čeština
Не думаю, что мутная история моих взаимоотношений с Прагой и чешским языком кому-то сильно интересна, так что убираю под кат. Это больше для себя.
Странно, что я задумалась об этом только сейчас, а не четверть с лишним века назад и не прошлой осенью. Может, помните, я тогда писала, что для меня это был шок и сюрприз - что я после стольких лет могу говорить по-чешски, несмотря на скудный словарный запас и плохое понимание на слух. И что для меня это оказалось настоящим кайфом - слышать чешскую речь и говорить по-чешски. Меня реально прет с этого.
Когда мы приехали в Прагу в 81-ом, это было очень странное чувство. Мама искала наши старые места, а я - себя в них. Это трудно объяснить словами. Я пыталась вернуться в свое раннее детство, в самые первые воспоминания. Моя любовь к Праге (и тогда, и сейчас) - до слез, мучительная, как говорится, на разрыв аорты. Питер - это другое. Это такая часть меня, которую не замечаешь, как исправно функционирующие почки или селезенку. Он со мной, даже когда я уезжаю, и никуда не денется. Это даже не любовь, а некое кровное родство. С Прагой - не так. Я ее люблю. А она меня - нет. Она позволяет мне себя любить, она дружелюбна и приветлива, но это любовь без взаимности. Она со мной дружит, у нас общие воспоминания и секреты. Видимо, поэтому мне было так страшно вернуться после стольких лет - я боялась, что она изменилась, и даже этой старой дружбы больше нет. Она действительно изменилась. Но не по отношению ко мне. Да, мне этого мало, но что поделаешь, спасибо и за это. Если кто читал и помнит моего "Одинокого слона", там я пыталась описать свои чувства по этому поводу, хотя все равно получилось отдаленно.
Так вот, в наш второй приезд, с 13 до 17 лет, я любила Прагу безумно. Я бродила по улицам и буквально впитывала ее в себя. Я начала скучать по ней, только приехав, - потому что знала, что придется уехать. Но было одно "но". Я ненавидела чешский язык. Настолько, что, мне кажется, пыталась забыть даже то, что помнила с детства. Наверно, это странно - четыре года жить в стране и не говорить на ее языке. Я не говорила. Притворялась, что почти ничего не понимаю, почти не смотрела телевизор, не читала газеты и журналы (хотя на самом деле, читая, понимала почти все), всего два или три раза была в кино. В магазины, если не с мамой, то только с самообслуживанием. Те редкие случаи, когда все-таки приходилось говорить по-чешски (на самом примитивном уровне), были просто пыткой. У нас был очень красивый такс, блестящий, как начищенный гуталином сапог. Когда я с ним гуляла, меня часто спрашивали, чем мы его таким кормим, что у него такая великолепная шерсть. Я бурчала "невим" и делала ноги. В школе с чехами говорила только по-русски, да и вообще общалась с ними по минимуму, хотя и сидела за одной партой с чешкой.
Папа уговаривал поступать в универ на чешское отделение. Мать-мать-мать, мне и делать ничего не надо было - просто прийти на экзамены, меня там ждали и недоумевали, почему не подаю документы (преподавали на кафедре папины одногруппники). С моим "врожденным" знанием грамматики и пражским выговором я была бы там звяздой. Но я наотрез отказалась и полезла на финский - и, разумеется, недобрала баллов. А ведь вся жизнь могла бы сложиться иначе - но что теперь говорить.
Почему при страстной любви к Праге и к Чехии вообще я так не любила чешский язык? Я долго не могла этого понять. Он меня раздражал, казался смешным и нелепым. Особенно бесили песни на чешском языке (которыми сейчас мой плеер забит примерно на четверть). И почему это отношение вдруг прошло и сменилось на полную противоположность? Я могу объяснить это только одним. В 1969-ом, когда я еще и по-русски плохо говорила, меня буквально насильно заставляли говорить вне дома только по-чешски, моментально обрывая любые попытки заговорить по-русски. Разумеется, это было оправданно. Когда мама приходила со мной в магазин, и я вопила: "Мама купи мне это!", зачастую ей швыряли покупки разве что не в лицо, а несколько раз фактически выставили вон. Русский язык - это было небезопасно. Разумеется, дома мы говорили по-русски, хотя папа читал мне чешские книги, пел чешские песни, я смотрела чешские мультики. Мама научилась быстро, хотя и на облегченно-бытовом уровне - а куда было деваться. Над нами жил шофер папиного шефа, генерала штаба СВД, у него был сын Роман моего возраста, мы дружили. У другой соседки - целый выводок девочек-погодков, мы все вместе играли во дворе. Я тоже очень быстро стала говорить по-чешски, даже лучше, чем по-русски (особенно виртуозно ругалась матом и с удовольствием позорила родителей в публичных местах). Но потом, когда мы вернулись в Питер, я словно захлопнула этот сундук. Папа, конечно, не хотел, чтобы я забывала язык, пытался разговаривать со мной, доставал чешские детские книги, но я упиралась рогом. Видимо, это была такая обратная реакция, отсроченная. Кстати, именно оттуда у меня до сих пор остался страх выступлений перед незнакомыми людьми (да и вообще любого общения с незнакомыми). Как говорила Ксения - обычная реакция человека, которого в детстве "затыкали" ("заметят и убьют"). Но если от этого мне уже никогда не избавиться, то с чештиной все волшебно изменилось. Такое вот маленькое чудо.
