Музеи - настоящие сокровищницы тайн и загадок, которые содержатся в принадлежащих им коллекциях. И коллекция Японии, возможно, одна из самых загадочных. Предлагая расширить рамки восприятия музейных предметов, мы обращаемся к культурному наследию Японии - ритуалам и поэзии, которые суть ключи к пониманию и диалогу.
В музеях Санкт-Петербурга хранятся настоящие сокровища японской культуры. В них можно найти всё (от бытовых предметов до прекрасной гравюры) наиболее важное и подчиненное тонкой эстетике японской души. Эти коллекции призваны раскрывать различные темы, описывающие духовную и материальную жизнь общества, иногда пересекающиеся самым неожиданным образом. Одна из них - тема любовного переживания, являющаяся частью переживания мимолетного и прекрасного бытия вообще.
Познание метафорического мира Японии, связывающего философию жизни и природы, эстетику чувств и искусство обхождения, позволяет наполнить драматургию художественного пространства экспозиции особым ароматом, где формируется главное - нескончаемый ритуал, соединяющий тончайшее созерцание бытия.
Для организации экспозиции Востока, выставочной деятельности необходимо понимание специфики культуры, образов мышления и ритуальных церемоний, концепции человека и пространства, жанров искусства (театра, поэзии, гравюры, музыки…), их символико-живописных решений. Погружая в иную психологию, иную философию и иное миросозерцание, восточная культура складывает отличную от европейской художественную драматургию. Изобразительный текст подобен японской поэзии. Философия человека, его лицо в портретном искусстве трактуется как озеро с мелкой рябью морщинок, покой которого нарушают плавно бегущие состояния - переменные, легкие, сменяющие друг друга, как облака, волны, ветер, колеблющий ветки. Созерцание их не удивляет, не устрашает, не восхищает. Глаза, губы, изгиб носа - все подобно волнам, набегающим и исчезающим в успокоенном пространстве; все настраивает на иной, по сравнению с европейским, масштаб зрения, погружения, чувствования. Стихии восточных чувств, подобные космически-природным - огню, воде, воздуху, олицетворяют не столько разделение (или-или), как в русском или европейском искусстве, сколько соединение и созвучие (и-и).
Тема любви, раскрывая мимолетность временного, реальности-сна, тонких граней эмоционального строя, зыбкость чувств и оттенков психики, пронизывает все культуры мира, поэтому представить культуру Японии вне этого - то же самое, что представить, как из пирамиды водруженных друг на друга камней убирают самый нижний камень. Конечно, в этом случае пирамида непременно разрушится.
Любовь, вернее, эстетика и поэзия романтического чувства, для японца (особенно это характерно для классической японской поэзии) неразделима с такими понятиями, как «саби» (чувство благородной прекрасной печали по поводу мимолетности всего сущего), «хосоми» (утонченность, изысканность) и др. Но такие термины не объяснишь, не поведаешь чужаку, не посвященному в тайны культуры. Кто же является этим чужаком для японцев? Ответ прост - представители других культур, пусть и достойные вежливого и уважительного поклона, но не имевшие возможности постичь те тонкости, которые японцы учатся различать чуть ли не с рождения, которые лежат в основе их культуры. Таким образом, между японцами и представителями других стран (в первую очередь - западных) образуется пропасть при восприятии и понимании ключевых моментов японской эстетики.
Обратимся к музейной экспозиции (нашему главному инструменту) в поисках примера подобного закрытого общества. Мы можем наглядно представить себе это общество, не подпускающее к себе чужаков, если обратим внимание на работу скульптора Инны Олевской «Тусовка», представленную на временной выставке «Метаморфозы фарфоровой пластики» (29 сентября - 14 января 2018 г.). Рассматривая скульптурную композицию, мы видим группу людей, собравшихся вместе, но не связанных между собой тесными узами. Это люди, сидящие за одним столом с чужаками. Инне Олевской удалось подчеркнуть индивидуальность каждого, но при этом показать, как все они далеки друг от друга. Автор представил нам ребус, который можно истолковывать на разные лады, но так и не добраться до истины. То же описание подходит и для японского общества. Кроме того - что до некоторой степени символично, - на одной из фигур собеседников, закрытых для доверительной беседы, присмотревшись, мы можем различить изображение самурая, готовящегося к сражению.
Предметы на экспозициях Государственного Эрмитажа, Кунсткамеры, Государственного музея истории религии - это тоже своего рода ребусы, именно поэтому их необходимо раскрыть, чтобы они дошли до сознания посетителя. Этой роли служат в первую очередь экспозиция и этикетаж, но их не всегда достаточно, т. к. культура Японии состоит из ритуалов, четко продуманных, незаменимых, которые сложно уместить в рамках лишь одной этикетки или даже целой экспозиции. К примеру, как передать с помощью экспозиционных средств очарование и легкую грусть любования цветами сакуры (вишни), цветущими всего несколько часов, а после безвозвратно облетающими? Неслучайно цветущая сакура - один из символов японской эстетики, неоднократно воспетая в поэзии. А что кроме поэзии может передать саму быстротечность жизни и сохранить нетронутое - нетронутым, цветущее - цветущим, при этом выражая светлую грусть и нежность к воспеваемому - будь то предмет, человек или стихия природы?
В подтверждение данной мысли обратимся к поэтическому образу, созданному поэтом Ки-но Цураюки, который родился ок. 866 г. и умер в 945 или 946 г.:
Ведь дом этот мой,
В моем саду распустился
Вишневый цвет.
Но вот облетает, и я
Не в силах его удержать.
В этих строчках поэт хочет передать одновременно восторг и печаль от увиденного. Ему принадлежат дом и земля, на котором стоит куст вишни весь в цвету, но никакими силами невозможно остановить процессы, происходящие в природе, человек не властен над ними, как и над своим сердцем. Всё что остается поэту - взирать на нежные цветы, раскрывшие свои бутоны, наслаждаясь этим моментом, прекрасным в своей быстротечности.
Продолжение следует...
- О. И. Котина, М. Н. Цветаева -