Анна Талисман: Горечь материнства
В дискуссиях о легитимности абортов неизбежно появляются утверждения о том, что многие женщины горько оплакивают прерывание беременности, но при этом якобы ни одна женщина в мире не сожалеет о рождении, о появлении детей в ее жизни. Меня поразило это утверждение, неоднократно звучавшее в ходе полемики. Мне это показалось некоей мантрой, которая повторялась от комментатора к комментатору. Имея профессиональный опыт в области психосоциальной поддержки в системе здравоохранения (почти два десятка лет), я вспоминаю бесчисленные истории, в частности, и на эту тему, касающиеся самых разных женщин - молодых и пожилых, приехавших с разных концов света. Женщин разного этнического происхождения, разной степени религиозности, принадлежащих к разным конфессиям. Женщин разной сексуальной ориентации и разного состояния здоровья, разного подхода к жизни, разного социального статуса и образования. Постепенно мне стало ясно, что это вовсе не аксиома. Очень многие вздыхали с облегчением, когда опасность беременности отступала. Некоторые не могли оправиться всю жизнь от вынужденного материнства.
Полагаю, что я сейчас вновь нарушу заговор молчания. Еще одной священной корове не поздоровится. Однако молчать об этом - значит вести себя предательски по отношению к женщинам. Существует немало женщин, которые в какой-то мере сожалеют о том, как и в каком количестве они заводили детей. Есть и такие, которые считают себя абсолютно не подходящими для материнства. Или полагают, что материнство не подходит для них.
В этой связи мне хотелось бы сказать вот что: утверждение «я не встречал/а женщин, которые раскаивались бы своем материнстве, но встречал/а раскаявшихся в абортах» - очень слабый аргумент. Он гораздо больше говорит о нас самих. О том, в каком обществе мы живем, какова наша коллективная память, чего мы ожидаем от женщин, а чего категорически не ждем. Это больше говорит о нас, чем о тех самых женщинах, которые раскаиваются (или нет) в своих чувствах.
Начнем с того, что в нашем обществе раскаиваться в рождении ребенка считается столь же кощунственным и чудовищным поступком, как и желать своему ребенку смерти. А подобное раскаяние, что поделать, все же существует. Какая-то женщина забеременела слишком рано, будучи совершенно не готовой (как признаются многие, «меня никто не спрашивал»). Другая поддалась давлению мужа, который против абортов или заинтересован больше, чем жена в детопроизводстве. Третья не посмела оказать сопротивление семейному или общественному давлению, хотя в глубине души понимала, что она не создана для детей («Если ты не родишь, будешь жалеть об этом всю жизнь»). Вариант, что какая-либо женщина, родив, может жалеть об этом всю жизнь, не рассматривается как возможный. А между тем такая опасность существует.
Желание стать матерью, по крайней мере в Израиле, а также в странах нашего исхода, считается неотъемлемой частью идентификации женщины, понятия женственности как таковой. Если женщина не обладает подобным желанием, то она, вроде как, и не особенно женщина. Или несостоявшаяся женщина. Такой посыл мы получаем от общества. Мужчинам, кстати, тоже достается. Как гласит русская поговорка, «настоящий мужчина должен построить дом, посадить дерево, воспитать сына». То есть, если он истово желает воспитывать дочерей, то он не очень мужественный мужчина. А если и вовсе не желает детей, чтобы оставить потомство, то что он за мужчина вообще.
Важно также отметить ситуацию тех женщин, которые родили потому, что отрицательно относились к прекращении беременности. А потом, уже родив, так и не смогли смириться с тем, что их жизнь изменилась безвозвратно вопреки их подлинному желанию.
Только вдумайтесь: через какой психологический прессинг, через какой когнитивный и душевный диссонанс проходит женщина? Каким чудовищем она станет себя ощущать, если даст себе волю хотя бы осознать свои чувства? Не говоря уже о том, чтобы просто поделиться с близкими. Очень редкие, храбрые или доведенные до полного отчаяния, женщины говорят о том, что сожалеют о своем материнстве. В то время, как подавляющее большинство женщин предпочтут скорее сгнить в депрессии, чем признаться даже себе, не говоря уже о других, что сожалеют о том, что стали матерями. Не удивительно, что так сложно признать эту проблему.
