Ветер положил перо в твои руки. Осторожнее с ним.
26 июля 2000
Пройти по краю, заглянуть за него, свесившись всем телом, взмахнуть руками и... взлететь? Удержаться? Отшатнуться? Слишком часто меня спасали, буквально удерживая за шиворот. Из прихоти ли?
Я же просто возвращаю долги.
МакРейн выдохнул.
- Люс, то, что я расскажу тебе, знают немногие. Очень немногие. Поверь, если бы я мог хоть что-то изменить. Хоть что-то… Может, сейчас у Моравик был бы отец.
Не говори пока ничего, просто молчи, просто слушай.
Во Франции мы прожили год. Изо всех этих сумасшедших прожитых лет он был самым счастливым. Самым безмятежным. Меня учили заново жить. Я привыкал к мысли о том, что для меня ещё не всё потеряно, что даже калека может творить чудеса, Рыжик выходила меня, а Поль просто учил не сдаваться. Эти двое вернули меня к жизни волшебника, а это долг неоплатный. Ты пойми, тот, кто прошёл Слизерин от первого до седьмого года, слишком хорошо знает, что долги, любые долги надо возвращать. Да. Возвращать.
Тот парижский октябрь 96-го был прекрасен. У нас троих было кафе. Рыжик командовала, Поль помогал, ну а я, так сказать, был консультантом командира. Рыж любила спрашивать у меня, что да как, а иногда мы делали совершенно причудливые вещи.
И ещё я шатался по Парижу. Ну конечно, конечно, как всякий уважающий себя человек, волшебник и католик я не преминул заглянуть в Нотр-Дам. Не скажу, что я там всё облазил, потому что очень скоро ночами я полюбил сидеть на ступенях, ведущих к главному порталу, и просто пялиться на собор. Всё это великолепие просто сводило с ума, и я временами просто ложился на ступени и смотрел, и смотрел…
Однажды я вот так же раскинулся на ступенях, когда меня окликнули. Голос я узнал не сразу, но дёрнулся. Меня назвали моим полным именем.
Я огляделся.
Поодаль стоял мой брат. Теодор МакРейн собственной персоной! Дражайший Тео, которого я не видел почти шесть лет! Я знал, что мой благополучный братец делает успехи в британском Министерстве, но где именно он работает, я не интересовался, в общем-то.
Я некоторое время молча смотрел на него, он на меня. В общем-то, он выглядел, как надо: костюмчик, мантия; в отличие от меня, не отличавшегося от маггла: свитер, джинсы, да куртка сверху.
Тео заявил, что он здесь по каким-то своим министерским делам, и ещё из-за меня. Он искал меня всё это время! Да ещё вместе с моим старшим братом.
Я тогда посмеялся про себя: оказывается, они даже делали запрос в Нью-Йорк касательно моей персоны, но это было год спустя после моего отъезда, а тогда я уже ехал на самом обычном маггловском пароходе через Атлантику, куда глаза глядят. Им в голову бы не пришло искать меня там.
Тео тогда и спросил меня, чем я занимаюсь.
- Занимаюсь тем, чем всегда хотел, - ответил я.
- Шоколадками? - скривился Тео. - Тебе это до сих пор не надоело?
- А что? Семью позорю?
- Ну… Если это твоё хобби, то я могу тебя понять, чтобы англичанин и без хобби… Ну а что-то посерьёзней?
- Тео, братишка, не забывай: я рантье!
- Ну да, ну да, только это был аванс к твоей свадьбе с Агнессой, ты не забыл?
- Слушай, если семье так трепетно, то я могу отказаться и от этих денег. Ты за этим меня нашёл?
- Нет. Хватит тебе. Мы и в самом деле волновались за тебя, ну, поверь, что это так. Мать извелась, хоть о ней подумай, а? И между прочим, Агнесса не очень по тебе убивалась, через полгода уже замуж вышла.
- Удачи её мужу.
Тео явно хотел наставить меня на путь истинный и вернуть меня если не в семью, то в Англию, но я слишком тогда трясся над своим благополучием, да и Поль с Рыжиком были самой лучшей, по моему мнению, семьёй.
Тео проглотил все мои колкости, и уже под конец нашей беседы сказал:
- Тимоти, честно тебе скажу: сваливай из Парижа. Куда глаза глядят, хоть в Москву, хоть в Прагу. Очень скоро тут будет не очень весело.
- Да ну?
- Я тебе правду говорю. Магглов кто-то мутит. Это не их мелкие сумасброды, кашу заваривает кто-то из кругов СЗК.
Я вздрогнул. До меня доходили слухи о происходящем в Британии, да и газет я не чурался. Благословляя безмятежную Францию, я не думал, что это может коснуться меня.
- Переживу. Впрочем, спасибо тебе, братец. Заглядывай как-нибудь.
Я всё-таки передал слова Тео своим, но Рыжик отмахнулась от них: слишком был благополучен Париж, чтобы верить британским параноикам. А антимаггловские чары были и вовсе, по мнению Поля, ненужной роскошью. Это же милая Франция!
Тео так и не пришёл к нам, но спустя неделю я получил от него сову. Брат писал, что, возможно, и к лучшему, что обо мне мало кто знает в Париже. Он хотел, чтобы я принял от него на хранение какие-то свитки или воспоминания, не помню точно, помню, что очень важные. В письме он указал мне число и час нашей встречи «там, где я тебя наконец-то отыскал».
