Братья Авраам и Шломо Драгон. Часть 7-я.
Когда вы узнали о том, что лагерь ликвидируется?
Авраам: За несколько дней до эвакуации, которая началась 18-го января 1945-го. В тот день мы стояли, готовые выходить. И вдруг приказ: «Зондеркоманда, вернуться в казармы!». Зловещий знак. Мы сразу поняли, что этой ночью нас казнят. Мы сбежали из блока, как только услышали команду «Все на выход! Все из лагеря!» и воспользовались возможностью покинуть Биркенау. Сначала мы пешком дошли до Освенцима. Там на нас продолжал «охоту» эсэсовский начальник Хёсслер. Потом начался марш смерти. Мне было очень тяжело идти из-за ранения. У меня в Освенциме был двоюродный брат, он работал в прачечной. И у них была тележка. Он посадил меня в нее. Остальные, пустившиеся в путь вместе с нами, толкали тележку с мной на протяжении всего марша смерти. Немцы дали на это добро и тоже воспользовались нашей тележкой: они погрузили в нее всё снаряжение охраны.
К концу первого дня мы добрались до городка Пшчина. Мы провели ночь на футбольном стадионе. На следующий день мы продолжали путь. Я сказал моему брату Шломо: «Они убьют меня в пути, но у тебя есть возможность сбежать. Беги, пусть хоть один из нас останется в живых.»
Так и случилось. Шломо сбежал вместе Фахсенбрюннером, который был знаком с местностью, потому что раньше служил в польской армии. Они просто вышли из строя и свернули направо, не оглядывясь. Немцы ничего не заметили. Может быть, гражданских было трудно отличить от заключенных. Они сбежали, и никто в них не стрелял. Так моему брату удалось удрать.
Мои друзья везли меня до тех пор, пока мы не сели в поезд. Нас погрузили в поезд. Тем временем пришла зима и повалил снег. Мы ехали два дня, не зная, куда. Вагоны были без крыш, нам не дали поесть ни крошки, мы лежали друг на друге. Многие из нас пытались сбежать и выпрыгивали из окон. Путешествие закончилось в Маутхаузене. Там мы провели еще одну ночь на ногах, прежде чем нас отвели в сарай.
Я заметил, что некоторые заключенные были помечены буквами «KL.» И я тоже, поэтому я был уверен, что меня отправят в крематорий. Но вместо этого немцы послали всех помеченных буквами «KL» в лазарет. Там я лежал без еды, раз в день нам давали чуть-чуть супа и всё. Я провел там около трех месяцев. Всё это время меня не покидала мысль, что я вот-вот умру, и я спрашивал себя, что я тут вообще делаю.
Однажды - кажется в марте - немцы признали нескольких из нас годными к работе. В том числе и меня. Мы должны были чинить железнодорожные пути, разбитые американскими бомбардировками. Там мы нашли несколько банок консервов и немного поели. Через неделю нам велели прекратить работу и отправили в Эбензее - моя последняя остановка перед освобождением. Я жил в казармах для неработавших заключенных. Я до смерти боялся нашего Lageralteste - фольксдойче по имени Дэниш. Он был настоящая сволочь. Я запомнил его еще с Биркенау, где он возглавлял Strafkommando - штрафную часть. Его все ненавидели. Он помнил, что я был в Зондеркоманде, и я боялся, что он меня выдаст. Я избегал его как мог. Меня отправили работать на подземный завод в горах. Я проработал там день или два, но не мог продолжать из-за ранения. Так что я оставался в казарме. В субботу вечером немцы объявили, что всем следует идти в укрытие из-за бомбардировок. Затем пришел главный Капо и приказал нам оставаться на месте. В ту ночь мы вдруг обнаружили, что эсэсовцы исчезли, остались только солдаты Вермахта.В ту же ночь наш лагерь заняли американцы.
К тому времени там был полный бардак. Русские тоже пришли - искали оружие. Они вломились в казармы СС и нашли его. Там же они нашли и Дэниша и застрелили его на месте. Между тем мы, заключенные, бродили в поисках хлеба. Мы нашли пекарню и в печи несколько батонов хлеба. Нас разделили на несколько лагерей - польский лагерь, французский лагерь и так далее. Нам раздали много еды, слишком много. У всех начался понос, и многие умерли от переедания.
