Про ангелов и мореплавателей
.
Тает, тает поднебесный студень, златокудрая и хворая вода
так обидно, что живые люди в судорогах раз и навсегда
но еще не время, час потопа настоящего покуда не настал,
в сапогах резиновых дотопаю до лавчонки тонущей, и там
раскошелюсь, паренек веселый, и назло тебе, дурак Харон,
прикуплю кусочек горгонзолы, полкило хороших макарон
и винца нехитрого литруху. Пышет без особенных обид
бледный газ на хлюпающей кухне, пленная вода кипит, кипит,
будто демон лермонтовский. Вот и ночь заластится - тепла, влажна,
бестолкова. Все мы идиоты были, не умели ни хрена,
спали, о высоком рассуждали, коллекционировали медали,
марки да монетки, а потом наступал тот самый суп с котом.
Где горбушка от французской булки? Где сугроб в арбатском переулке?
Где мои родители, дядья, тетки? Где (вот тут и всхлипну) жизнь моя?
Задает поэт свои вопросы риторические, а матросы
курят папиросы, водку пьют, айвазовской буре не дают
спуску. Есть у них подружка Нина, есть в пайке сухарь и солонина,
есть друзья в тельняшках, есть враги, сладкий лук, чтоб не было цинги.
Смел моряк, и стоек без иллюзий. Что ему Харон? Угрюмый лузер,
ну, плывет, простейшему обученный, ну, скрипит загробною уключиной,
нам-то что? Ленивая, соленая, расстилается вода крепленая,
рыбке в ней - что ангелу ночному в невесомости. Да, по дороге к дому.