Я пожал плечами на это письмо, но раз Тео так просил… Редко о чём меня просили, да ещё братья, которым до меня обычно не было никакого дела. Ладно, думал я, раз Тео просит, пойдём ему навстречу. Всё же брат.
В ту ночь я не смог прийти. К нам пришли как раз эти бритоголовые молодчики, и мы не могли даже выбраться наружу. Было страшно, Люс, было очень страшно: это было нечто, против чего мы были бессильны. Только к утру всё утихло.
Я даже не знал, куда слать Тео письма. И ждал его на ступенях собора несколько ночей. Он не пришёл.
…Нам всем было тяжело. На Рыж я смотреть не мог спокойно, Поль стал огрызаться на любое моё слово… Я знал: их ожидает нищета. Полная нищета. И перед этим - позор с процедурой банкротства.
Потом… потом я получил сову. От матери. Мой брат был найден в Лондоне. Мёртвым. Его отравили. Как это произошло, не знал никто, а Министерство умело хранить свои тайны. Мать проклинала меня, она писала, что знала о нашей встрече, и Фео тогда был в курсе этой истории. На меня фактически повесили клеймо убийцы, говоря, что если бы я мог встретить Тео тогда, то он был бы жив.
…Я снова удирал. Удирал от тех, к кому привязался за этот год, от писем матери, от себя, наконец.
Но перед этим я погасил долги. По крайней мере, этим двоим можно будет начать снова.
… Прага - дешёвый город. Это известно, да и снова делаться магглом я не хотел. Там есть волшебники, там есть отличные места и там вроде бы безопасно… Так что я купил мантию, взял денег на пару дней и уехал. Из парижского Рождества в пражское.
МакРейн помолчал, закрыв руками лицо. Кофе стыл на столе, сквозь приоткрытое окно доносился шум города.
В комнату было сунулся встревоженный Афинодор, но МакРейн щелчком пальцев указал ему на дверь.
- В Праге лил дождь. Наверное, я привёз его с собой. Ноги у меня промокли, едва я ступил на её мостовые. Я порыскал по улицам и нашёл нужное мне кафе, где собирались местные волшебники.
Кое-как я объяснился с хозяином, о, это был дивный диалог! Он не знал английского, я - чешского, но не ночевать же на улице! Первую ночь мне разрешили подремать за столом, а потом можно было выметаться. Хотя на карте хозяин мне растолмачил, как добраться до местного музея алхимии, где, как я понял, можно будет найти угол хотя бы на первое время. Помощники этому хозяину не требовались, набиться в подручные не вышло, так что рано утром я побрёл к музею.
Ноги ныли немилосердно, я уже был готов проклясть всю эту затею и утопиться в ближайшей канаве, когда наконец-то отыскал в этом городе нужную мне улочку и на ней музей.
Там уже было проще, там знали английский, и даже вошли в моё положение, но вот помочь не могли: и там не нужны были сотрудники, даже сторож им не требовался.
Но всё-таки… Всё-таки угол мне помогли найти. Кто-то вспомнил, что один из сотрудников готов сдать комнату внаём, и меня даже отвели к нему.
Этот чех, Ружичек, невзлюбил меня с первого взгляда (я потом уже узнал, что он был сквибом), но поскольку он нуждался в деньгах, а я отдал ему всё, что было у меня в карманах, то он без звука отвёл меня в моё новое жилище.
Да, Люс, «жилище» - это громко сказано. Чердачная комната, заплесневевшие от сырости углы, а вешать вещи предполагалось на вбитые в стены гвозди. Моя итальянская каморка была просто роскошна по сравнению с этим вертепом, но впрочем, жаловаться не приходилось: на ближайший год я был нищим, как церковная крыса. Не привыкать!
Работу я себе нашёл. Пристроился в маггловском кафе по вечерам показывать фокусы, в которые подмешивал немного волшебства, надеясь, что местные церберы не пронюхают о моих вольностях. Конечно, получал я совсем немного, да и менять маггловские деньги на кнаты было совсем невесело по итогу, но я хотя бы мог есть каждый день, а одежда за год износиться не должна.
И ещё… Ружичек работал в музее алхимии, а значит, я мог получить невозбранный доступ к лабораториям, ингредиентам и книгам. Отличное времяпровождение для носившего когда-то зелёно-белый шарф, ты не находишь?
Так и вышло. Волшебнику это оказалось нетрудно, вдобавок здесь была Злата уличка, где можно было погулять, когда дым от зелий и сырость чердачного жилища окончательно забивали мои лёгкие.
Мысли о Тео не отпускали меня. И эти письма… Я чувствовал, что вина перед его семьёй никак не может отпустить, так что опять я заключил себя в некие рамки. Веселье кончилось, нудная и тяжёлая работа на эти месяцы, вонь химикатов, нескончаемые, не отпускающие мысли о брате, туман в голове.
Я был смят, раздавлен. Я думал, что угар итальянской жизни отпустил меня насовсем, но он вернулся, вернулся стократ увеличенным. Впервые по моей вине погиб человек, пусть не близкий, но всё же брат, всё же не чужой… Рядом не было никого, кто мог бы отвлечь меня от этого, Рыж и Поль были далеко, да и не хотел я напоминать им о себе. Я запретил себе даже думать о Франции, о Нью-Йорке, обо всём, где я мог бы найти утешение.
… Однажды я тащился по библиотечному крылу музея, прижимая к себе стопу книг, необходимых мне для чего-то, сейчас уже не вспомню чего. Не очень-то удобно ковылять, Люс, когда ты опираешься на трость и прижимаешь к себе эти фолианты!