Как вы нашли вашего брата?
Авраам: Один мой друг однажды сказал; «Давай вернемся в Польшу.» Я ответил: «Я не вернусь в Польшу. Я ненавижу поляков. Я не хочу их больше видеть.»
Мой друг нашел свою жену, вернулся в Польшу и послелился в Серпце. Шломо с января месяца жил в двадцати километрах оттуда, в Журомине. Мой друг был первым, кто сообщил Шломо, что я жив.
Другими словами, ваш брат вернулся в родной город и искал вас там?
Авраам: Да, он вернулся. Но он не хотел там оставатся, так как не осталось в живых никого. Он искал, что-нибудь из того, что раньше принадлежало нашей семье. Он был не у дел, пока не столкнулся случайно с тем моим другом, который и рассказал ему, что я жив.
Между тем я направлялся в Палестину через Италию. Я приехал в Италию 18-го июля 1945 года и жил там три месяца перед тем, как отплыть в Палестину. В поезде в Рим, куда я ехал за деньгами Джойнта, знакомый сказал мне: «Твой брат приехал в Германию.» Услышав эту хорошую новость, я не вернулся в Санта Каруцци, а поехал в Германию, чтобы воссоединиться там с братом. Я пересек итальянско-австрийскую границу и поехал в Зальцбург. Там я встретил Моше Фридмана, товарища по Зондеркоманде.
«Оставайся с нами,» - предложил он. - «и мы будем искать твоего брата вместе.» Фридман мне очень помог. Он попросил мэра Зальцбурга, который тоже прошел через концлагерь, выделить мне комнату. Меня поселили в комнате еще с двумя жильцами. Я стал отправлять письма во Франкфурт, надеясь узнать что-нибудь о моем брате, Шломо Драгоне. Одно из этих писем по чистой случайности дошло до него. И мы встретились в Австрии. С тех пор мы никогда не расставались.
Шломо, вы помните, как вы решились бежать во время марша смерти?
Шломо: До января 1945-го я находился в Блоке 13 в лагере BIId. Потом нас перевели в Блок 16, откуда 25-го января нас отправили пешком. Почти все члены Зондеркоманды, остававшиеся в живых к тому времени - около сотни - отправились из Освенцима этим маршем. Среди них были Шмуэль из Франции, Лейб из Гродно, Лемке Плишко, Давид Ненцель из Рыпина, Моше и Янкель Вейнгартен из Польши, Аба из Гродно, Берл Бейрах из Луны, Сендер из Берлина, Морис из Греции, Леон Коэн из Салоников и Шауль Хазан из Салоников. Были и другие, но я уже не помню их имена.
Мы шли и шли, много километров. Я чувствовал, что надо бежать, пока не поздно. Заключенные, знакомые со мной по подполью в Биркенау, знали, что я достаточно смел, чтобы сбежать, и что я способен рисковать, если необходимо. Что при первой возможности, я сбегу без колебаний.
Я рассказал о моем плане побега нескольким друзьям. И они то и дело спрашивали меня: «Шломо, когда же ты убежишь?» Я отвечал: «Еще не время.» Местность вокруг была недостаточно занакомой, и я не знал в точности, где мы. С другой стороны, я понимал, что скоро умру, и у меня не было времени ждать подходящего момента. Я видел, что было с другими заключенными участниками нашего марша смерти: многих застрелили, и они лежали в канавах вдоль дороги. Я боялся, что придет и моя очередь. Быть убитым так же? Я хотел попытаться избежать совершенно не нужной мне пули.
Однажды утром мы вышли в десять часов под вооруженной охраной с обеих сторон. По пути я вдруг увидел тропинку, отделявшуюся от главной дороги и ведущую в какую-то деревню. Фахсенбрюннер сказал: «Шломо, вот твой шанс.» Тут же я сказал моему брату: «Авраам, я сверну туда, пусть стреляют. Я хочу сбежать.» Было ясно, что немцы будут стрелять, но я решился попытаться. Вокруг было полно немцев, и вероятность не попасть под пулю была очень маленькой. Будь что будет, я свернул на тропинку и был таков. В меня никто не стрелял.
