Технологи античных революций (3/4)
Гай Блоссий действует в трех эпизодах римской истории. В первый раз - в 134-133 годах он появляется как наставник Тиберия Семпрония Гракха, вдохновивший ученика на выдвижение в народные трибуны и радикальные земельные реформы (примерно по образцу Клеомена, раздел занятой богатыми земли между бедными гражданами для восстановления мобилизационного потенциала), переросшие в попытку захвата Тиберием власти и закончившиеся первой, пока маленькой и однодневной, гражданской войной в Риме и гибелью Тиберия. Во второй - в 132, во время суда над сторонниками Тиберия, во время которого состоялся знаменитый диалог Блоссия с Гаем Лелием, к которому диалогу весь этот мой текст, собственно, является развернутым комментарием. И, наконец, в третий - в 130, после бегства из Рима из-под суда Блоссий появляется в Пергаме, как приближенный предводителя антиримского восстания Аристоника. Аристоник на последнем этапе восстания собирает войска из неимущих и освобожденных рабов, которых он называет «гелиополитами» (тут часто предполагают что Аристоник использовал для привлечения к восстанию рабов утопическую идеологию «государства Солнца» под влиянием Блоссия), но терпит поражение и попадает в плен, тогда Блоссий кончает с собой.
Вот хорошая статья, подробно рассматривающая всё, что известно о Блоссии.
К сожалению, и автор этой статьи, и другие историки, рассматривают историю Блоссия совершенно не системно, как экзотический анекдот (в статье Сфера хотя бы вспомнили, но мельком). А я вас приглашаю поставить её в контекст, найти место Блоссию в системе римской истории.
Итак, вот две дошедших версии знаменитого диалога.
Плутарх: Блоссия привели к консулам, и в ответ на их расспросы он объявил, что слепо выполнял все приказы Тиберия. Тогда вмешался Назика: "А что если бы Тиберий приказал тебе сжечь Капитолий?" Сперва Блоссий стоял на том, что Тиберий никогда бы этого не приказал, но вопрос Назики повторили многие, и, в конце концов, он ответил: "Что же, если бы он распорядился, я бы счел для себя честью исполнить. Ибо Тиберий не отдал бы такого распоряжения, не будь оно на благо народу".
Цицерон (у Цицерона историю рассказывает Сцеволе Гай Лелий): Но когда Блоссий из Кум, связанный узами гостеприимства с вашей ветвью рода, Сцевола, пришел ко мне с целью получить прощение, так как я входил в состав совета при консулах Ленате и Рупилии, то он приводил в свое оправдание то обстоятельство, что он ценил Тиберия Гракха так высоко, что находил нужным исполнять все, чего бы тот ни пожелал. Тогда я спросил его: «Даже если бы он захотел, чтобы ты поджег Капитолий?» - «Никогда - сказал Блоссий, - он не захотел бы этого; но если бы он этого захотел, то я повиновался бы ему».
Контекст мы будем смотреть по четырем направлениям: кто спрашивает, кто отвечает, о чем и о ком говорят.
Собственно, кто отвечает, мы уже разобрали - философ-стоик-«технолог революции», наконец, выращенный в Риме в результате упорных 30-летних усилий инсталлировать в Рим такого супер-агента, успешно выполнивший миссию устроить кровавую революция в сверх-стабильном обществе, гордящимся законопослушностью. Ситуация примерно как с высадкой на Луну, экспедиции отправляются одна за одной, только здесь жители Луны активно защищаются и «Аполлоны» сбивают, те маскируются под метеориты, уходят от огня, и вот, наконец, удача, база основана, завербован первый абориген, который тут же устроил мятеж в генеральном штабе и вырубил управление ракетами!
Далее, кто спрашивает. Повторяю схему со стоиками, найдите на ней Лелия (здесь прав Цицерон, спрашивал, конечно, Лелий) и поднимитесь повыше.
Во-первых, посмотрите на всю эту «ветку» стоиков. Диоген, Антипатр, Панэтий - не «рядовые» философы, а главы-схолархи школы стоиков (плюс Кратет, тоже стоик) в течение 50 лет, все ездили в Рим, учили там, проводили много лет, оставили известных учеников. В итоге дела в Афинах они настолько забросили, что после смерти Панэтия стоическая школа там развалилась. Ни одна из остальных афинских философских школ в то время даже близко так активно и лично Римом не интересуется и не занимается. Конечно, тут можно сказать, что стоическая философия космополитична, но так и ехали бы во все концы света, в ту же Александрию, в Антиохию, а не в Рим, откуда их сенат во главе с Катоном гонит в три шеи. (Между прочим, ещё один ученик Антипатра, Архедем из Тарса, так и сделал - оправился аж в Вавилон, а там, как на грех, вскоре начались восстания против Селевкидов.) Нет уж, извините, по-моему никакой случайности или внезапно возникшего научного интереса тут нет, это у стоиков система. Я думаю, история здесь ровно та же, что и со Сфером, который вдруг ни с того ни с сего подорвался из центра мира - Александрии, из царского дворца, в несчастную Спарту и отбарабанил там наставником 20 лет, пока революция не накрылась, после чего смог, наконец, спокойно вернуться к царскому двору. Удивительно схожим образом Панэтий после окончательной остановки деятельности гракханцев в 129 и смерти Сципиона возвращается в Афины. Mission accomplished.