У меня не идет из головы случай прекрасной женщины, жены и матери двоих детей, которая после сорока лет совершенно неожиданно забеременела. Узнав об этом, она хотела прекратить беременность, но муж настоял, чтобы она рожала - по духовно-религиозным соображениям. За беременностью и родами последовала затяжная послеродовая депрессия, от которой она не оправилась и через десять лет, когда уже с дополнительными хроническими заболеваниями пришла на прием к врачу. Вся семья, конечно, вовлечена в эту трагедию. Чтоб было понятно: она любит младшего сына и старается сделать для него все, но неизменно ощущает, что решение было неверным. Это ощущение словно грызет ее изнутри.
Есть и другие случаи, более или менее удачные. Но в любой ситуации важен вопрос: сколь тяжела та душевная ноша, с которой живет женщина, скрывая это от близких и даже от самой себя.
Кстати, очень важно еще раз отметить, что раскаиваться в материнстве - это вовсе не означает не любить своих детей. Речь идет о разных вещах.
Неверно также думать, что все женщины жалеют или не жалеют об абортах. Многие женщины, пережив прерывание беременности в том виде, в котором это происходит в некоторых странах, - как это, например, практиковалось в бывшем Советском Союзе - непрофессионально, с высокой степенью риска, с высоким уровнем травматизма и угрозой бесплодия в будущем, с отвратительным отношением к пациентке - помнят аборт как пытку. Последующие сложности даже с желанной и запланированной беременностью безусловно могут привести этих женщин к горькому сожалению и самообвинениям. Опять же, в Советском Союзе, где человеческие страдания не слишком принимались в расчет, аборты были главным противозачаточным средством. Одна пожилая репатриантка, медицинский работник, призналась, что за свою жизнь с мужем сделала тридцать (!) абортов. И при этом еще старалась, чтобы муж не заметил - после чего именно она возвращается домой. Она говорила об этом так обыденно потому, что это было обычным делом в ее городке. Она, пожалуй, даже гордилась тем, что продолжала оставаться примерной женой. Трудно представить, что она хотела бы иметь тридцать двух детей. Или даже просто троих. В ее реальности не было другого способа регулировать рождаемость. Аборты считались чем-то неприличным - так что не стоило и ожидать особой поддержки от мужа и семьи. Нужно было выживать. Что чувствует женщина, никого не интересовало.
Тема раскаяния, сожаления о собственном материнстве должна быть наконец поднята в обществе. Женщины не должны себя чувствовать «чудовищами» лишь за то, что чувствуют таким образом. Ведь только так мы можем хотя бы немного ослабить жесткую хватку социальных ожиданий и соответствия заранее определенным социальным ролям. Только так мы можем помочь тем, кому это необходимо.
источник
Полагаю, что я сейчас вновь нарушу заговор молчания. Еще одной священной корове не поздоровится. Однако молчать об этом - значит вести себя предательски по отношению к женщинам. Существует немало женщин, которые в какой-то мере сожалеют о том, как и в каком количестве они заводили детей. Есть и такие, которые считают себя абсолютно не подходящими для материнства. Или полагают, что материнство не подходит для них.
В этой связи мне хотелось бы сказать вот что: утверждение «я не встречал/а женщин, которые раскаивались бы своем материнстве, но встречал/а раскаявшихся в абортах» - очень слабый аргумент. Он гораздо больше говорит о нас самих. О том, в каком обществе мы живем, какова наша коллективная память, чего мы ожидаем от женщин, а чего категорически не ждем. Это больше говорит о нас, чем о тех самых женщинах, которые раскаиваются (или нет) в своих чувствах.
Начнем с того, что в нашем обществе раскаиваться в рождении ребенка считается столь же кощунственным и чудовищным поступком, как и желать своему ребенку смерти. А подобное раскаяние, что поделать, все же существует. Какая-то женщина забеременела слишком рано, будучи совершенно не готовой (как признаются многие, «меня никто не спрашивал»). Другая поддалась давлению мужа, который против абортов или заинтересован больше, чем жена в детопроизводстве. Третья не посмела оказать сопротивление семейному или общественному давлению, хотя в глубине души понимала, что она не создана для детей («Если ты не родишь, будешь жалеть об этом всю жизнь»). Вариант, что какая-либо женщина, родив, может жалеть об этом всю жизнь, не рассматривается как возможный. А между тем такая опасность существует.