Так что я не замечал ничего и поплатился. Какая-то девица-раззява неслась по коридору и толкнула меня. Я свалился в пыль, рассыпал книги и вдобавок так подвернул покалеченную ногу, что мне мало не показалось. Потом в ужасе вытащил палочку из-за пояса, оглядел… Ты знаешь, палочка у меня с одиннадцати лет одна и та же, а купить новую, да ещё сейчас, когда и на еду едва хватает…
А тут ещё эта растяпа очухалась, кинулась извиняться, подбирать книги… Я в душе проклинал её со всеми её извинениями, но такой напор встречал впервые. Она потащила меня на какую-то кухню, заварила чай из зелёной плесени в дурацкой красной в горошек кружке и уставилась на меня, как маньяк на Джоконду. Что там было во мне интересного, во мне, провонявшем химикатами, и голодного, как монах в последний день поста, да и злого вдобавок… Я так и не понял, когда она стала засыпать меня вопросами. Я пытался как-то отбиться от неё односложными ответами, но град её красноречия был так силён, что я уже как в тумане слушал её рассказы про какой-то Чешский Крумлов, где жила её бабушка, не сопротивлялся, когда она взяла с меня обещание прийти на экскурсию, устроенную ради меня, словом, я радостно выдохнул, когда наконец-то убрался к себе.
Это и была Велеслава. Про себя я решил, что имя Вельш ей больше подходит, люблю я всё связанное с Уэльсом, но это отдельный разговор.
Потом мне смутно припомнилось, что она училась, кажется, на Хаффлпаффе, только на два курса младше меня. Я даже вспомнил её шумливость на церемонии Распределения. Смешно, но тогда мне вспомнилась ты.
МакРейн помолчал, вертя в пальцах ложечку, и криво улыбнулся.
- Так всё и произошло. Я пришёл на обещанную мне экскурсию, и так в моей жизни появилась Велеслава-Вельш. Не знаю, что нас связало так, что она без стеснения стала называть меня своим другом. Она показывала мне Прагу, и во время наших прогулок я даже замечал, что город всё же красив. Есть места, Люс, особые места, где волшебство открыто всем, его не прячут, оно словно отрезано ножом от окружающего. Оно есть, оно лежит на поверхности, словно… Неважно, как. Я был свято уверен, что таких мест в нашем мире всего два - Уэльс и Ирландия, но оказалось - есть и третье. Может, их больше, чем три, мир большой, мир очень большой…
Но потом волшебство заслонилось на некоторое время. Ружичек решил, что за свою конуру он может содрать с меня и больше, подняв цену в кнатах до совершенно невозможной для меня суммы. Будь у меня рента, я бы раскатал его в лепёшку, но…
Опять без дома. Я всё-таки проговорился Вельш, что скоро наши прогулки могут прекратиться: даже Прага была уже не по карману. Проговорился случайно, когда обедал в доме, где она жила с матерью.
Когда я пришёл к Ружичеку за вещами, он заявил мне, что цена на комнату прежняя, он «просто пошутил».
Магглы там, не магглы… Глядя на мать Вельш, которая не принадлежала к сословию волшебников, но тем не менее умела многое из того, что доступно нам всем, я понимал, что слово «маггл» изначально должно было быть лишь обозначением тех, кто сознательно отказался принимать в себя мир со всеми его оттенками и переливами. Чудеса доступны всем, иначе бы не рождались волшебники среди «магглокровок».
И снова Прага, и снова её окрестности.
Весной и летом у нас даже бывали приключения. В Сихрове мы наблюдали призрак Чёрной Дамы, что насмерть перепугал украинских рабочих, и тогда у меня впервые удачно получилось применить экзорцизм. Вельш с восторгом принялась изобретать новые формулы для этого дела, и бедный призрак стал обходить нас за милю.
Карлштейн, Ружемберг… Старинные пустующие замки, переполненные призраками, окрестные горы, не такие высокие, как в Канаде или Шотландии, но по-своему прекрасные.
Вельш считала меня своим другом, равно как и своего коня, Юрашека. Она даже нас познакомила и заявила, что мы с её конём похожи: о нас обоих она заботится. Славный был конь, я даже немного поездил на нём верхом, припоминая традиции нашей семьи.
Забавно было… её бабушка, милейшая леди, отличавшаяся удивительным гостеприимством, приняла меня за жениха Вельш. Дабы не позорить девушку, я переехал в хостел «Мерлин», где за небольшой мастер-класс мне разрешили даже переночевать и поужинать.
Вельш не была моей девушкой, пойми меня правильно. Она была другом противоположного пола, как Рыж, как ты когда-то давно… Я от души желал, чтобы у Вельш появился достойный её спутник. Вдобавок в её глазах я обладал существенным минусом - я был ниже её ростом.
Потом опять Прага, закоулки Музея, комната на чердаке, фолианты и маггловское кафе по вечерам.
И снова, и снова… Я отправил семье пару сов, пытаясь выяснить, что происходит, и не нашли ли убийц, но ответов так и не получил.
Понемногу мне стало казаться, что в гибели Тео действительно есть моя немалая вина. Если бы я принял его иначе на ступенях Нотр-Дам, если бы смог переговорить с ним у нас в кафе, если бы я просто мог найти убийц! А если я в самом деле был замешан в этом? Если в угаре тех дней после погрома на меня просто был скастован обливейт?