Как так? Как вы это объясняете?
Шломо: Просто чудо. По другому этого никак не объяснить. Ни тогда ни сейчас никто этого не понимал и не понимает до сих пор! Немцы ни разу не выстрелили.
Вы сбежали один?
Шломо: Нет, с Фахсенбрюннером.
Вы бежали или шли?
Шломо: Мы шли ровным шагом. Мы медленно шли в направление деревни, как будто мы были жители, возвращавшиеся домой. Чтобы не вызывать подозрений. Думаю, поэтому немцы и не стреляли в нас. Наверное, они решили, что мы были местными жителями, и не хотели без нужды ранить гражданских. Должно быть, мы были очень уверенными в себе, и это убедило их в том, что мы не принадлежали к участникам марша смерти.
Соклько вы шли?
Шломо: Минут десять. И потом я посмел оглянуться. Я видел вдалеке марш. Но нас никто не преследовал; как будто о нас забыли. Мы продолжали идти, пока не достигли реки. Я хотел перебраться на другую сторону, но оказалось, что это вода из канализации. У нас не было выбора, и мы вошли в эту ледяную воду. Переплывая реку, я вдруг начал тонуть, но собрал последние силы и добрался до того берега. Там мы увидели лес. Сделав несколько шагов мы услышали голоса, говорившие по-немецки. Мы немедленно убрались оттуда, и пошли в сторону деревни. Через несколько минут мы подошли к дому и зашли внутрь. Внутри оказалась женщина с детьми. Я решил, что она догадалась, кто мы такие, по нашему виду и особенно по исходившей от нас вони. Очень вероятно, что до нас тут были другие заключенные, сбежавшие с марша смерти.
Что сделала эта женщина, увидев вас двоих?
Шломо: Она боялась нам помочь и принялась кричать. Нам нечего было терять. Я приставил ей нож к горлу и пригрозил: «Открой рот, и я убью тебя на месте.»
Где вы взяли нож?
Шломо: Взял у нее на столе. Короче, мы держали ее и ее детей в заложниках до вечера.
Она пыталась звать на помощь?
Шломо: Да, но очень быстро поняла, что мы зарежем ее без колебаний, если она нам не поможет. Я посадил ее и детей в углу и сказал: «Сидите здесь до вечера. И чтоб ни звука!» Вечером мы ушли. Мы решили уйти из деревни. Мы шли всю ночь и наутро добрались до Пшчины. Там мы не хотели останавливаться и прошли еще по крайней мере километров пятнадцать вдоль железной дороги, пока не дошли до одинокой усадьбы. Возле нее стоял огромный стог сена, и мы спрятались в нем. Но очень скоро нас обнаружил сторожевой пес. Явился с фонарем хозяин и велел нам вылезать. Мы послушались его и сказали, что мы поляки. Мы объяснили ему, что немцы забрали наших лошадей и повозку, а сами мы сбежали. Хозяин привел нас в дом.
В доме горел камин. Хозяин унюхал запах наших одежд. Он спросил, почему мы так воняем, и мы отвечали, что долго не мылись. Всю ночь мы болтали с ним и врали напропалую. Наутро он отвел нас на маслобойню...
Что вы делали, после того, как нашли друг друга, и пока не уехали в Палестину?
Шломо: В конце 1945-го я уехал в Германию; позже туда приехал и Авраам. Сначала мы находились в лагере в Зальцхейме, недалеко от Франкфурта, потом в самом Франкфурте. Мы приехали в Израиль в конце 1949-го.
Вы путешествовали в Израиль вместе?
Авраам: Конечно. С момента освобождения мы всё делали вместе. Мы жили в одной квартире - я с женой и мой брат Шломо. Если не считать того промежутка времени, когда Шломо сбежал с марша смерти, мы никогда не расставались!
