О ВЛАСТИ И "РАССЕРЖЕННЫХ ГОРОЖАНАХ" КАК ВНУТРИКЛАССОВОМ КОНФЛИКТЕ
"Классовая риторика и классовая реальность"
Николай Проценко
Социологические заметки о "креативном классе"
февраль 2012 г.
Комментарии столичных протестных митингов последних недель изобилуют порядком подзабытой за постсоветские двадцать лет классовой риторикой - повсеместно утверждается, что на улицы вышел «креативный класс», «новый городской класс», а то и просто «средний класс». Главное в этих выражениях именно слово «класс» - в каком значении оно здесь выступает? Употребляется ли здесь слово «класс» в терминологическом смысле, или же перед нами попытка назвать этим словом некую иную реальность, которая в действительности должна описываться иными понятиями? Похоже, что именно второе - выразители чаяний «креативного класса», кажется, вообще слабо представляют себе реальную классовую структуру современного российского социума. Или, попросту говоря, не знают страны, в которой живут. В этом их фундаментальная слабость, но это же определяет и высокие риски, которые создает для страны ее «креативный класс».
[Spoiler (click to open)]Об определении класса
Термин «класс» имеет смысл в том случае, если он описывает некую систему, в которой есть четкое противопоставление одних элементов другим на основании понятных критериев. Вот, к примеру, каноническое определение класса у Ленина из его заметки «Великий почин»: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают».1
А вот образчик «портрета недовольного» в одном из тех российских изданий, которое активно использует словосочетания типа «креативный» или «новый городской» класс: «Это скорее мужчина, чем женщина, скорее средних лет, почти наверняка с высшим образованием, приличный специалист, но без подчиненных. Работает он не в реальном секторе, а в расширенно понимаемой сфере услуг (сюда относятся и финансы, и СМИ, и малый бизнес, и госуправление, и IT)».2 Если применить к этому фрагменту ленинскую формулировку, то типологически перед нами все что угодно, кроме, собственно, класса. «Приличный специалист, но без подчиненных» может быть и наемным тружеником в частном предприятии (пролетарием), и индивидуальным предпринимателем (буржуа), и работником государственного аппарата (бюрократом), то есть «креативный класс» обнаруживается в совершенно разных группах «общественной организации труда». А стало быть, главный критерий не выдерживается и перед нами - не класс, а нечто иное.
Однако ленинское определение класса далеко не единственное, равно как и то представление о классовой структуре общества, которое оно обслуживает. Поэтому более убедительной критика вышеназванных понятий окажется с другой точки зрения, а именно с позиции, согласно которой классов в обществе может быть строго ограниченное количество. В самом деле, если при подсчете числа классов вовремя не поставить точку, то мы неминуемо придем к дурной бесконечности, а стало быть, нам требуется такая система координат, которая четко показывает, какое возможно максимальное количество классов.
Именно такую, закрытую систему координат предлагает один из крупнейших социологов современности Иммануил Валлерстайн, утверждающий в эпилоге к первому тому своего капитального труда «Мир-система Модерна» (до сих пор не изданного в русском переводе), что в обществе не может существовать больше двух классов. По мнению Валлерстайна, «в конфликтных ситуациях многочисленные общественные фракции имеют тенденцию сокращаться до двух основных групп путем формирования альянсов, то есть по определению невозможно одновременное наличие трех и более классов, осознающих себя в качестве таковых». При этом даже существование двух классов - это скорее короткий момент, нежели длительно сохраняющееся положение дел: «утверждение, что не может существовать три и более класса, не означает, что классов всегда два. Классов может не быть вообще, хотя это редкая и преходящая ситуация. Но может быть так, что существует всего один класс - вот наиболее распространенное положение дел. Если же мы имеем два класса, то такая ситуация наиболее взрывоопасна». «В действительности классы существуют лишь в конфликтных ситуациях», - резюмирует Валлерстайн,3 но при этом конфликт не обязательно может быть межклассовым, он «может быть определен и как столкновение между одним классом, воспринимающим себя в качестве универсального, и всеми прочими социальными стратами».
Именно эту - сугубо формальную, очищенную от идеологической конъюнктуры - конструкцию мы и возьмем за основу дальнейших рассуждений. И, приложив ее к российским реалиям, попробуем найти в ее пределах пресловутый «креативный класс».
Двуглавый государственный класс
Предположим, что в России действительно существует некий «креативный», или «новый городской», или пусть даже «средний», класс, который после выборов в Госдуму 4 декабря 2011 года неожиданно обрел классовое самосознание, выразившееся в требованиях отправить в отставку Путина, провести «честные» выборы и т.д. Используя терминологию Гегеля, допустим, что в митингах на Болотной и Сахарова произошел переход этого класса из латентного состояния класса-в-себе в актуальное состояние класса-для-себя, предполагающее формирование классового самосознания и готовность к классовой борьбе. Тогда, рассуждая в логике описанной выше схемы, где классов может быть не более двух, на следующем шаге мы должны поставить вопрос о том, сколько классов было в российском обществе до того момента, как «партия жуликов и воров» вкупе с «волшебником» Чуровым пробудили самосознание «креативного класса» от догматической спячки.
В силу особой роли в истории России государства, которое всегда выступало здесь основным (а нередко и единственным) актором не только политического поля, но и социального мира в целом, искомый российский «класс номер один» следует назвать государственным. История его формирования и изменений не является задачей этой статьи, поэтому перейдем сразу к нынешнему состоянию государственного класса. В его составе можно выделить две большие группы.
Первую из них составляют те, кто связан с государством напрямую, или, если можно так выразиться, «государственные люди» - это собственно государственные и муниципальные служащие включая разветвленные силовые ведомства, работники госкомпаний, всевозможные «бюджетники», а также отдельная подкатегория - пенсионеры. Численность всей этой группы вполне поддается сравнительно точному подсчету.