Это было малореально, недоказуемо, но призраки не отпускали меня. Я не хотел расстраивать Вельш своими бреднями, всё чаще прихварывала её бабушка, работы у рыжей бестии в музее прибавилось: наступила осень.
Что ждало меня дальше? Осень…Новая рента к Рождеству. Я мог теперь зажить в Праге припеваючи, уехать в какие-нибудь прекрасные страны, но… Вот только от себя куда денешься? Я чувствовал, что на меня наваливается усталость, гнетущая, неподъёмная усталость. Ничего не хотелось.
Иногда я дурманил себя вытяжками из того, что находил в лаборатории. Знаешь, я тогда начал курить, мешая табак с этой дрянью. Тогда забвение наваливалось на меня огромной тяжёлой тушей, и я мог сутки не выходить из комнаты, валяясь на кровати в одежде, уже основательно провонявшей табаком и запахами лаборатории. Однажды я накурился прямо в лаборатории, и, видимо, не помня себя, приготовил какое-то зелье, ядовитое настолько, что пришёл в восторг. Или в ужас. Помню, я тогда ещё улыбался, вспоминая самого себя в Школе на том самом уроке зельеварения, когда почти такое же неизвестное зелье пробудило мою любовь к шоколаду…
Я с трудом ел, работал, забросил прогулки с Вельш, только временами читал.
Потом… потом Вельш уехала в свой Крумлов. В Праге я оставался один, друзей у меня там больше не было, в семье я был паршивой овцой.
Был ещё Оуэн, но опять же - я не ребёнок, чтобы продолжать прятаться у него.
В конце концов, ближе к Рождеству у меня всё-таки родилась одна мысль. Не нужный никому, отверженный, с клеймом убийцы - зачем вообще коптить небо? Я взял тот самый флакон и пошёл попрощаться с Прагой. Хмурый город, так и не принявший меня, где единственным проблеском была полукровка Вельш… Но эта валькирия сейчас была далеко.
…Был как раз канун Рождества. Не знаю, каким образом меня занесло на ступени собора Святого Витта. Ну что, не самая плохая декорация для задуманного. Лежал на ступенях Нотр-Дам, полежу и здесь, тоже неплохо…
Ты не поверишь, Люс… Ты не поверишь… Именно в тот момент незнакомая сова кинула мне на колени посылку. Я глянул - посылка от Вельш. Надо же… Развернул и увидел там совершенно дурацкого вида жёлтого медведя с улыбкой до ушей. Этот медведь был заколдован так, что, едва я коснулся его, в воздухе зазвучала песенка. Рождественская сентиментальная песенка про девочку, что так хотела щенка в подарок от Санта-Клауса и получила желаемое.
Я был оглушён, чувствуя, что совершаю какую-то непостижимую глупость, а потом… потом… Кажется, я тогда сидел на ступенях собора, не обращая внимания на снег, облепивший меня, на холодные струйки, стекавшие за воротник… Скулы свело не то холодом, не то желанием постыдно разрыдаться.
Какая-то маленькая девочка присела на корточки, разглядывая меня. И очень серьёзно спросила:
- Вам холодно?
Я попытался улыбнуться ей и протянуть руку навстречу, забыв, что́ держу; и тут флакон выпал из моих одеревеневших пальцев, разбившись о камень ступеней, ведущих к порталу.
Когда я отвёл глаза от осколков хрусталя, девочки рядом уже не было.
…Почему твои глаза расширились, Люсинда? Девочка и девочка. Ну подумаешь, девочка без родителей, в рождественскую ночь сама пришла в собор. Мало ли золотоволосых пухленьких девочек в Праге? Вон Вельш…
Я с трудом поднялся и вошёл в собор, где уже служили рождественскую мессу.
Впервые за долгое время я перекрестился, стоя позади праздничной толпы, прошептал «Ave Maria, gratia plena…» и «Requiem aeterna dona eis» и почти выбежал оттуда, боясь, что недавнему самоубийце не место в храме.
Дома (ха, дома) меня ждало уведомление о новой ренте и письмо из Англии. Корреспондент был мне не знаком - некто Джеймс Г. Фишер. Он сообщал мне, что по просьбе моего старшего брата было проведено специальное расследование, которое доказывало, что я полностью невиновен в гибели Теодора.
Джеймс настойчиво предлагал мне приехать в Англию. Он писал, что был коллегой Тео, что узнал о моём существовании от него же и что у него ко мне есть предложение, которое меня заинтересует и даст возможность стать респектабельным человеком у себя на родине. То есть в Англии.
Англия… Лондон… Хогсмид… Ну что, возвращаемся, Тимоти? Возвращаемся, сколько можно быть беглецом?
Я купил кое-какие ингредиенты для подарка Вельш, оставил ей письмо с приглашением посетить Англию и уже через день покинул Прагу.
В ночь перед отъездом мне приснился Ла-Манш с чайками, носящимися над ним Они словно одобряли моё решение приехать обратно, они звали меня, звали туда, где я не был восемь лет, почти восемь лет…
- Теперь сама подумай, Люс: тот ли я человек, которого ты хочешь видеть рядом с собой? Меня мотало, словно перышко на ветру, вся моя жизнь была цепью случайностей, и то, что я до сих пор жив - невероятное для меня самого обстоятельство.
Я боялся показаться тебе слабаком, я боялся того, что всё это пражское нытьё покажет тебя меня в самом невыгодном свете. Я не хотел, чтобы об этом знал кто-то, кроме Вельш и меня.