Поселившись в Израиле, вы кому-нибудь рассказывали о своей работе в Зондеркоманде?
Авраам: Поначалу - ни одной живой душе. Мы просто напросто не хотели рассказывать.
Почему? Объясните.
Авраам: Откровенно говоря, мне было стыдно. Израильтяне подозрительно относились к членам Зондеркоманды. Они не понимали замогильного ужаса, в котором нам пришлось жить. Они не понимали, что мы не выбирали эту «работу». Люди здесь не понимали, что мы оказались в Освенциме волею судьбы. Ведь в большой степени именно благодаря нам люди знают, что происходило там, в аду раздевалок и газовых камер. Не останься в живых никого из нас, мир никогда не узнал бы о том, как в Биркенау убили полтора миллиона евреев. Мы не добровольно пошли в Зондеркоманду. Это был рок. В этом не было ничего завидного; у нас не было выхода. Поверьте мне, это худшая работа, какую себе можно представить. Так же считает и мой брат.
Шломо: Я подпишусь под каждым словом брата. Он выражает и мои чувства. И чувства всех выживших членов Зондеркоманды.
Авраам: Я только хочу добавить, что все, кто близко со мной знаком, знают мою историю. Я рассказал всем хорошим друзьям, что случилось со мной, а остальным - нет. Зачем? Люди делают поспешные выводы, особенно в такой чувствительной области, как Холокост. Мы хотели избежать ненужных огорчений.
Как вы думаете, почему некоторые люди косо смотрели на Зондеркоманду?
Шломо: Должно быть, они думали, что это мы были убийцами, что это мы собственными руками убивали всех тех людей, что это мы виноваты, и что всё это мы совершали по своей иннициативе. Люди не достаточно интересовались тем, что происходило в Освенциме, и думали, что мы были соучастниками преступлений. Это ужасный абсурд. Правда в том, что нас заставляли работатаь на немцев. У нас не было другого выбора, кроме как подчиниться. Не мы пролили ту кровь, это сделали немцы. Мы лишь были игрушками у них в руках. Они главные убийцы, и они заслуживают самого сурового наказания, в том числе и за то, что они сделали с нами. Они заставляли евреев сжигать тела евреев; они заставляли евреев крошить в пыль останки евреев; они заставляли евреев выволакивать трупы своих собратьев из газовых камер. Это страшное преступление немцев.
Когда вы почувствовали, что отношение к вам изменилось? Когда людям стало интересно слушать о том, что вы пережили?
Авраам: В 60-х отдел документации Яд Вашем впервые связался с нами и попросил нас записать нашу историю. «Мы долго искали вас» - сказали они. «Мы хотим, чтобы вы помогли нам рассказать миру о том, что произошло в Освенциме. Вы единственные свидетели. Не бойтесь; вы можете гордиться тем, что вы сделали во время восстания Зондеркоманды.» И вот мы стали рассказывать всем, кому было интересно, что мы испытали в Зондеркоманде. Мы почувствовали, что люди смотрят на нас в новом свете, что общество начало с пониманием относиться к нашей трагической ситуации в лагере. И мало помалу нам стало легче делиться воспоминаниями об Освенциме.
Между тем, удалось ли вам найти внутреннее спокойствие? Или еще остались незажитые раны?
