И.В. Киреевский "Две философские статьи"
Книга двести девятнадцатая
И.В. Киреевский "Две философские статьи"
О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России
О необходимости и возможности новых начал для философии
Две основных, наверное, статьи Ивана Васильевича Киреевского, начинавшего западником и превратившегося в славянофила. Обе статьи поздние, уже славянофильского периода. В первой из них Киреевский разбирает отличия России от Европы - в общем-то создает славянофильский миф.
Воображая себе русское общество древних времен, видишь бесчисленное множество маленьких общин, по всему лицу земли Русской расселенных, и имеющих, каждая на известных правах, своего распорядителя, и составляющих, каждая, свое особое согласие, или свой маленький мир, - эти маленькие миры, или согласия, сливаются в другие, большие, согласия, которые, в свою очередь, составляют согласия областные и, наконец, племенные, из которых уже слагается одно общее огромное согласие всей Русской земли, имеющее над собою великого князя всея Руси, на котором утверждается вся кровля общественного здания, опираются все связи его верховного устройства.
Вследствие таких естественных, простых и единодушных отношений и законы, выражающие эти отношения, не могли иметь характер искусственной формальности, но, выходя из двух источников: из бытового предания и из внутреннего убеждения, они должны были в своем духе, в своем составе и в своих применениях носить характер более внутренней, чем внешней правды, предпочитая очевидность существенной справедливости - буквальному смыслу формы; святость предания - логическому выводу; нравственность требования - внешней пользе. Я говорю, разумеется, не о том или другом законе отдельно, но о всей, так сказать, наклонности (тенденции) древнерусского права. Внутренняя справедливость брала в нем перевес над внешнею формальностию.
Картину эту можно попытаться проверить историческими фактами (все же мы сейчас знаем об истории несколько больше) и она, естественно, будет совершенно иной. Это не столь важно - в конце концов она нарисована здесь не для фактов, а для месторасположения мировоззренческой точки опоры. Да, традиционное общество естественно основывается на как-либо понимаемой Справедливости (она может выступать в обличии Гармонии или Дао - опять же важно не внешнее сходство, а корень, сущность); да, эта справедливость скорее всего будет казаться несправедливой с нашей точки зрения - это уже что касается "проверки фактами". Киреевский строит миф, тот миф, который живет как Credo человека определенной культуры. В этом смысле славянофильство есть конструирование русскости, попытка построения мировоззренческих основ нации.
Успешно ли? Пожалуй, нет. Посмотрите на нарисованный выше идеал основанного на Справедливости общества - это ведь слабая и медленная связь; такое общество не может быть большим - ни количественно, ни географически распределённо. Нужны более внятные скрепы - европейская формальная законность, например. Киреевский видит эти скрепы в православии:
Христианство проникало в умы западных народов через учение одной Римской церкви - в России оно зажигалось на светильниках всей Церкви Православной; богословие на Западе приняло характер рассудочной отвлеченности - в православном мире оно сохранило внутреннюю цельность духа; там раздвоение сил разума - здесь стремление к их живой совокупности; там движение ума к истине посредством логического сцепления понятий - здесь стремление к ней посредством внутреннего возвышения самосознания к сердечной цельности и средоточию разума; там искание наружного, мертвого единства - здесь стремление к внутреннему, живому; там Церковь смешалась с государством, соединив духовную власть со светскою и сливая церковное и мирское значение в одно устройство смешанного характера, - в России она оставалась не смешанною с мирскими целями и устройством; там схоластические и юридические университеты - в древней России молитвенные монастыри, сосредоточивавшие в себе высшее знание; там рассудочное и школьное изучение высших истин - здесь стремление к их живому и цельному познаванию; там взаимное прорастание образованности языческой и христианской - здесь постоянное стремление к очищению истины; там государственность из насилий завоевания - здесь из естественного развития народного быта, проникнутого единством основного убеждения.
Последнюю цитату, представляющую резюме всей статьи (я привел примерно треть), очень хочется отформатировать в виде таблицы Там/Здесь. Признаюсь, выглядит это сопоставление несколько наивно - все хорошее у нас, все плохое - у них. Не слишком убеждает, но ценность статьи не в этом - здесь четко намечен базис славянофильства, базис в смысле векотров-измерений, по которым можно оценивать разные цивилизации (конечно, не настолько разные, как Россия и Китай - ойкумена Киреевского включает только христианский мир, но и это немало).