Отдельно посмотрите, кто в самом центре и схемы, и событий - Панэтий. Это рыба ПОКРУПНЕЕ Блоссия, ребята. По Риму он явно хорошо подготовленный специалист - все трое (!) его учителей побывали в Риме и там учили, он сам читал лекции римским нобилям и был потом ими специально приглашен в Рим. Блоссий выучил горе-революционера Тиберия Гракха, затеявшего большие (не им задуманные) реформы, но не сумевшего даже один год продержаться у власти в Риме и быстро проигравшего всё и на легальном, и на силовом уровне. Панэтий 15 лет пробыл доверенным советником Сципиона Эмилиана и Лелия, возглавлявших сильнейшую из римских правящих групп, можно сказать без большого преувеличения, правивших Римом всё это время. Во время встречи Сципиона, приехавшего в ранге посла в Александрию с Птолемеем Фисконом в 139 (ну это типа как визит Рузвельта к Черчиллю в 1943), с Панэтием обменивается шуточками за спиной царя и, конечно, советуется Сципион. То есть если Блоссий это что-то уровня не Маркса, конечно, а, скажем, Че Гевары, то тогда Панэтий это, ну, примерно Киссинджер.
Что именно делал Панэтий для Сципиона и Лелия? На, так сказать, первом, известном уровне - консультировал в философии (то есть по любым вопросам, главным образом, наверное, политическим) и риторике. Судя по названиям книг, Панэтий много занимался специальными политическими вопросами, он написал трактат о политике, книги «О магистратах» и «О дивинации» (дивинация - это техники выяснения божественной воли в отношении политических дел), то есть наверняка в большой степени он был Сципиону и Лелию полезен именно этим, как консультант по «текнэ базиликон». Ну обо всём этом вы и без меня можете подробнее почитать в Википедии и в философских трактатах Цицерона, большого почитателя Панэтия.
На втором, я бы сказал, полузакрытом, уровне Панэтия использовали как наставника молодых участников группы Сципиона. В отличие от Полибия Панэтий попал к Сципиону и Лелию когда те уже были состоявшимися политиками и лет им было уже за 40, так что, наверное, уже нельзя сказать, что он учил их. Зато известно, что Лелий заставлял своих молодых зятьев Фанния и Сцеволу слушать лекции Панэтия, Панэтий был наставником и других молодых римских аристократов и политиков - участников группы Сципиона, из них по имени Цицерон называет Рутилия Руфа, из такой «статистики» по-моему несомненно, что и все остальные молодые участники кружка и группы Сципиона в обязательном порядке учились у Панэтия.
О том, что именно стоики были непревзойденными мастерами по работе с молодёжью, как вы помните, писал Плутарх когда рассказывал про деятельность Сфера в Спарте. Я именно в этом вижу очень важную составляющую той самой технологии революции, об этом мы поговорим подробнее ниже, когда, наконец, дойдем до Тиберия Гракха.
А пока давайте попробуем порассуждать про третий, тайный уровень работы Панэтия для римлян. Мне кажется, щелочку, через которую туда можно заглянуть, нам оставил Цицерон.
Главный, самый известный в античности труд Панэтия, его Magnum Opus - «Об обязанностях». Вообще этика и как теория, и как практика, морально-психологическая подготовка, - конек стоиков, тут они далеко обогнали остальные греческие философские школы. Книга Панэтия до нас не дошла. Точнее, дошла, но в виде трактата Цицерона «Об обязанностях» - судя по всему, Цицерон переписал в свои первые две книги Панэтия почти дословно. А вот дальше ему пришлось сочинять самому.
