической партии Гитлера (NSDAP), Борис Вильде не мог остаться в стороне от захлестнувших германские города масштабных уличных столкновений между нацистами и их противниками. Разумеется, молодой либерал оказался убежденным сторонником левых антифашистских сил. В 1932 г. во время одной из стычек он был схвачен сотрудниками берлинского «полицайвера», обвинен в нарушении общественного порядка и пополнил свою «коллекцию» пенитенциарных заведений образцовой германской тюрьмой.
Отбыв несколько месяцев за решеткой, Борис Вильде вышел на свободу с окончательно испорченной для жизни в законопослушной Германии репутацией, однако приобрел некую популярность в местных левых кругах. Насколько известно, на этом этапе состоялось его знакомство с читавшим лекции в Берлине французским писателем Андре Жидом, пользовавшимся среди европейской либеральной интеллигенции широкой, хоть и неоднозначной известностью. Именитый француз разглядел в молодом русском подлинный литературный талант и убедил его перебраться во Францию. Вильде охотно принял это предложение, тем более что «мэтр» пообещал помочь с поступлением в университет и жильем, а в Германии форсированным маршем шли к власти нацисты, от которых пощады ждать не приходилось.
Андре Жид сдержал свои обещания, и вскоре отчаянный эмигрант из России оказался студентом престижного историко-филологического института Сорбонны, занимаясь попутно изучением японского в парижской Школе восточных языков. Он находил время и для участия в культурной жизни российской эмиграции, печатая свои стихи в журнале «Числа» под псевдонимом Борис Дикой (обыграв значение своей фамилии) и участвуя в ряде литературных объединений («Круг», «Кочевье», «Зеленая лампа»). Наконец «взявшись за ум», Вильде достиг немалых успехов.
В 1936 г. последовало принятие французского гражданства, а в 1937 г. Поль Ривэ, директор парижского Музея Человека (Musée de l'Homme), занимавшегося вопросами этнологии, оценил способности и природные наклонности выпускника Сорбонны. Маститый ученый поручил совсем молодому коллеге ответственную должность в отделе изучения народов угро-финской группы и Арктики. Новая работа подразумевала постоянные командировки на Север, но именно такой жизни и искал для себя Борис Вильде, явно тяготившийся кабинетной наукой. Частой спутницей и помощницей в научных по содержанию и флибустьерских по стилю поездках молодого ученого в полярные районы Финляндии и в Прибалтику (где власти смотрели на него как на возмутителя спокойствия), стала его красавица-супруга Ирэн Лот, дочь французского профессора-историка и уроженки России.
Так много слов. И все слова - не те.
Ты, как слепой, в безмерной темноте
Напрасно шаришь мёртвыми руками.
Ты знаешь : свет. Ты чувствуешь его,
Протягиваешь пальцы - ничего,
Или холодный и бездушный камень.
Всё пустота. Всё темнота. Всё лёд.
И жалок твой мучительный полёт,
Бессильный перейти черту неволи.
Так никогда и не добьёшься ты
Предельной ясности, предельной простоты,
Последней, самой светлой боли.
Близкое знакомство с Францией и французами, их неповторимым колоритом и «искусством жизни» сделали Бориса Вильде искренним, но объективным патриотом своей новой родины. Поэтому призыв в октябре 1937 г. на службу во Французскую армию он воспринял с готовностью. Вплоть до июня 1938 г. выходец из России служил в артиллерийском полку, дислоцированном в Шалон-сюр-Марн.
В предвоенные годы работа в Музее Человека сблизила Бориса Вильде с еще одним русским изгнанником, Анатолием Левицким. Анатолий Сергеевич Левицкий, уроженец Киевской губернии (впрочем, есть версия о его московском происхождении), происходил из интеллигентной еврейской семьи; его родители исповедовали православие уже не в первом поколении. События Октябрьской революции застали гимназиста-старшеклассника Левицкого в Москве. Тогда он примкнул к левым эсерам и, согласно утверждениям некоторых белоэмигрантских авторов, даже принял участие в так называемом «левоэсеровском мятеже» в июле 1918 г. Большевики победили, и Анатолий Левицкий был вынужден бежать из Первопрестольной. После долгих месяцев мытарств по охваченной войной стране и нескольких неудачных попыток примкнуть к различным антибольшевистским формированиям (можно предположить, что командиры «отфутболивали» его из-за слишком юного возраста), он оказался в эмиграции. Бывшие товарищи по партии помогли сильно бедствовавшему парню обосноваться в Швейцарии, где он сначала работал автомехаником, а затем - таксистом. Перебравшись в Париж в начале 1920-х гг., Анатолий поступил на историко-филологический факультет Сорбонны. Параллельно он обучался в Этнографическом институте, и, чтобы платить за обучение, продолжал «крутить баранку» ночного такси.