Странно, что я задумалась об этом только сейчас, а не четверть с лишним века назад и не прошлой осенью. Может, помните, я тогда писала, что для меня это был шок и сюрприз - что я после стольких лет могу говорить по-чешски, несмотря на скудный словарный запас и плохое понимание на слух. И что для меня это оказалось настоящим кайфом - слышать чешскую речь и говорить по-чешски. Меня реально прет с этого.
Когда мы приехали в Прагу в 81-ом, это было очень странное чувство. Мама искала наши старые места, а я - себя в них. Это трудно объяснить словами. Я пыталась вернуться в свое раннее детство, в самые первые воспоминания. Моя любовь к Праге (и тогда, и сейчас) - до слез, мучительная, как говорится, на разрыв аорты. Питер - это другое. Это такая часть меня, которую не замечаешь, как исправно функционирующие почки или селезенку. Он со мной, даже когда я уезжаю, и никуда не денется. Это даже не любовь, а некое кровное родство. С Прагой - не так. Я ее люблю. А она меня - нет. Она позволяет мне себя любить, она дружелюбна и приветлива, но это любовь без взаимности. Она со мной дружит, у нас общие воспоминания и секреты. Видимо, поэтому мне было так страшно вернуться после стольких лет - я боялась, что она изменилась, и даже этой старой дружбы больше нет. Она действительно изменилась. Но не по отношению ко мне. Да, мне этого мало, но что поделаешь, спасибо и за это. Если кто читал и помнит моего "Одинокого слона", там я пыталась описать свои чувства по этому поводу, хотя все равно получилось отдаленно.
Так вот, в наш второй приезд, с 13 до 17 лет, я любила Прагу безумно. Я бродила по улицам и буквально впитывала ее в себя. Я начала скучать по ней, только приехав, - потому что знала, что придется уехать. Но было одно "но". Я ненавидела чешский язык. Настолько, что, мне кажется, пыталась забыть даже то, что помнила с детства. Наверно, это странно - четыре года жить в стране и не говорить на ее языке. Я не говорила. Притворялась, что почти ничего не понимаю, почти не смотрела телевизор, не читала газеты и журналы (хотя на самом деле, читая, понимала почти все), всего два или три раза была в кино. В магазины, если не с мамой, то только с самообслуживанием. Те редкие случаи, когда все-таки приходилось говорить по-чешски (на самом примитивном уровне), были просто пыткой. У нас был очень красивый такс, блестящий, как начищенный гуталином сапог. Когда я с ним гуляла, меня часто спрашивали, чем мы его таким кормим, что у него такая великолепная шерсть. Я бурчала "невим" и делала ноги. В школе с чехами говорила только по-русски, да и вообще общалась с ними по минимуму, хотя и сидела за одной партой с чешкой.
Папа уговаривал поступать в универ на чешское отделение. Мать-мать-мать, мне и делать ничего не надо было - просто прийти на экзамены, меня там ждали и недоумевали, почему не подаю документы (преподавали на кафедре папины одногруппники). С моим "врожденным" знанием грамматики и пражским выговором я была бы там звяздой. Но я наотрез отказалась и полезла на финский - и, разумеется, недобрала баллов. А ведь вся жизнь могла бы сложиться иначе - но что теперь говорить.
Почему при страстной любви к Праге и к Чехии вообще я так не любила чешский язык? Я долго не могла этого понять. Он меня раздражал, казался смешным и нелепым. Особенно бесили песни на чешском языке (которыми сейчас мой плеер забит примерно на четверть). И почему это отношение вдруг прошло и сменилось на полную противоположность? Я могу объяснить это только одним. В 1969-ом, когда я еще и по-русски плохо говорила, меня буквально насильно заставляли говорить вне дома только по-чешски, моментально обрывая любые попытки заговорить по-русски. Разумеется, это было оправданно. Когда мама приходила со мной в магазин, и я вопила: "Мама купи мне это!", зачастую ей швыряли покупки разве что не в лицо, а несколько раз фактически выставили вон. Русский язык - это было небезопасно. Разумеется, дома мы говорили по-русски, хотя папа читал мне чешские книги, пел чешские песни, я смотрела чешские мультики. Мама научилась быстро, хотя и на облегченно-бытовом уровне - а куда было деваться. Над нами жил шофер папиного шефа, генерала штаба СВД, у него был сын Роман моего возраста, мы дружили. У другой соседки - целый выводок девочек-погодков, мы все вместе играли во дворе. Я тоже очень быстро стала говорить по-чешски, даже лучше, чем по-русски (особенно виртуозно ругалась матом и с удовольствием позорила родителей в публичных местах). Но потом, когда мы вернулись в Питер, я словно захлопнула этот сундук. Папа, конечно, не хотел, чтобы я забывала язык, пытался разговаривать со мной, доставал чешские детские книги, но я упиралась рогом. Видимо, это была такая обратная реакция, отсроченная. Кстати, именно оттуда у меня до сих пор остался страх выступлений перед незнакомыми людьми (да и вообще любого общения с незнакомыми). Как говорила Ксения - обычная реакция человека, которого в детстве "затыкали" ("заметят и убьют"). Но если от этого мне уже никогда не избавиться, то с чештиной все волшебно изменилось. Такое вот маленькое чудо.