Степан Халтурин, семья, детство и юность - подробности.
Пятого февраля 1880 года в седьмом часу вечера в Зимнем дворце раздался страшный взрыв. Бомба, заложенная народовольцем Степаном Халтуриным в мастерской в цокольном этаже дворца, вынесла перекрытия первого этажа. Полы комнаты дворцовой гауптвахты, где в тот день несли караул нижние чины лейб-гвардиии Финляндского полка, рухнули вниз. Погибли 11 солдат, ранены были 56 человек. Погибшие были героями недавно закончившейся русско-турецкой войны. В царской столовой на втором этаже местами был выбит паркет, разбились стекла, на накрытый стол упала люстра, но никто не пострадал. Царь Александр II опоздал на обед и в момент взрыва находился далеко от столовой. Именным указом императора семьи всех погибших гвардейцев были "зачислены на вечный пансион". Седьмого февраля несмотря на опасность нового покушения Александр II присутствовал на похоронах солдат на Смоленское кладбище. Навестил он и раненых. Помощь им среди прочих врачей оказывал и недавний выпукник Медико-хирургической академии Владимир Бехтерев, земляк и ровесник Халтурина.
Что нам известно о детских и юношеских годах Степана Халтурина?
"Начало 1920-х годов ознаменовалось повышенным интересом вятчан к своему замечательному земляку... "Вятская правда" печатала в это время много материалов о Халтурине. Среди них вызывают интерес отзывы жителей деревни Верхние Журавли о своем земляке. Конечно, сказалась давность лет, которыми интересовались газетчики, проводившие опрос. Об отце - Николае Никифоровиче отзывы сохранились противоречивые - с одной стороны, с соседями жил хорошо, с другой - отмечались черты человека властного, вспыльчивого, скупого, ловкого дельца, крепкого хозяина. Отзывы о матери Ксении Афанасьевне у всех сохранились исключительно теплые - запомнилась ее доброта, участливость, забота о детях. С благодарностью вспоминал о матери на склоне своих лет и Павел Николаевич Халтурин: "...мать так и умерла, думая, что Степан в Америке. Она слишком любила Степана. Всю доброту, товарищеские чувства и мягкость, какие были в нем, ему передала мать..."
Скульптор Н.А Захваткин работает над памятником Ст. Халтурину.
Город Киров, 1960 г. (ГАСПИКО).
Вспоминали жители Верхних Журавлей и о Степане. Федор Касатка (Касаткин?) рассказывал: "Парень ходовый, замысловатый... Хозяйством отца, конечно, не интересовался. Книжки читал..." Его дополнил житель деревни Трухины Георгий Андреевич Русаков: "На гармони любил играть. Играл хорошо. Прятал гармонь от отца все в соломе. Ругался отец-то". Видимо, старику Халтурину нелегко было сознавать, что никто из сыновей особой тяги к ведению хозяйства не испытывал, хотя относительно младших - Павла и Степана - Николай Никифорович мог утешаться тем, что оба стремились к учебе. Гармонь, о которой вспомнил Русаков, - непременная принадлежность деревенского парня именно из зажиточной семьи. Д. Маркушевич сообщал, что у Халтурина-отца в волостном правлении был объявлен капитал в 40 тысяч рублей. Жители Верхних Журавлей называли несколько меньшую сумму - "за тридцать тысяч". Скорее всего налицо явное преувеличение (почему? - Е.В), но как бы то ни было старик Халтурин был богат. Основные доходы он имел, конечно, не от земельного надела, а от торговли щетиной, сухими грибами, сушеной ягодой, а главное - хлебом.
Расспрашивая в 1923 году крестьян, земляков Халтурина, вятские газетчики помимо детских и отроческих лет Степана интересовались и их суждениями о его последующей необычайной судьбе. Две древние старушки были явно смущены расспросами журналистов, однако был записан бесхитростный рассказ одной из них: "Степан-то в Вятке учился, до всего доходить захотел. И дошел ведь. Был на месте: у царя во дворце, так вот наделал-то што". И с укором: "Бога не знал... Безбожник был". По-иному отозвался о Халтурине крестьянин Ефим Журавлев, называл его "передовым", хвалил за "грамотность": "Говорят, енералы были в том обществе (в "Народной Воле"? - Е.В.)... Из одной кухни с царем пищу там потреблял, пару рысаков там имел..." Беседу с Журавлевым газетчик завершил словами: "Уходим от него, улыбаясь, но с хорошим чувством, в его рассказе и даже в его неверных деталях звучит прямота, хорошее отношение и, пожалуй, даже гордость своим великим односельчанином - революционером Степаном Халтуриным..."
Экскурсанты во дворе дома, где родился Степан Халтурин.
1930 г. (из фондов ГАСПИКО).
Несомненно, на характер Степана Халтурина повлияло и его происхождение из государственных крестьян, не знавших крепостного угнетения, людей сильных и независимых... Уместно привести слова бывшего преподавателя Вятского земского училища М.Л. Песковского, который стал известным публицистом и литератором: "Вятский крестьянин, если нужда не загнала его в угол, сметлив, расторопен, изобретателен. Не изведав крепостного права, он непринужденно и с достоинством держит себя в отношении "сюртучного люда", т.е. всех тех, кого называют нарицательным именем "барин".
О годах, проведенным Халтуриным в Орловском уездном училище, помимо училищных документов, известно мало. Сведения, встречающиеся в публикациях о нем, приблизительны и неаргументированы. Вряд ли 12-13-летний мальчик уже читал нелегальную литературу. Явно вымышлен и широко распространенный эпизод о стычке Степана с сотским, который якобы "знаменовал собой начало социального и политического протеста Халтурина". Заслуживает внимания рассказ односельчан о том, что по окончании уездного училища Халтурин служил некоторое время на заводе Солманова "чем-то вроде кассира" (К.В. Солманов - гласный Орловской городской думы, был хозяином двух заводов, винокуренного и водочного).
Открытие музея Степана Халтурина в деревне Журавли Халтуринского района Кировской области (ГАСПИКО).
Чрезвычайно много для становления взглядов, расширения кругозора дал Халтурину год, проведенный в Вятском земском училище для распространения сельскохозяйственных и технических знаний и приготовления учителей. В письме казанскому журналисту Н.Я. Агафонову 15 сентября 1874 года (как раз Халтурин начинал учиться в земском училище) работник Вятского земства В.И. Малинин, в прошлом участник студенческого движения в Казанском университете, писал: "Обозрел училище... Учебных пособий такое богатство, какого едва ли найдется в каком-нибудь уездном учебном заведении. Это просто Вятский университет, технологический институт, земледельческая академия и педагогический институт вместе..."
Вятка. Здания реального (бывшего земского) училища. Снимок нач. ХХ века.
Важное место в жизни Халтурина занимали книги. С самого начала учебы он стал активным читателем Вятской публичной библиотеки... Обращает внимание интенсивность посещений Халтуриным библиотеки и количество взятых книг. За сентябрь - 3 посещения, взято 11 книг; октябрь - соответственно - 6 и 20; ноябрь - 4 и 21; декабрь - 3 и 8; январь - 2 и 8; февраль - 4 и 10; март - 1 и 3; июль - 4 и 11. Пропуск посещений библиотеки с начала марта можно объяснить тем, что весной 1875 года умер Николай Никифорович, в деревне происходило деление наследства. С получением своей доли - полутора тысяч рублей - Степан, вероятно, почувствовал реальную возможность совершить поездку за границу.
Среди книг, отмеченных на имя Халтурина, - номера "Отечественных записок", сочинения И.С. Тургенева, В.Д. Григоровича, Ф.М. Достоевского ("Село Степанчиково и его обитатели", "Преступление и наказание"), В.Гюго ("Отверженные"), - типичный круг чтения молодого разночинца. Привлекали Степана и исторические романы - И.И. Лажечников "Ледяной дом", Н.А. Полевой "Клятва при Гробе Господнем", А. Дюма "Королева Марго"...