Хрупкой стабильности творческого и личного счастья двух эмигрантов из России жестоко положила конец Вторая мировая война, в которую Франция «де-юре» вступила 3 сентября 1939 г., ответив на агрессию нацистской Германии против Польши. Борис Вильде, как образцовый младший командир запаса, был призван на действительную службу в первой волне резервистов и вновь надел форму уже в сентябре 1939. Успел попасть в плен, бежать, повоевать на передовой.
22 июня 1940 г. было подписано перемирие, означавшее фактически капитуляцию Франции. Остатки армии подлежали разоружению и демобилизации.
Однако приезд в оккупированный гитлеровцами Париж стал для Бориса Вильде не возвращением с войны, а возвращением к войне, пусть и в иных формах. Унижение Франции он воспринимал как свое собственное. «Когда я впервые по возвращении в Париж увидал немецких солдат, то острая физическая боль в сердце была мне знаком того, как же я люблю Париж и Францию», - вспоминал он позднее. Для эмигранта из России, ставшего патриотом Франции, выбор был предельно ясен: продолжать борьбу за свою страну и свою свободу в подполье.
Словом, вопрос о том, имеет ли смысл продолжать сопротивление, ни для одного из друзей не стоял. И герой войны Вильде, и вдоволь испытавший позор поражения Левицкий были готовы продолжать борьбу. Предстоял выбор ее дальнейшей формы, и, по воспоминаниям невесты Анатолия Левицкого Ивонны Оддон, это занимало их уже на первой встрече после возвращения с фронта.
«Легально» их жизнь снова вращалась вокруг пытавшегося вновь наладить научную деятельность Музея Человека.
В июле 1940 г. Борис Вильде и Анатолий Левицкий при активном участии своих коллег из Музея Человека создали подпольную группировку, в традициях французского революционного либерализма получившую несколько высокопарное название: «Национальный комитет общественного спасения» (Comité National de Salut Public). Постепенно абсорбируя надежных людей, группа в период своей наивысшей активности насчитывала около 30 человек.
Будучи одной из первых ячеек французского Сопротивления, «группа Музея Человека», тем не менее, не была обособленной. По линии полковников Оэ и де Ля Рошера она входила в общенациональную подпольную сеть «голлистов», связной с ними служила молодая сотрудница музея Жермена Тиллон (дочь Эмили Тиллон). Возможно, Вильде мог принимать участие в нескольких диверсиях и нападениях на германских военнослужащих. В августе 1940 г. группой был выпущен тиражом в несколько сотен экземпляров текст распространенного лондонским радио обращения «33 совета оккупированным», содержавшего практические советы по конспирации и организации противодействия нацистам. Вскоре появилась листовка с текстом открытого письма д-ра Ривэ главе коллаборационистского правительства Виши маршалу Петену, обличавшего предательскую позицию «вишистов», и еще одна - с лозунгом «Генерал де Голль, мы с вами!». Печатные пропагандистские материалы печатались на ротаторе в типографии Музея Человека и распространялись членами подпольной группы, при чем зачастую довольно оригинальными методами. Их раскладывали по почтовым ящикам парижан, словно утренние газеты, расклеивали на бортах курсировавших по городу автомобилей (в т.ч. немецких), женщины оставляли их в шляпных коробках и свертках ткани в модных магазинах.
Подпольная деятельность многих участников «группы Музея Человека» была гораздо шире, чем исключительно пропаганда. Большинство из них выполняли различные функции в системе нелегальной переброски за границу добровольцев, отправлявшихся в войска «Сражающейся Франции». Стараниями Вильде и Левицкого отправились воевать и несколько российских эмигрантов.