Цицерон: Итак, Панэтий, который, бесспорно, тщательнейше рассмотрел вопрос об обязанностях предложив три его раздела, чтобы в их пределах люди рассуждали и советовались насчет обязанности, в одном разделе выражая сомнения, прекрасно ли в нравственном отношении или же дурно то, о чем идет речь, во втором - полезно ли оно или бесполезно, в третьем - как мы в случае, если то, что имеет видимость нравственно прекрасного, борется с тем, что нам кажется полезным, должны отличать одно от другого, насчет двух первых дал разъяснения в своих трех книгах, а насчет третьего написал, что будет говорить об этом впоследствии, но обещания своего не исполнил. Это удивляет меня тем более, что его ученик Посидоний писал, что Панэтий, выпустив в свет эти книги, прожил еще тридцать лет. Меня удивляет, что Посидоний лишь вкратце коснулся этого вопроса в некоторых своих записях - тем более что, как он пишет, во всей философии это самый важный вопрос. Но я совсем не согласен с теми, кто говорит, что Панэтий вопрос этот не пропустил, а сознательно оставил в стороне и что писать об этом вообще не следовало, так как, по их мнению, польза никогда не может бороться с нравственной красотой. В связи с этим, с одной стороны, можно сомневаться, надо ли было включать этот раздел, третий по делению Панэтия, или же надо было его вообще опустить; но, с другой стороны, не может быть сомнения в том, что Панэтий вопрос этот поставил, но от его рассмотрения отказался. Ведь тому, кто, разделив весь вопрос на три части, две из них, как он полагает, закончил, непременно должна была остаться для рассмотрения также и третья; кроме того, в конце третьей книги он обещает снова поговорить об этом разделе. К этому присоединяется веское свидетельство Посидония, указывающего в одном из своих писем, что Публий Рутилий Руф, бывший учеником Панэтия, говаривал, что подобно тому, как еще не нашлось живописца, который смог бы закончить ту часть изображения Венеры Косской, которую Апеллес оставил только начатой (ведь красота ее лица не позволяла надеяться, что удастся передать таким же образом красоту других частей ее тела), так того, что Панэтий пропустил и чего он не завершил, ввиду выдающихся качеств того, что он завершил, не продолжил никто.
И вот дальше о самом важном вопросе философии бедному Марку Туллию пришлось писать третью книгу уже самому. Как по мне, получилось у него неубедительно. У Цицерона как-то все время выходит конгресс, немцы какие-то, что и вопроса-то такого на самом деле нет, что если что-то нравственно прекрасно, то оно и полезно, если хорошенько рассмотреть, и наоборот. Греческие философы Цицерону мало помогают, у тех же Диогена Вавилонского и Антипатра Тарсского он находит только дискуссию о том, может ли мудрец, получивший фальшивые деньги, ими расплатиться как настоящими (а из этого места у Цицерона и мы знаем из всех их трудов ровно только это рассуждение), но это как-то, согласитесь, мелко. Единственное место, где Цицерон явно оживляется и пишет от себя, интересно и убедительно - когда дело доходит до вопроса о том, должен ли продавец рассказывать о недостатках продаваемой вещи покупателю, тут Цицерон на отлично пересказывает соответствующие положения и примеры из римского права, которое он за 40 лет адвокатской практики изучил вдоль и поперек.
К большому моему сожалению наш, пожалуй, главный информатор об античности - Марк Туллий Цицерон, от которого дошли и письма, и речи, и много книг, был человек образованнейший, начитаннейший, да ещё и адвокат и политик, отлично информированный о самых разных делах, но вот беда - совершенный, просто идеальный нонконспиролог, начетчик, наивный, поверхностный и мыслящий совершенно не системно. Выше вы могли увидеть, что в рассказе о диалоге Лелия с Блоссием Цицерон точно передал второстепенные подробности, а в главной реплике Блоссия самая важная её часть ему показалась несущественной и он её просто отбросил (хорошо ещё умница Плутарх её где-то в другом месте нашёл и для нас сохранил, мы с вами это место дальше подробно посмотрим).
Вот поэтому я совершенно уверен, что Панэтий о соотношении полезного и нравственного, конечно, написал. Просто не для всех написал, а для взрослых, как оно по-настоящему. И не о вопросах про фальшивые деньги и приобретение недвижимости, а действительно о главном - государственных делах, политике. Причем писал он, я думаю, конкретно для «кружка Сципиона», поэтому делал акцент на соотношении нравственного и полезного именно применительно к политике в смешанном государстве - Римской республике. К Цицерону эта книга Панэтия, конечно, не попала.
Что тут можно предположить, сначала в общем (конкретика дальше). В политической этике один из важнейших вопросов - соотношение целей и средств. Античная политическая философия в этом вопросе, кажется, в основном застревала на первом шаге - нравственное/доброе ли средство? Если нет, то стоп, не годится, то, что таким средством достигнуто, для отечества будет не полезно.
Древним, как будто, далеко до Макиавелли с его знаменитым «тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности».
Я тут, конечно, опять неизбежно и сильно упрощаю, стоики на абстрактном уровне ещё как анализировали вопрос средств и целей. Даже Цицерон, затрагивая тему целей и средств в той самой 3 книге «Об обязанностях», оговаривает такие исключения: недобрые, но полезные/целесообразные средства разрешаются, если их цель (1) благо отечества, (2) сохранить «такого человека, который мог бы принести большую пользу государству». При этом для убийства тиранна, по Цицерону, хороши любые средства, сама нравственная цель их делает нравственными же.