Прости меня. Временами я непростительный слабак.
Пройти по краю, заглянуть за него, свесившись всем телом, взмахнуть руками и... взлететь? Удержаться? Отшатнуться? Слишком часто меня спасали, буквально удерживая за шиворот. Из прихоти ли?
Я же просто возвращаю долги.
МакРейн выдохнул.
- Люс, то, что я расскажу тебе, знают немногие. Очень немногие. Поверь, если бы я мог хоть что-то изменить. Хоть что-то… Может, сейчас у Моравик был бы отец.
Не говори пока ничего, просто молчи, просто слушай.
Во Франции мы прожили год. Изо всех этих сумасшедших прожитых лет он был самым счастливым. Самым безмятежным. Меня учили заново жить. Я привыкал к мысли о том, что для меня ещё не всё потеряно, что даже калека может творить чудеса, Рыжик выходила меня, а Поль просто учил не сдаваться. Эти двое вернули меня к жизни волшебника, а это долг неоплатный. Ты пойми, тот, кто прошёл Слизерин от первого до седьмого года, слишком хорошо знает, что долги, любые долги надо возвращать. Да. Возвращать.
Тот парижский октябрь 96-го был прекрасен. У нас троих было кафе. Рыжик командовала, Поль помогал, ну а я, так сказать, был консультантом командира. Рыж любила спрашивать у меня, что да как, а иногда мы делали совершенно причудливые вещи.
И ещё я шатался по Парижу. Ну конечно, конечно, как всякий уважающий себя человек, волшебник и католик я не преминул заглянуть в Нотр-Дам. Не скажу, что я там всё облазил, потому что очень скоро ночами я полюбил сидеть на ступенях, ведущих к главному порталу, и просто пялиться на собор. Всё это великолепие просто сводило с ума, и я временами просто ложился на ступени и смотрел, и смотрел…
Однажды я вот так же раскинулся на ступенях, когда меня окликнули. Голос я узнал не сразу, но дёрнулся. Меня назвали моим полным именем.
Я огляделся.
Поодаль стоял мой брат. Теодор МакРейн собственной персоной! Дражайший Тео, которого я не видел почти шесть лет! Я знал, что мой благополучный братец делает успехи в британском Министерстве, но где именно он работает, я не интересовался, в общем-то.
Я некоторое время молча смотрел на него, он на меня. В общем-то, он выглядел, как надо: костюмчик, мантия; в отличие от меня, не отличавшегося от маггла: свитер, джинсы, да куртка сверху.
Тео заявил, что он здесь по каким-то своим министерским делам, и ещё из-за меня. Он искал меня всё это время! Да ещё вместе с моим старшим братом.
Я тогда посмеялся про себя: оказывается, они даже делали запрос в Нью-Йорк касательно моей персоны, но это было год спустя после моего отъезда, а тогда я уже ехал на самом обычном маггловском пароходе через Атлантику, куда глаза глядят. Им в голову бы не пришло искать меня там.
Тео тогда и спросил меня, чем я занимаюсь.
- Занимаюсь тем, чем всегда хотел, - ответил я.
- Шоколадками? - скривился Тео. - Тебе это до сих пор не надоело?
- А что? Семью позорю?
- Ну… Если это твоё хобби, то я могу тебя понять, чтобы англичанин и без хобби… Ну а что-то посерьёзней?
- Тео, братишка, не забывай: я рантье!
- Ну да, ну да, только это был аванс к твоей свадьбе с Агнессой, ты не забыл?
- Слушай, если семье так трепетно, то я могу отказаться и от этих денег. Ты за этим меня нашёл?
- Нет. Хватит тебе. Мы и в самом деле волновались за тебя, ну, поверь, что это так. Мать извелась, хоть о ней подумай, а? И между прочим, Агнесса не очень по тебе убивалась, через полгода уже замуж вышла.
- Удачи её мужу.
Тео явно хотел наставить меня на путь истинный и вернуть меня если не в семью, то в Англию, но я слишком тогда трясся над своим благополучием, да и Поль с Рыжиком были самой лучшей, по моему мнению, семьёй.
Тео проглотил все мои колкости, и уже под конец нашей беседы сказал:
- Тимоти, честно тебе скажу: сваливай из Парижа. Куда глаза глядят, хоть в Москву, хоть в Прагу. Очень скоро тут будет не очень весело.
- Да ну?
- Я тебе правду говорю. Магглов кто-то мутит. Это не их мелкие сумасброды, кашу заваривает кто-то из кругов СЗК.
Я вздрогнул. До меня доходили слухи о происходящем в Британии, да и газет я не чурался. Благословляя безмятежную Францию, я не думал, что это может коснуться меня.
- Переживу. Впрочем, спасибо тебе, братец. Заглядывай как-нибудь.
Я всё-таки передал слова Тео своим, но Рыжик отмахнулась от них: слишком был благополучен Париж, чтобы верить британским параноикам. А антимаггловские чары были и вовсе, по мнению Поля, ненужной роскошью. Это же милая Франция!
Тео так и не пришёл к нам, но спустя неделю я получил от него сову. Брат писал, что, возможно, и к лучшему, что обо мне мало кто знает в Париже. Он хотел, чтобы я принял от него на хранение какие-то свитки или воспоминания, не помню точно, помню, что очень важные. В письме он указал мне число и час нашей встречи «там, где я тебя наконец-то отыскал».
