Исторические «загогулины». Загогулина вторая. Два Сталина. Часть 1. Продолжение. (10)
Война кончилась, и фронтовики стали возвращаться домой. Как писал Б. Слуцкий, «Дым отечества, ты другой, не такого мы ждали, товарищ». Они действительно увидели не то, чего ждали. Не та была встреча. И в не разрухе было дело и не в голоде, а в другом. Встреча с родными была таким счастьем, от которого только, что сердце не разрывалось. Но фронтовиков встречали не только родные, их встречало государство. Встречало торжественно, красиво, гремели оркестры - устраивать праздники мы умеем. Но это была одна сторона медали. А постепенно, не сразу и не очень резко, вернувшиеся с войны почувствовали, что у этой медали есть и другая сторона, принципиально отличающая. Тот, кто не был на фронте, сколько бы он об этом не читал, не видал в кино, не слышал от друзей, даже отдаленно не может себе представить, что пришлось претерпеть фронтовикам. Я не говорю о страхе смерти и даже о ранениях, а о том, как часами ползли по-пластунски в глубокой грязи, а потом в этой грязи и засыпали, как надрывались, таща на себе… но я решила не рассказывать то, о чем все читали.
Фронтовики жили этой невообразимой для нас жизнью, потому что защищали, спасали самое дорогое. И они не сомневались, что, когда они вернутся, их страна их поймет, их подвиг оценят. Но очень скоро они стали замечать, что не их близкие, здесь все было в порядке, а государство относится к ним не так, как они ожидали. Они чувствовали себя победителями, героями, они прошли много стран, которые оказались не такими, какими их у нас описывали, они общались с союзниками из демократических стран и много узнали об их жизни, они научились владеть оружием и не бояться.
Такими они не нравились сталинской системе. Слишком смелые, слишком гордые. Воображают, что это они победили, а победил товарищ Сталин и его соратники (те, с которыми он соглашался разделить эту честь), а они были пушечным мясом. Нужно было как-нибудь сбить с них спесь, поставить их на место. И началась новая репрессивная кампания, направленная против тех, кто был на фронте. Репрессировали тех, кто был в плену, над кем в плену издевались немцы, даже тех, кто бежал из плена, даже тех кто бежал дважды и тех, кто после плена сумел найти партизан и присоединиться к ним (здесь, правда, были исключения). Репрессировали тех, в чьих письмах нашли нелестные высказывания, относительно умения нашего командования вести военные действия. Среди репрессированных за такое преступление был А.И. Солженицын. Перлюстрация писем была сплошная, и в страшных условиях войны в письмах не могло не быть жалоб. Такая история с письмом, за которое солдата, рассказавшего о положении в части, посадили на 8 лет показана в фильме П. Тодоровского «Анкор, еще анкор». Репрессировали разведчиков, обвиняя их без всяких оснований в том, что они были двойными агентами. Так был репрессирован Николай, о котором я писала в «кладбище слонов». Это от него первого я узнала о работе Сталина в Охранке и это он мне сковородник починил. Во время войны он был нашим представителем в Американской военной миссии в Сеуле. Он был такой красивый и обаятельный, что в силу одних этих качеств мог раздобыть любую информацию, и я думаю, ему удалось много сделать. Но его обвинили в том, что он был двойным агентом. Когда его генерал прощался с ним, понимая, что его возьмут по дороге, то обнимал его и плакал. Говорил: «Да, что же это такое у нас творится. Такой парень, герой, двадцать семь лет, сейчас только жить и жить, и вот ни за что отнимают жизнь, молодость». Если уж генерал не мог удержаться от такой реплики, можно себе представить общее состояние. У Николая была такая особенность. В нашем отделе больше половины сотрудников были бывшие зэки, но жили и работали спокойно, а на Николая иногда находило. Он резким движением отодвигал свою работу и начинал громко говорить: «Все-таки я вас не понимаю. Как вы могли спокойно жить? Ведь вы здесь знали, что мы там погибаем ни за что, что над нами издеваются, бьют, морят голодом, непосильным трудом. Вы это знали и спокойно обедали и ужинали, ходили в кино, слушали музыку. Ну как вы могли?» Что мы могли ответить? Многие бывшие зэки много ели, никак не могли наесться. Особенно любили жирное и сладкое. Николай намазывал на хлеб толстый слой масла, независимо от того, какой предполагался бутерброд. Даже если готовился бутерброд с салом, то под сало он все равно масло намазывал. Когда Николай рассказал мне про Александра Орлова и про Охранку, я была ему так благодарна за эту информацию, что тут же побежала в буфет и купила большого шоколадного медведя, и Николай его целиком тут же съел.