Чего критически не хватает подходу Цицерона - остраненности. Цицерон воспринимает свою родную республику как высшую ценность и вечную и неизменную данность одновременно. Единственное что может ей угрожать - это, в наивно-идеологизированном восприятии Марка Туллия, пережившего диктатуру Цезаря, только тиранния, отменяющая республику, вот против нее все средства и хороши. А теперь, друзья, представим холодный, изощренный, подкрепленный огромным опытом, аналитичный и отстраненный взгляд со стороны на тот же вопрос греческого философа, для которого конкретное политическое устройство римской республики - совершенно не священная корова, а ее конституция, отеческие обычаи и свободы, магистратуры (Панэтий «О магистратурах») и даже священные установления (Панэтий «О дивинации») - только инструменты. Для чего? - а для того, чтобы к власти пришел стоический идеальный мудрец (или мудрецы) - вот это и будет высшим благом для римского государства.
Диоген Лаэртский: «Государственными делами мудрец тоже будет заниматься, если ничто не воспрепятствует (так пишет Хрисипп в I книге "О жизни"), и он будет обуздывать пороки и поощрять добродетели. Он не только свободен, но он и царь, ибо царствование есть неподотчетная власть, а она существует лишь для мудрых (так пишет Хрисипп в книге "О правильности словоупотребления у Зенона": он говорит, что правитель должен владеть знанием добра и зла, а ни один дурной человек им не владеет). Точно так же он один может управлять, судействовать и произносить речи, а из дурных людей - никто».
Вы скажете, тоже мне страшный секрет. Выходит, скажете вы, Панэтий обосновал в тайной части трактата «Об обязанностях», что Сципион может делать что считает нужным для достижения и сохранения власти в Риме, не считаясь с моральной оценкой средств? Типа, а Сципион с Лелием-то не знали! Ну, во-первых, может, на таком, теоретически обоснованном уровне, и правда не знали. А во-вторых, и в-главных, я думаю, что тайные книги содержали не только общие суждения, а ещё и конкретные советы, обобщающие знания и политический опыт (в том числе и неразглашаемые), накопленные стоиками, по оценке и выбору средств политической борьбы. Советы это были такие, говорить о которых открыто в Риме было просто немыслимо.
А потом, кажется, настал момент, когда о них начали говорить открыто.
Итак, напоминаю, мы продолжаем расширять контекст допроса Лелием Гая Блоссия. Сначала мы с вами посмотрели, КОГО спрашивают, потом КТО спрашивает, теперь переходим к вопросу О ЧЕМ они говорят.
Вопрос Лелия «а что если Тиберий приказал бы тебе сжечь Капитолий?» совершенно отвлеченный от расследования событий мятежа Гракха. Консулы и их совет расследуют конкретные преступления гракханцев - участвовал ли в подготовке, организации мятежа, в бою со сторонниками правительства, убивал ли римских граждан, и так далее. Тех, кто был признан виновным, консулы приговаривали к наказанию, кажется, в основном к смерти, и казнили, - например, казнили второго наставника Тиберия - ритора Диофана из Митилены.
При этом для обоих участников диалога, такое полное впечатление, вопрос совсем не отвлеченный, они очень пристрастно и подробно выясняют и уточняют хорошо понятные им обоим детали и тонкости. Конечно, как вы теперь видите, оба они происходят из одной группы политиков, разделившейся, кажется, совсем незадолго до допроса, имеют те же политические идеи (земельную реформу, с которой начал революцию побуждаемый Блоссием Тиберий Гракх в 134, Лелий пытался провести в 145 или 140), учились у одних тех же философов, Блоссий жил в доме у зятя Лелия. В общем, это что-то типа допроса большевика меньшевиком по поводу каких-то тонких моментов учения Маркса, типа, почему вы считаете, что после социалистической революции национализацию заводов нужно проводить раньше коллективизации на селе.
Но зачем вообще кому-то из них, или Тиберию Гракху, поджигать Капитолий? А ведь эта тема поднимается именно в это время не в первый раз. Плутарх рассказывает, что Тиберий Гракх в 133 в речи против противника реформы Октавия, помимо прочего сказал: Народный трибун - лицо священное и неприкосновенное постольку, поскольку он посвятил себя народу и защищает народ. Стало быть, если он, изменив своему назначению, чинит народу обиды, умаляет его силу, не дает ему воспользоваться правом голоса, он сам лишает себя чести, не выполняя обязанностей, ради которых только и был этой честью облечен. Даже если он разрушит Капитолий и сожжет корабельные верфи, он должен остаться трибуном. Если он так поступит, он разумеется, плохой трибун. Но если он вредит народу, он вообще не трибун.