Вторая статья является opus magnum Киреевского скорее в силу обстоятельств - он умер от холеры в тот же год, когда она была опубликована. В отличие от предыдущей это чисто философская статья, исследующая вопрос философской антропологии, а именно "на чем может основываться мировоззрение человека, если не на ratio? И какова тогда роль ratio?".
Киреевский хорошо знал современную ему философию, общался с Шеллингом, но корень проблем видит в древности, в Аристотеле:
Система Аристотеля разорвала цельность умственного самосознания и перенесла корень внутренних убеждений человека вне нравственного и эстетического смысла, в отвлеченное сознание рассуждающего разума. Орудия, которыми она познавала истину, ограничивались логическою деятельностию ума и безучастною наблюдательностию внешнего мира. Наружное бытие и выразимая, словесная сторона мысли составляли ее единственные данные, из которых она извлекала то, что может из них извлечься логическим сцеплением понятий, -- и надобно сознаться, извлекла из них все, что этим путем могло быть извлечено из них в то время. Действительность в глазах Аристотеля была полным воплощением высшей разумности. Все разногласия мира физического и нравственного были только мнимые и не только терялись в общей гармонии, но были необходимыми звуками для ее вечно неизменяемой полноты. Мир, по его мнению, никогда не был лучше и не будет; он всегда достаточно прекрасен, ибо никогда не начинался, как никогда не кончится и вечно останется цел и неизменен в общем объеме, беспрестанно изменяясь и уничтожаясь в частях своих. Но эта полнота и удовлетворительность мира представлялась ему в холодном порядке отвлеченного единства. Высшее благо видел он в мышлении, разумеющем это единство сквозь разнообразие частных явлений при внешнем довольстве и спокойствии жизни; физический и умственный комфорт.
Очевидно, что такой образ мыслей мог произвести очень умных зрителей среди разнообразных явлений человечества, но совершенно ничтожных деятелей. И действительно, философия Аристотеля действовала разрушительно на нравственное достоинство человека. Подкопав все убеждения, лежащие выше рассудочной логики, она уничтожила и все побуждения, могущие поднять человека выше его личных интересов. [...] Немногие примеры стоической добродетели составляют только редкие исключения, яркие противуположности общему настроению, и больше подтверждают, чем ослабляют понятие о всеобщем отсутствии внутренней самобытности. Ибо стоицизм мог возникнуть только как напряженное противоречие, как грустный протест, как отчаянное утешение немногих против подлости всех.
И если проблемы в мировоззрении - его основание на рассудке, на логике - начались еще во времена Аристотеля, то решение этих проблем пришло с христианством, которое, впрочем, не отрицало рассудок и логику полностью:
Однако же христианство, изменив дух древнего мира и воскресив в человеке погибшее достоинство его природы, не безусловно отвергло древнюю философию. Ибо вред и ложь философии заключались не в развитии ума, ею сообщаемом, но в ее последних выводах, которые зависели от того, что она почитала себя высшею и единственною истиной, и уничтожались сами собою, как скоро ум признавал другую истину выше ее. Тогда философия становилась на подчиненную степень, являлась истиною относительной и служила средством к утверждению высшего начала в сфере другой образованности.
Собственно, ключевые слова произнесены: разум должен признать свое подчиненное положение, признав истину христианской веры выше него. Разум хороший инструмент, но плохой целеполагатель.
Развитие разумного знания, конечно, не дает спасения, но ограждает от лжезнания. Правда, что, где ум и сердце уже однажды проникнуты божественною истиной, там степень учености делается вещию постороннею. Правда также, что сознание божественного равно вместимо для всех ступеней Разумного развития. Но, чтобы проникать, одушевлять и руководить умственную жизнь человечества, божественная истина должна подчинить себе внешний разум, должна господствовать над ним, не оставаться вне его деятельности.
Она должна в общем сознании стоять выше других истин как начало властвующее, проникая весь объем просвещения, для каждого частного лица поддерживаться единомыслием общественной образованности.
Не обходит стороной Киреевский и другой тесно связанный вопрос - свобода воли. Она, безусловно, есть:
Мы составили бы себе ложное понятие о развитии человеческого мышления, если бы отделили его от влияния нравственной и исторической случайности. Нет ничего легче, как представить каждый факт действительности в виде неминуемого результата высших законов разумной необходимости; но ничто не искажает так настоящего понимания истории, как эти мнимые законы разумной необходимости, которые в самом деле суть только законы разумной возможности. Все должно иметь свою меру и стоять в своих границах. Конечно, каждая минута в истории человечества есть прямое последствие прошедшей и рождает грядущую. Но одна из стихий этих минут есть свободная воля человека. Не хотеть ее видеть - значит хотеть себя обманывать и заменять внешнею стройностию понятий действительное сознание живой истины.