Об участии Степана Халтурина в собраниях народнического кружка рассказал в воспоминаниях "Халтурин в Вятке" его соученик, подписавшийся инициалами "Я.Ш.": "...на очередное собрание пришли Вадиковский, Селивановский и Зверев. Вместе с ними пришел и незнакомый мне юноша лет восемнадцати, брюнет, среднего роста, с красивым, несколько женственным лицом и весьма выразительными черными глазами. Широкоплечий, крепкий, он, очевидно, был физически очень сильным... Это был Степан Халтурин... Во время этих бесед я близко познакомился со Степаном. Он оказался прекрасным товарищем, довольно начитанным, с немалыми знаниями"...
"Литературу для наших занятий нам приходилось добывать с неимоверным трудом, - продолжал воспоминания Я.Ш. - Громадное влияние на нас оказали книги Чернышевского: роман "Что делать?" и его политическая экономия (имеется в виду труд Д.С. Милля, переведенный Н.Г. Чернышевским и снабженный его комментариями, который входил в круг чтения народнической молодежи - прим. авт.), ...удалось достать из публичной библиотеки книгу Флеровского "Положение рабочего класса в России"...
Памятник Ст. Халтурину в гор. Орлове, недалеко от
которого в д. Верхние Журавли родился народоволец.
(альбом "Ордена Ленина Кировская область", 1979 г.).
Не следует, видимо, преувеличивать, участие Халтурина в деятельности кружков воспитанников земского училища... Естественно, позднее стали появляться апокрифические рассказы вроде того, что жандармским полковником Щетининым была организована слежка за Халтуриным с берез, которые росли неподалеку от дома, где он квартировал. В появлении подобных легенд заложена была, конечно, любовь передовых вятчан к своему земляку, восхищение его последующей героической судьбой.
К лету 1875 года у Халтурина и нескольких его товарищей созрела идея поездки за границу (точнее, эмиграции - Е.В.). Привлекала, понятно, не Германия, а Америка, хотя заграничный паспорт Халтурин получил для поездки в Германию... Пользовавшийся огромным авторитетом ученый и публицист А. Н. Энгельгардт, сельскохозяйственные опыты которого привлекали многих народников (интересовались ими и ученики Вятского земского училища), замечал: "В последнее время среди интеллигентной молодежи есть стремление идти в земледельцы, чтобы трудами рук своих зарабатывать хлеб, они едут в Америку, чтобы сделаться там простыми работниками. Это, конечно, самые слабые. Другие остаются в России и делают попытки сесть на землю и обрабатывать ее своими собственными руками..."
По воспоминаниям П.Н. Халтурина, учащиеся земского училища вели оживленные разговоры "об устройстве жизни на новых коммунистических началах.., делались попытки проводить коммунистическую идею на практике: устраивались общежития, коммунистические столовые и т.д." Вспоминал Павел Николаевич и об участии брата в этих делах: "К этому времени относится его увлечение коммуною. Организовали ученики коммуну, так он всю душу вложил в это дело"...
Губком РКСМ и бойцы конвойной команды у
памятника С. Халтурину. Вятка, 1924 г. (ГАСПИКО).
После неудачной попытки выехать за границу Халтурин не захотел возвращаться обратно в Вятку...
Интеллигентность Халтурина отмечали многие революционеры-народники. Н.А. Головина-Юргенсон в рецензии на книгу А. Гамбарова "Степан Халтурин", носившую явный отпечаток вульгарной социологии, примитивно упрощавшую замечательный образ рабочего-революционера, отмечала: "...да и сам Халтурин был почти интеллигент; он и наружностью, по словам Фроленко, походил на сельского учителя". В то же время петербургские годы наложили на на облик Степана Николаевича новые черты. Народоволец С.Г. Ширяев заметил, что Халтурин произвел на него "впечатление интеллигентного рабочего Бельвильского квартала"...
Следует отметить и высокий профессиональный уровень работы Халтурина. В овладении искусством столяра явно ощущалась высокая традиция вятских чудо-мастеров. Столярное дело, основательно постигнутое Халтуриным в Вятке, помогало ему устраиваться на самые различные промышленные предприятия, в мастерские и заводы Петербурга, в Сормово, на верфи Нового Адмиралтейства, и в Москве, и в Одессе, под собственным, а затем и под чужими именами. Профессия столяра облегчала Халтурину организационную деятельность среди рабочих. Она помогла ему и устроиться на работу осенью 1879 года - искусный столяр-модельщик, опытный полировщик был нужен всюду - даже в Зимний дворец..." (Вятка. Краеведческий сборник. Выпуск VIII. Киров, 1987. В.Сергеев. Степан Халтурин. Начало пути. С. 97-110). Фрагменты тектста выделены жирным шрифтом мною - F.Е.
Еще несколько сведений об учебе Халтурина и его брата в вятском училище. При поступлении все экзамены Степан сдал на отметку 3 балла, но все-таки был принят (всего в 1874 году было зачислено 36 человек из 54 подавших прошение и державших экзамен). Почему Степан Халтурин был все же принят при невысоких оценках? Дело в том, что он был обеспечен уездным земством стипендией - и именно таким поступающим училищное начальство отдавало предпочтение.
Учился Степан плохо и через год был отчислен. Его родной брат Петр Халтурин напротив учился прилежно, из отметок у него преобладали пятерки. Успешно окончив училище, Петр Халтурин служил учителем в начальных школах родного Орловского уезда, позднее стал агрономом. В 1921 году Петр Халтурин присутствовал при открытии в Вятке памятника брату и произнес речь. Тогда же он написал воспоминания о Степане, которые были опубликованы в журнале "Былое" (1921 год, №16).
Дальнейшая судьба Степана Халтурина широко известна. 5 февраля 1880 года он произвел взрыв в Зимнем дворце с целью убить императора Александра II.
Город Киров. Памятник Ст. Халтурину.
---------------------------
В качестве дополнения к заметке - очерк Л.А. Тихомирова "Пребывание Халтурина в Зимнем дворце".
До 1879 года Халтурин был известен исключительно своею пропагандистскою и организаторскою деятельностью среди петербургских рабочих. Но в этом отношении он был известен как человек в высшей степени энергичный и умный. Уже в 1878 году (Халтурин появился в качестве революционера в 1873 г.) он пользовался среди рабочих, под именем Степана, популярностью, очень редкою у нас, и заявил себя несколькими организационными попытками на широкую ногу. Основанный им «Северный рабочий союз», считавший сотнями своих членов, продержался недолго, но представлял, конечно, самую крупную у нас попытку чисто рабочей организации. Не менее известна попытка Халтурина создать чисто рабочую газету. Типография ее была основана на средства и стараниями группы, состоявшей исключительно из рабочих. Из рабочих же состоял весь персонал типографии и редакции. К сожалению, газета, вместе с типографией, была заарестована при наборе первого же номера и не оставила по себе ничего, кроме памяти о попытке чисто рабочего органа, не повторявшейся уже потом ни разу.
Под влиянием всех эти неудач, постоянно встречая на своем пути императорскую полицию и политику, разрушающие в зародыше всякое проявление рабочего дела, Халтурин пришел к мысли протестовать посредством убийства царя. Не подлежит сомнению, что эти мысли родились у него так же самостоятельно, как у Соловьева.
Дело в том, что, задумавши цареубийство, Халтурин стал прежде всего искать средств поближе подойти к царю. Как рабочий, чрезвычайно искусный по своей специальности (столяр), и как человек с огромным знакомством в петербургском рабочем мире, Халтурин мог действительно проникнуть куда угодно: и в мастерские, и во дворцы, и в монастыри, и в казармы. Поискав и разнюхавши разные ходы, он действительно попал на какую-то царскую яхту, где нужно было что-то отделывать и лакировать, а Халтурин славился особенно как знаменитый лакировщик и составитель лаков. На яхте он раз видел кого-то из царской фамилии, чуть ли не самого Александра II. Но, самое главное, здесь он зарекомендовал себя искусным рабочим и мог поэтому, посредством ряда рекомендаций, получить место в Зимнем дворце. Само собою разумеется, что рекомендующие лица не имели понятия о том, что Халтурин - человек нелегальный и революционер. Добившись этого важного успеха, Халтурин, как сказано выше, обратился к Исполнительному комитету с предложением взорвать Зимний дворец, может быть, со всем царским семейством? От Исполнительного комитета он требовал помощи разного рода сведениями и главное - снабжения его динамитом. Это предложение, совпадавшее с постановкою Исполнительным комитетом целого ряда других предприятий против Александра II, было, разумеется, принято, и по первоначальным предположениям взрыв дворца решено было ввести, как резерв, в сеть других предприятий. На самом деле вышло, однако, иначе.
