Крымская война и Петропавловск-Камчатский. Англо-французский десант (окончание статьи)
Здесь окончание статьи!
Начало статьи здесь: Крымская война и Петропавловск-Камчатский. Англо-французский десант (начало статьи)
Петропавловцы прекрасно маскировались в лесу, стреляли редко, но наверняка, выбивая в первую очередь командный состав. В первые же минуты боя тяжелые ранения получили офицеры с “Пайка” Блэнд, Мэм Робинзон, Чичестер, Кулум, Клэменс, с “Президента” - Говард, Палмер, Морган. Сраженный насмерть, пал лейтенант Баммлер, личный адъютант де Пуанта. Пуля пробила сердце лейтенанта Гикеля из известной на французском флоте морской фамилии, а в десятке метров от него свалился его младший брат, лишь на десяток минут пережив старшего. Де Айи признает: “У нас были тяжелые потери. Мы потеряли треть своих людей. Офицеры особенно дорого заплатили за свою честь”.
Памятник павшим при отражении атаки англо-французского флота и десанта 20 и 24 августа 1854 года. Никольская сопка, Петропавловск-Камчатский
Перестрелка почти прекратилась. Стороны сошлись стена на стену. Гребень сопки превратился в сплошное поле ожесточенной рукопашной схватки. В дело шли не только штыки, но и приклады, руки и все, чем можно драться. Звон оружия, одиночные выстрелы, стоны, команды, подаваемые на трех языках, крики, вопли о помощи...
Рекрут сибиряк Сунцов выстрелом в упор убил капитана морской пехоты Паркера. Он тихо подкрался к возвышению, на котором красовался этот командир английских морских пехотинцев, и выстрелил. Возле него петропавловцы захватили знамя полка. На его шелковом полотнище изображены королевская корона и хищная когтистая лапа леопарда, распростертая над увитым лаврами земным шаром. Сверху надпись по-латыни - “Сушей и морем”, внизу по-английски - “Гибралтар”. Упало британское знамя на чужую ему сушу, рядом с водой чужой для Англии бухты. И место ему с этого часа определилось не в боевых порядках полка, а в музее далекой от Гибралтара Камчатки...
С криками “ура” к неприятелю подбежали сибиряки во главе с капитаном 1 ранга Арбузовым и без выстрела ударили в штыки. “В одно мгновение, - вспоминает Арбузов, - до 35 врагов лежали заколотыми, несколько сбросились с высокой скалы... Молодой матрос, француз, остался в плену, ошеломленный падением”.
Рядовой Сунцов штыком проложил дорогу к английскому офицеру и заколол его. То же самое сделал матрос Алексей Степанов. Оттеснив вражеских солдат, он поддел офицера на штык, а затем, получив сам серьезную рану, отказался идти в тыл и остался в строю до конца боя.
Наряду с солдатами и матросами исключительно мужественно дрались волонтеры-охотники - русские и камчадалы: Васильев, Салтыков, Краснояров, Хомяков, Черный, Иевлев. Они не только метко стреляли, но не раз сходились с противником врукопашную, действовали штыками, ножами, топорами.
“Концом сражения по всему протяжению горы было штыковое дело”. И это было страшно для десантников. Позади них к берегу была почти отвесная скала в несколько десятков метров высотою. Падение с нее - либо смерть, либо увечье. Офицеры это вскоре поняли и всячески старались прекратить панику среди подчиненных, организовать их и повести в атаку на русских. По сделать этого им не удалось, барабаны и рожки напрасно призывали десантников к наступлению. Впоследствии они жаловались, что “бой продолжался беспорядочно. Начальники союзных сил не в состоянии были дать ему одно общее направление”. А Ричард Бурридж официально доложил: “Люди наши стали отступать, несмотря на неоднократные попытки офицеров вновь собрать их и двинуть вперед”.
Бой распался на отдельные очаги сопротивления и стычки мелких групп. Характерен рассказ боцмана Буленева: “Пробираюсь я по кустарнику с двумя матросами. Один из них, что полевее меня, шепчет мне на ухо - красные, мол, мундиры. Я посмотрел - и впрямь несколько англичан в кучке у самого яра столпились. Мы-то их хорошо видели, а им невдомек... Я гаркнул “ур-ра!”. Товарищи меня поддержали, да как кинулись мы втроем на них - и троих, что впереди были, как раз порешили на месте. Они повалились на тех, кто позади, а эти не устояли и полетели кувырком с яру. А яр-то побольше семи сажен будет...”
Авроровцы, составлявшие более трети контратакующих, дрались ожесточенно и отлично поработали штыками. На сопке ими, кроме того, сделано около 4 тысяч ружейных, мушкетных и 2,5 тысячи пистолетных выстрелов. Не было ни одного случая, чтобы фрегатцы хоть где-нибудь отступили. Они показали много примеров мужества, умения и смекалки.