Согласно данным Росстата, в 2008 году численность занятых граждан России составила порядка 70 млн человек. Из них 7,9% - это госслужащие, армия и работники соцобеспечения и 16,6% - «бюджетники» (работники образования и здравоохранения). Итого эти три категории составляют 24,5% занятых, или примерно 17,2 миллиона человек (здесь, разумеется, надо делать поправку на негосударственных врачей и педагогов, но существенно общую сумму это не скорректирует). Из государственных компаний или компаний с преобладанием государственного капитала крупнейшими являются РЖД (1,3 млн чел.), Ростехнологии (788 тыс. чел.), Почта России (415 тыс. чел.), Газпром (376 тыс. чел.), Росатом (290 тыс. чел.), Сбербанк (250 тыс. чел.), Связьинвест (203 тыс. чел.), Транснефть (84 тыс. чел.), ВТБ (38 тыс. чел.), а также структуры бывшего РАО ЕЭС (порядка 470 тыс. чел.) - всего более 4 млн человек, или еще как минимум 6% занятых. Добавим сюда примерно 8% занятых в сельском хозяйстве, для которого традиционно характерна высокая зависимость от государства, и получим, что численность экономически активной части первой группы государственного класса приближается к 40% от занятого населения России, или почти 27 млн человек. На первый взгляд, может показаться абсурдным включать в пределы одного класса, скажем, мелкого клерка Почты России и президента РЖД, чьи доходы различаются в десятки раз, но не стоит забывать ценное замечание Валлерстайна о том, что «разница в доходах - это не показатель того, что некоторая группа не является классом». В данном случае критерием является принадлежность к государственным структурам, формирующая у этой экономически активной группы особое, вполне классовое самосознание. К ним следует добавить и примерно 15 млн пенсионеров (порядка 40% экономически неактивного населения, по данным 2007 года). В совокупности с экономически активными «государственными людьми» они составляют не менее 42 млн человек, или 30% населения России.
А вот второй крупной группой государственного класса является та самая группа, которую принято именовать средним классом в самом расхожем понимании этого слова, то есть граждане с ежемесячным доходом, позволяющим определенный уровень потребления - последний в первую очередь и ассоциируется со словосочетанием «средний класс». Таких «средних русских», по оценке разных социологов, от 15 до 25 млн человек, или 21-35% занятых россиян, если использовать статистику 2008 года. Общепринятых критериев выделения «среднего класса» не существует, конкретные цифры могут сильно отличаться, но с тем, что доля этой группы населения на протяжении последнего десятилетия существенно выросла, спорить не станет никто. Понятно, что если за основной критерий выделения «среднего класса» брать исключительно уровень доходов, то среди этих 15-25 млн «средних русских» окажется значительное число тех, кто принадлежит к первой, рассмотренной выше «ядерной» группе государственного класса. Однако и в этом случае ядром «среднего класса» окажутся работники негосударственного сектора экономики, что подтверждено многочисленными исследованиями, в том числе журнала «Эксперт».
Тем не менее, и этот «средний класс», работающий на частных предприятиях, мы относим именно к государственному классу. Почему? Потому, что увеличение этой группы стало прямым следствием укрепления государства в 2000-х годах, благодаря чему была в том числе сформирована, разумеется, несовершенная, но вполне работающая институциональная и законодательная база частного сектора экономики, в котором и стал активно формироваться «средний класс». Его ядро составили те, кто смог воспользоваться предложенными государством правилами игры и в ответ поддерживал государство, голосуя на президентских выборах за Владимира Путина и Дмитрия Медведева, а на парламентских - за «Единую Россию».
Таким образом, здесь вполне можно говорить о стратегии win-win, когда от неких действий одного из двух контрагентов выгоду получают оба - и эти две главные группы государственного класса как раз и сформировали в «нулевых» пресловутое «путинское большинство». Пиком этого этапа стали думские выборы 2007 года, где «Единая Россия» набрала почти 64% голосов (почти 45 млн бюллетеней), и президентские выборы 2008 года, на которых победил Дмитрий Медведев, набрав более 70% голосов (в абсолютных цифрах - 52,5 млн) при явке почти 70%. Именно в этих количественных показателях - 45-52 млн человек - мы можем оценить потенциальную численность государственного класса, или «путинского большинства», с учетом крайне высокой степени его мобилизации на упомянутых выборах, но с неминуемой поправкой на хорошо известную «аполитичность» части «среднего класса». Как бы то ни было, этого с запасом хватило на то, чтобы передать мандат власти преемнику Путина. Разумеется, в данном случае мы не рассматриваем версию о том, что такие высокие результаты стали результатом массовых фальсификаций.
Что было дальше
Модель win-win, определявшая классовую динамику российского общества во время двух сроков президентства Владимира Путина, заставляет вспомнить скорее о социологической традиции, восходящей к Эмилю Дюркгейму и ставящей во главу угла солидарность, нежели о традиции конфликта, которую олицетворяет собой Маркс. Однако именно конфликт выходит на первый план в период финансово-экономического кризиса 2009-2010 годов и следующего за ним нового избирательного цикла 2011-2012 годов. Но - и это принципиально - речь (во всяком случае, пока) идет о внутриклассовом конфликте, а не о столкновении двух классов.
Причиной возникшего конфликта стали принципиально разные процессы, протекавшие в двух ключевых группах государственного класса. Его собственно государственная часть быстро консолидировалась (тут вполне можно употребить и термин Дюркгейма «органическая солидарность») под неусыпным вниманием Владимира Путина, что в конечном итоге выразилось в резком повышении престижа государственной службы и работы в госкомпаниях. Символом этой консолидации и стала партия «Единая Россия», при создании которой именно классовое единство «государственных людей» оказалось важнее, чем разногласия между их конкретными группами, например, между пресловутыми «питерскими чекистами» («крепкими государственниками») и группой «крепких хозяйственников» Лужкова - Шаймиева. Именно поэтому они и пересидели два срока Путина - их неснятие было залогом дальнейшей консолидации государственного класса.
А в «среднем классе» шел обратный процесс атомизации, неминуемый в ходе «первоначального потребления» - а именно он и стал определяющим в социальной жизни данной группы (и здесь с необходимой поправкой на иное оригинальное значение термина у Дюркгейма вполне можно говорить о механической солидарности). Причем эта атомизация происходила на фоне усиления значимости тех критериев выделения классов, о которых говорил Ленин, а именно - осознания разного места двух групп в системе общественного производства. Наличие в пределах одного и того же государственного класса, наряду с миллионами честных «средних» тружеников российского капитализма, «влиятельных групп продажных чиновников и ничего не предпринимающих предпринимателей», упомянутых президентом Медведевым в статье «Россия, вперед», в условиях кризиса не способствовало дальнейшему укреплению внутриклассовой солидарности.