Во дворец Халтурин поступил, кажется, около октября 1879 года и первое время, конечно, был занят исключительно разведками в этом новом для него мире. Царь в это время проживал еще в Ливадии, и во дворце по этому случаю все было свободно, без стеснений, без присмотра. Нравы и обычаи новых сотоварищей поражали Халтурина. Прежде всего удивителен был беспорядок в управлении. Распущенность прислуги и страшное повальное воровство сверху донизу превосходили всякое вероятие. Дворцовые товарищи Халтурина устраивали у себя пирушки, на которые свободно приходили, без контроля и надзора, десятки их знакомых. В то время как с парадных подъездов во дворец не было доступа самым высокопоставленным лицам, черные ходы, во всякое время дня и ночи, были открыты для всякого трактирного знакомца самого последнего дворцового служителя. Нередко посетители оставались и ночевать во дворце, так как остаться там было безопаснее, чем идти поздно ночью домой по улицам, на которых усердствовала полиция Гурко. Воровство дворцового имущества оказывалось настолько всеобщим, что даже Халтурин принужден был ходить воровать съестные припасы, чтобы не показаться подозрительным. Впрочем, нельзя было и не воровать: едва ли кто поверит, чтобы у русского царя дворцовые камердинеры получали по 15 р. в месяц, и однако же, жалованье дворцовой прислуги было именно таково!
Халтурин, поступивший во дворец с фальшивым паспортом, в конторе числился крестьянином Олонецкой губернии, и старался разыгрывать роль простяка. Он всюду удивлялся, обо всем расспрашивал. Его учили придворным порядкам, как говорить, как отвечать, как себя держать. Над его неуклюжими манерами, над его притворной привычкой чесать за ухом потешалось все «полированное» лакейство. «Нет, брат, нет! Полировать ты, действительно, мастер, так что блоха не вскочит, а обращения настоящего не понимаешь». Неотесанному мужику всякий старался пустить пыль в глаза, и из множества рассказов Халтурин скоро познакомился с жизнью даже и верхних этажей дворца. Что касается самого здания, то Халтурин, конечно, скоро с ним вполне ознакомился. С любопытством осматривал он царские покои, видел все эти несметные богатства, видел комнату, где хранятся груды золотых и серебряных вещей и множество драгоценных камней, видел и только удивлялся, почему это все не раскрадено еще: до такой степени небрежен был надзор. Познакомившись с расположением комнат, Халтурин убедился, что подвал, где живут столяры, а в том числе и он, находится как раз под царской столовой, а в среднем этаже, между подвалом и столовой, помещается кордегардия дворцового караула. Обстоятельства, таким образом, складывались благоприятно для замыслов Халтурина; но, несмотря на это, он не мог приступить ни к каким дальнейшим действиям, так как в это время во дворце началась усиленная уборка, чистка, вообще - работа. Царь должен был скоро приехать, и во дворце засуетились. Халтурин был завален работою и, как лучший столяр, работал главным образом в царских покоях, в кабинете и т. д., между прочим, и в столовой, которую собирался взорвать. Выходить из дворца было некогда, работать над «своей» работой тоже. В общей сложности вышло, что первоначальный план Исполнительного комитета - превратить дворец в резервный пункт, на случай неудачи в других местах, не осуществился. В Одессе, Александровске, Москве, ко времени отъезда царя из Крыма, все было готово для его встречи. Но дворец оставался совершенно невооруженным.
Настала середина ноября. Царь выехал из Крыма сухим путем. Одесса, стало быть, осталась в стороне. Затем в Александровске произошла осечка, в Москве промах. Зимний дворец должен был молчаливо принять в свои покои высокого гостя. Но зато, очевидно, с этого момента дворец сосредоточивает на себе все внимание революционеров. Минированье царского жилища, естественно, должно было быть поведено самым энергичным образом. Однако же в это именно время произошел арест Квятковского с захватом у него плана Зимнего дворца, на котором (плане) царская столовая была помечена крестом. Обстоятельство это подвергало страшному риску все дело, а Халтурина, в частности, поставило в истинно каторжное положение.
План дворца, захваченный на такой квартире, заставляет встрепенуться дворцовую полицию. Начались строгости. Но хуже всего подействовал крест на столовой. Что он означает? Полиция государственная и дворцовая ломала себе голову и хотя в точности не могла разобрать дела, но не могла не почуять вообще какой-то опасности. Все покои, прилегающие к столовой, сверху, снизу и с боков подверглись осмотру и самому тщательному надзору. Дворцовая, полиция была усилена. В подвале, где жили столяры, поселился жандарм. Полковник, заведывающий дворцовой полицией, ввел систему внезапных обысков, дневных и ночных. Халтурин, который уже успел перенести к себе некоторое количество динамита, в первый раз был страшно встревожен обыском. Ночью, когда уже все спали, двери подвального помещения вдруг отворяются. Полковник, в сопровождении жандармов, быстро входит. Звук шпор, бряцанье сабель, наконец приказание полковника встать - разбудили столяров. Халтурин считал себя погибшим. Не зная еще о систематических обысках, только что введенных, он, конечно, мог отнести ночное посещение только на свой счет. А у него лежал под подушкой динамит… Однако дело обошлось благополучно. Порывшись слегка в вещах рабочих, заглянувши в разные углы, охранители царского жилища с таким же громом, звоном и сверканьем удалились для обыска других помещений, а Халтурин только тут поверил, что он еще не провалился. С тех пор обыски в разное время стали повторяться все чаще. Но так как они большею частью были довольно поверхностны, то Халтурин их еще не очень боялся. Гораздо хуже было то, что обыску стали подвергать всех рабочих, возвращающихся во дворец из каких-либо отлучек. Как при таких условиях переносить на себе динамит? Вообще свободный вход и выход всякой прислуги чрезвычайно стеснили. Все, живущие во дворце, обязаны были постоянно иметь при себе свой значок (медная бляха), отлучки контролировались, возвращающиеся обыскивались. Посещения посторонних стали невозможны.
При таких-то условиях нужно было переносить во дворец динамит и устраивать мину. Желябов, сменивший Квятковского в сношениях Халтурина с Исполнительным комитетом, лихорадочно торопил дело минирования; но оно все-таки подвигалось черепашьим шагом. Не было никакой возможности проносить динамит иначе, как небольшими кусками, каждый раз изобретая разные хитрости, чтобы избежать осмотра или обмануть бдительность осматривающих. С другой стороны, нельзя было и отлучаться из дворца слишком часто. При всем желании покончить наконец с таким мучительным положением, Халтурин мог наполнить свою мину только очень медленно. Впрочем, в сущности, это вовсе и не была мина, потому что, при существующих тогда условиях, Халтурин не мог сделать почти никаких приспособлений для направления силы взрыва. Он сперва держал свой динамит просто под подушкой, испытывая от этого страшные головные боли. Известно, что нитроглицерин - вещество крайне ядовитое, довольно сильно испаряется и отравляет кровь даже через вдыхание этих испарений, производя нервное расстройство и головные боли, которых ничем нельзя облегчить. Потом, когда динамиту набралось много, Халтурин переместил его в свой сундук, заложивши разными вещами. Таким образом, роль мины играл простой сундук. Затем, по совету техников, Халтурин придвинул его возможно ближе к углу между двумя капитальными стенами, чтобы иметь наиболее шансов обрушить столовую. Для воспламенения же динамита сразу решено было прибегнуть к трубкам, начиненным особым составом, который мог гореть и при отсутствии воздуха. Само собой разумеется, трубки были рассчитаны на то время, которое требовалось для того, чтобы выйти из дворца, на столько-то минут. Вот и все нехитрые приспособления, какие возможно было сделать. Что же касается помещения мины в стену и т. п., то об этом не стоило даже фантазировать. Риску на каждом шагу и каждую секунду и без того было достаточно.