Англичане окружили матроса Халитова, пытаясь захватить его в плен, но он вырвался из окружения, уложив штыком и прикладом четверых. Боцман Суровцев один напал на пятерых, обратил их в бегство, а одного заколол. Раненный пулей в живот матрос Алексей Данилов не выпустил из рук оружия и стрелял по врагу до последнего патрона. Матрос Василий Попов, несмотря на тяжелое ранение в голову, схватился врукопашную с вражеским солдатом и победил его.
В группе унтер-офицера Якова Тимофеева кончились патроны. Вместе с тремя товарищами он отбил мушкеты с боезапасом у противника и тут же начал посылать пули в их бывших хозяев. Позже Тимофеев с матросом Абукировым подкрались к причалившей к берегу шлюпке с подкреплениями десанту, бросились на высадившихся французов и закололи семерых.
Снова отличился писарь Андрей Кувшинников, добровольно вызвавшийся идти в бой со стрелковой партией лейтенанта Пилкина. “Он действовал с хладнокровной неустрашимостью, несмотря на сильный неприятельский огонь, а в деле оказал особенное самоотвержение”.
Памятник героям 3 батареи Максутова, Никольская сопка, Петропавловск-Камчатский
С беззаветным мужеством и умением выполпяли свой долг офицеры фрегата лейтенанты Анкудинов, Пилкин, Скандраков, Федоровский, прапорщики Можайский, Жилкин, мичманы Михайлов, Попов, Фесун, гардемарины Давыдов, Кайсаров, Токарев и другие. Все они брали пример с командира корабля.
Энергии, распорядительности, храбрости, воинскому умению и отношению к делу командира экипаж обязан тем, что в обороне Петропавловска фрегат сыграл весьма заметную роль. Лейтенант Пилкин по свежим впечатлениям, сразу после боя, в письме домой сообщал: “Англичане предполагали овладеть городом и взять “Аврору” невредимой, но они не знали, что у нас был Изыльметьев. Не будь его, Петропавловску бы не устоять!”
Историки называют командира “Авроры” “душой обороны порта”: “Когда неприятель покинул город, все единодушно приписывали большую часть успеха в сражениях именно ему, его распорядительности, твердости и популярности. Это признавал сам Завойко, называя его спасителем Петропавловска”.
На Камчатке было мало сил, и на “Аврору” возложили множество разнообразных задач. При этом нельзя забывать, что корабль только что завершил труднейший полукругосветный переход, не получил необходимого ремонта, а команда еще не оправилась от цинги. Тяжело пришлось, но офицеры все единодушны в том, что командир был вдохновляющей и руководящей силой для своих подчиненных. “Трудно было фрегату бороться против всех сил неприятеля, но нельзя было сомневаться в результатах этой борьбы. Глядя на спокойное... лицо нашего командира, его хладнокровную распорядительность и мужество, можно было быть уверенным, что “Аврора” не будет пятном русского флота”.
Фрегат стал блестящей страницей в истории русского флота. Авроровцы стреляли по врагу не только со своих деков, но и с батарей, несли сигнально-наблюдательную службу и порту, замещали штабные должности при губернаторе, командовали батареями, входили в стрелковые и ремонтные партии, были грозою для кораблей вражеской эскадры. Делам “Авроры” и ее командиру отдавали должное даже противники. “Русские должны были все потерять... По вот что значит человеческая деятельность. Какое превосходное умение воспользоваться временем! Прийти из Кронштадта на Камчатку, переплыв два океана, едва имея несколько дней отдыха, с измученным экипажем, половина которого в цинге, но что до этого... В конце июля “Аврора” уже готова нас встретить”.
Де Айи несколько раз возвращается к мысли, что Изыльметьев нигде не потерял напрасно ни минуты времени: “В морской войне, когда переплывают огромные пространства, переходя из одного полушария в другое, мало сказать, что время составляет первое условие успеха, часто весь успех заключается в выигрыше времени”.
На фрегате действительно умели ценить время. Поэтому и стрелковые партии с него так блестяще контратаковали неприятеля на Никольской сопке, показывая пример всем контратакующим.
Как только городу перестала грозить опасность захвата со стороны озера и порта, Завойко вслед за стрелками направился сам с небольшим резервом на Никольскую сопку, стараясь расположить отряды стрелков так, чтобы отрезать неприятелю пути отступления с вершины к югу и северу, куда вели пологие спуски. Подчиненные его хорошо поняли и выполнили замысел губернатора, перехватив эти тропы и оставив противнику единственный путь - по западному склону, который заканчивался высокой, почти отвесной скалой.
Пушки на месте 3 батареи Максутова, Никольская сопка, Петропавловск-Камчатский
Отряды, партии и группы русских стрелков теперь энергично теснили противника с трех направлений. Десантникам, напуганным их энергичными атаками, казалось, что стреляет каждый куст, а из-за деревьев поблескивают готовые вонзиться в тело неумолимые штыки.