Это, кстати, объясняет, как христианство - решение проблемы человека - распалось на Римскую и Греческую церкви, а потом уже от римской церкви откололся Протестантизм. Именно свободной волей человека, которая может его вести как к истине, так и позволять делать ошибки и впадать в заблуждения.
Что же спасет человеческую природу и человеческий разум от заблуждения? Ответ - православная церковь:
Неприкосновенность пределов божественного откровения, ручаясь за чистоту и твердость веры в православной церкви, с одной стороны, ограждает ее учение от неправильных перетолкований естественного разума, с другой - ограждает разум от неправильного вмешательства церковного авторитета. Так что для православного христианина всегда будет равно непонятно и то, как можно жечь Галилея за несогласие его мнений с понятиями церковной иерархии, и то, как можно отвергать достоверность апостольского послания за несогласие истин, в нем выраженных, с понятиями какого-нибудь человека или какого-нибудь времени.
Но чем яснее обозначены и чем тверже стоят границы божественного откровения, тем сильнее потребность верующего мышления согласить понятие разума с учением веры. Ибо истина одна, я стремление к сознанию этого единства есть постоянный закон и основное побуждение разумной Деятельности.
Чем свободнее, чем искреннее верующий разум в своих естественных движениях, тем полнее и правильнее стремится он к божественной истине. Для православно мыслящего Учение церкви не пустое зеркало, которое каждой личности отражает ее очертание, не прокрустова постель, которая уродует живые личности по одной условной мерке, но высший идеал, к которому только может стремиться верующий разум, конечный край высшей мысли, руководительная звезда, которая горит на высоте неба и, отражаясь в сердце, освещает разуму его путь к истине.
Ключевое отличие православия я позволю себе выделить жирным шрифтом:
Но в том-то и заключается главное отличие православного мышления, что оно ищет не отдельные понятия устроить сообразно требованиям веры, но самый разум поднять выше своего обыкновенного уровня -- стремится самый источник разумения, самый способ мышления возвысить до сочувственного согласия с верою.
Первое условие для такого возвышения разума заключается в том, чтобы он стремился собрать в одну неделимую цельность все свои отдельные силы, которые в обыкновенном положении человека находятся в состоянии разрозненности и противоречия; чтобы он не признавал своей отвлеченной логической способности за единственный орган разумения истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашенный с другими силами духа, он не почитал безошибочным указанием правды; чтобы внушения отдельного эстетического смысла независимо от развития других понятий он не считал верным путеводителем для разумения высшего мироустройства; даже чтобы господствующую любовь своего сердца отдельно от других требований духа он не почитал за непогрешительную руководительницу к постижению высшего блага; но чтобы постоянно искал в глубине души того внутреннего корня разумения, где все отдельные силы сливаются в одно живое и цельное зрение ума.
Итак, православие как практика цельного, холистического сознания. Даже не только сознания - это воплощенная цельность всей человеческой природы.
И вот тут возникает вопрос: на каком языке об этом можно говорить? Я уже сказал, что данная статья Киреевского является чисто философской - в том смысле, что ее можно понять философским, рассудочным разумом. Понять не означает принять - можно не верить в то,что православие есть именно ключ к воссоединению человеческой природы, но понятие о единой человеческой природе читателю понятно; понятна и возможность подчиненного, но достойного положения разума. Все это так, но как идеи этой статьи могли бы быть продолжены? В некотором роде Киреевский подошел к границе выразимого средствами ratio - любое продолжение, если бы оно возникло, апеллировало бы к религиозному опыту (если не к мистическому, то к молитвенному), то есть это была бы не философия, а богословие. Как философская идея эта статья находится на грани выразимого философским языком и в этом смысле выглядит тупиком - здесь наглядна видна роль философии как служанки богословия, которая проводила гостя от входной двери к порогу гостиной, где гостя примет уже хозяйка. Впрочем, так ли это, мы уже не узнаем - смерть скрыла от нас дальнейшее развитие этих идей Киреевским.
Кто развивал подобное направление философии? Мне на память приходит разве Жильсон - стоит как-нибудь прочесть его работы.
