Человек на войне
О формировании батальона "Донбасс", событиях в Иловайске и отношениях между бывшими бойцами АТО, - в интервью для
бойца батальона "Донбасс Александр Федорченко (позывной "Брест").
До войны я был частным предпринимателем. Сформировал бригаду, делали ремонтные работы, которые не подпадают под лицензирование. Всю жизнь прожил в Запорожье, хотя родился в Хабаровском крае. Но когда мне исполнилось пять лет, мы с родителями переехали из России. С тех пор я там никогда не был.
В начале войны на Донбассе я очень недоверчиво наблюдал за ситуацией. Думал: поиграются, и все закончится. Родители тогда мне все время говорили, мол, как я могу так равнодушно относиться к тому, что происходит. Но тогда я не видел себе применения. Когда в новостях передали, что 40 КАМАЗов с боевиками пересекли границу нашего государства, - собрал вещи и поехал…
«Донбасс» был на тот момент первым добровольческим батальоном и самым распиаренным в интернете. 1 июня я уже был в Новых Петровцах, где тренировали добровольцев батальона. Вещей с собой практически не имел: какой-то спортивный костюм и кеды. Форму и берцы нам выдали где-то через неделю-полторы после прибытия. Сначала дали «Дубок», через три дня она разошлась по швам. А потом волонтеры привезли б/у Multicam, в которой я прошел все АТО.
Отбора как такого в батальоне не было. Все проходили собеседование.
И вот при мне «Нерв» проводил собеседование с парнем (впоследствии у того был позывной «Мирный»). Спросил его тоже, что и остальных: «Зачем ты пришел в батальон?» Тот эму отвечает: «Ну, мне интересно пострелять, повоевать…» «Ты - щегол, не понимаешь ничего! Таким, как ты, оружие давать нельзя…», - кричал на него в ответ «Нерв», указывая ему на дверь. «Мирный» все же настоял на том, чтобы его взяли, и позже был в штурмовом подразделении батальона и все относились к нему с уважением.
Проблемы в тренировке бойцов батальона возникали, в том числе, из-за Нацгвардии, которая ставила нам палки в колеса. К примеру, во время тренировок нам давали по три-четыре патрона на стрельбы. Когда выезжали на передовую, они нас часто блокировали, не разрешали выезжать…
«Мы воевали: стадо - на стадо»
В армии я был механиком-водителем танка. Когда пришел в «Донбасс», танками там и не пахло. Поэтому пошел в БТРщики, был командиром машины БТР. У нашего подразделения была БРДМ без вооружения. Ну, мы ее называли бронированным такси (смеется - ред.). Постоянно ездили на передвижные блокпосты. Так что с личным составом батальона практически не пересекались.
Попасть в наш бронетанковый взвод было не так просто. Я ходил к «Филину» (Власенко - ред.) пять или шесть раз, убеждал его, что могу отремонтировать любую бронетехнику. Но, как ни странно, туда выбирали только по возрасту, росту и телосложению. Должны быть молодыми, здоровыми и красивыми. Штурмовиков и разведчиков выбирали по тем же признакам. Как будто бы на свидание… (смеется - ред.). Все остальные - шелупень, их «кидали» куда попало. Но я все же добился своего.
В день нашего прибытия ребята из батальона ходили первый раз освобождать Попасную. Неудачная была попытка. Точных сведений о количестве боевиков нам никто не предоставлял. Представьте, как можно себя ощущать, когда тебя ставят во главе колонны, и ты едешь на БРДМе, где нет даже пулемета… Правда, во время штурма Попасной нам дали «Омегу» и два БТРа-«четверки», говорили, что и танки были. Но их я увидел только на следующее утро, после штурма.
Попасную тогда мы освободили. А на следующий день часть бойцов батальона осталась охранять город, а часть - поехала в Лисичанск. Я был во второй группе.
Мы воевали: стадо - на стадо. Это же было начало войны - ни мы, ни та сторона не обучены. И штурм любого населенного пункта тогда выглядел, как в советские времена во времена «сухого закона»: продажа алкоголя по две бутылки в одни руки. И когда открывался магазин, все кидались внутрь. Очень похоже происходили штурмы оккупированных территорий.
Освободить Лисичанск удалось также не с первой попытки. Хотя у нас было подкрепление - 24-я львовская механизированная бригада. Мы действовали слаженно и смогли освободить город.