Страх перед ними гнал союзников к морю. Неудержимой лавиной хлынули они с гребня по западному склону сопки. Не разбирая дороги, спешили отступавшие к берегу, гребным судам и ботам. На них под прикрытием огня корабельной артиллерии рассчитывали они найти спасение от штыков и пуль петропавловцев.
Задние ряды теснили передние, а те скатывались к воде с обрыва. Пляж покрывался разбившимися и искалеченными людьми. Они ругались, стонали, молили о помощи. Здоровые подбирали тела убитых, помогали раненым сесть в шлюпки. Но здесь их косили пули стрелков, залегших в кустах над обрывом. Потери увеличивались, а вместе с ними росла растерянность.
Искусство меткой стрельбы сослужило хорошую службу охотникам и волонтерам. Били они отступавших на выбор и без промаха. Среди них находился и Дурындин. После каждого его выстрела одним десантником становилось меньше. Рука патриота не дрогнула, пока шальная штуцерская пуля не оборвала его жизнь. Старый охотник-следопыт умер солдатской смертью.
Число десантников быстро таяло. С кораблей вскоре заметили катастрофу. Для де Пуанта она оказалась полной неожиданностью. “Я не ожидал встретить такое сильное сопротивление в столь незначительном месте”, - оправдывался он.
Чтобы облегчить амбаркацию десанта на эскадру, адмирал приказал своим кораблям открыть огонь по склону сопки, занятой русскими, высадить дополнительный десантный отряд на Перешеек для наведения порядка и ликвидации паники на берегу. “Облигадо” подошел к берегу на расстояние 2 кабельтовых и стал стрелять по нас ядрами и картечью; последняя не долетала, а первые перелетали, не причиняя вреда. Мы же не оставались в бездействии... били неприятеля даже тогда, когда он уже сидел в шлюпках”.
Огонь союзников оказался неэффективным. Не помог и “заградительный” десантный отряд у Перешейка. Его командир лейтенант Бурассе погиб от русской пули, его участь разделил офицер Жьекель де Туше и много рядовых. Порядок навести не удалось, но “надо к чести их сказать, что они старались всех раненых и убитых забрать с собой и нередко, чтобы взять убитого, жертвовали другой жизнью”.
Защитники города с занятых высот продолжали стрелять по сплошной массе людей. Убитые и раненые падали в воду или шлюпки, откуда раздавались громкие стоны. “Матросы и солдаты поднимали вверх руки, как бы прося пощады. Некоторые брели по горло в воде, стараясь догнать удалявшиеся гребные суда, и даже пускались вплавь, но не все находили спасение”.
С берега паника перебросилась на эскадру. Не дожидаясь прибытия своих ботов с людьми, корабли поспешно снимались с якорей и уходили на рейд, будто им грозила опасность. Обстрел склонов горы был прекращен, а десантным судам с едва живыми гребцами предоставлена возможность догонять фрегаты под веслами. Мичман Фесун писал: “Воображаю положение старика де Пуанта, когда он смотрел с фрегата за ходом дела. Картина отступления перед ним была как на ладони, и, я думаю, на много лет его приблизил к гробу подобный час душевной тревоги”.
Французский адмирал действительно после этого бегства прожил менее года и умер в Тихом океане. Но и перед смертью он не удержался от лжи при оценке Петропавловского боя: “Результаты дела были самые убийственные для влияния русских на этом побережье. Экспедиция стоила им двух кораблей, большого числа солдат, убитых или раненых, и многих пленных. Она доказала им, что соединенные силы могут ударить в центр их отдаленных сооружений, она доказала также нашей торговле, что она может рассчитывать на сильную защиту везде, куда могут простираться ее операции. - Даже о потерях командующий говорит, сильно кривя душой: - Если потери русских были многочисленны, то и наши в некоторой степени чувствительны - 102 человека”.
Всех своих убитых и раненых союзники подбирали и увозили с собой. Но после боя на Никольской сопке и на берегу все же найдено 38 неприятельских трупов, в том числе четыре офицера. В плен взято четверо. На следующий день англо-французы похоронили убитых и скончавшихся от ран в братской могиле на острове Крашенинникова. Буксировали их в трех переполненных барказах. Завойко оценивает число убитых и раненых у противника в 350 человек, а Хитрово (о нем ниже) - в 400.
На сопке было взято боевое знамя полка, а также найдены 7 офицерских сабель и 56 ружей. Петропавловцы видели на обоих флагманских фрегатах множество пробоин в корпусе и перебитые ванты, поврежденные стеньги и реи; на “Президенте” был сбит гафель, на “Вираго” сильно поврежден кожух.