И.В. Киреевский "Две философские статьи"
О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России
О необходимости и возможности новых начал для философии
Две основных, наверное, статьи Ивана Васильевича Киреевского, начинавшего западником и превратившегося в славянофила. Обе статьи поздние, уже славянофильского периода. В первой из них Киреевский разбирает отличия России от Европы - в общем-то создает славянофильский миф.
Воображая себе русское общество древних времен, видишь бесчисленное множество маленьких общин, по всему лицу земли Русской расселенных, и имеющих, каждая на известных правах, своего распорядителя, и составляющих, каждая, свое особое согласие, или свой маленький мир, - эти маленькие миры, или согласия, сливаются в другие, большие, согласия, которые, в свою очередь, составляют согласия областные и, наконец, племенные, из которых уже слагается одно общее огромное согласие всей Русской земли, имеющее над собою великого князя всея Руси, на котором утверждается вся кровля общественного здания, опираются все связи его верховного устройства.
Вследствие таких естественных, простых и единодушных отношений и законы, выражающие эти отношения, не могли иметь характер искусственной формальности, но, выходя из двух источников: из бытового предания и из внутреннего убеждения, они должны были в своем духе, в своем составе и в своих применениях носить характер более внутренней, чем внешней правды, предпочитая очевидность существенной справедливости - буквальному смыслу формы; святость предания - логическому выводу; нравственность требования - внешней пользе. Я говорю, разумеется, не о том или другом законе отдельно, но о всей, так сказать, наклонности (тенденции) древнерусского права. Внутренняя справедливость брала в нем перевес над внешнею формальностию.
Картину эту можно попытаться проверить историческими фактами (все же мы сейчас знаем об истории несколько больше) и она, естественно, будет совершенно иной. Это не столь важно - в конце концов она нарисована здесь не для фактов, а для месторасположения мировоззренческой точки опоры. Да, традиционное общество естественно основывается на как-либо понимаемой Справедливости (она может выступать в обличии Гармонии или Дао - опять же важно не внешнее сходство, а корень, сущность); да, эта справедливость скорее всего будет казаться несправедливой с нашей точки зрения - это уже что касается "проверки фактами". Киреевский строит миф, тот миф, который живет как Credo человека определенной культуры. В этом смысле славянофильство есть конструирование русскости, попытка построения мировоззренческих основ нации.
Успешно ли? Пожалуй, нет. Посмотрите на нарисованный выше идеал основанного на Справедливости общества - это ведь слабая и медленная связь; такое общество не может быть большим - ни количественно, ни географически распределённо. Нужны более внятные скрепы - европейская формальная законность, например. Киреевский видит эти скрепы в православии:
Христианство проникало в умы западных народов через учение одной Римской церкви - в России оно зажигалось на светильниках всей Церкви Православной; богословие на Западе приняло характер рассудочной отвлеченности - в православном мире оно сохранило внутреннюю цельность духа; там раздвоение сил разума - здесь стремление к их живой совокупности; там движение ума к истине посредством логического сцепления понятий - здесь стремление к ней посредством внутреннего возвышения самосознания к сердечной цельности и средоточию разума; там искание наружного, мертвого единства - здесь стремление к внутреннему, живому; там Церковь смешалась с государством, соединив духовную власть со светскою и сливая церковное и мирское значение в одно устройство смешанного характера, - в России она оставалась не смешанною с мирскими целями и устройством; там схоластические и юридические университеты - в древней России молитвенные монастыри, сосредоточивавшие в себе высшее знание; там рассудочное и школьное изучение высших истин - здесь стремление к их живому и цельному познаванию; там взаимное прорастание образованности языческой и христианской - здесь постоянное стремление к очищению истины; там государственность из насилий завоевания - здесь из естественного развития народного быта, проникнутого единством основного убеждения.
Последнюю цитату, представляющую резюме всей статьи (я привел примерно треть), очень хочется отформатировать в виде таблицы Там/Здесь. Признаюсь, выглядит это сопоставление несколько наивно - все хорошее у нас, все плохое - у них. Не слишком убеждает, но ценность статьи не в этом - здесь четко намечен базис славянофильства, базис в смысле векотров-измерений, по которым можно оценивать разные цивилизации (конечно, не настолько разные, как Россия и Китай - ойкумена Киреевского включает только христианский мир, но и это немало).