Первый раз начали заходить в город, но поступила команда отступать. Несколько наших танкистов «сняли» снайпера. Ребята ехали в открытом положении, снайпера их расстреляли. Нашим разведчикам, правда, удалось поймать одного снайпера. Как потом оказалось, его утром в тот же день пропустили через наш блок-пост. Он тогда плакал, клялся, что едет проведать маму. Я не буду рассказывать, что было после того, как его привели к нашим парням. Встретили его «нежно». Он, конечно, согласился рассказать все, что знал: сколько у них снайперов, где огневые точки и т.д.
Вторая попытка штурма Лисичанска была успешная. Особого сопротивления также не наблюдали. По правде говоря, в секторе, который «зачищали» бойцы моего подразделения, больше было стрельбы по воробьям. Для устрашения, что ли?
Местные жители по-разному себя вели. Например, в Лисичанске люди по три-четыре дня после освобождения города боялись выходить из подвалов. Думали, что пришли «каратели», которые будут есть их детей. А в Иловайске местные вели себя совсем по-другому. Однажды во время боя один местный спросил нас: можно ли ему перейти дорогу?.. Прятались только, когда стреляли «Грады».
Реагировали на нас неоднозначно. Некоторые - благодарили, другие - относились враждебно. Но разговаривать было бесполезно. Вот стоишь ты с оружием, он кивает на все твои слова, но по глазам видно, что не согласен.
Есть ли смысл отвоевывать ту территорию? Мы же не за территорию боремся, а за слом советской, КГБешной системы. Эти земли сейчас не имеют никакой ценности. Там все усыпано осколками, минами, неразорвавшимися снарядами. Заводы - уничтожены, распилены на металлолом, инфраструктура - в упадке. Учитывая менталитет людей, которые живут на той территории, разруха там будет еще сто лет.
Думаю, со временем ситуация на Донбассе урегулируется. А нам сейчас изо всех сил нужно побороть внутренних врагов - коррупцию, олигархов. 20 лет одни (политики - ред.) меняются с другими местами, называя себя то властью, то оппозицией. Всех их нужно гнать в шею. Назначение на высокие должности должны проходить через открытые конкурсы. Пока этого не произойдет, ничего не изменится, и война не закончится.
«Я был уверен, что моя жизнь закончится в «зеленом коридоре»
В Иловайск заходили 19 августа. На третий день пребывания в городе, выдвинулись в сторону Зеленого, выкопали окопы и распределились по частному сектору, чтобы не сидеть всем в школе, где первоначально была наша база. Кто умнее был, то вырывал окоп прямо во дворе какого-то частного дома и там спал. Я вообще сделал себе блиндаж, перекрыл его шпалами и выходил из него только, чтобы покушать. Так было несколько дней. А потом от «Филина» поступила команда возвращаться в школу. Непонятный, конечно, приказ, но мы его выполнили.
Каждый день нас засыпали «Градами». А чем можно ответить на такие обстрелы? Техники соответствующей у нас не было. Поэтому я не реагировал, когда начиналась стрельба. Максимум: переворачивался с одного бока на другой. Нет смысла куда-то бежать. Где гарантия, что туда, где спрячешься, не прилетит осколок?
Со временем к постоянным обстрелам привыкаешь, как к любым звукам, которые слышишь каждый день. Главное, не позволять страху сковывать тебя. Я тогда думал и о том, чтобы не сдохнуть бестолково…
Мы ехали на УАЗе, а на буксире тащили за собой заглохшую «восьмерку». В Многополье остановились, и я сказал: «Ребята, отцепляйтесь, а то, чувствую, сейчас нам будет не сладко. И нам, и вам будет конец». Парни погрузились в какой-то грузовик, ехали впереди меня. Я видел, как прямым попаданием то ли ПТУРа, то ли танка, сорвало тент кузова. Там было 24 человека. Осталось только два тела.
Нас в УАЗе было шестеро. И мы проскочили. Я съехал с дороги, мчались по кукурузе. Не помню, сколько показывал спидометр, выжал из машины самую большую скорость. И так мы спаслись. Остановились уже в Червоносельском, непосредственно вплотную к жилым домам.
После того, что я увидел во время передвижения по «зеленому коридору», понял, что моя война здесь закончится. Но это понимание вызвало у меня желание подороже «продать» свою жизнь.
Мне было интересно узнать, кто нас обстреливает. С левой стороны по ходу движения за посадкой увидел танк в капонире. Передал по рации, что вижу российский танк. На что слышу привычную команду: «Не стрелять! Это - наши!». Чья была команда - уже не помню.Я пошел назад, сказал «Усачу» о том, что увидел, и мы сообщили командиру взвода «Лермонтову», что будем «валить» танк. Он дал добро. Женя («Усач» - ред.) вышел из-за посадки, «шарахнул» один раз из гранатомета по танку. Мы спрятались метров за пятьдесят. Думали, сейчас он даст ответку. Но в ответ - тишина. Очевидно, мы попали в него и оттуда выскочили российские военные.