О своих потерях военный губернатор доносил: “В сражении 5 сентября с нашей стороны убито: нижних чинов - 31; ранено: обер-офицеров - 2, нижних чинов - 63. На “Авроре” грот-мачта прострелена ядром и сделаны некоторые повреждения ядрами и бомбами. “Двина” пострадала тоже незначительно. В городе сгорел рыбный сарай, повреждены ядрами 11 домов и 5 других зданий. Наши батареи № 3 и № 7 исправлены в ночь на 6 сентября”.
Бой на берегу закончился в 11 часов 30 минут полным поражением союзников. Ни одного живого вражеского солдата, кроме четырех пленных, на Никольской сопке не осталось. Корабли противника, поджавши хвост, отошли в глубь Авачинской губы. В Петропавловском гарнизоне дали отбой тревоги. Радостное “ура”, гремевшее на кораблях, батареях и в стрелковых подразделениях, возвестило городу о триумфе русского оружия. Так это расценивали и добросовестные иностранные наблюдатели. Например, де Айи писал: “Дождавшись союзную эскадру в пределах отдаленной Сибири и отразив ее нападение на полуострове, где никогда еще не раздавался звук европейской пушки... русские моряки доказали, что умеют сражаться, и сражаться счастливо”.
Победного банкета у союзников снова не получилось, и тем, кто остался жив, следовало бы радоваться и благодарить судьбу за удачу. Но, удрав из Петропавловска, некоторые стали врать без зазрения совести. Кто-то не постеснялся написать в газете “Геральд”: “Весьма понятно, что союзный флот овладел бы Петропавловском без труда, если бы не нуждался в продовольствии”. Фантазировали кто как мог. Поражение объясняли даже однообразием формы одежды противников: “Несмотря на страшный огонь, на который десантные войска не были в состоянии отвечать, мы с необыкновенной быстротой продолжали наступать, пока однообразие английской и русской форменной одежды не произвело замешательства в рядах французов, которые уже не знали, кто враг и кто союзник”. Иные находили объяснение в незнании местности и в ее тяжелом рельефе: “Французы, шедшие по следам англичан, потом сбились с дороги и неожиданно увидели себя на краю страшного оврага глубиной в 70 футов. Вдруг раздался страшный залп, заставивший всех либо броситься в пропасть, или умереть от неприятельских пуль. Изувеченных и убитых было много”. Автор “забыл” пояснить: чтобы так “заблудиться”, надо было повернуть в обратную сторону.
Нападение на Петропавловск закончилось для союзников бесславно.
.....
После двухдневного затишья англо-французская эскадра отплыла 7 сентября, удовлетворившись перехваченными на выходе из Авачинской бухты шхуной «Анадырь» и коммерческим кораблём Русско-Американской компании «Ситка». «Анадырь» был сожжён, а «Ситка» взята как приз.
После того, как попытка англо-французских союзников захватить Петропавловск закончилась полным провалом, В. С. Завойко со своими ближайшими помощниками приступил к составлению официального рапорта о победе над врагом.
Рапорт можно прочитать здесь: "Рапорт камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта генерал-майора В. С. Завойко о нападении англо-французской эскадры на Петропавловск-Камчатский и разгроме неприятельского десанта. 1854 г. сентября 7"
7 сентября 1854 года рапорт был готов, с него сняты копии для отправки генерал-губернатору Н. Н. Муравьёву и руководителю русской экспедиции в Японии вице-адмиралу и генерал-адъютанту Е. В. Путятину.
Несмотря на успешную оборону города, стали очевидными трудности со снабжением и удержанием столь удалённых территорий. Было принято решение об эвакуации порта и гарнизона с Камчатки. Курьер есаул Мартынов, покинув Иркутск в начале декабря и проехав через Якутск, Охотск и по льду вдоль дикого побережья Охотского моря на собачьих упряжках, доставил этот приказ в Петропавловск 3 марта 1855 года, преодолев 8000 верст (8500 км.) за небывало короткое время в три месяца.
Согласно приказу портовые сооружения и дома были разобраны, наиболее ценные части в виде окон, дверей и т. д. были спрятаны, местному коренному населению было сказано уйти на север. Казаки перешли в поселок, расположенный в устье реки Авача, старшим среди оставшихся был назначен есаул Мартынов. Солдаты и матросы пропилили во льду проход и освободили корабли из ледового плена. Корабли успели покинуть порт раньше повторного прибытия объединенной англо-французской эскадры и перешли в Де-Кастри, а затем в Николаевск-на-Амуре. Англо-французская экспедиция из пяти французских и девяти английских кораблей зашла в Авачинскую губу 8 (20) мая 1855 года, но нашла порт Петропавловск покинутым и непригодным для того, чтобы в нем можно было остаться и использовать по назначению.
После окончания Крымской войны Англия не предъявляла территориальные притязания к российскому Дальнему Востоку, благодаря чему над Камчаткой вскоре вновь восстановился суверенитет России.