Почему они все - Тиберий, Лелий, Блоссий думают и говорят о сожжении главной римской святыни, сердца римского государства? Это совершенно НЕ РИМСКАЯ идея. Римляне в норме, ну, просто не думали в эту сторону. Мятеж Гракха начался с захвата Капитолия, чтобы захватить силовой контроль над выборами, и главное сражение с гракханцами было на Капитолии, казалось бы, какая-нибудь из сторон могла Капитолий и поджечь, превентивно или в тактических целях, но в реальности ни у кого рука на такое не поднялась (и в следующих двух революциях, 121 и 100, когда опять дрались за Капитолий, тоже). Но ведь кто-то эту недобрую идею придумал!
Вот хорошая статья, подробно рассматривающая всё, что известно о Блоссии.
К сожалению, и автор этой статьи, и другие историки, рассматривают историю Блоссия совершенно не системно, как экзотический анекдот (в статье Сфера хотя бы вспомнили, но мельком). А я вас приглашаю поставить её в контекст, найти место Блоссию в системе римской истории.
Итак, вот две дошедших версии знаменитого диалога.
Плутарх: Блоссия привели к консулам, и в ответ на их расспросы он объявил, что слепо выполнял все приказы Тиберия. Тогда вмешался Назика: "А что если бы Тиберий приказал тебе сжечь Капитолий?" Сперва Блоссий стоял на том, что Тиберий никогда бы этого не приказал, но вопрос Назики повторили многие, и, в конце концов, он ответил: "Что же, если бы он распорядился, я бы счел для себя честью исполнить. Ибо Тиберий не отдал бы такого распоряжения, не будь оно на благо народу".
Цицерон (у Цицерона историю рассказывает Сцеволе Гай Лелий): Но когда Блоссий из Кум, связанный узами гостеприимства с вашей ветвью рода, Сцевола, пришел ко мне с целью получить прощение, так как я входил в состав совета при консулах Ленате и Рупилии, то он приводил в свое оправдание то обстоятельство, что он ценил Тиберия Гракха так высоко, что находил нужным исполнять все, чего бы тот ни пожелал. Тогда я спросил его: «Даже если бы он захотел, чтобы ты поджег Капитолий?» - «Никогда - сказал Блоссий, - он не захотел бы этого; но если бы он этого захотел, то я повиновался бы ему».
Контекст мы будем смотреть по четырем направлениям: кто спрашивает, кто отвечает, о чем и о ком говорят.
Собственно, кто отвечает, мы уже разобрали - философ-стоик-«технолог революции», наконец, выращенный в Риме в результате упорных 30-летних усилий инсталлировать в Рим такого супер-агента, успешно выполнивший миссию устроить кровавую революция в сверх-стабильном обществе, гордящимся законопослушностью. Ситуация примерно как с высадкой на Луну, экспедиции отправляются одна за одной, только здесь жители Луны активно защищаются и «Аполлоны» сбивают, те маскируются под метеориты, уходят от огня, и вот, наконец, удача, база основана, завербован первый абориген, который тут же устроил мятеж в генеральном штабе и вырубил управление ракетами!
Далее, кто спрашивает. Повторяю схему со стоиками, найдите на ней Лелия (здесь прав Цицерон, спрашивал, конечно, Лелий) и поднимитесь повыше.
Во-первых, посмотрите на всю эту «ветку» стоиков. Диоген, Антипатр, Панэтий - не «рядовые» философы, а главы-схолархи школы стоиков (плюс Кратет, тоже стоик) в течение 50 лет, все ездили в Рим, учили там, проводили много лет, оставили известных учеников. В итоге дела в Афинах они настолько забросили, что после смерти Панэтия стоическая школа там развалилась. Ни одна из остальных афинских философских школ в то время даже близко так активно и лично Римом не интересуется и не занимается. Конечно, тут можно сказать, что стоическая философия космополитична, но так и ехали бы во все концы света, в ту же Александрию, в Антиохию, а не в Рим, откуда их сенат во главе с Катоном гонит в три шеи. (Между прочим, ещё один ученик Антипатра, Архедем из Тарса, так и сделал - оправился аж в Вавилон, а там, как на грех, вскоре начались восстания против Селевкидов.) Нет уж, извините, по-моему никакой случайности или внезапно возникшего научного интереса тут нет, это у стоиков система. Я думаю, история здесь ровно та же, что и со Сфером, который вдруг ни с того ни с сего подорвался из центра мира - Александрии, из царского дворца, в несчастную Спарту и отбарабанил там наставником 20 лет, пока революция не накрылась, после чего смог, наконец, спокойно вернуться к царскому двору. Удивительно схожим образом Панэтий после окончательной остановки деятельности гракханцев в 129 и смерти Сципиона возвращается в Афины. Mission accomplished.