Однако главным тайным проектом «группы Музея Человека» стало именно издание подпольной газеты, название которой - «Сопротивление» - с легкой руки генерала де Голля и других лидеров «Сражающейся Франции» получило столь масштабное значение.
Работа над периодическим изданием, более масштабным по тиражу и тематическому охвату, чем листовки, была начата группой Вильде-Левицкого осенью 1940 г., а первый номер был готов к распространению 15 декабря. «Это были всего-навсего несчастные листочки, отпечатанные на ротаторе с обеих сторон , но они назывались «Сопротивление». Прекрасное слово, прекрасное безумие, прекрасная страсть… В подзаголовке значилось: «Официальный бюллетень Национального комитета общественного спасения № 1», - вспоминал позднее Клод Авелин, один из редакторов первого номера (кроме него, редакторскую работу выполнили Борис Вильде и литератор Жан Кассу).
Передовица была написана Борисом Вильде; вскоре она стала фактически идеологическим манифестом и руководством к действию для патриотов Франции, боровшихся на оккупированных территориях. Следует признать, что Вильде преуспел вдвойне - как талантливый публицист и как талантливый подпольщик.
Выход газеты подпольщиков вызвал широкий отклик у французской общественности. Более того, вскоре экземпляры «Сопротивления» пересекли Ла-Манш, и в 1941 г. содержательная передовая статья Бориса Вильде регулярно зачитывалась по лондонскому радио, вещавшему на Францию. Примерно к этому моменту относится и начало применения термина «Сопротивление» в том значении, в котором он вошел в историю Второй мировой войны.
В январе 1941 г. Борис Вильде, авторитет которого среди руководства подполья значительно вырос после блестящего успеха «Сопротивления», был направлен в сектор «Юг», т.е. на неоккупированную французскую территорию (известно, что он побывал в Тулузе, Марселе, Лионе и на «Лазурном берегу») со специальной пропагандистской миссией. Очевидно, именно там его и начали вести агенты гестапо.
В отсутствие Вильде работу «группы Музея Человека» возглавлял Анатолий Левицкий. Под его руководством был выпущен третий номер газеты «Сопротивление». Однако на сей раз оккупанты были уже готовы к противодействию, и распространители начали «засыпаться» один за другим.
12 февраля 1941 г. случилось непоправимое. Гауптштурмфюрер Дойринг вышел на след и нагрянул в Музей Человека с группой агентов гестапо и отрядом французской полиции.
Узнав об аресте юного связного Рене Сенешаля, поддерживавшего его связь с Парижем, Вильде понял, что раскрыт. Здравый смысл подсказывал руководителю «группы Музея Человека» единственно возможный выход: затаиться на время в «свободной зоне»; тем более, что впоследствии он смог бы принести французскому Сопротивлению еще немало пользы. Однако в эту тяжелую минуту им двигали иные мотивы - чувство ответственности перед своими друзьями. Полагая, что быстрый выпуск нового номера газеты сумеет сбить гестапо со следа и отвести подозрение от арестованных товарищей, Борис Вильде нелегально возвращается в Париж. Борис Вильде отдал оставшимся в строю участникам своей группы лаконичный приказ: «Новый номер «Сопротивления» должен быть выпущен немедленно». Редактором теперь стал журналист Пьер Броссолетт. В начале марта четвертый номер газеты увидел свет.
Нельзя с точностью утверждать, выдал ли Бориса Вильде не выдержавший жестоких пыток связной, или руководителя «группы Музея Человека» сдал провокатор Альбер Гаво, однако 26 марта 1941 г. в 15 часов Борис Вильде был арестован.
Гауптштурмфюрер Дьоринг лично руководил операцией. Борис Вильде, переговорив с одним из своих последних людей в Париже эльзасцем Пьером Вальтером (арестован несколькими днями позднее) в кафе на площади Пигаль, переходил площадь, когда несколько гестаповцев набросились на него сзади, заломили руки, надели наручники и затолкали в автомобиль. Вильде всегда носил с собой пистолет (6,35-мм карманный бельгийский «Браунинг»), однако воспользоваться оружием у отважного подпольщика не было шансов.