Тем не менее, государство продолжало создавать условия для продолжения реализации стратегии win-win. Например, в ноябре 2008 года, в самый разгар банковского кризиса, Госдума приняла срочные поправки в законодательство, распространившие деятельность госкорпорации Агентство по страхованию вкладов на счета юридических лиц. В результате в предельно короткое время удалось избежать банкротства сотен малых и средних предприятий, чьи счета к тому моменту уже перестали обслуживать проблемные банки. В отличие от ситуации августа 1998 года, когда государство, объявив дефолт по ГКО, фактически бросило частный сектор на произвол судьбы, в данном случае оно показало себя надежным партнером бизнеса.
Однако в целом период президентства Медведева стал временем размежевания внутри государственного класса - для «среднего класса» на первый план вышел все более заметный фактор разницы в статусе, престиже и привилегиях «государственных людей» (лейтмотивом недовольства здесь стали пресловутые «мигалки»). Эти вещи все больше стали ассоциироваться с теми самыми «влиятельными группами продажных чиновников», чтобы в итоге родилось знаменитое определение «партия жуликов и воров». На этом негативном фоне инновационно-модернизационная риторика Медведева воспринималась как нечто оторванное от действительности - без осознания того, что президент предлагает долгосрочную стратегию развития страны, а не пакет «мер немедленного реагирования».
И здесь следует признать, что власти не удалось принять наиболее эффективное решение проблемы нарастания конфронтации внутри государственного класса. Таковым решением нам представляется создание сильной государственнической партии, альтернативной «Единой России» и призванной выражать интересы «среднего класса». Появление такой партии ожидалось в 2010 году и могло бы направить намечающийся внутриклассовый конфликт в конструктивное русло, при этом сохранив «несущую конструкцию» в неприкосновенности. Причем, и это также принципиальный момент, эта партия должна была быть не реинкарнацией старых проектов типа Союза правых сил, впитавшей их родовые травмы и болезни роста, а совершенно новой структурой во главе с узнаваемыми людьми (хотя бы и самим президентом Медведевым).
Однако такой партии не появилось, а авторитет Медведева в обществе неуклонно снижался, особенно после явной кампанейщины вокруг закона о полиции. В результате президент потерял центральное место в пространстве внимания «среднего класса», и это место стали быстро занимать радикалы типа Навального. В итоге парламентские выборы 2011 года заставили вспомнить давний упрек Мераба Мамардашвили в адрес российской истории: время идет, проходят некие события, а исторический опыт не извлекается. В данном случае неизвлечение опыта заключается в том, что выборы прошли по самой непродуктивной протестной схеме - «средний класс» голосовал против «Единой России» как некоего коллективного жупела, а не за повестку ее соперников. Это означало, что раскол внутри государственного класса усилился, и в ситуации регулярного и углубляющегося провала коммуникации между двумя его группами (хрестоматийный пример - знаменитые дебаты Навального с депутатом Госдумы Евгением Федоровым в эфире «Финам ФМ») роль медиатора вновь приходится брать на себя Владимиру Путину. Его программа новой индустриализации с созданием 25 млн новых рабочих мест - это и есть предложение собственно государственной части государственного класса своему «младшему партнеру», от которого тот, как представляется замысел Путина, не сможет отказаться. Во всяком случае, таков самый просматриваемый фундамент нового альянса внутри государственного класса.
Однако без детальной проработки программа новой индустриализации рискует остаться декларацией, а развитие событий по негативному сценарию может пойти двумя путями, описанными выше Валлерстайном. Либо собственно государственный класс, действительно осознающий себя как универсальный, вступит в конфликт со всеми остальными группами общества, включая «средний класс», что едва ли будет способствовать планам модернизации (точнее, будет, но малоэффективно, поскольку полноценно получится задействовать всего одного ее агента - государство). Либо же «средний класс» окончательно откалывается от государственного, и в обществе начинается полномасштабный классовый конфликт с неминуемыми последствиями в виде масштабного передела собственности, охоты на ведьм - тех самых «влиятельных групп продажных чиновников и ничего не предпринимающих предпринимателей» и т.д.
Возвращаясь к креативному классу
А где же в нарисованной схеме место «креативного класса»? Из сказанного выше следует прежде всего то, что никаким классом в строгом смысле слова его представители не являются, будучи всего лишь одной из групп государственного класса. Точнее, даже не группой, а прослойкой, выполняющей сервисные функции для наиболее мощных структур государственного класса - собственно государства, крупных корпораций, финансовых институтов, СМИ. Такая прослойка - существенный элемент в любом социуме, где присутствует выраженное неравенство, и задачей этой сервисной группы оказывается обслуживание интересов элит, связанных с демонстрацией их статуса. Наивно думать, что Микеланджело, Рафаэль и Леонардо действовали в первую очередь из побуждений долга перед чистым искусством - это были прежде всего одни из самых высокооплачиваемых сервисных работников своего времени.
Из соображений политкорректности не станем обильно употреблять в адрес «креативного класса» слово «обслуга», хотя во многом именно так воспринимают данную группу многие представители государственного класса - потребление ими услуг «креативного класса» носит ярко выраженный статусный характер, хотя при этом сами услуги зачастую являются «торговлей воздухом». Реакцией на это и является знаменитое «сделайте, чтоб было красиво». Ответная искра ненависти клиента к заказчику рождается в зазоре принципиального несходства социально-психологических установок (или, используя термин Пьера Бурдьё, габитусов) «крепких хозяйственников» или «крепких государственников» и «рассерженных горожан», убежденных, что обладание таким ресурсом, как «креатив», дает им право рассматривать государство как некое сервисное предприятие, которому они оказывают услуги, а оно в ответ почему-то не хочет низвести себя до отношений того же уровня. Отсюда и упомянутый выше провал коммуникации, и сведение политической повестки к «Путин, уйди», и принципиальная неспособность сформировать позитивную программу. Последнее - верный знак неспособности к действию без внешнего заказчика. Характер требований протестующих позволяет предположить, что если таковой заказчик имеется (или появится), то «креативный класс» нужен ему только на самой первой стадии - дальнейшие решения будут, как обычно, приниматься не на площадях, а в тиши кабинетов, куда «креативу» вход заказан.