Отдельно посмотрите, кто в самом центре и схемы, и событий - Панэтий. Это рыба ПОКРУПНЕЕ Блоссия, ребята. По Риму он явно хорошо подготовленный специалист - все трое (!) его учителей побывали в Риме и там учили, он сам читал лекции римским нобилям и был потом ими специально приглашен в Рим. Блоссий выучил горе-революционера Тиберия Гракха, затеявшего большие (не им задуманные) реформы, но не сумевшего даже один год продержаться у власти в Риме и быстро проигравшего всё и на легальном, и на силовом уровне. Панэтий 15 лет пробыл доверенным советником Сципиона Эмилиана и Лелия, возглавлявших сильнейшую из римских правящих групп, можно сказать без большого преувеличения, правивших Римом всё это время. Во время встречи Сципиона, приехавшего в ранге посла в Александрию с Птолемеем Фисконом в 139 (ну это типа как визит Рузвельта к Черчиллю в 1943), с Панэтием обменивается шуточками за спиной царя и, конечно, советуется Сципион. То есть если Блоссий это что-то уровня не Маркса, конечно, а, скажем, Че Гевары, то тогда Панэтий это, ну, примерно Киссинджер.
Что именно делал Панэтий для Сципиона и Лелия? На, так сказать, первом, известном уровне - консультировал в философии (то есть по любым вопросам, главным образом, наверное, политическим) и риторике. Судя по названиям книг, Панэтий много занимался специальными политическими вопросами, он написал трактат о политике, книги «О магистратах» и «О дивинации» (дивинация - это техники выяснения божественной воли в отношении политических дел), то есть наверняка в большой степени он был Сципиону и Лелию полезен именно этим, как консультант по «текнэ базиликон». Ну обо всём этом вы и без меня можете подробнее почитать в Википедии и в философских трактатах Цицерона, большого почитателя Панэтия.
На втором, я бы сказал, полузакрытом, уровне Панэтия использовали как наставника молодых участников группы Сципиона. В отличие от Полибия Панэтий попал к Сципиону и Лелию когда те уже были состоявшимися политиками и лет им было уже за 40, так что, наверное, уже нельзя сказать, что он учил их. Зато известно, что Лелий заставлял своих молодых зятьев Фанния и Сцеволу слушать лекции Панэтия, Панэтий был наставником и других молодых римских аристократов и политиков - участников группы Сципиона, из них по имени Цицерон называет Рутилия Руфа, из такой «статистики» по-моему несомненно, что и все остальные молодые участники кружка и группы Сципиона в обязательном порядке учились у Панэтия.
О том, что именно стоики были непревзойденными мастерами по работе с молодёжью, как вы помните, писал Плутарх когда рассказывал про деятельность Сфера в Спарте. Я именно в этом вижу очень важную составляющую той самой технологии революции, об этом мы поговорим подробнее ниже, когда, наконец, дойдем до Тиберия Гракха.
А пока давайте попробуем порассуждать про третий, тайный уровень работы Панэтия для римлян. Мне кажется, щелочку, через которую туда можно заглянуть, нам оставил Цицерон.
Главный, самый известный в античности труд Панэтия, его Magnum Opus - «Об обязанностях». Вообще этика и как теория, и как практика, морально-психологическая подготовка, - конек стоиков, тут они далеко обогнали остальные греческие философские школы. Книга Панэтия до нас не дошла. Точнее, дошла, но в виде трактата Цицерона «Об обязанностях» - судя по всему, Цицерон переписал в свои первые две книги Панэтия почти дословно. А вот дальше ему пришлось сочинять самому.
Цицерон: Итак, Панэтий, который, бесспорно, тщательнейше рассмотрел вопрос об обязанностях предложив три его раздела, чтобы в их пределах люди рассуждали и советовались насчет обязанности, в одном разделе выражая сомнения, прекрасно ли в нравственном отношении или же дурно то, о чем идет речь, во втором - полезно ли оно или бесполезно, в третьем - как мы в случае, если то, что имеет видимость нравственно прекрасного, борется с тем, что нам кажется полезным, должны отличать одно от другого, насчет двух первых дал разъяснения в своих трех книгах, а насчет третьего написал, что будет говорить об этом впоследствии, но обещания своего не исполнил. Это удивляет меня тем более, что его ученик Посидоний писал, что Панэтий, выпустив в свет эти книги, прожил еще тридцать лет. Меня удивляет, что Посидоний лишь вкратце коснулся этого вопроса в некоторых своих записях - тем более что, как он пишет, во всей философии это самый важный вопрос. Но я совсем не согласен с теми, кто говорит, что Панэтий вопрос этот не пропустил, а сознательно оставил в стороне и что писать об этом вообще не следовало, так как, по их мнению, польза никогда не может бороться с нравственной красотой. В связи с этим, с одной стороны, можно сомневаться, надо ли было включать этот раздел, третий по делению Панэтия, или же надо было его вообще опустить; но, с другой стороны, не может быть сомнения в том, что Панэтий вопрос этот поставил, но от его рассмотрения отказался. Ведь тому, кто, разделив весь вопрос на три части, две из них, как он полагает, закончил, непременно должна была остаться для рассмотрения также и третья; кроме того, в конце третьей книги он обещает снова поговорить об этом разделе. К этому присоединяется веское свидетельство Посидония, указывающего в одном из своих писем, что Публий Рутилий Руф, бывший учеником Панэтия, говаривал, что подобно тому, как еще не нашлось живописца, который смог бы закончить ту часть изображения Венеры Косской, которую Апеллес оставил только начатой (ведь красота ее лица не позволяла надеяться, что удастся передать таким же образом красоту других частей ее тела), так того, что Панэтий пропустил и чего он не завершил, ввиду выдающихся качеств того, что он завершил, не продолжил никто.