Я пожал плечами на это письмо, но раз Тео так просил… Редко о чём меня просили, да ещё братья, которым до меня обычно не было никакого дела. Ладно, думал я, раз Тео просит, пойдём ему навстречу. Всё же брат.
В ту ночь я не смог прийти. К нам пришли как раз эти бритоголовые молодчики, и мы не могли даже выбраться наружу. Было страшно, Люс, было очень страшно: это было нечто, против чего мы были бессильны. Только к утру всё утихло.
Я даже не знал, куда слать Тео письма. И ждал его на ступенях собора несколько ночей. Он не пришёл.
…Нам всем было тяжело. На Рыж я смотреть не мог спокойно, Поль стал огрызаться на любое моё слово… Я знал: их ожидает нищета. Полная нищета. И перед этим - позор с процедурой банкротства.
Потом… потом я получил сову. От матери. Мой брат был найден в Лондоне. Мёртвым. Его отравили. Как это произошло, не знал никто, а Министерство умело хранить свои тайны. Мать проклинала меня, она писала, что знала о нашей встрече, и Фео тогда был в курсе этой истории. На меня фактически повесили клеймо убийцы, говоря, что если бы я мог встретить Тео тогда, то он был бы жив.
…Я снова удирал. Удирал от тех, к кому привязался за этот год, от писем матери, от себя, наконец.
Но перед этим я погасил долги. По крайней мере, этим двоим можно будет начать снова.
… Прага - дешёвый город. Это известно, да и снова делаться магглом я не хотел. Там есть волшебники, там есть отличные места и там вроде бы безопасно… Так что я купил мантию, взял денег на пару дней и уехал. Из парижского Рождества в пражское.
МакРейн помолчал, закрыв руками лицо. Кофе стыл на столе, сквозь приоткрытое окно доносился шум города.
В комнату было сунулся встревоженный Афинодор, но МакРейн щелчком пальцев указал ему на дверь.
- В Праге лил дождь. Наверное, я привёз его с собой. Ноги у меня промокли, едва я ступил на её мостовые. Я порыскал по улицам и нашёл нужное мне кафе, где собирались местные волшебники.
Кое-как я объяснился с хозяином, о, это был дивный диалог! Он не знал английского, я - чешского, но не ночевать же на улице! Первую ночь мне разрешили подремать за столом, а потом можно было выметаться. Хотя на карте хозяин мне растолмачил, как добраться до местного музея алхимии, где, как я понял, можно будет найти угол хотя бы на первое время. Помощники этому хозяину не требовались, набиться в подручные не вышло, так что рано утром я побрёл к музею.
Ноги ныли немилосердно, я уже был готов проклясть всю эту затею и утопиться в ближайшей канаве, когда наконец-то отыскал в этом городе нужную мне улочку и на ней музей.
Там уже было проще, там знали английский, и даже вошли в моё положение, но вот помочь не могли: и там не нужны были сотрудники, даже сторож им не требовался.
Но всё-таки… Всё-таки угол мне помогли найти. Кто-то вспомнил, что один из сотрудников готов сдать комнату внаём, и меня даже отвели к нему.
Этот чех, Ружичек, невзлюбил меня с первого взгляда (я потом уже узнал, что он был сквибом), но поскольку он нуждался в деньгах, а я отдал ему всё, что было у меня в карманах, то он без звука отвёл меня в моё новое жилище.
Да, Люс, «жилище» - это громко сказано. Чердачная комната, заплесневевшие от сырости углы, а вешать вещи предполагалось на вбитые в стены гвозди. Моя итальянская каморка была просто роскошна по сравнению с этим вертепом, но впрочем, жаловаться не приходилось: на ближайший год я был нищим, как церковная крыса. Не привыкать!
Работу я себе нашёл. Пристроился в маггловском кафе по вечерам показывать фокусы, в которые подмешивал немного волшебства, надеясь, что местные церберы не пронюхают о моих вольностях. Конечно, получал я совсем немного, да и менять маггловские деньги на кнаты было совсем невесело по итогу, но я хотя бы мог есть каждый день, а одежда за год износиться не должна.
И ещё… Ружичек работал в музее алхимии, а значит, я мог получить невозбранный доступ к лабораториям, ингредиентам и книгам. Отличное времяпровождение для носившего когда-то зелёно-белый шарф, ты не находишь?
Так и вышло. Волшебнику это оказалось нетрудно, вдобавок здесь была Злата уличка, где можно было погулять, когда дым от зелий и сырость чердачного жилища окончательно забивали мои лёгкие.
Мысли о Тео не отпускали меня. И эти письма… Я чувствовал, что вина перед его семьёй никак не может отпустить, так что опять я заключил себя в некие рамки. Веселье кончилось, нудная и тяжёлая работа на эти месяцы, вонь химикатов, нескончаемые, не отпускающие мысли о брате, туман в голове.
Я был смят, раздавлен. Я думал, что угар итальянской жизни отпустил меня насовсем, но он вернулся, вернулся стократ увеличенным. Впервые по моей вине погиб человек, пусть не близкий, но всё же брат, всё же не чужой… Рядом не было никого, кто мог бы отвлечь меня от этого, Рыж и Поль были далеко, да и не хотел я напоминать им о себе. Я запретил себе даже думать о Франции, о Нью-Йорке, обо всём, где я мог бы найти утешение.
… Однажды я тащился по библиотечному крылу музея, прижимая к себе стопу книг, необходимых мне для чего-то, сейчас уже не вспомню чего. Не очень-то удобно ковылять, Люс, когда ты опираешься на трость и прижимаешь к себе эти фолианты!