Начало статьи здесь: Крымская война и Петропавловск-Камчатский. Англо-французский десант (начало статьи)
Петропавловцы прекрасно маскировались в лесу, стреляли редко, но наверняка, выбивая в первую очередь командный состав. В первые же минуты боя тяжелые ранения получили офицеры с “Пайка” Блэнд, Мэм Робинзон, Чичестер, Кулум, Клэменс, с “Президента” - Говард, Палмер, Морган. Сраженный насмерть, пал лейтенант Баммлер, личный адъютант де Пуанта. Пуля пробила сердце лейтенанта Гикеля из известной на французском флоте морской фамилии, а в десятке метров от него свалился его младший брат, лишь на десяток минут пережив старшего. Де Айи признает: “У нас были тяжелые потери. Мы потеряли треть своих людей. Офицеры особенно дорого заплатили за свою честь”.
Памятник павшим при отражении атаки англо-французского флота и десанта 20 и 24 августа 1854 года. Никольская сопка, Петропавловск-Камчатский
Перестрелка почти прекратилась. Стороны сошлись стена на стену. Гребень сопки превратился в сплошное поле ожесточенной рукопашной схватки. В дело шли не только штыки, но и приклады, руки и все, чем можно драться. Звон оружия, одиночные выстрелы, стоны, команды, подаваемые на трех языках, крики, вопли о помощи...
Рекрут сибиряк Сунцов выстрелом в упор убил капитана морской пехоты Паркера. Он тихо подкрался к возвышению, на котором красовался этот командир английских морских пехотинцев, и выстрелил. Возле него петропавловцы захватили знамя полка. На его шелковом полотнище изображены королевская корона и хищная когтистая лапа леопарда, распростертая над увитым лаврами земным шаром. Сверху надпись по-латыни - “Сушей и морем”, внизу по-английски - “Гибралтар”. Упало британское знамя на чужую ему сушу, рядом с водой чужой для Англии бухты. И место ему с этого часа определилось не в боевых порядках полка, а в музее далекой от Гибралтара Камчатки...
С криками “ура” к неприятелю подбежали сибиряки во главе с капитаном 1 ранга Арбузовым и без выстрела ударили в штыки. “В одно мгновение, - вспоминает Арбузов, - до 35 врагов лежали заколотыми, несколько сбросились с высокой скалы... Молодой матрос, француз, остался в плену, ошеломленный падением”.
Рядовой Сунцов штыком проложил дорогу к английскому офицеру и заколол его. То же самое сделал матрос Алексей Степанов. Оттеснив вражеских солдат, он поддел офицера на штык, а затем, получив сам серьезную рану, отказался идти в тыл и остался в строю до конца боя.
Наряду с солдатами и матросами исключительно мужественно дрались волонтеры-охотники - русские и камчадалы: Васильев, Салтыков, Краснояров, Хомяков, Черный, Иевлев. Они не только метко стреляли, но не раз сходились с противником врукопашную, действовали штыками, ножами, топорами.
“Концом сражения по всему протяжению горы было штыковое дело”. И это было страшно для десантников. Позади них к берегу была почти отвесная скала в несколько десятков метров высотою. Падение с нее - либо смерть, либо увечье. Офицеры это вскоре поняли и всячески старались прекратить панику среди подчиненных, организовать их и повести в атаку на русских. По сделать этого им не удалось, барабаны и рожки напрасно призывали десантников к наступлению. Впоследствии они жаловались, что “бой продолжался беспорядочно. Начальники союзных сил не в состоянии были дать ему одно общее направление”. А Ричард Бурридж официально доложил: “Люди наши стали отступать, несмотря на неоднократные попытки офицеров вновь собрать их и двинуть вперед”.
Бой распался на отдельные очаги сопротивления и стычки мелких групп. Характерен рассказ боцмана Буленева: “Пробираюсь я по кустарнику с двумя матросами. Один из них, что полевее меня, шепчет мне на ухо - красные, мол, мундиры. Я посмотрел - и впрямь несколько англичан в кучке у самого яра столпились. Мы-то их хорошо видели, а им невдомек... Я гаркнул “ур-ра!”. Товарищи меня поддержали, да как кинулись мы втроем на них - и троих, что впереди были, как раз порешили на месте. Они повалились на тех, кто позади, а эти не устояли и полетели кувырком с яру. А яр-то побольше семи сажен будет...”
Авроровцы, составлявшие более трети контратакующих, дрались ожесточенно и отлично поработали штыками. На сопке ими, кроме того, сделано около 4 тысяч ружейных, мушкетных и 2,5 тысячи пистолетных выстрелов. Не было ни одного случая, чтобы фрегатцы хоть где-нибудь отступили. Они показали много примеров мужества, умения и смекалки.