Вообще, положение Халтурина было самое неприятное. Постоянно следя за собою и за всем окружающим, ему нужно было в то же время тщательно скрывать свое напряженное душевное состояние, казаться беззаботным. Между тем Халтурин от природы человек крайне нервный и впечатлительный. Чахотка, которая у него развивалась все больше, еще усиливала эту нервность, не говоря уже о том, что самое положение, беспрерывная опасность, беспрерывная хитрость, беспрерывный переход от тревоги к надежде,- все это страшно раздражало нервы. Нужно было постоянное напряжение всей силы воли, для того чтобы не выдавать своего волнения и всей внутренней борьбы душевной. Во что обошлась Халтурину эта игра, про то знает только он один. Но, в конце концов, он выдержал роль превосходно. Подозрительность носилась в дворцовом воздухе, всеобщая мнительность готова была привязаться к малейшему обстоятельству. Но Халтурина никто все-таки не заподозрил. Даже жандарм, поселенный в одной комнате со столярами, почувствовал к Халтурину особенную симпатию и все обучал его «благородному обхождению». «Ну, чего ты руки в затылок тычешь,- выговаривал он,- с тобой господин полковник говорят, а ты руку в затылок. Эх ты, деревня! Нужно, братец ты мой, по-благородному»… Жандарм, впрочем, имел свои виды: он помышлял о приличной партии для своей дочери и остановил выбор на молодом столяре. Халтурин, с своей стороны, не отказывался прямо, хотя и не особенно поощрял намеки старика. Вообще же эта неожиданная история сослужила ему хорошую службу. Впрочем, Халтурина и без того никто не заподозривал. По-прежнему ему поручались работы в царских комнатах. Делалось это, конечно, в отсутствии царя, но однажды случилось, что царь возвратился не в срок, Халтурина не успели вывести, и Александр II неожиданно столкнулся со своим врагом. Это был единственный случай встречи их за все время, но он все-таки показал Халтурину, как далеки во дворце от всяких подозрений относительно его. А между тем разговоры о социалистах (их так называли там) шли между полицией и прислугой постоянно. Жандармы часто напоминали рабочим о злоумышленниках, о плане, найденном у Квятковского, и внушали, что нужно смотреть в оба, что крест стоял на плане недаром и во дворце, наверное, где-нибудь кроется измена. Эти речи возбуждали всеобщую подозрительность, хотя, надо сказать, социалисты рисовались нижним этажам дворца в довольно фантастическом свете. «Вот хотелось бы взглянуть на кого-нибудь из них,- говорит, напр., один служитель,- хоть бы встретить на улице, что ли!» - «Да ведь как же ты его узнаешь,- возражает Халтурин,- разве на нем написано?» - «Не узнаешь? Эх ты, деревня! Его сейчас видно. Он, брат, идет, так сторонись. Того гляди, пырнет. Ничего не боится, глядит высоко, вид у него отчаянный… Его, брат, сразу признаешь!» По таким приметам, разумеется, нелегко было узнать Халтурина, и он продолжал свое дело при общем доверии, получивши даже к празднику (на Рождество) 100 руб. награды.
А дело уже шло к развязке. Около трех пудов динамиту было перенесено в сундук. По расчетам техников этого казалось достаточно для того, чтобы взорвать столовую, не производя в других частях дворца бесполезного опустошения. Вообще, со стороны Желябова, следившего за ходом дела, постоянно сказывалось желание - по возможности уменьшить число жертв. Халтурин, напротив, не хотел этого принимать в соображение. Он доказывал, что число жертв все равно будет огромное. «Человек пятьдесят перебьешь, без сомнения, - говорил он, - так уж лучше класть побольше динамиту, чтобы хоть люди недаром пропадали, чтоб наверное свалить и самого и не устраивать нового покушения!» Страшный риск при переноске динамита и постоянно усиливающаяся строгость надзора во дворце заставляли, однако, действительно торопиться. Сверх того, были даже слухи, что столяров переведут куда-то. Мнение Желябова, естественно, в силу обстоятельств, восторжествовало. Решено было действовать при данном количестве динамита, как только представится случай.
Благоприятный случай этот требовал совпадения двух обстоятельств. Нужно, чтобы царь находился в столовой, а Халтурин в подвале - без всякого надзора. В столовой царь обедал ежедневно, хотя с некоторыми колебаниями во времени, так на полчаса раньше или позже. Что касается столяров и жандарма, то их отсутствие зависело отчасти от распределения дежурства в работе, отчасти же от простой случайности. Совпадение всех этих благоприятных условий происходило, однако, не так часто, и когда в начале февраля Халтурин должен был «действовать», то несколько дней испытывал постоянные неудачи. Он в это время каждый день, после времени предполагаемого взрыва, должен был видеться с Желябовым, чтобы сообщать об исходе, так как в случае удачи ему следовало скрыться при помощи Желябова. Они встречались на площади, в темноте, не всегда здороваясь. Халтурин, мрачный и злой, проходил быстро мимо, произнося нервным шепотом: «нельзя было…», «ничего не вышло…» Эти ответы Желябов слышал несколько дней подряд. Наконец, 5 февраля Халтурин, замечательно спокойный, поздоровался с ним и словно фразу из самого обычного разговора произнес: «готово» … Через секунду страшный грохот подтвердил его слова. Мину взорвало. Огни во дворце потухли. Черная Адмиралтейская площадь стала как будто еще темнее. Но что скрывалось за этою темнотою, там - на другом конце площади?.. Ни Желябов, ни Халтурин не могли ждать разъяснений, несмотря на жгучее любопытство. Ко дворцу сходились люди, прибежали пожарные. Что-то выносили оттуда: это трупы и раненые. Их казалось ужасно много. Но что с самим виновником этой бойни, с Александром II?
Желябов и Халтурин быстро удалились. Для последнего уже готово было верное убежище, насколько, конечно, они вообще существуют в России; и только по прибытии туда нервы Халтурина будто сразу размякли. Усталый, больной, он едва мог стоять и только немедленно справился, есть ли в квартире достаточно оружия. «Живой я не отдамся», - говорил он. Его успокоили: квартира была защищена такими же динамитными бомбами.
Известие о том, что царь спасся, подействовало на Халтурина самым угнетающим образом. Он свалился совсем больной, и только рассказы о громадном впечатлении, произведенном 5 февраля на всю Россию, могли его несколько утешить, хотя никогда он не мог примириться со своей неудачей и не простил Желябову того, что называл его ошибкой.
(Народная воля» и «Черный передел». Воспоминания участников революционного движения в Петербурге в 1879-1882 гг. Л., 1989. С. 258-266).
Лев Александрович Тихомиров (1852 - 1923) был одним из немногих представителей общественного движения, переживших внутренний кризис, душевный перелом, заставивший по-новому взглянуть на свою деятельность и кардинально изменить жизнь. В молодые годы Тихомиров, подобно многим радикально настроенным юношам своего поколения, с в энтузиазмом включился в революционное движение. Он в 19 лет вступил в кружок Н.В. Чайковского, главным делом которого была пропаганда революционных идей среди рабочих. В 1873 г. Тихомиров был арестован, четыре года провел в Петропавловской крепости. В 1877 г. он оказался на скамье подсудимых по «процессу 193-х» вместе с А. Желябовым, С. Перовской, Н. Морозовым и др. После окончания процесса и вынесения оправдательного приговора Тихомиров становится идеологом и теоретиком народнического движения. Он входил в руководящий орган возникшей в 1879 г. «Народной воли» и принимал активное участие в подготовке покушений на Александра II.
После цареубийства, повлекшего за собой аресты и казни народовольцев, Тихомиров был вынужден эмигрировать в Европу. Уровень европейской культуры, размеренная жизнь французов и швейцарцев потрясла Тихомирова. Он постепенно стал осознавать тщетность разрушительных намерений русских революционеров, все больше приходил к осознанию христианских заповедей. Результатом духовного перерождения стал в 1888 г. выход книги «Почему я перестал быть революционером», экземпляр которой Тихомиров направил товарищу министра внутренних дел Российской империи В.К. Плеве вместе с личным письмом. Через год еще одно письмо было отправлено Александру III. В своих письмах Тихомиров рассказывал о произошедшем в его душе переломе и просил разрешения вернуться на родину. Власти не стали отталкивать раскаивавшегося революционера, и в 1889 г. он получил высочайшее соизволение возвратиться в Россию. Лев Александрович стал сотрудничать с консервативной газетой «Московские ведомости», со временем возглавив ее редакцию. В последние десятилетия своей жизни Тихомиров проявил себя как блестящий публицист, философ и социолог, затрагивая в своих статьях проблемы внутренней и внешней политики, семьи и религии, культурной жизни и быта. Венцом его творчества стал фундаментальный труд «Монархическая государственность».