Вдруг смотрю, в метрах 400-500 от нас с левого фланга видно гусеничную броню. Она обошла нас и спряталась за деревьями. Я говорю Жене: «Пошли, «бахнем». Идем, разговариваем... Остается, наверное, метров 50-100, слышно по шуму двигателя, что техника уже близко. «Усач» говорит: «Тебя как зовут?» Я ему: «Ты что? Я же «Брест». «Нет, как тебя зовут? Я - Женя», - говорит он. «А, я - Саня», - отвечаю. Так мы впервые познакомились.
Я был уверен, что «броню» должна охранять пехота. И когда мы зайдем, нам - конец. Но какая тогда для меня была разница, где умереть: при выходе из Червоносельского, или здесь. Подходим ближе, видим два БМД-2, один из них был в боевом положении, то есть закрытый, а в другом сидели российские военные по-походному. Фактически они находились в укрытии и стреляли нашим в спину.
Женя выстрелил из гранатомета, я открыл огонь из автомата. Одного - ранил, один - убежал, а третьего - убил. Технику не смогли завести, просто подожгли ее. Пленного передали медикам. Им оказался 22-летний россиянин, контрактник из Калининградской области.
После тяжелых боев практически все ребята решили сдаваться. Я и «Усач» были несогласны с этим решением. Все еще был уверен, что я - ходячий труп, что мне мало осталось. Зачем сдаваться? Чтобы меня пытали? Я лучше подохну где-то в канаве. Пусть лучше мухи меня грызут, чем эти живые твари.
«Галл» тогда собирал бойцов, которые готовы были выходить из окружения самостоятельно. Он назначил место, где встречаемся. Туда пришли и мы с «Усачем». Собралось только 12 человек. Когда смерклось, начали свой путь.
Мы с «Усачем» практически сразу откололись от этой группы. Кто-то говорил: идем влево, кто-то - вправо. И мы с Женей решили проложить свой путь. Но потом так же разделились. Между нами всегда был мир и согласие, но в тот раз наши точки зрения сильно разошлись. Мы друг друга убеждали, куда надо идти. Но к единому решению так и не пришли. И решили, что судьба нас рассудит.
Он выходил из окружения один день, около 12 часов дня был в Курахово. Я - немного дольше. В 10 часов утра дошел до Комсомольского. Пять часов шел через российскую базу под Новозарьевкой (Старобешевский район Донецкой области - ред.). Тогда я впервые за все пребывание на Донбассе молился, чтобы успеть пройти базу до рассвета.
Россияне меня точно видели в тепловизоры. Я переступал через их головы в окопах. Сидит вот парень в окопе с биноклем, но обойти, пройти его - невозможно. Так я переступил через его голову и пошел дальше. Я был в полном обмундировании. Сзади на форме - большой шеврон батальона «Донбасс». Но тогда я уже ничего не боялся.
Поймал «попутку». Я же был с автоматом, а машины всегда там останавливаются перед мужиком с ружьем. Попросил, чтобы меня подвезли в Комсомольское. «А вы кто?», - спрашивают. Говорю: «Украинский военный, выхожу из окружения». Мужчина с женщиной не хотели меня подвозить, мол, у них - дети. Но потом все же согласились. Высадили меня на въезде в Комсомольск, сказали, чтобы дальше шел пешком. У меня еще было 100 грн, я дал их «детям - на конфеты».
Прошел буквально 200 метров. Остановил другую машину, которая ехала навстречу. Спросил, кто в Комсомольске. Водитель сказал, что «ночью взяли сепары». Потом оказалось, что в город пришло 30 танков, разбили нашу базу. Но наши не полностью вышли из города, они собирали тех, кто выходил из окружения. Мне повезло: парень, которого я остановил, был нашим сторонником. Он остановил машину Красного креста, и они меня подобрали.
Все спрашивают: почему произошла Иловайская трагедия. Говорят, мол, подразделения же готовились к наступлению и т.д. Но это лишь красивое слово - готовились. Это все равно, что третьекласснику готовиться к вступительному экзамену в университет. Базовых знаний же нет! Нас посылали в Иловайск, говоря, что там несколько десятков боевиков.