Вторая статья является opus magnum Киреевского скорее в силу обстоятельств - он умер от холеры в тот же год, когда она была опубликована. В отличие от предыдущей это чисто философская статья, исследующая вопрос философской антропологии, а именно "на чем может основываться мировоззрение человека, если не на ratio? И какова тогда роль ratio?".
Киреевский хорошо знал современную ему философию, общался с Шеллингом, но корень проблем видит в древности, в Аристотеле:
Система Аристотеля разорвала цельность умственного самосознания и перенесла корень внутренних убеждений человека вне нравственного и эстетического смысла, в отвлеченное сознание рассуждающего разума. Орудия, которыми она познавала истину, ограничивались логическою деятельностию ума и безучастною наблюдательностию внешнего мира. Наружное бытие и выразимая, словесная сторона мысли составляли ее единственные данные, из которых она извлекала то, что может из них извлечься логическим сцеплением понятий, -- и надобно сознаться, извлекла из них все, что этим путем могло быть извлечено из них в то время. Действительность в глазах Аристотеля была полным воплощением высшей разумности. Все разногласия мира физического и нравственного были только мнимые и не только терялись в общей гармонии, но были необходимыми звуками для ее вечно неизменяемой полноты. Мир, по его мнению, никогда не был лучше и не будет; он всегда достаточно прекрасен, ибо никогда не начинался, как никогда не кончится и вечно останется цел и неизменен в общем объеме, беспрестанно изменяясь и уничтожаясь в частях своих. Но эта полнота и удовлетворительность мира представлялась ему в холодном порядке отвлеченного единства. Высшее благо видел он в мышлении, разумеющем это единство сквозь разнообразие частных явлений при внешнем довольстве и спокойствии жизни; физический и умственный комфорт.
Очевидно, что такой образ мыслей мог произвести очень умных зрителей среди разнообразных явлений человечества, но совершенно ничтожных деятелей. И действительно, философия Аристотеля действовала разрушительно на нравственное достоинство человека. Подкопав все убеждения, лежащие выше рассудочной логики, она уничтожила и все побуждения, могущие поднять человека выше его личных интересов. [...] Немногие примеры стоической добродетели составляют только редкие исключения, яркие противуположности общему настроению, и больше подтверждают, чем ослабляют понятие о всеобщем отсутствии внутренней самобытности. Ибо стоицизм мог возникнуть только как напряженное противоречие, как грустный протест, как отчаянное утешение немногих против подлости всех.
И если проблемы в мировоззрении - его основание на рассудке, на логике - начались еще во времена Аристотеля, то решение этих проблем пришло с христианством, которое, впрочем, не отрицало рассудок и логику полностью:
Однако же христианство, изменив дух древнего мира и воскресив в человеке погибшее достоинство его природы, не безусловно отвергло древнюю философию. Ибо вред и ложь философии заключались не в развитии ума, ею сообщаемом, но в ее последних выводах, которые зависели от того, что она почитала себя высшею и единственною истиной, и уничтожались сами собою, как скоро ум признавал другую истину выше ее. Тогда философия становилась на подчиненную степень, являлась истиною относительной и служила средством к утверждению высшего начала в сфере другой образованности.
Собственно, ключевые слова произнесены: разум должен признать свое подчиненное положение, признав истину христианской веры выше него. Разум хороший инструмент, но плохой целеполагатель.
Развитие разумного знания, конечно, не дает спасения, но ограждает от лжезнания. Правда, что, где ум и сердце уже однажды проникнуты божественною истиной, там степень учености делается вещию постороннею. Правда также, что сознание божественного равно вместимо для всех ступеней Разумного развития. Но, чтобы проникать, одушевлять и руководить умственную жизнь человечества, божественная истина должна подчинить себе внешний разум, должна господствовать над ним, не оставаться вне его деятельности.
Она должна в общем сознании стоять выше других истин как начало властвующее, проникая весь объем просвещения, для каждого частного лица поддерживаться единомыслием общественной образованности.
Не обходит стороной Киреевский и другой тесно связанный вопрос - свобода воли. Она, безусловно, есть:
Мы составили бы себе ложное понятие о развитии человеческого мышления, если бы отделили его от влияния нравственной и исторической случайности. Нет ничего легче, как представить каждый факт действительности в виде неминуемого результата высших законов разумной необходимости; но ничто не искажает так настоящего понимания истории, как эти мнимые законы разумной необходимости, которые в самом деле суть только законы разумной возможности. Все должно иметь свою меру и стоять в своих границах. Конечно, каждая минута в истории человечества есть прямое последствие прошедшей и рождает грядущую. Но одна из стихий этих минут есть свободная воля человека. Не хотеть ее видеть - значит хотеть себя обманывать и заменять внешнею стройностию понятий действительное сознание живой истины.