Очерк Л.А. Тихомирова был составлен на основе рассказов народовольцев, слышавших, передававших, в свою очередь, рассказы А.И. Желябова и С.Н. Халтурина.
Что нам известно о детских и юношеских годах Степана Халтурина?
"Начало 1920-х годов ознаменовалось повышенным интересом вятчан к своему замечательному земляку... "Вятская правда" печатала в это время много материалов о Халтурине. Среди них вызывают интерес отзывы жителей деревни Верхние Журавли о своем земляке. Конечно, сказалась давность лет, которыми интересовались газетчики, проводившие опрос. Об отце - Николае Никифоровиче отзывы сохранились противоречивые - с одной стороны, с соседями жил хорошо, с другой - отмечались черты человека властного, вспыльчивого, скупого, ловкого дельца, крепкого хозяина. Отзывы о матери Ксении Афанасьевне у всех сохранились исключительно теплые - запомнилась ее доброта, участливость, забота о детях. С благодарностью вспоминал о матери на склоне своих лет и Павел Николаевич Халтурин: "...мать так и умерла, думая, что Степан в Америке. Она слишком любила Степана. Всю доброту, товарищеские чувства и мягкость, какие были в нем, ему передала мать..."
Скульптор Н.А Захваткин работает над памятником Ст. Халтурину.
Город Киров, 1960 г. (ГАСПИКО).
Вспоминали жители Верхних Журавлей и о Степане. Федор Касатка (Касаткин?) рассказывал: "Парень ходовый, замысловатый... Хозяйством отца, конечно, не интересовался. Книжки читал..." Его дополнил житель деревни Трухины Георгий Андреевич Русаков: "На гармони любил играть. Играл хорошо. Прятал гармонь от отца все в соломе. Ругался отец-то". Видимо, старику Халтурину нелегко было сознавать, что никто из сыновей особой тяги к ведению хозяйства не испытывал, хотя относительно младших - Павла и Степана - Николай Никифорович мог утешаться тем, что оба стремились к учебе. Гармонь, о которой вспомнил Русаков, - непременная принадлежность деревенского парня именно из зажиточной семьи. Д. Маркушевич сообщал, что у Халтурина-отца в волостном правлении был объявлен капитал в 40 тысяч рублей. Жители Верхних Журавлей называли несколько меньшую сумму - "за тридцать тысяч". Скорее всего налицо явное преувеличение (почему? - Е.В), но как бы то ни было старик Халтурин был богат. Основные доходы он имел, конечно, не от земельного надела, а от торговли щетиной, сухими грибами, сушеной ягодой, а главное - хлебом.
Расспрашивая в 1923 году крестьян, земляков Халтурина, вятские газетчики помимо детских и отроческих лет Степана интересовались и их суждениями о его последующей необычайной судьбе. Две древние старушки были явно смущены расспросами журналистов, однако был записан бесхитростный рассказ одной из них: "Степан-то в Вятке учился, до всего доходить захотел. И дошел ведь. Был на месте: у царя во дворце, так вот наделал-то што". И с укором: "Бога не знал... Безбожник был". По-иному отозвался о Халтурине крестьянин Ефим Журавлев, называл его "передовым", хвалил за "грамотность": "Говорят, енералы были в том обществе (в "Народной Воле"? - Е.В.)... Из одной кухни с царем пищу там потреблял, пару рысаков там имел..." Беседу с Журавлевым газетчик завершил словами: "Уходим от него, улыбаясь, но с хорошим чувством, в его рассказе и даже в его неверных деталях звучит прямота, хорошее отношение и, пожалуй, даже гордость своим великим односельчанином - революционером Степаном Халтуриным..."
Экскурсанты во дворе дома, где родился Степан Халтурин.
1930 г. (из фондов ГАСПИКО).
Несомненно, на характер Степана Халтурина повлияло и его происхождение из государственных крестьян, не знавших крепостного угнетения, людей сильных и независимых... Уместно привести слова бывшего преподавателя Вятского земского училища М.Л. Песковского, который стал известным публицистом и литератором: "Вятский крестьянин, если нужда не загнала его в угол, сметлив, расторопен, изобретателен. Не изведав крепостного права, он непринужденно и с достоинством держит себя в отношении "сюртучного люда", т.е. всех тех, кого называют нарицательным именем "барин".
О годах, проведенным Халтуриным в Орловском уездном училище, помимо училищных документов, известно мало. Сведения, встречающиеся в публикациях о нем, приблизительны и неаргументированы. Вряд ли 12-13-летний мальчик уже читал нелегальную литературу. Явно вымышлен и широко распространенный эпизод о стычке Степана с сотским, который якобы "знаменовал собой начало социального и политического протеста Халтурина". Заслуживает внимания рассказ односельчан о том, что по окончании уездного училища Халтурин служил некоторое время на заводе Солманова "чем-то вроде кассира" (К.В. Солманов - гласный Орловской городской думы, был хозяином двух заводов, винокуренного и водочного).
Открытие музея Степана Халтурина в деревне Журавли Халтуринского района Кировской области (ГАСПИКО).
Чрезвычайно много для становления взглядов, расширения кругозора дал Халтурину год, проведенный в Вятском земском училище для распространения сельскохозяйственных и технических знаний и приготовления учителей. В письме казанскому журналисту Н.Я. Агафонову 15 сентября 1874 года (как раз Халтурин начинал учиться в земском училище) работник Вятского земства В.И. Малинин, в прошлом участник студенческого движения в Казанском университете, писал: "Обозрел училище... Учебных пособий такое богатство, какого едва ли найдется в каком-нибудь уездном учебном заведении. Это просто Вятский университет, технологический институт, земледельческая академия и педагогический институт вместе..."
Вятка. Здания реального (бывшего земского) училища. Снимок нач. ХХ века.
Важное место в жизни Халтурина занимали книги. С самого начала учебы он стал активным читателем Вятской публичной библиотеки... Обращает внимание интенсивность посещений Халтуриным библиотеки и количество взятых книг. За сентябрь - 3 посещения, взято 11 книг; октябрь - соответственно - 6 и 20; ноябрь - 4 и 21; декабрь - 3 и 8; январь - 2 и 8; февраль - 4 и 10; март - 1 и 3; июль - 4 и 11. Пропуск посещений библиотеки с начала марта можно объяснить тем, что весной 1875 года умер Николай Никифорович, в деревне происходило деление наследства. С получением своей доли - полутора тысяч рублей - Степан, вероятно, почувствовал реальную возможность совершить поездку за границу.
Среди книг, отмеченных на имя Халтурина, - номера "Отечественных записок", сочинения И.С. Тургенева, В.Д. Григоровича, Ф.М. Достоевского ("Село Степанчиково и его обитатели", "Преступление и наказание"), В.Гюго ("Отверженные"), - типичный круг чтения молодого разночинца. Привлекали Степана и исторические романы - И.И. Лажечников "Ледяной дом", Н.А. Полевой "Клятва при Гробе Господнем", А. Дюма "Королева Марго"...
Об участии Степана Халтурина в собраниях народнического кружка рассказал в воспоминаниях "Халтурин в Вятке" его соученик, подписавшийся инициалами "Я.Ш.": "...на очередное собрание пришли Вадиковский, Селивановский и Зверев. Вместе с ними пришел и незнакомый мне юноша лет восемнадцати, брюнет, среднего роста, с красивым, несколько женственным лицом и весьма выразительными черными глазами. Широкоплечий, крепкий, он, очевидно, был физически очень сильным... Это был Степан Халтурин... Во время этих бесед я близко познакомился со Степаном. Он оказался прекрасным товарищем, довольно начитанным, с немалыми знаниями"...