И вот дальше о самом важном вопросе философии бедному Марку Туллию пришлось писать третью книгу уже самому. Как по мне, получилось у него неубедительно. У Цицерона как-то все время выходит конгресс, немцы какие-то, что и вопроса-то такого на самом деле нет, что если что-то нравственно прекрасно, то оно и полезно, если хорошенько рассмотреть, и наоборот. Греческие философы Цицерону мало помогают, у тех же Диогена Вавилонского и Антипатра Тарсского он находит только дискуссию о том, может ли мудрец, получивший фальшивые деньги, ими расплатиться как настоящими (а из этого места у Цицерона и мы знаем из всех их трудов ровно только это рассуждение), но это как-то, согласитесь, мелко. Единственное место, где Цицерон явно оживляется и пишет от себя, интересно и убедительно - когда дело доходит до вопроса о том, должен ли продавец рассказывать о недостатках продаваемой вещи покупателю, тут Цицерон на отлично пересказывает соответствующие положения и примеры из римского права, которое он за 40 лет адвокатской практики изучил вдоль и поперек.
К большому моему сожалению наш, пожалуй, главный информатор об античности - Марк Туллий Цицерон, от которого дошли и письма, и речи, и много книг, был человек образованнейший, начитаннейший, да ещё и адвокат и политик, отлично информированный о самых разных делах, но вот беда - совершенный, просто идеальный нонконспиролог, начетчик, наивный, поверхностный и мыслящий совершенно не системно. Выше вы могли увидеть, что в рассказе о диалоге Лелия с Блоссием Цицерон точно передал второстепенные подробности, а в главной реплике Блоссия самая важная её часть ему показалась несущественной и он её просто отбросил (хорошо ещё умница Плутарх её где-то в другом месте нашёл и для нас сохранил, мы с вами это место дальше подробно посмотрим).
Вот поэтому я совершенно уверен, что Панэтий о соотношении полезного и нравственного, конечно, написал. Просто не для всех написал, а для взрослых, как оно по-настоящему. И не о вопросах про фальшивые деньги и приобретение недвижимости, а действительно о главном - государственных делах, политике. Причем писал он, я думаю, конкретно для «кружка Сципиона», поэтому делал акцент на соотношении нравственного и полезного именно применительно к политике в смешанном государстве - Римской республике. К Цицерону эта книга Панэтия, конечно, не попала.
Что тут можно предположить, сначала в общем (конкретика дальше). В политической этике один из важнейших вопросов - соотношение целей и средств. Античная политическая философия в этом вопросе, кажется, в основном застревала на первом шаге - нравственное/доброе ли средство? Если нет, то стоп, не годится, то, что таким средством достигнуто, для отечества будет не полезно.
Древним, как будто, далеко до Макиавелли с его знаменитым «тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру. Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности».
Я тут, конечно, опять неизбежно и сильно упрощаю, стоики на абстрактном уровне ещё как анализировали вопрос средств и целей. Даже Цицерон, затрагивая тему целей и средств в той самой 3 книге «Об обязанностях», оговаривает такие исключения: недобрые, но полезные/целесообразные средства разрешаются, если их цель (1) благо отечества, (2) сохранить «такого человека, который мог бы принести большую пользу государству». При этом для убийства тиранна, по Цицерону, хороши любые средства, сама нравственная цель их делает нравственными же.
Чего критически не хватает подходу Цицерона - остраненности. Цицерон воспринимает свою родную республику как высшую ценность и вечную и неизменную данность одновременно. Единственное что может ей угрожать - это, в наивно-идеологизированном восприятии Марка Туллия, пережившего диктатуру Цезаря, только тиранния, отменяющая республику, вот против нее все средства и хороши. А теперь, друзья, представим холодный, изощренный, подкрепленный огромным опытом, аналитичный и отстраненный взгляд со стороны на тот же вопрос греческого философа, для которого конкретное политическое устройство римской республики - совершенно не священная корова, а ее конституция, отеческие обычаи и свободы, магистратуры (Панэтий «О магистратурах») и даже священные установления (Панэтий «О дивинации») - только инструменты. Для чего? - а для того, чтобы к власти пришел стоический идеальный мудрец (или мудрецы) - вот это и будет высшим благом для римского государства.