Авраам: То, что там произошло, останется в наших сердцах и душах навсегда. Нам не избавиться от воспоминаний о Биркенау. Больше того, общественное мнение не до конца изменилось. Приведу такой пример. Четыре года назад на курорте в Тверии одна из бывших узниц Освенцима начала рассказывать всем о том, что ей пришлось пережить в лагере. Среди прочего она сказала: «Евреи члены Зондеркоманды - убийцы и должны понести наказание. Они были почти так же жестоки, как немцы.» Я и раньше слышал такое, и это до сих пор не редкость. Однако, мы не думаем, что так считает большинство. Нам остается только надеяться, что люди понимают главное - мы не причастны к «окончательному решению еврейского вопроса»
___
translated from the book "We Wept Without Tears" by Gideon Greif, ISBN-13: 978-0-300-10651-0
тут и сказке конец, а кто слушал - молодец
Авраам: За несколько дней до эвакуации, которая началась 18-го января 1945-го. В тот день мы стояли, готовые выходить. И вдруг приказ: «Зондеркоманда, вернуться в казармы!». Зловещий знак. Мы сразу поняли, что этой ночью нас казнят. Мы сбежали из блока, как только услышали команду «Все на выход! Все из лагеря!» и воспользовались возможностью покинуть Биркенау. Сначала мы пешком дошли до Освенцима. Там на нас продолжал «охоту» эсэсовский начальник Хёсслер. Потом начался марш смерти. Мне было очень тяжело идти из-за ранения. У меня в Освенциме был двоюродный брат, он работал в прачечной. И у них была тележка. Он посадил меня в нее. Остальные, пустившиеся в путь вместе с нами, толкали тележку с мной на протяжении всего марша смерти. Немцы дали на это добро и тоже воспользовались нашей тележкой: они погрузили в нее всё снаряжение охраны.
К концу первого дня мы добрались до городка Пшчина. Мы провели ночь на футбольном стадионе. На следующий день мы продолжали путь. Я сказал моему брату Шломо: «Они убьют меня в пути, но у тебя есть возможность сбежать. Беги, пусть хоть один из нас останется в живых.»
Так и случилось. Шломо сбежал вместе Фахсенбрюннером, который был знаком с местностью, потому что раньше служил в польской армии. Они просто вышли из строя и свернули направо, не оглядывясь. Немцы ничего не заметили. Может быть, гражданских было трудно отличить от заключенных. Они сбежали, и никто в них не стрелял. Так моему брату удалось удрать.
Мои друзья везли меня до тех пор, пока мы не сели в поезд. Нас погрузили в поезд. Тем временем пришла зима и повалил снег. Мы ехали два дня, не зная, куда. Вагоны были без крыш, нам не дали поесть ни крошки, мы лежали друг на друге. Многие из нас пытались сбежать и выпрыгивали из окон. Путешествие закончилось в Маутхаузене. Там мы провели еще одну ночь на ногах, прежде чем нас отвели в сарай.
Я заметил, что некоторые заключенные были помечены буквами «KL.» И я тоже, поэтому я был уверен, что меня отправят в крематорий. Но вместо этого немцы послали всех помеченных буквами «KL» в лазарет. Там я лежал без еды, раз в день нам давали чуть-чуть супа и всё. Я провел там около трех месяцев. Всё это время меня не покидала мысль, что я вот-вот умру, и я спрашивал себя, что я тут вообще делаю.
Однажды - кажется в марте - немцы признали нескольких из нас годными к работе. В том числе и меня. Мы должны были чинить железнодорожные пути, разбитые американскими бомбардировками. Там мы нашли несколько банок консервов и немного поели. Через неделю нам велели прекратить работу и отправили в Эбензее - моя последняя остановка перед освобождением. Я жил в казармах для неработавших заключенных. Я до смерти боялся нашего Lageralteste - фольксдойче по имени Дэниш. Он был настоящая сволочь. Я запомнил его еще с Биркенау, где он возглавлял Strafkommando - штрафную часть. Его все ненавидели. Он помнил, что я был в Зондеркоманде, и я боялся, что он меня выдаст. Я избегал его как мог. Меня отправили работать на подземный завод в горах. Я проработал там день или два, но не мог продолжать из-за ранения. Так что я оставался в казарме. В субботу вечером немцы объявили, что всем следует идти в укрытие из-за бомбардировок. Затем пришел главный Капо и приказал нам оставаться на месте. В ту ночь мы вдруг обнаружили, что эсэсовцы исчезли, остались только солдаты Вермахта.В ту же ночь наш лагерь заняли американцы.
К тому времени там был полный бардак. Русские тоже пришли - искали оружие. Они вломились в казармы СС и нашли его. Там же они нашли и Дэниша и застрелили его на месте. Между тем мы, заключенные, бродили в поисках хлеба. Мы нашли пекарню и в печи несколько батонов хлеба. Нас разделили на несколько лагерей - польский лагерь, французский лагерь и так далее. Нам раздали много еды, слишком много. У всех начался понос, и многие умерли от переедания.