Но нельзя забывать и о том, что под контролем «креативного класса» сейчас фактически находится основной канал распространения нового - интернет, а также значительное количество печатных и прочих СМИ. Это существенно повышает ставки «креативного класса» в политической игре, и осознание данного момента в его среде присутствует - именно эта прослойка будет претендовать на право считаться голосом «среднего класса», если развитие ситуации пойдет по схеме настоящего классового конфликта. Нынешние митинги можно интерпретировать и как переход «нового городского класса» от механической солидарности к органической (по словам одного из комментаторов, «соскучились по Первомаю»), однако никакой иной повестки, кроме направленной на углубление раскола, не предъявлено. Отсюда вытекает едва ли не большая актуальность появления второй партии «альтернативных» государственников (пусть это будет даже чаемая «новая правая партия»), а главное - недопустимость дальнейшей радикализации протеста.
Скорее всего, в среде «креативного класса» есть понимание, что революция первой пожирает своих детей, но при этом точно отсутствует рефлексия по поводу «ситуации постмодерна», одним из наиболее характерных признаков которой и является небывалое доселе разрастание «креативного класса» (сам термин был запущен в оборот ровно десять лет назад в книге американского социолога Ричарда Флориды). Однако то, что в ситуации постмодерна «креативному классу», одному из ее главных агентов, видится как нечто принципиально новое, постмодерное, на самом деле может являться просто ширмой, за которой скрываются вполне состоявшиеся структуры Модерна. Характерно, что Иммануил Валлерстайн в один из последних приездов в Москву на вопрос, изменил ли интернет мир, коротко ответил «нет», и у этого ответа есть последовательная логика.
В логике Валлерстайна и других социологов левого лагеря (например, Дэвида Харви, чья книга 1989 года «Состояние постмодерна» тоже не издана на русском) Интернет, рост «креативного класса» и прочие симптомы постмодерна есть лишь признаки нового этапа капиталистического накопления в рамках мировой системы «центр-полупериферия-периферия». Уже несколько десятилетий эта система живет в состоянии очередного обострения борьбы за гегемонию, если вообще не оказалось под вопросом ее дальнейшее существование - как бы то ни было, масштабные потрясения неминуемы, и они уже на нашей улице. С этой точки зрения многократно осмеянная «креативным классом» теория суверенной демократии Владислава Суркова (причем осмеянная по принципу «мы, конечно, вашего Пастернака не читали») оказывается ничем иным, как идеологической программой удержания России от скатывания в периферийное состояние, а при реализации оптимистичного сценария - попадания в мировую «высшую лигу». Новая индустриализация, заявленная Путиным, таким образом, становится чем-то вроде экономического приложения к этой программе, но для начала проект суверенной демократии должен пройти испытание выборами 4 марта.
1 Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 39. С. 15.
2 Кваша М. Бледные ленточки. Деньги. №4 (861). 30.01-05.02.2012.ь
3 Цит. по: Wallerstein, Immanuel, The Modern World-System I. Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth Century. Academic Press, New York and London, 1974. P. 351.
Послесловие
Получила в подарок интереснейшую статью для интеллектуального развлечения и систематизации своих понятий и ощущений, как раз во-время, поскольку в последнее время зашла в некоторый тупик в спорах с Глобалистом о классовой структуре общества.
Эта статья ценна для меня особенно тем, что расширяет теорию формирования классов в более общей трактовке Валлерстайна, о разделении общества на классы в условиях выраженного общественного конфликта.
В такой интерпретации привычное ленинское разделение на классы по признаку отношений собственности на орудия труда является частным случаем, сложившимся на рубеже 19-20 вв. и достигшем такого конфликтного потенциала, что позволило сменить лежащую в основе классового противостояния форму собственности.
Ситуация в современной России, которую рассматривает автор, качественно другая, за годы советской власти уровень жизни в стране существенно повысился, а научно-технический прогресс качественно изменил условия труда, что сгладило остроту вновь возникших противоречий частного владения средствами производства.
Но одновременно, встраивание России в глобальную схему мирового капитала создало новое противостояние - борьбу с Россией как с суверенным государством.
И хотя процесс уничтожения национальных государств в перспективе неизбежен, сейчас он является неприемлемым, поскольку глобализация на основе капиталистической модели может привести мир только к военизированному мировому концлагерю.
Национальные государства должны выполнить историческую миссию по подтягиванию своих обществ до уровня цивилизационного перехода на новые, справедливые отношения собственности, на которых только и может продолжаться глобализационный процесс.
А пока общество разделилось на классы, один из которых стоит на защите суверенности России, а другой старается встроить её в схему мирового капитала.
Сторонником государства автор назвал условную Единую Россию, второй класс он не рассматривает, но думаю, что в него можно включить олигархов, условного Ходорковского, а также весь сонм НКО, существующих на дотациях мирового капитала и целенаправленно работающих на встраивание РФ под мировое управление.
Внутренняя структура класса государственников, соединившая людей с разной идеологией для более актуальной тактической задачи перекликается с рассуждениями в диалоге философов , где vegall говорит о необходимости тактических союзов в политической борьбе.
Но вот что мне кажется важным.
Два следствия этого тактического союза на защиту суверенитета.
Они вытекают из того, что классические противоречия между трудом и капиталом сгладились и несколько отступили перед государственной угрозой, но не пропали, а исподволь нарастают, что особенно ярко проявляется в науке, культуре и образовании, общество деградирует.
И теряет веру в коммунистическую партию, партию будущего, которая существует в тисках жёсткого компромисса с властью.
И с другой стороны, описанная автором неустойчивость самой модели государственного класса, который в условиях нарастающего кризиса мировой системы капитализма расслаивается на непримиримые фракции, разделённые разной степенью доступа к национальному богатству.