Англичане окружили матроса Халитова, пытаясь захватить его в плен, но он вырвался из окружения, уложив штыком и прикладом четверых. Боцман Суровцев один напал на пятерых, обратил их в бегство, а одного заколол. Раненный пулей в живот матрос Алексей Данилов не выпустил из рук оружия и стрелял по врагу до последнего патрона. Матрос Василий Попов, несмотря на тяжелое ранение в голову, схватился врукопашную с вражеским солдатом и победил его.
В группе унтер-офицера Якова Тимофеева кончились патроны. Вместе с тремя товарищами он отбил мушкеты с боезапасом у противника и тут же начал посылать пули в их бывших хозяев. Позже Тимофеев с матросом Абукировым подкрались к причалившей к берегу шлюпке с подкреплениями десанту, бросились на высадившихся французов и закололи семерых.
Снова отличился писарь Андрей Кувшинников, добровольно вызвавшийся идти в бой со стрелковой партией лейтенанта Пилкина. “Он действовал с хладнокровной неустрашимостью, несмотря на сильный неприятельский огонь, а в деле оказал особенное самоотвержение”.
Памятник героям 3 батареи Максутова, Никольская сопка, Петропавловск-Камчатский
С беззаветным мужеством и умением выполпяли свой долг офицеры фрегата лейтенанты Анкудинов, Пилкин, Скандраков, Федоровский, прапорщики Можайский, Жилкин, мичманы Михайлов, Попов, Фесун, гардемарины Давыдов, Кайсаров, Токарев и другие. Все они брали пример с командира корабля.
Энергии, распорядительности, храбрости, воинскому умению и отношению к делу командира экипаж обязан тем, что в обороне Петропавловска фрегат сыграл весьма заметную роль. Лейтенант Пилкин по свежим впечатлениям, сразу после боя, в письме домой сообщал: “Англичане предполагали овладеть городом и взять “Аврору” невредимой, но они не знали, что у нас был Изыльметьев. Не будь его, Петропавловску бы не устоять!”
Историки называют командира “Авроры” “душой обороны порта”: “Когда неприятель покинул город, все единодушно приписывали большую часть успеха в сражениях именно ему, его распорядительности, твердости и популярности. Это признавал сам Завойко, называя его спасителем Петропавловска”.
На Камчатке было мало сил, и на “Аврору” возложили множество разнообразных задач. При этом нельзя забывать, что корабль только что завершил труднейший полукругосветный переход, не получил необходимого ремонта, а команда еще не оправилась от цинги. Тяжело пришлось, но офицеры все единодушны в том, что командир был вдохновляющей и руководящей силой для своих подчиненных. “Трудно было фрегату бороться против всех сил неприятеля, но нельзя было сомневаться в результатах этой борьбы. Глядя на спокойное... лицо нашего командира, его хладнокровную распорядительность и мужество, можно было быть уверенным, что “Аврора” не будет пятном русского флота”.
Фрегат стал блестящей страницей в истории русского флота. Авроровцы стреляли по врагу не только со своих деков, но и с батарей, несли сигнально-наблюдательную службу и порту, замещали штабные должности при губернаторе, командовали батареями, входили в стрелковые и ремонтные партии, были грозою для кораблей вражеской эскадры. Делам “Авроры” и ее командиру отдавали должное даже противники. “Русские должны были все потерять... По вот что значит человеческая деятельность. Какое превосходное умение воспользоваться временем! Прийти из Кронштадта на Камчатку, переплыв два океана, едва имея несколько дней отдыха, с измученным экипажем, половина которого в цинге, но что до этого... В конце июля “Аврора” уже готова нас встретить”.
Де Айи несколько раз возвращается к мысли, что Изыльметьев нигде не потерял напрасно ни минуты времени: “В морской войне, когда переплывают огромные пространства, переходя из одного полушария в другое, мало сказать, что время составляет первое условие успеха, часто весь успех заключается в выигрыше времени”.
На фрегате действительно умели ценить время. Поэтому и стрелковые партии с него так блестяще контратаковали неприятеля на Никольской сопке, показывая пример всем контратакующим.
Как только городу перестала грозить опасность захвата со стороны озера и порта, Завойко вслед за стрелками направился сам с небольшим резервом на Никольскую сопку, стараясь расположить отряды стрелков так, чтобы отрезать неприятелю пути отступления с вершины к югу и северу, куда вели пологие спуски. Подчиненные его хорошо поняли и выполнили замысел губернатора, перехватив эти тропы и оставив противнику единственный путь - по западному склону, который заканчивался высокой, почти отвесной скалой.
Пушки на месте 3 батареи Максутова, Никольская сопка, Петропавловск-Камчатский
Отряды, партии и группы русских стрелков теперь энергично теснили противника с трех направлений. Десантникам, напуганным их энергичными атаками, казалось, что стреляет каждый куст, а из-за деревьев поблескивают готовые вонзиться в тело неумолимые штыки.