Как вы нашли вашего брата?
Авраам: Один мой друг однажды сказал; «Давай вернемся в Польшу.» Я ответил: «Я не вернусь в Польшу. Я ненавижу поляков. Я не хочу их больше видеть.»
Мой друг нашел свою жену, вернулся в Польшу и послелился в Серпце. Шломо с января месяца жил в двадцати километрах оттуда, в Журомине. Мой друг был первым, кто сообщил Шломо, что я жив.
Другими словами, ваш брат вернулся в родной город и искал вас там?
Авраам: Да, он вернулся. Но он не хотел там оставатся, так как не осталось в живых никого. Он искал, что-нибудь из того, что раньше принадлежало нашей семье. Он был не у дел, пока не столкнулся случайно с тем моим другом, который и рассказал ему, что я жив.
Между тем я направлялся в Палестину через Италию. Я приехал в Италию 18-го июля 1945 года и жил там три месяца перед тем, как отплыть в Палестину. В поезде в Рим, куда я ехал за деньгами Джойнта, знакомый сказал мне: «Твой брат приехал в Германию.» Услышав эту хорошую новость, я не вернулся в Санта Каруцци, а поехал в Германию, чтобы воссоединиться там с братом. Я пересек итальянско-австрийскую границу и поехал в Зальцбург. Там я встретил Моше Фридмана, товарища по Зондеркоманде.
«Оставайся с нами,» - предложил он. - «и мы будем искать твоего брата вместе.» Фридман мне очень помог. Он попросил мэра Зальцбурга, который тоже прошел через концлагерь, выделить мне комнату. Меня поселили в комнате еще с двумя жильцами. Я стал отправлять письма во Франкфурт, надеясь узнать что-нибудь о моем брате, Шломо Драгоне. Одно из этих писем по чистой случайности дошло до него. И мы встретились в Австрии. С тех пор мы никогда не расставались.
Шломо, вы помните, как вы решились бежать во время марша смерти?
Шломо: До января 1945-го я находился в Блоке 13 в лагере BIId. Потом нас перевели в Блок 16, откуда 25-го января нас отправили пешком. Почти все члены Зондеркоманды, остававшиеся в живых к тому времени - около сотни - отправились из Освенцима этим маршем. Среди них были Шмуэль из Франции, Лейб из Гродно, Лемке Плишко, Давид Ненцель из Рыпина, Моше и Янкель Вейнгартен из Польши, Аба из Гродно, Берл Бейрах из Луны, Сендер из Берлина, Морис из Греции, Леон Коэн из Салоников и Шауль Хазан из Салоников. Были и другие, но я уже не помню их имена.
Мы шли и шли, много километров. Я чувствовал, что надо бежать, пока не поздно. Заключенные, знакомые со мной по подполью в Биркенау, знали, что я достаточно смел, чтобы сбежать, и что я способен рисковать, если необходимо. Что при первой возможности, я сбегу без колебаний.
Я рассказал о моем плане побега нескольким друзьям. И они то и дело спрашивали меня: «Шломо, когда же ты убежишь?» Я отвечал: «Еще не время.» Местность вокруг была недостаточно занакомой, и я не знал в точности, где мы. С другой стороны, я понимал, что скоро умру, и у меня не было времени ждать подходящего момента. Я видел, что было с другими заключенными участниками нашего марша смерти: многих застрелили, и они лежали в канавах вдоль дороги. Я боялся, что придет и моя очередь. Быть убитым так же? Я хотел попытаться избежать совершенно не нужной мне пули.
Однажды утром мы вышли в десять часов под вооруженной охраной с обеих сторон. По пути я вдруг увидел тропинку, отделявшуюся от главной дороги и ведущую в какую-то деревню. Фахсенбрюннер сказал: «Шломо, вот твой шанс.» Тут же я сказал моему брату: «Авраам, я сверну туда, пусть стреляют. Я хочу сбежать.» Было ясно, что немцы будут стрелять, но я решился попытаться. Вокруг было полно немцев, и вероятность не попасть под пулю была очень маленькой. Будь что будет, я свернул на тропинку и был таков. В меня никто не стрелял.