Что касается основной темы статьи и определения "креативного класса", то формулировка автора предельно ясна и понятна, ни убавить, ни прибавить.
Николай Проценко
Социологические заметки о "креативном классе"
февраль 2012 г.
Комментарии столичных протестных митингов последних недель изобилуют порядком подзабытой за постсоветские двадцать лет классовой риторикой - повсеместно утверждается, что на улицы вышел «креативный класс», «новый городской класс», а то и просто «средний класс». Главное в этих выражениях именно слово «класс» - в каком значении оно здесь выступает? Употребляется ли здесь слово «класс» в терминологическом смысле, или же перед нами попытка назвать этим словом некую иную реальность, которая в действительности должна описываться иными понятиями? Похоже, что именно второе - выразители чаяний «креативного класса», кажется, вообще слабо представляют себе реальную классовую структуру современного российского социума. Или, попросту говоря, не знают страны, в которой живут. В этом их фундаментальная слабость, но это же определяет и высокие риски, которые создает для страны ее «креативный класс».
[Spoiler (click to open)]Об определении класса
Термин «класс» имеет смысл в том случае, если он описывает некую систему, в которой есть четкое противопоставление одних элементов другим на основании понятных критериев. Вот, к примеру, каноническое определение класса у Ленина из его заметки «Великий почин»: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а, следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают».1
А вот образчик «портрета недовольного» в одном из тех российских изданий, которое активно использует словосочетания типа «креативный» или «новый городской» класс: «Это скорее мужчина, чем женщина, скорее средних лет, почти наверняка с высшим образованием, приличный специалист, но без подчиненных. Работает он не в реальном секторе, а в расширенно понимаемой сфере услуг (сюда относятся и финансы, и СМИ, и малый бизнес, и госуправление, и IT)».2 Если применить к этому фрагменту ленинскую формулировку, то типологически перед нами все что угодно, кроме, собственно, класса. «Приличный специалист, но без подчиненных» может быть и наемным тружеником в частном предприятии (пролетарием), и индивидуальным предпринимателем (буржуа), и работником государственного аппарата (бюрократом), то есть «креативный класс» обнаруживается в совершенно разных группах «общественной организации труда». А стало быть, главный критерий не выдерживается и перед нами - не класс, а нечто иное.
Однако ленинское определение класса далеко не единственное, равно как и то представление о классовой структуре общества, которое оно обслуживает. Поэтому более убедительной критика вышеназванных понятий окажется с другой точки зрения, а именно с позиции, согласно которой классов в обществе может быть строго ограниченное количество. В самом деле, если при подсчете числа классов вовремя не поставить точку, то мы неминуемо придем к дурной бесконечности, а стало быть, нам требуется такая система координат, которая четко показывает, какое возможно максимальное количество классов.
Именно такую, закрытую систему координат предлагает один из крупнейших социологов современности Иммануил Валлерстайн, утверждающий в эпилоге к первому тому своего капитального труда «Мир-система Модерна» (до сих пор не изданного в русском переводе), что в обществе не может существовать больше двух классов. По мнению Валлерстайна, «в конфликтных ситуациях многочисленные общественные фракции имеют тенденцию сокращаться до двух основных групп путем формирования альянсов, то есть по определению невозможно одновременное наличие трех и более классов, осознающих себя в качестве таковых». При этом даже существование двух классов - это скорее короткий момент, нежели длительно сохраняющееся положение дел: «утверждение, что не может существовать три и более класса, не означает, что классов всегда два. Классов может не быть вообще, хотя это редкая и преходящая ситуация. Но может быть так, что существует всего один класс - вот наиболее распространенное положение дел. Если же мы имеем два класса, то такая ситуация наиболее взрывоопасна». «В действительности классы существуют лишь в конфликтных ситуациях», - резюмирует Валлерстайн,3 но при этом конфликт не обязательно может быть межклассовым, он «может быть определен и как столкновение между одним классом, воспринимающим себя в качестве универсального, и всеми прочими социальными стратами».
Именно эту - сугубо формальную, очищенную от идеологической конъюнктуры - конструкцию мы и возьмем за основу дальнейших рассуждений. И, приложив ее к российским реалиям, попробуем найти в ее пределах пресловутый «креативный класс».
Двуглавый государственный класс
Предположим, что в России действительно существует некий «креативный», или «новый городской», или пусть даже «средний», класс, который после выборов в Госдуму 4 декабря 2011 года неожиданно обрел классовое самосознание, выразившееся в требованиях отправить в отставку Путина, провести «честные» выборы и т.д. Используя терминологию Гегеля, допустим, что в митингах на Болотной и Сахарова произошел переход этого класса из латентного состояния класса-в-себе в актуальное состояние класса-для-себя, предполагающее формирование классового самосознания и готовность к классовой борьбе. Тогда, рассуждая в логике описанной выше схемы, где классов может быть не более двух, на следующем шаге мы должны поставить вопрос о том, сколько классов было в российском обществе до того момента, как «партия жуликов и воров» вкупе с «волшебником» Чуровым пробудили самосознание «креативного класса» от догматической спячки.
В силу особой роли в истории России государства, которое всегда выступало здесь основным (а нередко и единственным) актором не только политического поля, но и социального мира в целом, искомый российский «класс номер один» следует назвать государственным. История его формирования и изменений не является задачей этой статьи, поэтому перейдем сразу к нынешнему состоянию государственного класса. В его составе можно выделить две большие группы.
Первую из них составляют те, кто связан с государством напрямую, или, если можно так выразиться, «государственные люди» - это собственно государственные и муниципальные служащие включая разветвленные силовые ведомства, работники госкомпаний, всевозможные «бюджетники», а также отдельная подкатегория - пенсионеры. Численность всей этой группы вполне поддается сравнительно точному подсчету.