Так что я не замечал ничего и поплатился. Какая-то девица-раззява неслась по коридору и толкнула меня. Я свалился в пыль, рассыпал книги и вдобавок так подвернул покалеченную ногу, что мне мало не показалось. Потом в ужасе вытащил палочку из-за пояса, оглядел… Ты знаешь, палочка у меня с одиннадцати лет одна и та же, а купить новую, да ещё сейчас, когда и на еду едва хватает…
А тут ещё эта растяпа очухалась, кинулась извиняться, подбирать книги… Я в душе проклинал её со всеми её извинениями, но такой напор встречал впервые. Она потащила меня на какую-то кухню, заварила чай из зелёной плесени в дурацкой красной в горошек кружке и уставилась на меня, как маньяк на Джоконду. Что там было во мне интересного, во мне, провонявшем химикатами, и голодного, как монах в последний день поста, да и злого вдобавок… Я так и не понял, когда она стала засыпать меня вопросами. Я пытался как-то отбиться от неё односложными ответами, но град её красноречия был так силён, что я уже как в тумане слушал её рассказы про какой-то Чешский Крумлов, где жила её бабушка, не сопротивлялся, когда она взяла с меня обещание прийти на экскурсию, устроенную ради меня, словом, я радостно выдохнул, когда наконец-то убрался к себе.
Это и была Велеслава. Про себя я решил, что имя Вельш ей больше подходит, люблю я всё связанное с Уэльсом, но это отдельный разговор.
Потом мне смутно припомнилось, что она училась, кажется, на Хаффлпаффе, только на два курса младше меня. Я даже вспомнил её шумливость на церемонии Распределения. Смешно, но тогда мне вспомнилась ты.
МакРейн помолчал, вертя в пальцах ложечку, и криво улыбнулся.
- Так всё и произошло. Я пришёл на обещанную мне экскурсию, и так в моей жизни появилась Велеслава-Вельш. Не знаю, что нас связало так, что она без стеснения стала называть меня своим другом. Она показывала мне Прагу, и во время наших прогулок я даже замечал, что город всё же красив. Есть места, Люс, особые места, где волшебство открыто всем, его не прячут, оно словно отрезано ножом от окружающего. Оно есть, оно лежит на поверхности, словно… Неважно, как. Я был свято уверен, что таких мест в нашем мире всего два - Уэльс и Ирландия, но оказалось - есть и третье. Может, их больше, чем три, мир большой, мир очень большой…
Но потом волшебство заслонилось на некоторое время. Ружичек решил, что за свою конуру он может содрать с меня и больше, подняв цену в кнатах до совершенно невозможной для меня суммы. Будь у меня рента, я бы раскатал его в лепёшку, но…
Опять без дома. Я всё-таки проговорился Вельш, что скоро наши прогулки могут прекратиться: даже Прага была уже не по карману. Проговорился случайно, когда обедал в доме, где она жила с матерью.
Когда я пришёл к Ружичеку за вещами, он заявил мне, что цена на комнату прежняя, он «просто пошутил».
Магглы там, не магглы… Глядя на мать Вельш, которая не принадлежала к сословию волшебников, но тем не менее умела многое из того, что доступно нам всем, я понимал, что слово «маггл» изначально должно было быть лишь обозначением тех, кто сознательно отказался принимать в себя мир со всеми его оттенками и переливами. Чудеса доступны всем, иначе бы не рождались волшебники среди «магглокровок».
И снова Прага, и снова её окрестности.
Весной и летом у нас даже бывали приключения. В Сихрове мы наблюдали призрак Чёрной Дамы, что насмерть перепугал украинских рабочих, и тогда у меня впервые удачно получилось применить экзорцизм. Вельш с восторгом принялась изобретать новые формулы для этого дела, и бедный призрак стал обходить нас за милю.
Карлштейн, Ружемберг… Старинные пустующие замки, переполненные призраками, окрестные горы, не такие высокие, как в Канаде или Шотландии, но по-своему прекрасные.
Вельш считала меня своим другом, равно как и своего коня, Юрашека. Она даже нас познакомила и заявила, что мы с её конём похожи: о нас обоих она заботится. Славный был конь, я даже немного поездил на нём верхом, припоминая традиции нашей семьи.
Забавно было… её бабушка, милейшая леди, отличавшаяся удивительным гостеприимством, приняла меня за жениха Вельш. Дабы не позорить девушку, я переехал в хостел «Мерлин», где за небольшой мастер-класс мне разрешили даже переночевать и поужинать.
Вельш не была моей девушкой, пойми меня правильно. Она была другом противоположного пола, как Рыж, как ты когда-то давно… Я от души желал, чтобы у Вельш появился достойный её спутник. Вдобавок в её глазах я обладал существенным минусом - я был ниже её ростом.
Потом опять Прага, закоулки Музея, комната на чердаке, фолианты и маггловское кафе по вечерам.
И снова, и снова… Я отправил семье пару сов, пытаясь выяснить, что происходит, и не нашли ли убийц, но ответов так и не получил.
Понемногу мне стало казаться, что в гибели Тео действительно есть моя немалая вина. Если бы я принял его иначе на ступенях Нотр-Дам, если бы смог переговорить с ним у нас в кафе, если бы я просто мог найти убийц! А если я в самом деле был замешан в этом? Если в угаре тех дней после погрома на меня просто был скастован обливейт?