"Литературу для наших занятий нам приходилось добывать с неимоверным трудом, - продолжал воспоминания Я.Ш. - Громадное влияние на нас оказали книги Чернышевского: роман "Что делать?" и его политическая экономия (имеется в виду труд Д.С. Милля, переведенный Н.Г. Чернышевским и снабженный его комментариями, который входил в круг чтения народнической молодежи - прим. авт.), ...удалось достать из публичной библиотеки книгу Флеровского "Положение рабочего класса в России"...
Памятник Ст. Халтурину в гор. Орлове, недалеко от
которого в д. Верхние Журавли родился народоволец.
(альбом "Ордена Ленина Кировская область", 1979 г.).
Не следует, видимо, преувеличивать, участие Халтурина в деятельности кружков воспитанников земского училища... Естественно, позднее стали появляться апокрифические рассказы вроде того, что жандармским полковником Щетининым была организована слежка за Халтуриным с берез, которые росли неподалеку от дома, где он квартировал. В появлении подобных легенд заложена была, конечно, любовь передовых вятчан к своему земляку, восхищение его последующей героической судьбой.
К лету 1875 года у Халтурина и нескольких его товарищей созрела идея поездки за границу (точнее, эмиграции - Е.В.). Привлекала, понятно, не Германия, а Америка, хотя заграничный паспорт Халтурин получил для поездки в Германию... Пользовавшийся огромным авторитетом ученый и публицист А. Н. Энгельгардт, сельскохозяйственные опыты которого привлекали многих народников (интересовались ими и ученики Вятского земского училища), замечал: "В последнее время среди интеллигентной молодежи есть стремление идти в земледельцы, чтобы трудами рук своих зарабатывать хлеб, они едут в Америку, чтобы сделаться там простыми работниками. Это, конечно, самые слабые. Другие остаются в России и делают попытки сесть на землю и обрабатывать ее своими собственными руками..."
По воспоминаниям П.Н. Халтурина, учащиеся земского училища вели оживленные разговоры "об устройстве жизни на новых коммунистических началах.., делались попытки проводить коммунистическую идею на практике: устраивались общежития, коммунистические столовые и т.д." Вспоминал Павел Николаевич и об участии брата в этих делах: "К этому времени относится его увлечение коммуною. Организовали ученики коммуну, так он всю душу вложил в это дело"...
Губком РКСМ и бойцы конвойной команды у
памятника С. Халтурину. Вятка, 1924 г. (ГАСПИКО).
После неудачной попытки выехать за границу Халтурин не захотел возвращаться обратно в Вятку...
Интеллигентность Халтурина отмечали многие революционеры-народники. Н.А. Головина-Юргенсон в рецензии на книгу А. Гамбарова "Степан Халтурин", носившую явный отпечаток вульгарной социологии, примитивно упрощавшую замечательный образ рабочего-революционера, отмечала: "...да и сам Халтурин был почти интеллигент; он и наружностью, по словам Фроленко, походил на сельского учителя". В то же время петербургские годы наложили на на облик Степана Николаевича новые черты. Народоволец С.Г. Ширяев заметил, что Халтурин произвел на него "впечатление интеллигентного рабочего Бельвильского квартала"...
Следует отметить и высокий профессиональный уровень работы Халтурина. В овладении искусством столяра явно ощущалась высокая традиция вятских чудо-мастеров. Столярное дело, основательно постигнутое Халтуриным в Вятке, помогало ему устраиваться на самые различные промышленные предприятия, в мастерские и заводы Петербурга, в Сормово, на верфи Нового Адмиралтейства, и в Москве, и в Одессе, под собственным, а затем и под чужими именами. Профессия столяра облегчала Халтурину организационную деятельность среди рабочих. Она помогла ему и устроиться на работу осенью 1879 года - искусный столяр-модельщик, опытный полировщик был нужен всюду - даже в Зимний дворец..." (Вятка. Краеведческий сборник. Выпуск VIII. Киров, 1987. В.Сергеев. Степан Халтурин. Начало пути. С. 97-110). Фрагменты тектста выделены жирным шрифтом мною - F.Е.
Еще несколько сведений об учебе Халтурина и его брата в вятском училище. При поступлении все экзамены Степан сдал на отметку 3 балла, но все-таки был принят (всего в 1874 году было зачислено 36 человек из 54 подавших прошение и державших экзамен). Почему Степан Халтурин был все же принят при невысоких оценках? Дело в том, что он был обеспечен уездным земством стипендией - и именно таким поступающим училищное начальство отдавало предпочтение.
Учился Степан плохо и через год был отчислен. Его родной брат Петр Халтурин напротив учился прилежно, из отметок у него преобладали пятерки. Успешно окончив училище, Петр Халтурин служил учителем в начальных школах родного Орловского уезда, позднее стал агрономом. В 1921 году Петр Халтурин присутствовал при открытии в Вятке памятника брату и произнес речь. Тогда же он написал воспоминания о Степане, которые были опубликованы в журнале "Былое" (1921 год, №16).
Дальнейшая судьба Степана Халтурина широко известна. 5 февраля 1880 года он произвел взрыв в Зимнем дворце с целью убить императора Александра II.
Город Киров. Памятник Ст. Халтурину.
---------------------------
В качестве дополнения к заметке - очерк Л.А. Тихомирова "Пребывание Халтурина в Зимнем дворце".
До 1879 года Халтурин был известен исключительно своею пропагандистскою и организаторскою деятельностью среди петербургских рабочих. Но в этом отношении он был известен как человек в высшей степени энергичный и умный. Уже в 1878 году (Халтурин появился в качестве революционера в 1873 г.) он пользовался среди рабочих, под именем Степана, популярностью, очень редкою у нас, и заявил себя несколькими организационными попытками на широкую ногу. Основанный им «Северный рабочий союз», считавший сотнями своих членов, продержался недолго, но представлял, конечно, самую крупную у нас попытку чисто рабочей организации. Не менее известна попытка Халтурина создать чисто рабочую газету. Типография ее была основана на средства и стараниями группы, состоявшей исключительно из рабочих. Из рабочих же состоял весь персонал типографии и редакции. К сожалению, газета, вместе с типографией, была заарестована при наборе первого же номера и не оставила по себе ничего, кроме памяти о попытке чисто рабочего органа, не повторявшейся уже потом ни разу.
Под влиянием всех эти неудач, постоянно встречая на своем пути императорскую полицию и политику, разрушающие в зародыше всякое проявление рабочего дела, Халтурин пришел к мысли протестовать посредством убийства царя. Не подлежит сомнению, что эти мысли родились у него так же самостоятельно, как у Соловьева.
Дело в том, что, задумавши цареубийство, Халтурин стал прежде всего искать средств поближе подойти к царю. Как рабочий, чрезвычайно искусный по своей специальности (столяр), и как человек с огромным знакомством в петербургском рабочем мире, Халтурин мог действительно проникнуть куда угодно: и в мастерские, и во дворцы, и в монастыри, и в казармы. Поискав и разнюхавши разные ходы, он действительно попал на какую-то царскую яхту, где нужно было что-то отделывать и лакировать, а Халтурин славился особенно как знаменитый лакировщик и составитель лаков. На яхте он раз видел кого-то из царской фамилии, чуть ли не самого Александра II. Но, самое главное, здесь он зарекомендовал себя искусным рабочим и мог поэтому, посредством ряда рекомендаций, получить место в Зимнем дворце. Само собою разумеется, что рекомендующие лица не имели понятия о том, что Халтурин - человек нелегальный и революционер. Добившись этого важного успеха, Халтурин, как сказано выше, обратился к Исполнительному комитету с предложением взорвать Зимний дворец, может быть, со всем царским семейством? От Исполнительного комитета он требовал помощи разного рода сведениями и главное - снабжения его динамитом. Это предложение, совпадавшее с постановкою Исполнительным комитетом целого ряда других предприятий против Александра II, было, разумеется, принято, и по первоначальным предположениям взрыв дворца решено было ввести, как резерв, в сеть других предприятий. На самом деле вышло, однако, иначе.