Но больше всего жалко пленных, которых из немецких лагерей переместили в наши. Что они выстрадали в немецких лагерях! Те немногие, которые выжили, выжили надеждой когда-нибудь вернуться на родину. И вернулись. Но в наших лагерях выжило немного. От физических страданий, от болезней в тех и этих лагерях они не могли не умереть, а от сознания несправедливости - не сойти с ума. За что? За то, что Сталин сходу сдал Гитлеру свою армию. Миллионы пленных первые четыре месяца. И это потому, что Сталин не верил своим разведчикам, мировому антифашистскому движению, а верил Гитлеру. А почему он не верил своим? Думал они его тайно ненавидят (он ведь знал, что было за что, он это понимал) и специально хотят подвести. То ли дело Гитлер - они одной крови. Он их отдал прямо в руки врагу и их же за это наказал. Палач, упивающийся безнаказанностью своего палачества. Сталин.
Фронтовики жили этой невообразимой для нас жизнью, потому что защищали, спасали самое дорогое. И они не сомневались, что, когда они вернутся, их страна их поймет, их подвиг оценят. Но очень скоро они стали замечать, что не их близкие, здесь все было в порядке, а государство относится к ним не так, как они ожидали. Они чувствовали себя победителями, героями, они прошли много стран, которые оказались не такими, какими их у нас описывали, они общались с союзниками из демократических стран и много узнали об их жизни, они научились владеть оружием и не бояться.
Такими они не нравились сталинской системе. Слишком смелые, слишком гордые. Воображают, что это они победили, а победил товарищ Сталин и его соратники (те, с которыми он соглашался разделить эту честь), а они были пушечным мясом. Нужно было как-нибудь сбить с них спесь, поставить их на место. И началась новая репрессивная кампания, направленная против тех, кто был на фронте. Репрессировали тех, кто был в плену, над кем в плену издевались немцы, даже тех, кто бежал из плена, даже тех кто бежал дважды и тех, кто после плена сумел найти партизан и присоединиться к ним (здесь, правда, были исключения). Репрессировали тех, в чьих письмах нашли нелестные высказывания, относительно умения нашего командования вести военные действия. Среди репрессированных за такое преступление был А.И. Солженицын. Перлюстрация писем была сплошная, и в страшных условиях войны в письмах не могло не быть жалоб. Такая история с письмом, за которое солдата, рассказавшего о положении в части, посадили на 8 лет показана в фильме П. Тодоровского «Анкор, еще анкор». Репрессировали разведчиков, обвиняя их без всяких оснований в том, что они были двойными агентами. Так был репрессирован Николай, о котором я писала в «кладбище слонов». Это от него первого я узнала о работе Сталина в Охранке и это он мне сковородник починил. Во время войны он был нашим представителем в Американской военной миссии в Сеуле. Он был такой красивый и обаятельный, что в силу одних этих качеств мог раздобыть любую информацию, и я думаю, ему удалось много сделать. Но его обвинили в том, что он был двойным агентом. Когда его генерал прощался с ним, понимая, что его возьмут по дороге, то обнимал его и плакал. Говорил: «Да, что же это такое у нас творится. Такой парень, герой, двадцать семь лет, сейчас только жить и жить, и вот ни за что отнимают жизнь, молодость». Если уж генерал не мог удержаться от такой реплики, можно себе представить общее состояние. У Николая была такая особенность. В нашем отделе больше половины сотрудников были бывшие зэки, но жили и работали спокойно, а на Николая иногда находило. Он резким движением отодвигал свою работу и начинал громко говорить: «Все-таки я вас не понимаю. Как вы могли спокойно жить? Ведь вы здесь знали, что мы там погибаем ни за что, что над нами издеваются, бьют, морят голодом, непосильным трудом. Вы это знали и спокойно обедали и ужинали, ходили в кино, слушали музыку. Ну как вы могли?» Что мы могли ответить? Многие бывшие зэки много ели, никак не могли наесться. Особенно любили жирное и сладкое. Николай намазывал на хлеб толстый слой масла, независимо от того, какой предполагался бутерброд. Даже если готовился бутерброд с салом, то под сало он все равно масло намазывал. Когда Николай рассказал мне про Александра Орлова и про Охранку, я была ему так благодарна за эту информацию, что тут же побежала в буфет и купила большого шоколадного медведя, и Николай его целиком тут же съел.
Но больше всего жалко пленных, которых из немецких лагерей переместили в наши. Что они выстрадали в немецких лагерях! Те немногие, которые выжили, выжили надеждой когда-нибудь вернуться на родину. И вернулись. Но в наших лагерях выжило немного. От физических страданий, от болезней в тех и этих лагерях они не могли не умереть, а от сознания несправедливости - не сойти с ума. За что? За то, что Сталин сходу сдал Гитлеру свою армию. Миллионы пленных первые четыре месяца. И это потому, что Сталин не верил своим разведчикам, мировому антифашистскому движению, а верил Гитлеру. А почему он не верил своим? Думал они его тайно ненавидят (он ведь знал, что было за что, он это понимал) и специально хотят подвести. То ли дело Гитлер - они одной крови. Он их отдал прямо в руки врагу и их же за это наказал. Палач, упивающийся безнаказанностью своего палачества. Сталин.