Как так? Как вы это объясняете?
Шломо: Просто чудо. По другому этого никак не объяснить. Ни тогда ни сейчас никто этого не понимал и не понимает до сих пор! Немцы ни разу не выстрелили.
Вы сбежали один?
Шломо: Нет, с Фахсенбрюннером.
Вы бежали или шли?
Шломо: Мы шли ровным шагом. Мы медленно шли в направление деревни, как будто мы были жители, возвращавшиеся домой. Чтобы не вызывать подозрений. Думаю, поэтому немцы и не стреляли в нас. Наверное, они решили, что мы были местными жителями, и не хотели без нужды ранить гражданских. Должно быть, мы были очень уверенными в себе, и это убедило их в том, что мы не принадлежали к участникам марша смерти.
Соклько вы шли?
Шломо: Минут десять. И потом я посмел оглянуться. Я видел вдалеке марш. Но нас никто не преследовал; как будто о нас забыли. Мы продолжали идти, пока не достигли реки. Я хотел перебраться на другую сторону, но оказалось, что это вода из канализации. У нас не было выбора, и мы вошли в эту ледяную воду. Переплывая реку, я вдруг начал тонуть, но собрал последние силы и добрался до того берега. Там мы увидели лес. Сделав несколько шагов мы услышали голоса, говорившие по-немецки. Мы немедленно убрались оттуда, и пошли в сторону деревни. Через несколько минут мы подошли к дому и зашли внутрь. Внутри оказалась женщина с детьми. Я решил, что она догадалась, кто мы такие, по нашему виду и особенно по исходившей от нас вони. Очень вероятно, что до нас тут были другие заключенные, сбежавшие с марша смерти.
Что сделала эта женщина, увидев вас двоих?
Шломо: Она боялась нам помочь и принялась кричать. Нам нечего было терять. Я приставил ей нож к горлу и пригрозил: «Открой рот, и я убью тебя на месте.»
Где вы взяли нож?
Шломо: Взял у нее на столе. Короче, мы держали ее и ее детей в заложниках до вечера.
Она пыталась звать на помощь?
Шломо: Да, но очень быстро поняла, что мы зарежем ее без колебаний, если она нам не поможет. Я посадил ее и детей в углу и сказал: «Сидите здесь до вечера. И чтоб ни звука!» Вечером мы ушли. Мы решили уйти из деревни. Мы шли всю ночь и наутро добрались до Пшчины. Там мы не хотели останавливаться и прошли еще по крайней мере километров пятнадцать вдоль железной дороги, пока не дошли до одинокой усадьбы. Возле нее стоял огромный стог сена, и мы спрятались в нем. Но очень скоро нас обнаружил сторожевой пес. Явился с фонарем хозяин и велел нам вылезать. Мы послушались его и сказали, что мы поляки. Мы объяснили ему, что немцы забрали наших лошадей и повозку, а сами мы сбежали. Хозяин привел нас в дом.
В доме горел камин. Хозяин унюхал запах наших одежд. Он спросил, почему мы так воняем, и мы отвечали, что долго не мылись. Всю ночь мы болтали с ним и врали напропалую. Наутро он отвел нас на маслобойню...
Что вы делали, после того, как нашли друг друга, и пока не уехали в Палестину?
Шломо: В конце 1945-го я уехал в Германию; позже туда приехал и Авраам. Сначала мы находились в лагере в Зальцхейме, недалеко от Франкфурта, потом в самом Франкфурте. Мы приехали в Израиль в конце 1949-го.
Вы путешествовали в Израиль вместе?
Авраам: Конечно. С момента освобождения мы всё делали вместе. Мы жили в одной квартире - я с женой и мой брат Шломо. Если не считать того промежутка времени, когда Шломо сбежал с марша смерти, мы никогда не расставались!
Поселившись в Израиле, вы кому-нибудь рассказывали о своей работе в Зондеркоманде?