Последний, пятый номер газеты «Сопротивление» был самоотверженно выпущен Пьером Брисоллеттом (впоследствии также схвачен и умер в заключении) практически в одиночку в конце марта 1941 г….
«В одиночной камере - вот где человек проявляется в полной мере», - писал Борис Вильде во время своего 11-месячного заключения. 16 июня 1941 г. он сделал первую запись в своем дневнике, ставшем для него подведением философских и нравственных итогов жизни и, пожалуй, его самым мощным с выразительной точки зрения произведением. Несколько лет назад тюремные дневники Вильде наконец были изданы в России (Б.Вильде. Дневник и письма из тюрьмы. 1941-1942 / Пер. с фр. М.А.Иорданской. М., 2005).
«Понять - значит простить, вот нонсенс: если мы кого-то понимаем, то знаем, что прощения уже не нужно, мы становимся сообщниками. Но мы редко понимаем кого-нибудь до конца. Принимать, не понимая, - вот начало любви.
…Сущность моих чувств к Ирен - в безотчетном предчувствии (предведении) другой Ирен, которой она сама не ведает и которая может открыться мне одному. Более того - только при соприкосновении с ней я открываюсь самому себе до конца. Друг для друга мы единственные…
Совершенная любовь не что иное как радость. Такая любовь сверхчеловечна, смертельна. Мы измеряем глубину любви страданием. Быть может - это боль от сознания нашего поражения, знания того, что мы ни к чему не придем?
<...> В чем состоит любовь? В освобождении от «я» - реальном или мнимом. Иногда это лишь расширение тюрьмы: как в случае материнской любви, когда любят своего ребенка и т.д. такой же может быть и любовь к своему мужчине, своей женщине. Любовь не слепа; просто она смотрит дальше, сквозь.
Любовь не имеет разумного основания, она всегда чудо. Там, где знают, почему любят, любовь под вопросом. Это прежде всего состояние души. Но как же трудно различить настоящую любовь за всеми заглушающими ее сорняками: желанием, ревностью, самолюбием, жалостью, дружбой.
Избирательность в любви? Любовь божественная, то есть совершенная и абсолютная, охватывает собой все. Но и самая мелкая любовь, какой бы ничтожной она ни была, заключает в себе частицу божественности (даже любовь как плотское наслаждение). Истинный акт любви это созерцание в радости и это всегда творчество."
Борис Вильде в своих показаниях взял всю ответственность за деятельность группы на себя одного и всеми силами пытался спасти товарищей, особенно самых молодых из них.
Семеро из подсудимых - Борис Вильде, Анатолий Левицкий, Леон Морис Нордманн, Рене Сенешаль, Поль Вальтер, Жорж Итье и Жюль Анриу - были приговорены к расстрелу. Остальные, согласно законам военного времени, подлежали депортации в концентрационные лагеря.
23 февраля обреченным было сообщено о том, что через несколько часов они будут казнены. Им предоставили время, чтобы наскоро написать прощальные письма родным и близким.
Последнее письмо Бориса Вильде жене, написанное из Френ за несколько часов до расстрела:
"Любимая моя, милая Ирен,
простите, что обманул Вас: когда я вернулся, чтобы еще раз Вас поцеловать, то уже знал, что это будет сегодня. Если честно, то я горжусь своим обманом: Вы убедились, что я не был напуган и улыбался как обычно. Я вступаю в жизнь с улыбкой, как в новое приключение, с некоторым сожалением, но без угрызений совести и страха. По правде говоря, я уже так далеко продвинулся на пути смерти, что возврат к жизни представляется мне в любом случае слишком сложным, если не вовсе невозможным.
Дорогая, думайте обо мне как о живом, а не как о мертвом. Я дал Вам все, что мог. О Вас я не тревожусь: придет день, когда Вы не будете нуждаться ни во мне, ни в моих письмах, ни в моей памяти. В этот день мы соединимся в вечности, в настоящей любви. А до тех пор мое духовное присутствие (единственно истинное) будет с Вами неразлучно. <>
Честно говоря, в моем мужестве нет большой заслуги. Смерть для меня это осуществление Великой Любви, вхождение в подлинную реальность. На земле возможностью такого осуществления были Вы. Гордитесь.