Во дворец Халтурин поступил, кажется, около октября 1879 года и первое время, конечно, был занят исключительно разведками в этом новом для него мире. Царь в это время проживал еще в Ливадии, и во дворце по этому случаю все было свободно, без стеснений, без присмотра. Нравы и обычаи новых сотоварищей поражали Халтурина. Прежде всего удивителен был беспорядок в управлении. Распущенность прислуги и страшное повальное воровство сверху донизу превосходили всякое вероятие. Дворцовые товарищи Халтурина устраивали у себя пирушки, на которые свободно приходили, без контроля и надзора, десятки их знакомых. В то время как с парадных подъездов во дворец не было доступа самым высокопоставленным лицам, черные ходы, во всякое время дня и ночи, были открыты для всякого трактирного знакомца самого последнего дворцового служителя. Нередко посетители оставались и ночевать во дворце, так как остаться там было безопаснее, чем идти поздно ночью домой по улицам, на которых усердствовала полиция Гурко. Воровство дворцового имущества оказывалось настолько всеобщим, что даже Халтурин принужден был ходить воровать съестные припасы, чтобы не показаться подозрительным. Впрочем, нельзя было и не воровать: едва ли кто поверит, чтобы у русского царя дворцовые камердинеры получали по 15 р. в месяц, и однако же, жалованье дворцовой прислуги было именно таково!
Халтурин, поступивший во дворец с фальшивым паспортом, в конторе числился крестьянином Олонецкой губернии, и старался разыгрывать роль простяка. Он всюду удивлялся, обо всем расспрашивал. Его учили придворным порядкам, как говорить, как отвечать, как себя держать. Над его неуклюжими манерами, над его притворной привычкой чесать за ухом потешалось все «полированное» лакейство. «Нет, брат, нет! Полировать ты, действительно, мастер, так что блоха не вскочит, а обращения настоящего не понимаешь». Неотесанному мужику всякий старался пустить пыль в глаза, и из множества рассказов Халтурин скоро познакомился с жизнью даже и верхних этажей дворца. Что касается самого здания, то Халтурин, конечно, скоро с ним вполне ознакомился. С любопытством осматривал он царские покои, видел все эти несметные богатства, видел комнату, где хранятся груды золотых и серебряных вещей и множество драгоценных камней, видел и только удивлялся, почему это все не раскрадено еще: до такой степени небрежен был надзор. Познакомившись с расположением комнат, Халтурин убедился, что подвал, где живут столяры, а в том числе и он, находится как раз под царской столовой, а в среднем этаже, между подвалом и столовой, помещается кордегардия дворцового караула. Обстоятельства, таким образом, складывались благоприятно для замыслов Халтурина; но, несмотря на это, он не мог приступить ни к каким дальнейшим действиям, так как в это время во дворце началась усиленная уборка, чистка, вообще - работа. Царь должен был скоро приехать, и во дворце засуетились. Халтурин был завален работою и, как лучший столяр, работал главным образом в царских покоях, в кабинете и т. д., между прочим, и в столовой, которую собирался взорвать. Выходить из дворца было некогда, работать над «своей» работой тоже. В общей сложности вышло, что первоначальный план Исполнительного комитета - превратить дворец в резервный пункт, на случай неудачи в других местах, не осуществился. В Одессе, Александровске, Москве, ко времени отъезда царя из Крыма, все было готово для его встречи. Но дворец оставался совершенно невооруженным.
Настала середина ноября. Царь выехал из Крыма сухим путем. Одесса, стало быть, осталась в стороне. Затем в Александровске произошла осечка, в Москве промах. Зимний дворец должен был молчаливо принять в свои покои высокого гостя. Но зато, очевидно, с этого момента дворец сосредоточивает на себе все внимание революционеров. Минированье царского жилища, естественно, должно было быть поведено самым энергичным образом. Однако же в это именно время произошел арест Квятковского с захватом у него плана Зимнего дворца, на котором (плане) царская столовая была помечена крестом. Обстоятельство это подвергало страшному риску все дело, а Халтурина, в частности, поставило в истинно каторжное положение.
План дворца, захваченный на такой квартире, заставляет встрепенуться дворцовую полицию. Начались строгости. Но хуже всего подействовал крест на столовой. Что он означает? Полиция государственная и дворцовая ломала себе голову и хотя в точности не могла разобрать дела, но не могла не почуять вообще какой-то опасности. Все покои, прилегающие к столовой, сверху, снизу и с боков подверглись осмотру и самому тщательному надзору. Дворцовая, полиция была усилена. В подвале, где жили столяры, поселился жандарм. Полковник, заведывающий дворцовой полицией, ввел систему внезапных обысков, дневных и ночных. Халтурин, который уже успел перенести к себе некоторое количество динамита, в первый раз был страшно встревожен обыском. Ночью, когда уже все спали, двери подвального помещения вдруг отворяются. Полковник, в сопровождении жандармов, быстро входит. Звук шпор, бряцанье сабель, наконец приказание полковника встать - разбудили столяров. Халтурин считал себя погибшим. Не зная еще о систематических обысках, только что введенных, он, конечно, мог отнести ночное посещение только на свой счет. А у него лежал под подушкой динамит… Однако дело обошлось благополучно. Порывшись слегка в вещах рабочих, заглянувши в разные углы, охранители царского жилища с таким же громом, звоном и сверканьем удалились для обыска других помещений, а Халтурин только тут поверил, что он еще не провалился. С тех пор обыски в разное время стали повторяться все чаще. Но так как они большею частью были довольно поверхностны, то Халтурин их еще не очень боялся. Гораздо хуже было то, что обыску стали подвергать всех рабочих, возвращающихся во дворец из каких-либо отлучек. Как при таких условиях переносить на себе динамит? Вообще свободный вход и выход всякой прислуги чрезвычайно стеснили. Все, живущие во дворце, обязаны были постоянно иметь при себе свой значок (медная бляха), отлучки контролировались, возвращающиеся обыскивались. Посещения посторонних стали невозможны.
При таких-то условиях нужно было переносить во дворец динамит и устраивать мину. Желябов, сменивший Квятковского в сношениях Халтурина с Исполнительным комитетом, лихорадочно торопил дело минирования; но оно все-таки подвигалось черепашьим шагом. Не было никакой возможности проносить динамит иначе, как небольшими кусками, каждый раз изобретая разные хитрости, чтобы избежать осмотра или обмануть бдительность осматривающих. С другой стороны, нельзя было и отлучаться из дворца слишком часто. При всем желании покончить наконец с таким мучительным положением, Халтурин мог наполнить свою мину только очень медленно. Впрочем, в сущности, это вовсе и не была мина, потому что, при существующих тогда условиях, Халтурин не мог сделать почти никаких приспособлений для направления силы взрыва. Он сперва держал свой динамит просто под подушкой, испытывая от этого страшные головные боли. Известно, что нитроглицерин - вещество крайне ядовитое, довольно сильно испаряется и отравляет кровь даже через вдыхание этих испарений, производя нервное расстройство и головные боли, которых ничем нельзя облегчить. Потом, когда динамиту набралось много, Халтурин переместил его в свой сундук, заложивши разными вещами. Таким образом, роль мины играл простой сундук. Затем, по совету техников, Халтурин придвинул его возможно ближе к углу между двумя капитальными стенами, чтобы иметь наиболее шансов обрушить столовую. Для воспламенения же динамита сразу решено было прибегнуть к трубкам, начиненным особым составом, который мог гореть и при отсутствии воздуха. Само собой разумеется, трубки были рассчитаны на то время, которое требовалось для того, чтобы выйти из дворца, на столько-то минут. Вот и все нехитрые приспособления, какие возможно было сделать. Что же касается помещения мины в стену и т. п., то об этом не стоило даже фантазировать. Риску на каждом шагу и каждую секунду и без того было достаточно.