Согласно данным Росстата, в 2008 году численность занятых граждан России составила порядка 70 млн человек. Из них 7,9% - это госслужащие, армия и работники соцобеспечения и 16,6% - «бюджетники» (работники образования и здравоохранения). Итого эти три категории составляют 24,5% занятых, или примерно 17,2 миллиона человек (здесь, разумеется, надо делать поправку на негосударственных врачей и педагогов, но существенно общую сумму это не скорректирует). Из государственных компаний или компаний с преобладанием государственного капитала крупнейшими являются РЖД (1,3 млн чел.), Ростехнологии (788 тыс. чел.), Почта России (415 тыс. чел.), Газпром (376 тыс. чел.), Росатом (290 тыс. чел.), Сбербанк (250 тыс. чел.), Связьинвест (203 тыс. чел.), Транснефть (84 тыс. чел.), ВТБ (38 тыс. чел.), а также структуры бывшего РАО ЕЭС (порядка 470 тыс. чел.) - всего более 4 млн человек, или еще как минимум 6% занятых. Добавим сюда примерно 8% занятых в сельском хозяйстве, для которого традиционно характерна высокая зависимость от государства, и получим, что численность экономически активной части первой группы государственного класса приближается к 40% от занятого населения России, или почти 27 млн человек. На первый взгляд, может показаться абсурдным включать в пределы одного класса, скажем, мелкого клерка Почты России и президента РЖД, чьи доходы различаются в десятки раз, но не стоит забывать ценное замечание Валлерстайна о том, что «разница в доходах - это не показатель того, что некоторая группа не является классом». В данном случае критерием является принадлежность к государственным структурам, формирующая у этой экономически активной группы особое, вполне классовое самосознание. К ним следует добавить и примерно 15 млн пенсионеров (порядка 40% экономически неактивного населения, по данным 2007 года). В совокупности с экономически активными «государственными людьми» они составляют не менее 42 млн человек, или 30% населения России.
А вот второй крупной группой государственного класса является та самая группа, которую принято именовать средним классом в самом расхожем понимании этого слова, то есть граждане с ежемесячным доходом, позволяющим определенный уровень потребления - последний в первую очередь и ассоциируется со словосочетанием «средний класс». Таких «средних русских», по оценке разных социологов, от 15 до 25 млн человек, или 21-35% занятых россиян, если использовать статистику 2008 года. Общепринятых критериев выделения «среднего класса» не существует, конкретные цифры могут сильно отличаться, но с тем, что доля этой группы населения на протяжении последнего десятилетия существенно выросла, спорить не станет никто. Понятно, что если за основной критерий выделения «среднего класса» брать исключительно уровень доходов, то среди этих 15-25 млн «средних русских» окажется значительное число тех, кто принадлежит к первой, рассмотренной выше «ядерной» группе государственного класса. Однако и в этом случае ядром «среднего класса» окажутся работники негосударственного сектора экономики, что подтверждено многочисленными исследованиями, в том числе журнала «Эксперт».
Тем не менее, и этот «средний класс», работающий на частных предприятиях, мы относим именно к государственному классу. Почему? Потому, что увеличение этой группы стало прямым следствием укрепления государства в 2000-х годах, благодаря чему была в том числе сформирована, разумеется, несовершенная, но вполне работающая институциональная и законодательная база частного сектора экономики, в котором и стал активно формироваться «средний класс». Его ядро составили те, кто смог воспользоваться предложенными государством правилами игры и в ответ поддерживал государство, голосуя на президентских выборах за Владимира Путина и Дмитрия Медведева, а на парламентских - за «Единую Россию».
Таким образом, здесь вполне можно говорить о стратегии win-win, когда от неких действий одного из двух контрагентов выгоду получают оба - и эти две главные группы государственного класса как раз и сформировали в «нулевых» пресловутое «путинское большинство». Пиком этого этапа стали думские выборы 2007 года, где «Единая Россия» набрала почти 64% голосов (почти 45 млн бюллетеней), и президентские выборы 2008 года, на которых победил Дмитрий Медведев, набрав более 70% голосов (в абсолютных цифрах - 52,5 млн) при явке почти 70%. Именно в этих количественных показателях - 45-52 млн человек - мы можем оценить потенциальную численность государственного класса, или «путинского большинства», с учетом крайне высокой степени его мобилизации на упомянутых выборах, но с неминуемой поправкой на хорошо известную «аполитичность» части «среднего класса». Как бы то ни было, этого с запасом хватило на то, чтобы передать мандат власти преемнику Путина. Разумеется, в данном случае мы не рассматриваем версию о том, что такие высокие результаты стали результатом массовых фальсификаций.
Что было дальше
Модель win-win, определявшая классовую динамику российского общества во время двух сроков президентства Владимира Путина, заставляет вспомнить скорее о социологической традиции, восходящей к Эмилю Дюркгейму и ставящей во главу угла солидарность, нежели о традиции конфликта, которую олицетворяет собой Маркс. Однако именно конфликт выходит на первый план в период финансово-экономического кризиса 2009-2010 годов и следующего за ним нового избирательного цикла 2011-2012 годов. Но - и это принципиально - речь (во всяком случае, пока) идет о внутриклассовом конфликте, а не о столкновении двух классов.
Причиной возникшего конфликта стали принципиально разные процессы, протекавшие в двух ключевых группах государственного класса. Его собственно государственная часть быстро консолидировалась (тут вполне можно употребить и термин Дюркгейма «органическая солидарность») под неусыпным вниманием Владимира Путина, что в конечном итоге выразилось в резком повышении престижа государственной службы и работы в госкомпаниях. Символом этой консолидации и стала партия «Единая Россия», при создании которой именно классовое единство «государственных людей» оказалось важнее, чем разногласия между их конкретными группами, например, между пресловутыми «питерскими чекистами» («крепкими государственниками») и группой «крепких хозяйственников» Лужкова - Шаймиева. Именно поэтому они и пересидели два срока Путина - их неснятие было залогом дальнейшей консолидации государственного класса.
А в «среднем классе» шел обратный процесс атомизации, неминуемый в ходе «первоначального потребления» - а именно он и стал определяющим в социальной жизни данной группы (и здесь с необходимой поправкой на иное оригинальное значение термина у Дюркгейма вполне можно говорить о механической солидарности). Причем эта атомизация происходила на фоне усиления значимости тех критериев выделения классов, о которых говорил Ленин, а именно - осознания разного места двух групп в системе общественного производства. Наличие в пределах одного и того же государственного класса, наряду с миллионами честных «средних» тружеников российского капитализма, «влиятельных групп продажных чиновников и ничего не предпринимающих предпринимателей», упомянутых президентом Медведевым в статье «Россия, вперед», в условиях кризиса не способствовало дальнейшему укреплению внутриклассовой солидарности.