Сохраните как последнюю память обо мне это обручальное кольцо: я целую его, снимая.
Любовь моя, милый зверик, бесконечная нежность к Вам поднимается из глубины моей души. Я ощущаю Вас подле себя, совсем близко. Я окружен Вашей любовью, нашей любовью, которая сильнее смерти. Не станем сожалеть о нашем бедном счастье, это такой пустяк в сравнении с нашей радостью. Как все ясно! Вечное солнце любви встает из пучины смерти.
Возлюбленная моя, я готов, я иду. Я покидаю Вас, чтобы вновь встретить в вечности.
Благословляю жизнь, щедро меня одарившую.
Навсегда Ваш
Борис"
Анатолий Левицкий, глубоко верующий человек, написал в последний час своим близким: «Не могу себе простить горя, которое я вам причиняю, и умоляю вас простить меня всем сердцем... Я не ожидал столь быстрой развязки, но, быть может, лучше, что это так. Я готов уже давно и совершенно спокоен. Мне кажется, что душа моя в мире с Богом. Да исполнится Его воля. Пусть возьмет Он и вас под Свое высокое покровительство!»
Примерно в 17 часов 23 февраля 1942 г. семерых приговоренных к смерти подпольщиков под усиленной охраной перевезли на грузовиках из тюрьмы Фрэн в расположенный в 12 км. от Парижа форт Монт-Валериен. Во Франции, в отличие от Восточного фронта или Балкан, гитлеровцы еще соблюдали все мрачные ритуалы расстрела. В небольшой часовне форта обреченным было позволено проститься друг с другом и получить напутственное слово от католического капеллана Вермахта. Вильде (человек, далекий от официальной религии) и Левицкий (православный) предпочли не исповедоваться по католическому обряду. К месту казни борцов французского сопротивления сопровождали их судьи, капитаны Роскоттхен и Готтлиб, которые отдали своим жертвам воинское приветствие. Приговор привела в исполнение расстрельная команда из двенадцати солдат Вермахта. Так как для всех семерых не нашлось места у стены, Вильде, Левицкий и Вальтер выразили желание умереть последними, поддержав идущих на смерть товарищей. Все семеро отказались от повязок на глаза и встретили залпы расстрельной команды пением «Марсельезы».
Борис Вильде и Анатолий Левицкий нашли последнее успокоение рядом с пятью своими товарищами на кладбище Иври, во французской земле, ставшей им второй родиной. До своей смерти в 1987 г. там подолгу бывала Ирэн Лот. Она так и не вышла замуж повторно.
В 1943 г. (приказы от 3 января и 3 ноября) генерал Шарль де Голль посмертно наградил Бориса Вильде и Анатолия Левицкого Медалями Сопротивления (Médaille de la Résistance). «Целиком посвятил себя делу подпольного Сопротивления с 1940 года. Будучи арестован чинами гестапо и приговорён к смертной казни, явил своим поведением во время суда и под пулями палачей высший пример храбрости и самоотречения». Эти слова лидера «Сражающейся Франции» могут быть отнесены к любому из героев «группы Музея Человека», возглавленной двумя нашими соотечественниками, давшими французскому Сопротивлению его имя.
Прозрачно всё - и солнечные дни,
И запах моря, и печальный ветер.
Душа моя, вот мы с тобой одни
На этой догорающей планете.
Как просто всё - по-новому любить
И от всего уйти без сожаленья.
Но ты ещё не можешь позабыть
Тяжёлого земного сновиденья.
Душа моя, что делать мне с тобой?
Как жалкий раб, отпущенный на волю,
Тоскуешь ты о каторге земной,
О человеческой тоскуешь боли...
Есть радость в том, что всё обречено,
Неизмерима и недвижна вечность.
Божественное счастье мне дано -
Пробыть - и возвратиться в бесконечность.
Тебе ж, душе, прикованной к земле
И проклятой от века и до века,-
Безумная, ужель тебе милей
Ничтожное бессмертье человека?
При написании поста использован журнал Михаила Кожемякина , публикация журнала Ruthenia