Желание стать матерью, по крайней мере в Израиле, а также в странах нашего исхода, считается неотъемлемой частью идентификации женщины, понятия женственности как таковой. Если женщина не обладает подобным желанием, то она, вроде как, и не особенно женщина. Или несостоявшаяся женщина. Такой посыл мы получаем от общества. Мужчинам, кстати, тоже достается. Как гласит русская поговорка, «настоящий мужчина должен построить дом, посадить дерево, воспитать сына». То есть, если он истово желает воспитывать дочерей, то он не очень мужественный мужчина. А если и вовсе не желает детей, чтобы оставить потомство, то что он за мужчина вообще.
Важно также отметить ситуацию тех женщин, которые родили потому, что отрицательно относились к прекращении беременности. А потом, уже родив, так и не смогли смириться с тем, что их жизнь изменилась безвозвратно вопреки их подлинному желанию.
Только вдумайтесь: через какой психологический прессинг, через какой когнитивный и душевный диссонанс проходит женщина? Каким чудовищем она станет себя ощущать, если даст себе волю хотя бы осознать свои чувства? Не говоря уже о том, чтобы просто поделиться с близкими. Очень редкие, храбрые или доведенные до полного отчаяния, женщины говорят о том, что сожалеют о своем материнстве. В то время, как подавляющее большинство женщин предпочтут скорее сгнить в депрессии, чем признаться даже себе, не говоря уже о других, что сожалеют о том, что стали матерями. Не удивительно, что так сложно признать эту проблему.
У меня не идет из головы случай прекрасной женщины, жены и матери двоих детей, которая после сорока лет совершенно неожиданно забеременела. Узнав об этом, она хотела прекратить беременность, но муж настоял, чтобы она рожала - по духовно-религиозным соображениям. За беременностью и родами последовала затяжная послеродовая депрессия, от которой она не оправилась и через десять лет, когда уже с дополнительными хроническими заболеваниями пришла на прием к врачу. Вся семья, конечно, вовлечена в эту трагедию. Чтоб было понятно: она любит младшего сына и старается сделать для него все, но неизменно ощущает, что решение было неверным. Это ощущение словно грызет ее изнутри.
Есть и другие случаи, более или менее удачные. Но в любой ситуации важен вопрос: сколь тяжела та душевная ноша, с которой живет женщина, скрывая это от близких и даже от самой себя.
Кстати, очень важно еще раз отметить, что раскаиваться в материнстве - это вовсе не означает не любить своих детей. Речь идет о разных вещах.
Неверно также думать, что все женщины жалеют или не жалеют об абортах. Многие женщины, пережив прерывание беременности в том виде, в котором это происходит в некоторых странах, - как это, например, практиковалось в бывшем Советском Союзе - непрофессионально, с высокой степенью риска, с высоким уровнем травматизма и угрозой бесплодия в будущем, с отвратительным отношением к пациентке - помнят аборт как пытку. Последующие сложности даже с желанной и запланированной беременностью безусловно могут привести этих женщин к горькому сожалению и самообвинениям. Опять же, в Советском Союзе, где человеческие страдания не слишком принимались в расчет, аборты были главным противозачаточным средством. Одна пожилая репатриантка, медицинский работник, призналась, что за свою жизнь с мужем сделала тридцать (!) абортов. И при этом еще старалась, чтобы муж не заметил - после чего именно она возвращается домой. Она говорила об этом так обыденно потому, что это было обычным делом в ее городке. Она, пожалуй, даже гордилась тем, что продолжала оставаться примерной женой. Трудно представить, что она хотела бы иметь тридцать двух детей. Или даже просто троих. В ее реальности не было другого способа регулировать рождаемость. Аборты считались чем-то неприличным - так что не стоило и ожидать особой поддержки от мужа и семьи. Нужно было выживать. Что чувствует женщина, никого не интересовало.
Тема раскаяния, сожаления о собственном материнстве должна быть наконец поднята в обществе. Женщины не должны себя чувствовать «чудовищами» лишь за то, что чувствуют таким образом. Ведь только так мы можем хотя бы немного ослабить жесткую хватку социальных ожиданий и соответствия заранее определенным социальным ролям. Только так мы можем помочь тем, кому это необходимо.
источник