Тем не менее, государство продолжало создавать условия для продолжения реализации стратегии win-win. Например, в ноябре 2008 года, в самый разгар банковского кризиса, Госдума приняла срочные поправки в законодательство, распространившие деятельность госкорпорации Агентство по страхованию вкладов на счета юридических лиц. В результате в предельно короткое время удалось избежать банкротства сотен малых и средних предприятий, чьи счета к тому моменту уже перестали обслуживать проблемные банки. В отличие от ситуации августа 1998 года, когда государство, объявив дефолт по ГКО, фактически бросило частный сектор на произвол судьбы, в данном случае оно показало себя надежным партнером бизнеса.
Однако в целом период президентства Медведева стал временем размежевания внутри государственного класса - для «среднего класса» на первый план вышел все более заметный фактор разницы в статусе, престиже и привилегиях «государственных людей» (лейтмотивом недовольства здесь стали пресловутые «мигалки»). Эти вещи все больше стали ассоциироваться с теми самыми «влиятельными группами продажных чиновников», чтобы в итоге родилось знаменитое определение «партия жуликов и воров». На этом негативном фоне инновационно-модернизационная риторика Медведева воспринималась как нечто оторванное от действительности - без осознания того, что президент предлагает долгосрочную стратегию развития страны, а не пакет «мер немедленного реагирования».
И здесь следует признать, что власти не удалось принять наиболее эффективное решение проблемы нарастания конфронтации внутри государственного класса. Таковым решением нам представляется создание сильной государственнической партии, альтернативной «Единой России» и призванной выражать интересы «среднего класса». Появление такой партии ожидалось в 2010 году и могло бы направить намечающийся внутриклассовый конфликт в конструктивное русло, при этом сохранив «несущую конструкцию» в неприкосновенности. Причем, и это также принципиальный момент, эта партия должна была быть не реинкарнацией старых проектов типа Союза правых сил, впитавшей их родовые травмы и болезни роста, а совершенно новой структурой во главе с узнаваемыми людьми (хотя бы и самим президентом Медведевым).
Однако такой партии не появилось, а авторитет Медведева в обществе неуклонно снижался, особенно после явной кампанейщины вокруг закона о полиции. В результате президент потерял центральное место в пространстве внимания «среднего класса», и это место стали быстро занимать радикалы типа Навального. В итоге парламентские выборы 2011 года заставили вспомнить давний упрек Мераба Мамардашвили в адрес российской истории: время идет, проходят некие события, а исторический опыт не извлекается. В данном случае неизвлечение опыта заключается в том, что выборы прошли по самой непродуктивной протестной схеме - «средний класс» голосовал против «Единой России» как некоего коллективного жупела, а не за повестку ее соперников. Это означало, что раскол внутри государственного класса усилился, и в ситуации регулярного и углубляющегося провала коммуникации между двумя его группами (хрестоматийный пример - знаменитые дебаты Навального с депутатом Госдумы Евгением Федоровым в эфире «Финам ФМ») роль медиатора вновь приходится брать на себя Владимиру Путину. Его программа новой индустриализации с созданием 25 млн новых рабочих мест - это и есть предложение собственно государственной части государственного класса своему «младшему партнеру», от которого тот, как представляется замысел Путина, не сможет отказаться. Во всяком случае, таков самый просматриваемый фундамент нового альянса внутри государственного класса.
Однако без детальной проработки программа новой индустриализации рискует остаться декларацией, а развитие событий по негативному сценарию может пойти двумя путями, описанными выше Валлерстайном. Либо собственно государственный класс, действительно осознающий себя как универсальный, вступит в конфликт со всеми остальными группами общества, включая «средний класс», что едва ли будет способствовать планам модернизации (точнее, будет, но малоэффективно, поскольку полноценно получится задействовать всего одного ее агента - государство). Либо же «средний класс» окончательно откалывается от государственного, и в обществе начинается полномасштабный классовый конфликт с неминуемыми последствиями в виде масштабного передела собственности, охоты на ведьм - тех самых «влиятельных групп продажных чиновников и ничего не предпринимающих предпринимателей» и т.д.
Возвращаясь к креативному классу
А где же в нарисованной схеме место «креативного класса»? Из сказанного выше следует прежде всего то, что никаким классом в строгом смысле слова его представители не являются, будучи всего лишь одной из групп государственного класса. Точнее, даже не группой, а прослойкой, выполняющей сервисные функции для наиболее мощных структур государственного класса - собственно государства, крупных корпораций, финансовых институтов, СМИ. Такая прослойка - существенный элемент в любом социуме, где присутствует выраженное неравенство, и задачей этой сервисной группы оказывается обслуживание интересов элит, связанных с демонстрацией их статуса. Наивно думать, что Микеланджело, Рафаэль и Леонардо действовали в первую очередь из побуждений долга перед чистым искусством - это были прежде всего одни из самых высокооплачиваемых сервисных работников своего времени.
Из соображений политкорректности не станем обильно употреблять в адрес «креативного класса» слово «обслуга», хотя во многом именно так воспринимают данную группу многие представители государственного класса - потребление ими услуг «креативного класса» носит ярко выраженный статусный характер, хотя при этом сами услуги зачастую являются «торговлей воздухом». Реакцией на это и является знаменитое «сделайте, чтоб было красиво». Ответная искра ненависти клиента к заказчику рождается в зазоре принципиального несходства социально-психологических установок (или, используя термин Пьера Бурдьё, габитусов) «крепких хозяйственников» или «крепких государственников» и «рассерженных горожан», убежденных, что обладание таким ресурсом, как «креатив», дает им право рассматривать государство как некое сервисное предприятие, которому они оказывают услуги, а оно в ответ почему-то не хочет низвести себя до отношений того же уровня. Отсюда и упомянутый выше провал коммуникации, и сведение политической повестки к «Путин, уйди», и принципиальная неспособность сформировать позитивную программу. Последнее - верный знак неспособности к действию без внешнего заказчика. Характер требований протестующих позволяет предположить, что если таковой заказчик имеется (или появится), то «креативный класс» нужен ему только на самой первой стадии - дальнейшие решения будут, как обычно, приниматься не на площадях, а в тиши кабинетов, куда «креативу» вход заказан.