После Иловайска
После Иловайска я уже не хотел идти воевать. Но началось Дебальцево. И меня опять потянуло. Но нужно было мобилизироваться. Официально меня оформили с 13 февраля 2015 года.
В Широкино я попал уже с подразделением №3027. Когда мы заезжали на вражеский блокпост, получил ранение в ногу. Раздробило пальцы на левой ноге. Но в Мечникова (клиника - ред.) все отлично пришили, не могу сейчас отличить здоровую ногу от больной.
У меня в жизни все события меняются, как слайды. Один - вытащил, другой - поставил. Так было и с событиями в Иловайске. Ничего не поменялось в моей жизни. Я не пил, как некоторые бойцы, которые вышли из окружения. Один боец «Лев» говорил, что у него «Иловайский синдром». И все, кто с ним общался, заболевали этим «синдромом» за рюмкой водки.
Поначалу я даже не ощущал никаких изменений со здоровьем. Но со временем проявились последствия травм, полученных в боевых действиях. Почти месяц в Золочеве меня «ремонтировали».
Но самые большие травмы я получил здесь - на «гражданке». В родном Запорожье я принимал участие в акциях протеста против местного прокурора (Александра Шацкого - ред.). Это было после участия в боевых действиях. Нас (бывших бойцов АТО - ред.) организовали волонтеры. Но как «крышевал» Шацкий бандитизм и аферистов, как «уничтожал» все активное население региона, так и продолжает этим заниматься.
Вообще Запорожье - это ж сепаратистский край. Так вроде бы все тихо, мирно. Но это - показная тишина. На самом деле, на всех должностях, где принимаются какие-либо важные государственные решения, сидят сепаратисты. Если бы в город вошли россияне, они бы сдали его.
Так вот: приехал я в Запорожье, собрал своих знакомых ребят, с которыми воевал в «Донбассе», организовали немногочисленную акцию протеста против Шацкого.
А потом меня пригласили на мероприятие. Я возвращался домой и возле автовокзала ко мне подошли сзади и ударили по голове. Как потом показало МРТ, - повредили мозжечок. Я перестал ориентироваться в пространстве. А меня добивали… Лечился в Феофании в прошлом году, теперь работаю. Надо же на что-то жить. Денег вообще нет.
Я никогда не жалею о том, что пошел воевать. Первый раз в жизни я себя ощутил живым именно на войне. И многие ребята, которые попадали в горячие передряги там, - ощущали себя живыми. Именно там ты понимаешь, что у тебя в этой жизни что-то или кто-то есть. Там появляется единение, уходит снобизм, растопыривание пальцев. И все становятся простыми людьми. Меня увлекали не военные действия, а сами отношения между людьми.
Сейчас, как по мне, - совсем непонятная политика страны. Радикальное движение «сливается» в унитаз. Власть плавно разворачивает страну в противоположную сторону от курса реформ. От нас отворачивается Европа, Америка. Это то, чего хочет Путин и те «прихлебатели», которых устраивает существующий строй в Украине. Они привыкли сидеть на потоках. Ни один серьезный коррупционер не сидит в тюрьме, разве что мелкие сошки. Сепаратисты избивают добровольцев, и им оформляют хулиганку. Если доброволец, не дай бог, кого-то зацепит, ему сразу - срок.
Раньше у меня было много ожиданий от Порошенко. Он поставил приоритетную задачу для страны - преодоление внутреннего сепаратизма и коррупции. Мне было по пути с Президентом. Но после акций протеста, о которых рассказывал, и ряда других примеров, которые наблюдаю со стороны, очевидно, что никаких прогрессивных шагов на задекларированном Президентом пути государство не делает.
Каждый день на фронте с той и с этой стороны гибнут люди. Эти убийства ровным счетом ничего не приносят. Ни нашей стороне, ни той.
Нельзя сказать, что после Майдана ничего не изменилось. Меняется сознание людей. Но, к сожалению, наша страна пока только в первом классе. А нам бы дорасти хотя бы до 5-го. Должны понимать, что власть делает ровно столько, сколько мы позволяем ей делать.
Меня материал привлек своей честностью и картиной войны. Тут война как у Толстого в "Войне и мире" странная смесь долга и воровства, героизма и неразберихи. Потому что все идет не так, как на картах у командования. А героями и депутатами Рады потом становятся совсем не те, кто действительно воевал геройски. Просто так устроена каждая война
И мне казалось важным именно такой портрет войны представить своим читателям.
Ну а то, что наша власть рассматривает именно тех, кто ушел на войну добровольцем, как главных своих врагов, и что так думает не только прокурор Шацкий - вот это уж точно не новость.