Страх перед ними гнал союзников к морю. Неудержимой лавиной хлынули они с гребня по западному склону сопки. Не разбирая дороги, спешили отступавшие к берегу, гребным судам и ботам. На них под прикрытием огня корабельной артиллерии рассчитывали они найти спасение от штыков и пуль петропавловцев.
Задние ряды теснили передние, а те скатывались к воде с обрыва. Пляж покрывался разбившимися и искалеченными людьми. Они ругались, стонали, молили о помощи. Здоровые подбирали тела убитых, помогали раненым сесть в шлюпки. Но здесь их косили пули стрелков, залегших в кустах над обрывом. Потери увеличивались, а вместе с ними росла растерянность.
Искусство меткой стрельбы сослужило хорошую службу охотникам и волонтерам. Били они отступавших на выбор и без промаха. Среди них находился и Дурындин. После каждого его выстрела одним десантником становилось меньше. Рука патриота не дрогнула, пока шальная штуцерская пуля не оборвала его жизнь. Старый охотник-следопыт умер солдатской смертью.
Число десантников быстро таяло. С кораблей вскоре заметили катастрофу. Для де Пуанта она оказалась полной неожиданностью. “Я не ожидал встретить такое сильное сопротивление в столь незначительном месте”, - оправдывался он.
Чтобы облегчить амбаркацию десанта на эскадру, адмирал приказал своим кораблям открыть огонь по склону сопки, занятой русскими, высадить дополнительный десантный отряд на Перешеек для наведения порядка и ликвидации паники на берегу. “Облигадо” подошел к берегу на расстояние 2 кабельтовых и стал стрелять по нас ядрами и картечью; последняя не долетала, а первые перелетали, не причиняя вреда. Мы же не оставались в бездействии... били неприятеля даже тогда, когда он уже сидел в шлюпках”.
Огонь союзников оказался неэффективным. Не помог и “заградительный” десантный отряд у Перешейка. Его командир лейтенант Бурассе погиб от русской пули, его участь разделил офицер Жьекель де Туше и много рядовых. Порядок навести не удалось, но “надо к чести их сказать, что они старались всех раненых и убитых забрать с собой и нередко, чтобы взять убитого, жертвовали другой жизнью”.
Защитники города с занятых высот продолжали стрелять по сплошной массе людей. Убитые и раненые падали в воду или шлюпки, откуда раздавались громкие стоны. “Матросы и солдаты поднимали вверх руки, как бы прося пощады. Некоторые брели по горло в воде, стараясь догнать удалявшиеся гребные суда, и даже пускались вплавь, но не все находили спасение”.
С берега паника перебросилась на эскадру. Не дожидаясь прибытия своих ботов с людьми, корабли поспешно снимались с якорей и уходили на рейд, будто им грозила опасность. Обстрел склонов горы был прекращен, а десантным судам с едва живыми гребцами предоставлена возможность догонять фрегаты под веслами. Мичман Фесун писал: “Воображаю положение старика де Пуанта, когда он смотрел с фрегата за ходом дела. Картина отступления перед ним была как на ладони, и, я думаю, на много лет его приблизил к гробу подобный час душевной тревоги”.
Французский адмирал действительно после этого бегства прожил менее года и умер в Тихом океане. Но и перед смертью он не удержался от лжи при оценке Петропавловского боя: “Результаты дела были самые убийственные для влияния русских на этом побережье. Экспедиция стоила им двух кораблей, большого числа солдат, убитых или раненых, и многих пленных. Она доказала им, что соединенные силы могут ударить в центр их отдаленных сооружений, она доказала также нашей торговле, что она может рассчитывать на сильную защиту везде, куда могут простираться ее операции. - Даже о потерях командующий говорит, сильно кривя душой: - Если потери русских были многочисленны, то и наши в некоторой степени чувствительны - 102 человека”.
Всех своих убитых и раненых союзники подбирали и увозили с собой. Но после боя на Никольской сопке и на берегу все же найдено 38 неприятельских трупов, в том числе четыре офицера. В плен взято четверо. На следующий день англо-французы похоронили убитых и скончавшихся от ран в братской могиле на острове Крашенинникова. Буксировали их в трех переполненных барказах. Завойко оценивает число убитых и раненых у противника в 350 человек, а Хитрово (о нем ниже) - в 400.
На сопке было взято боевое знамя полка, а также найдены 7 офицерских сабель и 56 ружей. Петропавловцы видели на обоих флагманских фрегатах множество пробоин в корпусе и перебитые ванты, поврежденные стеньги и реи; на “Президенте” был сбит гафель, на “Вираго” сильно поврежден кожух.