Диоген Лаэртский: «Государственными делами мудрец тоже будет заниматься, если ничто не воспрепятствует (так пишет Хрисипп в I книге "О жизни"), и он будет обуздывать пороки и поощрять добродетели. Он не только свободен, но он и царь, ибо царствование есть неподотчетная власть, а она существует лишь для мудрых (так пишет Хрисипп в книге "О правильности словоупотребления у Зенона": он говорит, что правитель должен владеть знанием добра и зла, а ни один дурной человек им не владеет). Точно так же он один может управлять, судействовать и произносить речи, а из дурных людей - никто».
Вы скажете, тоже мне страшный секрет. Выходит, скажете вы, Панэтий обосновал в тайной части трактата «Об обязанностях», что Сципион может делать что считает нужным для достижения и сохранения власти в Риме, не считаясь с моральной оценкой средств? Типа, а Сципион с Лелием-то не знали! Ну, во-первых, может, на таком, теоретически обоснованном уровне, и правда не знали. А во-вторых, и в-главных, я думаю, что тайные книги содержали не только общие суждения, а ещё и конкретные советы, обобщающие знания и политический опыт (в том числе и неразглашаемые), накопленные стоиками, по оценке и выбору средств политической борьбы. Советы это были такие, говорить о которых открыто в Риме было просто немыслимо.
А потом, кажется, настал момент, когда о них начали говорить открыто.
Итак, напоминаю, мы продолжаем расширять контекст допроса Лелием Гая Блоссия. Сначала мы с вами посмотрели, КОГО спрашивают, потом КТО спрашивает, теперь переходим к вопросу О ЧЕМ они говорят.
Вопрос Лелия «а что если Тиберий приказал бы тебе сжечь Капитолий?» совершенно отвлеченный от расследования событий мятежа Гракха. Консулы и их совет расследуют конкретные преступления гракханцев - участвовал ли в подготовке, организации мятежа, в бою со сторонниками правительства, убивал ли римских граждан, и так далее. Тех, кто был признан виновным, консулы приговаривали к наказанию, кажется, в основном к смерти, и казнили, - например, казнили второго наставника Тиберия - ритора Диофана из Митилены.
При этом для обоих участников диалога, такое полное впечатление, вопрос совсем не отвлеченный, они очень пристрастно и подробно выясняют и уточняют хорошо понятные им обоим детали и тонкости. Конечно, как вы теперь видите, оба они происходят из одной группы политиков, разделившейся, кажется, совсем незадолго до допроса, имеют те же политические идеи (земельную реформу, с которой начал революцию побуждаемый Блоссием Тиберий Гракх в 134, Лелий пытался провести в 145 или 140), учились у одних тех же философов, Блоссий жил в доме у зятя Лелия. В общем, это что-то типа допроса большевика меньшевиком по поводу каких-то тонких моментов учения Маркса, типа, почему вы считаете, что после социалистической революции национализацию заводов нужно проводить раньше коллективизации на селе.
Но зачем вообще кому-то из них, или Тиберию Гракху, поджигать Капитолий? А ведь эта тема поднимается именно в это время не в первый раз. Плутарх рассказывает, что Тиберий Гракх в 133 в речи против противника реформы Октавия, помимо прочего сказал: Народный трибун - лицо священное и неприкосновенное постольку, поскольку он посвятил себя народу и защищает народ. Стало быть, если он, изменив своему назначению, чинит народу обиды, умаляет его силу, не дает ему воспользоваться правом голоса, он сам лишает себя чести, не выполняя обязанностей, ради которых только и был этой честью облечен. Даже если он разрушит Капитолий и сожжет корабельные верфи, он должен остаться трибуном. Если он так поступит, он разумеется, плохой трибун. Но если он вредит народу, он вообще не трибун.
Почему они все - Тиберий, Лелий, Блоссий думают и говорят о сожжении главной римской святыни, сердца римского государства? Это совершенно НЕ РИМСКАЯ идея. Римляне в норме, ну, просто не думали в эту сторону. Мятеж Гракха начался с захвата Капитолия, чтобы захватить силовой контроль над выборами, и главное сражение с гракханцами было на Капитолии, казалось бы, какая-нибудь из сторон могла Капитолий и поджечь, превентивно или в тактических целях, но в реальности ни у кого рука на такое не поднялась (и в следующих двух революциях, 121 и 100, когда опять дрались за Капитолий, тоже). Но ведь кто-то эту недобрую идею придумал!