Вообще, положение Халтурина было самое неприятное. Постоянно следя за собою и за всем окружающим, ему нужно было в то же время тщательно скрывать свое напряженное душевное состояние, казаться беззаботным. Между тем Халтурин от природы человек крайне нервный и впечатлительный. Чахотка, которая у него развивалась все больше, еще усиливала эту нервность, не говоря уже о том, что самое положение, беспрерывная опасность, беспрерывная хитрость, беспрерывный переход от тревоги к надежде,- все это страшно раздражало нервы. Нужно было постоянное напряжение всей силы воли, для того чтобы не выдавать своего волнения и всей внутренней борьбы душевной. Во что обошлась Халтурину эта игра, про то знает только он один. Но, в конце концов, он выдержал роль превосходно. Подозрительность носилась в дворцовом воздухе, всеобщая мнительность готова была привязаться к малейшему обстоятельству. Но Халтурина никто все-таки не заподозрил. Даже жандарм, поселенный в одной комнате со столярами, почувствовал к Халтурину особенную симпатию и все обучал его «благородному обхождению». «Ну, чего ты руки в затылок тычешь,- выговаривал он,- с тобой господин полковник говорят, а ты руку в затылок. Эх ты, деревня! Нужно, братец ты мой, по-благородному»… Жандарм, впрочем, имел свои виды: он помышлял о приличной партии для своей дочери и остановил выбор на молодом столяре. Халтурин, с своей стороны, не отказывался прямо, хотя и не особенно поощрял намеки старика. Вообще же эта неожиданная история сослужила ему хорошую службу. Впрочем, Халтурина и без того никто не заподозривал. По-прежнему ему поручались работы в царских комнатах. Делалось это, конечно, в отсутствии царя, но однажды случилось, что царь возвратился не в срок, Халтурина не успели вывести, и Александр II неожиданно столкнулся со своим врагом. Это был единственный случай встречи их за все время, но он все-таки показал Халтурину, как далеки во дворце от всяких подозрений относительно его. А между тем разговоры о социалистах (их так называли там) шли между полицией и прислугой постоянно. Жандармы часто напоминали рабочим о злоумышленниках, о плане, найденном у Квятковского, и внушали, что нужно смотреть в оба, что крест стоял на плане недаром и во дворце, наверное, где-нибудь кроется измена. Эти речи возбуждали всеобщую подозрительность, хотя, надо сказать, социалисты рисовались нижним этажам дворца в довольно фантастическом свете. «Вот хотелось бы взглянуть на кого-нибудь из них,- говорит, напр., один служитель,- хоть бы встретить на улице, что ли!» - «Да ведь как же ты его узнаешь,- возражает Халтурин,- разве на нем написано?» - «Не узнаешь? Эх ты, деревня! Его сейчас видно. Он, брат, идет, так сторонись. Того гляди, пырнет. Ничего не боится, глядит высоко, вид у него отчаянный… Его, брат, сразу признаешь!» По таким приметам, разумеется, нелегко было узнать Халтурина, и он продолжал свое дело при общем доверии, получивши даже к празднику (на Рождество) 100 руб. награды.
А дело уже шло к развязке. Около трех пудов динамиту было перенесено в сундук. По расчетам техников этого казалось достаточно для того, чтобы взорвать столовую, не производя в других частях дворца бесполезного опустошения. Вообще, со стороны Желябова, следившего за ходом дела, постоянно сказывалось желание - по возможности уменьшить число жертв. Халтурин, напротив, не хотел этого принимать в соображение. Он доказывал, что число жертв все равно будет огромное. «Человек пятьдесят перебьешь, без сомнения, - говорил он, - так уж лучше класть побольше динамиту, чтобы хоть люди недаром пропадали, чтоб наверное свалить и самого и не устраивать нового покушения!» Страшный риск при переноске динамита и постоянно усиливающаяся строгость надзора во дворце заставляли, однако, действительно торопиться. Сверх того, были даже слухи, что столяров переведут куда-то. Мнение Желябова, естественно, в силу обстоятельств, восторжествовало. Решено было действовать при данном количестве динамита, как только представится случай.
Благоприятный случай этот требовал совпадения двух обстоятельств. Нужно, чтобы царь находился в столовой, а Халтурин в подвале - без всякого надзора. В столовой царь обедал ежедневно, хотя с некоторыми колебаниями во времени, так на полчаса раньше или позже. Что касается столяров и жандарма, то их отсутствие зависело отчасти от распределения дежурства в работе, отчасти же от простой случайности. Совпадение всех этих благоприятных условий происходило, однако, не так часто, и когда в начале февраля Халтурин должен был «действовать», то несколько дней испытывал постоянные неудачи. Он в это время каждый день, после времени предполагаемого взрыва, должен был видеться с Желябовым, чтобы сообщать об исходе, так как в случае удачи ему следовало скрыться при помощи Желябова. Они встречались на площади, в темноте, не всегда здороваясь. Халтурин, мрачный и злой, проходил быстро мимо, произнося нервным шепотом: «нельзя было…», «ничего не вышло…» Эти ответы Желябов слышал несколько дней подряд. Наконец, 5 февраля Халтурин, замечательно спокойный, поздоровался с ним и словно фразу из самого обычного разговора произнес: «готово» … Через секунду страшный грохот подтвердил его слова. Мину взорвало. Огни во дворце потухли. Черная Адмиралтейская площадь стала как будто еще темнее. Но что скрывалось за этою темнотою, там - на другом конце площади?.. Ни Желябов, ни Халтурин не могли ждать разъяснений, несмотря на жгучее любопытство. Ко дворцу сходились люди, прибежали пожарные. Что-то выносили оттуда: это трупы и раненые. Их казалось ужасно много. Но что с самим виновником этой бойни, с Александром II?
Желябов и Халтурин быстро удалились. Для последнего уже готово было верное убежище, насколько, конечно, они вообще существуют в России; и только по прибытии туда нервы Халтурина будто сразу размякли. Усталый, больной, он едва мог стоять и только немедленно справился, есть ли в квартире достаточно оружия. «Живой я не отдамся», - говорил он. Его успокоили: квартира была защищена такими же динамитными бомбами.
Известие о том, что царь спасся, подействовало на Халтурина самым угнетающим образом. Он свалился совсем больной, и только рассказы о громадном впечатлении, произведенном 5 февраля на всю Россию, могли его несколько утешить, хотя никогда он не мог примириться со своей неудачей и не простил Желябову того, что называл его ошибкой.
(Народная воля» и «Черный передел». Воспоминания участников революционного движения в Петербурге в 1879-1882 гг. Л., 1989. С. 258-266).
Лев Александрович Тихомиров (1852 - 1923) был одним из немногих представителей общественного движения, переживших внутренний кризис, душевный перелом, заставивший по-новому взглянуть на свою деятельность и кардинально изменить жизнь. В молодые годы Тихомиров, подобно многим радикально настроенным юношам своего поколения, с в энтузиазмом включился в революционное движение. Он в 19 лет вступил в кружок Н.В. Чайковского, главным делом которого была пропаганда революционных идей среди рабочих. В 1873 г. Тихомиров был арестован, четыре года провел в Петропавловской крепости. В 1877 г. он оказался на скамье подсудимых по «процессу 193-х» вместе с А. Желябовым, С. Перовской, Н. Морозовым и др. После окончания процесса и вынесения оправдательного приговора Тихомиров становится идеологом и теоретиком народнического движения. Он входил в руководящий орган возникшей в 1879 г. «Народной воли» и принимал активное участие в подготовке покушений на Александра II.
После цареубийства, повлекшего за собой аресты и казни народовольцев, Тихомиров был вынужден эмигрировать в Европу. Уровень европейской культуры, размеренная жизнь французов и швейцарцев потрясла Тихомирова. Он постепенно стал осознавать тщетность разрушительных намерений русских революционеров, все больше приходил к осознанию христианских заповедей. Результатом духовного перерождения стал в 1888 г. выход книги «Почему я перестал быть революционером», экземпляр которой Тихомиров направил товарищу министра внутренних дел Российской империи В.К. Плеве вместе с личным письмом. Через год еще одно письмо было отправлено Александру III. В своих письмах Тихомиров рассказывал о произошедшем в его душе переломе и просил разрешения вернуться на родину. Власти не стали отталкивать раскаивавшегося революционера, и в 1889 г. он получил высочайшее соизволение возвратиться в Россию. Лев Александрович стал сотрудничать с консервативной газетой «Московские ведомости», со временем возглавив ее редакцию. В последние десятилетия своей жизни Тихомиров проявил себя как блестящий публицист, философ и социолог, затрагивая в своих статьях проблемы внутренней и внешней политики, семьи и религии, культурной жизни и быта. Венцом его творчества стал фундаментальный труд «Монархическая государственность».
Очерк Л.А. Тихомирова был составлен на основе рассказов народовольцев, слышавших, передававших, в свою очередь, рассказы А.И. Желябова и С.Н. Халтурина.