Это, кстати, объясняет, как христианство - решение проблемы человека - распалось на Римскую и Греческую церкви, а потом уже от римской церкви откололся Протестантизм. Именно свободной волей человека, которая может его вести как к истине, так и позволять делать ошибки и впадать в заблуждения.
Что же спасет человеческую природу и человеческий разум от заблуждения? Ответ - православная церковь:
Неприкосновенность пределов божественного откровения, ручаясь за чистоту и твердость веры в православной церкви, с одной стороны, ограждает ее учение от неправильных перетолкований естественного разума, с другой - ограждает разум от неправильного вмешательства церковного авторитета. Так что для православного христианина всегда будет равно непонятно и то, как можно жечь Галилея за несогласие его мнений с понятиями церковной иерархии, и то, как можно отвергать достоверность апостольского послания за несогласие истин, в нем выраженных, с понятиями какого-нибудь человека или какого-нибудь времени.
Но чем яснее обозначены и чем тверже стоят границы божественного откровения, тем сильнее потребность верующего мышления согласить понятие разума с учением веры. Ибо истина одна, я стремление к сознанию этого единства есть постоянный закон и основное побуждение разумной Деятельности.
Чем свободнее, чем искреннее верующий разум в своих естественных движениях, тем полнее и правильнее стремится он к божественной истине. Для православно мыслящего Учение церкви не пустое зеркало, которое каждой личности отражает ее очертание, не прокрустова постель, которая уродует живые личности по одной условной мерке, но высший идеал, к которому только может стремиться верующий разум, конечный край высшей мысли, руководительная звезда, которая горит на высоте неба и, отражаясь в сердце, освещает разуму его путь к истине.
Ключевое отличие православия я позволю себе выделить жирным шрифтом:
Но в том-то и заключается главное отличие православного мышления, что оно ищет не отдельные понятия устроить сообразно требованиям веры, но самый разум поднять выше своего обыкновенного уровня -- стремится самый источник разумения, самый способ мышления возвысить до сочувственного согласия с верою.
Первое условие для такого возвышения разума заключается в том, чтобы он стремился собрать в одну неделимую цельность все свои отдельные силы, которые в обыкновенном положении человека находятся в состоянии разрозненности и противоречия; чтобы он не признавал своей отвлеченной логической способности за единственный орган разумения истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашенный с другими силами духа, он не почитал безошибочным указанием правды; чтобы внушения отдельного эстетического смысла независимо от развития других понятий он не считал верным путеводителем для разумения высшего мироустройства; даже чтобы господствующую любовь своего сердца отдельно от других требований духа он не почитал за непогрешительную руководительницу к постижению высшего блага; но чтобы постоянно искал в глубине души того внутреннего корня разумения, где все отдельные силы сливаются в одно живое и цельное зрение ума.
Итак, православие как практика цельного, холистического сознания. Даже не только сознания - это воплощенная цельность всей человеческой природы.
И вот тут возникает вопрос: на каком языке об этом можно говорить? Я уже сказал, что данная статья Киреевского является чисто философской - в том смысле, что ее можно понять философским, рассудочным разумом. Понять не означает принять - можно не верить в то,что православие есть именно ключ к воссоединению человеческой природы, но понятие о единой человеческой природе читателю понятно; понятна и возможность подчиненного, но достойного положения разума. Все это так, но как идеи этой статьи могли бы быть продолжены? В некотором роде Киреевский подошел к границе выразимого средствами ratio - любое продолжение, если бы оно возникло, апеллировало бы к религиозному опыту (если не к мистическому, то к молитвенному), то есть это была бы не философия, а богословие. Как философская идея эта статья находится на грани выразимого философским языком и в этом смысле выглядит тупиком - здесь наглядна видна роль философии как служанки богословия, которая проводила гостя от входной двери к порогу гостиной, где гостя примет уже хозяйка. Впрочем, так ли это, мы уже не узнаем - смерть скрыла от нас дальнейшее развитие этих идей Киреевским.
Кто развивал подобное направление философии? Мне на память приходит разве Жильсон - стоит как-нибудь прочесть его работы.