Авраам: Поначалу - ни одной живой душе. Мы просто напросто не хотели рассказывать.
Почему? Объясните.
Авраам: Откровенно говоря, мне было стыдно. Израильтяне подозрительно относились к членам Зондеркоманды. Они не понимали замогильного ужаса, в котором нам пришлось жить. Они не понимали, что мы не выбирали эту «работу». Люди здесь не понимали, что мы оказались в Освенциме волею судьбы. Ведь в большой степени именно благодаря нам люди знают, что происходило там, в аду раздевалок и газовых камер. Не останься в живых никого из нас, мир никогда не узнал бы о том, как в Биркенау убили полтора миллиона евреев. Мы не добровольно пошли в Зондеркоманду. Это был рок. В этом не было ничего завидного; у нас не было выхода. Поверьте мне, это худшая работа, какую себе можно представить. Так же считает и мой брат.
Шломо: Я подпишусь под каждым словом брата. Он выражает и мои чувства. И чувства всех выживших членов Зондеркоманды.
Авраам: Я только хочу добавить, что все, кто близко со мной знаком, знают мою историю. Я рассказал всем хорошим друзьям, что случилось со мной, а остальным - нет. Зачем? Люди делают поспешные выводы, особенно в такой чувствительной области, как Холокост. Мы хотели избежать ненужных огорчений.
Как вы думаете, почему некоторые люди косо смотрели на Зондеркоманду?
Шломо: Должно быть, они думали, что это мы были убийцами, что это мы собственными руками убивали всех тех людей, что это мы виноваты, и что всё это мы совершали по своей иннициативе. Люди не достаточно интересовались тем, что происходило в Освенциме, и думали, что мы были соучастниками преступлений. Это ужасный абсурд. Правда в том, что нас заставляли работатаь на немцев. У нас не было другого выбора, кроме как подчиниться. Не мы пролили ту кровь, это сделали немцы. Мы лишь были игрушками у них в руках. Они главные убийцы, и они заслуживают самого сурового наказания, в том числе и за то, что они сделали с нами. Они заставляли евреев сжигать тела евреев; они заставляли евреев крошить в пыль останки евреев; они заставляли евреев выволакивать трупы своих собратьев из газовых камер. Это страшное преступление немцев.
Когда вы почувствовали, что отношение к вам изменилось? Когда людям стало интересно слушать о том, что вы пережили?
Авраам: В 60-х отдел документации Яд Вашем впервые связался с нами и попросил нас записать нашу историю. «Мы долго искали вас» - сказали они. «Мы хотим, чтобы вы помогли нам рассказать миру о том, что произошло в Освенциме. Вы единственные свидетели. Не бойтесь; вы можете гордиться тем, что вы сделали во время восстания Зондеркоманды.» И вот мы стали рассказывать всем, кому было интересно, что мы испытали в Зондеркоманде. Мы почувствовали, что люди смотрят на нас в новом свете, что общество начало с пониманием относиться к нашей трагической ситуации в лагере. И мало помалу нам стало легче делиться воспоминаниями об Освенциме.
Между тем, удалось ли вам найти внутреннее спокойствие? Или еще остались незажитые раны?
Авраам: То, что там произошло, останется в наших сердцах и душах навсегда. Нам не избавиться от воспоминаний о Биркенау. Больше того, общественное мнение не до конца изменилось. Приведу такой пример. Четыре года назад на курорте в Тверии одна из бывших узниц Освенцима начала рассказывать всем о том, что ей пришлось пережить в лагере. Среди прочего она сказала: «Евреи члены Зондеркоманды - убийцы и должны понести наказание. Они были почти так же жестоки, как немцы.» Я и раньше слышал такое, и это до сих пор не редкость. Однако, мы не думаем, что так считает большинство. Нам остается только надеяться, что люди понимают главное - мы не причастны к «окончательному решению еврейского вопроса»
___
translated from the book "We Wept Without Tears" by Gideon Greif, ISBN-13: 978-0-300-10651-0
тут и сказке конец, а кто слушал - молодец