О своих потерях военный губернатор доносил: “В сражении 5 сентября с нашей стороны убито: нижних чинов - 31; ранено: обер-офицеров - 2, нижних чинов - 63. На “Авроре” грот-мачта прострелена ядром и сделаны некоторые повреждения ядрами и бомбами. “Двина” пострадала тоже незначительно. В городе сгорел рыбный сарай, повреждены ядрами 11 домов и 5 других зданий. Наши батареи № 3 и № 7 исправлены в ночь на 6 сентября”.
Бой на берегу закончился в 11 часов 30 минут полным поражением союзников. Ни одного живого вражеского солдата, кроме четырех пленных, на Никольской сопке не осталось. Корабли противника, поджавши хвост, отошли в глубь Авачинской губы. В Петропавловском гарнизоне дали отбой тревоги. Радостное “ура”, гремевшее на кораблях, батареях и в стрелковых подразделениях, возвестило городу о триумфе русского оружия. Так это расценивали и добросовестные иностранные наблюдатели. Например, де Айи писал: “Дождавшись союзную эскадру в пределах отдаленной Сибири и отразив ее нападение на полуострове, где никогда еще не раздавался звук европейской пушки... русские моряки доказали, что умеют сражаться, и сражаться счастливо”.
Победного банкета у союзников снова не получилось, и тем, кто остался жив, следовало бы радоваться и благодарить судьбу за удачу. Но, удрав из Петропавловска, некоторые стали врать без зазрения совести. Кто-то не постеснялся написать в газете “Геральд”: “Весьма понятно, что союзный флот овладел бы Петропавловском без труда, если бы не нуждался в продовольствии”. Фантазировали кто как мог. Поражение объясняли даже однообразием формы одежды противников: “Несмотря на страшный огонь, на который десантные войска не были в состоянии отвечать, мы с необыкновенной быстротой продолжали наступать, пока однообразие английской и русской форменной одежды не произвело замешательства в рядах французов, которые уже не знали, кто враг и кто союзник”. Иные находили объяснение в незнании местности и в ее тяжелом рельефе: “Французы, шедшие по следам англичан, потом сбились с дороги и неожиданно увидели себя на краю страшного оврага глубиной в 70 футов. Вдруг раздался страшный залп, заставивший всех либо броситься в пропасть, или умереть от неприятельских пуль. Изувеченных и убитых было много”. Автор “забыл” пояснить: чтобы так “заблудиться”, надо было повернуть в обратную сторону.
Нападение на Петропавловск закончилось для союзников бесславно.
.....
После двухдневного затишья англо-французская эскадра отплыла 7 сентября, удовлетворившись перехваченными на выходе из Авачинской бухты шхуной «Анадырь» и коммерческим кораблём Русско-Американской компании «Ситка». «Анадырь» был сожжён, а «Ситка» взята как приз.
После того, как попытка англо-французских союзников захватить Петропавловск закончилась полным провалом, В. С. Завойко со своими ближайшими помощниками приступил к составлению официального рапорта о победе над врагом.
Рапорт можно прочитать здесь: "Рапорт камчатского военного губернатора и командира Петропавловского порта генерал-майора В. С. Завойко о нападении англо-французской эскадры на Петропавловск-Камчатский и разгроме неприятельского десанта. 1854 г. сентября 7"
7 сентября 1854 года рапорт был готов, с него сняты копии для отправки генерал-губернатору Н. Н. Муравьёву и руководителю русской экспедиции в Японии вице-адмиралу и генерал-адъютанту Е. В. Путятину.
Несмотря на успешную оборону города, стали очевидными трудности со снабжением и удержанием столь удалённых территорий. Было принято решение об эвакуации порта и гарнизона с Камчатки. Курьер есаул Мартынов, покинув Иркутск в начале декабря и проехав через Якутск, Охотск и по льду вдоль дикого побережья Охотского моря на собачьих упряжках, доставил этот приказ в Петропавловск 3 марта 1855 года, преодолев 8000 верст (8500 км.) за небывало короткое время в три месяца.
Согласно приказу портовые сооружения и дома были разобраны, наиболее ценные части в виде окон, дверей и т. д. были спрятаны, местному коренному населению было сказано уйти на север. Казаки перешли в поселок, расположенный в устье реки Авача, старшим среди оставшихся был назначен есаул Мартынов. Солдаты и матросы пропилили во льду проход и освободили корабли из ледового плена. Корабли успели покинуть порт раньше повторного прибытия объединенной англо-французской эскадры и перешли в Де-Кастри, а затем в Николаевск-на-Амуре. Англо-французская экспедиция из пяти французских и девяти английских кораблей зашла в Авачинскую губу 8 (20) мая 1855 года, но нашла порт Петропавловск покинутым и непригодным для того, чтобы в нем можно было остаться и использовать по назначению.
После окончания Крымской войны Англия не предъявляла территориальные притязания к российскому Дальнему Востоку, благодаря чему над Камчаткой вскоре вновь восстановился суверенитет России.