Но нельзя забывать и о том, что под контролем «креативного класса» сейчас фактически находится основной канал распространения нового - интернет, а также значительное количество печатных и прочих СМИ. Это существенно повышает ставки «креативного класса» в политической игре, и осознание данного момента в его среде присутствует - именно эта прослойка будет претендовать на право считаться голосом «среднего класса», если развитие ситуации пойдет по схеме настоящего классового конфликта. Нынешние митинги можно интерпретировать и как переход «нового городского класса» от механической солидарности к органической (по словам одного из комментаторов, «соскучились по Первомаю»), однако никакой иной повестки, кроме направленной на углубление раскола, не предъявлено. Отсюда вытекает едва ли не большая актуальность появления второй партии «альтернативных» государственников (пусть это будет даже чаемая «новая правая партия»), а главное - недопустимость дальнейшей радикализации протеста.
Скорее всего, в среде «креативного класса» есть понимание, что революция первой пожирает своих детей, но при этом точно отсутствует рефлексия по поводу «ситуации постмодерна», одним из наиболее характерных признаков которой и является небывалое доселе разрастание «креативного класса» (сам термин был запущен в оборот ровно десять лет назад в книге американского социолога Ричарда Флориды). Однако то, что в ситуации постмодерна «креативному классу», одному из ее главных агентов, видится как нечто принципиально новое, постмодерное, на самом деле может являться просто ширмой, за которой скрываются вполне состоявшиеся структуры Модерна. Характерно, что Иммануил Валлерстайн в один из последних приездов в Москву на вопрос, изменил ли интернет мир, коротко ответил «нет», и у этого ответа есть последовательная логика.
В логике Валлерстайна и других социологов левого лагеря (например, Дэвида Харви, чья книга 1989 года «Состояние постмодерна» тоже не издана на русском) Интернет, рост «креативного класса» и прочие симптомы постмодерна есть лишь признаки нового этапа капиталистического накопления в рамках мировой системы «центр-полупериферия-периферия». Уже несколько десятилетий эта система живет в состоянии очередного обострения борьбы за гегемонию, если вообще не оказалось под вопросом ее дальнейшее существование - как бы то ни было, масштабные потрясения неминуемы, и они уже на нашей улице. С этой точки зрения многократно осмеянная «креативным классом» теория суверенной демократии Владислава Суркова (причем осмеянная по принципу «мы, конечно, вашего Пастернака не читали») оказывается ничем иным, как идеологической программой удержания России от скатывания в периферийное состояние, а при реализации оптимистичного сценария - попадания в мировую «высшую лигу». Новая индустриализация, заявленная Путиным, таким образом, становится чем-то вроде экономического приложения к этой программе, но для начала проект суверенной демократии должен пройти испытание выборами 4 марта.
1 Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 39. С. 15.
2 Кваша М. Бледные ленточки. Деньги. №4 (861). 30.01-05.02.2012.ь
3 Цит. по: Wallerstein, Immanuel, The Modern World-System I. Capitalist Agriculture and the Origins of the European World-Economy in the Sixteenth Century. Academic Press, New York and London, 1974. P. 351.
Послесловие
Получила в подарок интереснейшую статью для интеллектуального развлечения и систематизации своих понятий и ощущений, как раз во-время, поскольку в последнее время зашла в некоторый тупик в спорах с Глобалистом о классовой структуре общества.
Эта статья ценна для меня особенно тем, что расширяет теорию формирования классов в более общей трактовке Валлерстайна, о разделении общества на классы в условиях выраженного общественного конфликта.
В такой интерпретации привычное ленинское разделение на классы по признаку отношений собственности на орудия труда является частным случаем, сложившимся на рубеже 19-20 вв. и достигшем такого конфликтного потенциала, что позволило сменить лежащую в основе классового противостояния форму собственности.
Ситуация в современной России, которую рассматривает автор, качественно другая, за годы советской власти уровень жизни в стране существенно повысился, а научно-технический прогресс качественно изменил условия труда, что сгладило остроту вновь возникших противоречий частного владения средствами производства.
Но одновременно, встраивание России в глобальную схему мирового капитала создало новое противостояние - борьбу с Россией как с суверенным государством.
И хотя процесс уничтожения национальных государств в перспективе неизбежен, сейчас он является неприемлемым, поскольку глобализация на основе капиталистической модели может привести мир только к военизированному мировому концлагерю.
Национальные государства должны выполнить историческую миссию по подтягиванию своих обществ до уровня цивилизационного перехода на новые, справедливые отношения собственности, на которых только и может продолжаться глобализационный процесс.
А пока общество разделилось на классы, один из которых стоит на защите суверенности России, а другой старается встроить её в схему мирового капитала.
Сторонником государства автор назвал условную Единую Россию, второй класс он не рассматривает, но думаю, что в него можно включить олигархов, условного Ходорковского, а также весь сонм НКО, существующих на дотациях мирового капитала и целенаправленно работающих на встраивание РФ под мировое управление.
Внутренняя структура класса государственников, соединившая людей с разной идеологией для более актуальной тактической задачи перекликается с рассуждениями в диалоге философов , где vegall говорит о необходимости тактических союзов в политической борьбе.
Но вот что мне кажется важным.
Два следствия этого тактического союза на защиту суверенитета.
Они вытекают из того, что классические противоречия между трудом и капиталом сгладились и несколько отступили перед государственной угрозой, но не пропали, а исподволь нарастают, что особенно ярко проявляется в науке, культуре и образовании, общество деградирует.
И теряет веру в коммунистическую партию, партию будущего, которая существует в тисках жёсткого компромисса с властью.
И с другой стороны, описанная автором неустойчивость самой модели государственного класса, который в условиях нарастающего кризиса мировой системы капитализма расслаивается на непримиримые фракции, разделённые разной степенью доступа к национальному богатству.
Что касается основной темы статьи и определения "креативного класса", то формулировка автора предельно ясна и понятна, ни убавить, ни прибавить.