Это было малореально, недоказуемо, но призраки не отпускали меня. Я не хотел расстраивать Вельш своими бреднями, всё чаще прихварывала её бабушка, работы у рыжей бестии в музее прибавилось: наступила осень.
Что ждало меня дальше? Осень…Новая рента к Рождеству. Я мог теперь зажить в Праге припеваючи, уехать в какие-нибудь прекрасные страны, но… Вот только от себя куда денешься? Я чувствовал, что на меня наваливается усталость, гнетущая, неподъёмная усталость. Ничего не хотелось.
Иногда я дурманил себя вытяжками из того, что находил в лаборатории. Знаешь, я тогда начал курить, мешая табак с этой дрянью. Тогда забвение наваливалось на меня огромной тяжёлой тушей, и я мог сутки не выходить из комнаты, валяясь на кровати в одежде, уже основательно провонявшей табаком и запахами лаборатории. Однажды я накурился прямо в лаборатории, и, видимо, не помня себя, приготовил какое-то зелье, ядовитое настолько, что пришёл в восторг. Или в ужас. Помню, я тогда ещё улыбался, вспоминая самого себя в Школе на том самом уроке зельеварения, когда почти такое же неизвестное зелье пробудило мою любовь к шоколаду…
Я с трудом ел, работал, забросил прогулки с Вельш, только временами читал.
Потом… потом Вельш уехала в свой Крумлов. В Праге я оставался один, друзей у меня там больше не было, в семье я был паршивой овцой.
Был ещё Оуэн, но опять же - я не ребёнок, чтобы продолжать прятаться у него.
В конце концов, ближе к Рождеству у меня всё-таки родилась одна мысль. Не нужный никому, отверженный, с клеймом убийцы - зачем вообще коптить небо? Я взял тот самый флакон и пошёл попрощаться с Прагой. Хмурый город, так и не принявший меня, где единственным проблеском была полукровка Вельш… Но эта валькирия сейчас была далеко.
…Был как раз канун Рождества. Не знаю, каким образом меня занесло на ступени собора Святого Витта. Ну что, не самая плохая декорация для задуманного. Лежал на ступенях Нотр-Дам, полежу и здесь, тоже неплохо…
Ты не поверишь, Люс… Ты не поверишь… Именно в тот момент незнакомая сова кинула мне на колени посылку. Я глянул - посылка от Вельш. Надо же… Развернул и увидел там совершенно дурацкого вида жёлтого медведя с улыбкой до ушей. Этот медведь был заколдован так, что, едва я коснулся его, в воздухе зазвучала песенка. Рождественская сентиментальная песенка про девочку, что так хотела щенка в подарок от Санта-Клауса и получила желаемое.
Я был оглушён, чувствуя, что совершаю какую-то непостижимую глупость, а потом… потом… Кажется, я тогда сидел на ступенях собора, не обращая внимания на снег, облепивший меня, на холодные струйки, стекавшие за воротник… Скулы свело не то холодом, не то желанием постыдно разрыдаться.
Какая-то маленькая девочка присела на корточки, разглядывая меня. И очень серьёзно спросила:
- Вам холодно?
Я попытался улыбнуться ей и протянуть руку навстречу, забыв, что́ держу; и тут флакон выпал из моих одеревеневших пальцев, разбившись о камень ступеней, ведущих к порталу.
Когда я отвёл глаза от осколков хрусталя, девочки рядом уже не было.
…Почему твои глаза расширились, Люсинда? Девочка и девочка. Ну подумаешь, девочка без родителей, в рождественскую ночь сама пришла в собор. Мало ли золотоволосых пухленьких девочек в Праге? Вон Вельш…
Я с трудом поднялся и вошёл в собор, где уже служили рождественскую мессу.
Впервые за долгое время я перекрестился, стоя позади праздничной толпы, прошептал «Ave Maria, gratia plena…» и «Requiem aeterna dona eis» и почти выбежал оттуда, боясь, что недавнему самоубийце не место в храме.
Дома (ха, дома) меня ждало уведомление о новой ренте и письмо из Англии. Корреспондент был мне не знаком - некто Джеймс Г. Фишер. Он сообщал мне, что по просьбе моего старшего брата было проведено специальное расследование, которое доказывало, что я полностью невиновен в гибели Теодора.
Джеймс настойчиво предлагал мне приехать в Англию. Он писал, что был коллегой Тео, что узнал о моём существовании от него же и что у него ко мне есть предложение, которое меня заинтересует и даст возможность стать респектабельным человеком у себя на родине. То есть в Англии.
Англия… Лондон… Хогсмид… Ну что, возвращаемся, Тимоти? Возвращаемся, сколько можно быть беглецом?
Я купил кое-какие ингредиенты для подарка Вельш, оставил ей письмо с приглашением посетить Англию и уже через день покинул Прагу.
В ночь перед отъездом мне приснился Ла-Манш с чайками, носящимися над ним Они словно одобряли моё решение приехать обратно, они звали меня, звали туда, где я не был восемь лет, почти восемь лет…
- Теперь сама подумай, Люс: тот ли я человек, которого ты хочешь видеть рядом с собой? Меня мотало, словно перышко на ветру, вся моя жизнь была цепью случайностей, и то, что я до сих пор жив - невероятное для меня самого обстоятельство.
Я боялся показаться тебе слабаком, я боялся того, что всё это пражское нытьё покажет тебя меня в самом невыгодном свете. Я не хотел, чтобы об этом знал кто-то, кроме Вельш и меня.
Прости меня. Временами я непростительный слабак.