О Володе Тендрякове и моей подруге Норе продолжение 2
Почти все свои самые значительные произведения Володя написал в те годы, когда жил с Норой. Из того, что он написал раньше, все знали только «Не ко двору», но знали благодаря тому, что кинорежиссер Михаил Швейцер экранизировал эту повесть, снял по ней фильм «Чужая родня», который мы упоминали в прошлом посте.
(Михаила Швейцера вы знаете, во всяком случае, по его фильмам «Мичман Панин» с В. Тихоновым в главной роли и по экранизации романа Льва Толстого «Воскресение» с Евгением Матвеевым и Тамарой Сёминой в главных ролях. Я не все фильмы Швейцера люблю. В частности, мне не нравятся «Маленькие трагедии», я иначе представляю себе и Пушкина, и эти произведения, и их главных героев. Но, конечно же, Швейцер - талантливый человек. Я не была знакома лично с ним, но с его родной сестрой Викой я училась в университете, только в отличие от неё я училась на заочном отделении. Не могу сказать, что мы с ней были друзьями, но мы были хорошо знакомы, и однажды я даже ночевала в их новой квартире - до того, как туда въехали родители. Мы с Викой обновили квартиру и переночевали там, постели там уже были.
Родители Михаила и Вики были удивительной парой, она - железобетонный большевик и, кажется, партийный работник, он - премьер оперетты со всеми отсюда вытекающими особенностями характера и образа жизни. При этом они любили друг друга нежно, преданно и верно. Трудно себе представить, как она выносила его актёрские наклонности, но выносила. Такая пара есть в фильме Эльдара Рязанова «Небеса обетованные». Он - органический маргинал, дошёл до того, что жил на свалке, его играет Валентин Гафт, она - человек правильный и, кажется, тоже партийный работник, её играет С. Немоляева. Из-за разницы характеров они разошлись, но продолжали любить друг друга, и в конце фильма они опять соединились, в небеса обетованные полетели вместе. Я думаю, Эльдар Рязанов написал их с родителей Михаила Швейцера, он несомненно о них знал.
А Вика уже тогда говорила, что напишет книгу о Марине Цветаевой, которая была её кумиром. Мы сомневались в том, что ей это удастся. Марина Цветаева была не в фаворе, и вряд ли нашлось бы издательство, которое захотело бы такую книгу опубликовать. Да и в том, что Вика способна написать эту книгу, у нас тоже были сомнения. Но Вика говорила, что это будет не вдохновенная книга, какие пишут поэты и писатели, а это будет «работа, которую лошади делают». И она действительно написала книгу «Быт и бытие Марины Цветаевой», только много лет спустя, уже живя в США. Книга выдержала несколько изданий, у нас в стране она вышла в серии «Жизнь замечательных людей». Когда я увидела эту книгу, то немного удивилась и страшно обрадовалась. Вот верно говорит русская пословица «Терпенье и труд всё перетрут». Всё это к нашей теме не имеет никакого отношения, но поскольку я вспоминаю то время, то не удержалась, вспомнила и об этом.)
Володя писал истово. Я часто бывала в доме и была некоторым образом свидетельницей этого творческого процесса. Пить он бросил. Нора ставила это себе в заслугу, но я понимала, что дело не в ней. Просто пришёл успех, он стал очень востребованным. Если раньше он писал, не зная, удастся ли произведение опубликовать, может быть, он пишет «в стол», то теперь всё, что он писал, стали публиковать сразу же. Его заметила критика, о нём много писали, его книги раскупались, и он работал, буквально не отрываясь от стола. Делегация советских писателей должна была поехать в Италию, и Володю включили в её состав. В те времена выезд за рубеж - это было неслыханное счастье. Но Володя спокойно отказался от поездки - не хотел отрываться от работы даже на несколько дней. Нора и мы все уговаривали его поехать, но не уговорили.
Тогда так называемые писатели-деревенщики были самыми популярными и самыми читаемыми писателями. Они были в центре литературной критики и вообще в центре литературной жизни. Дело в том, что они писали о проблемах деревни, самых в то время острых, жгучих социальных проблемах. Почему-то им это разрешили, ничего подобного до них в советской литературе не было. Писатели-деревенщики - это Владимир Тендряков, Валентин Овечкин, Ефим Дорош, Александр Яшин, не буду всех перечислять. Владимир Солоухин тоже был деревенщиком, но, в отличие от вышеназванных, острых проблем он не касался.
Советская литература вообще существовала в особых условиях - в условиях тоталитарного государства, жесткой цензуры. В мои студенческие годы в 1952 году Сталин сказал, что нам нужны свои Гоголи и Щедрины, и это было повторено в редакционной статье газеты «Правда». Нас тогда это очень позабавило. Сочинили частушку:
Нам, товарищи, нужны
Поспокойней Щедрины,
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали.
Не то чтобы в советской литературе совсем нельзя было ничего критиковать. Шутили, что у нас лозунг: «Смело критикуй отдельные недостатки». Вот можно было критиковать отдельные недостатки. Можно было критиковать, например, директора завода - ретрограда, который не дает дороги молодым новаторам, рационализаторам, или председателя колхоза, не внедряющего самую современную агротехнику, но людей, стоящих на социальной лестнице выше председателя колхоза или директора завода, трогать было нельзя. Без конфликта художественное произведение невозможно, но в советской литературе конфликт выглядел как «конфликт хорошего с лучшим». Конфликт между директором завода, председателем колхоза и новаторами разрешался вмешательством в него парторга завода или колхоза, в крайнем случае секретаря райкома. Появлялся секретарь райкома, как в античной трагедии бог из машины, и все улаживалось наилучшим образом. Недостатки ни в коем случае не должны были выглядеть как порождение системы. Они могли быть только проявлением отсталости, пережитками проклятого прошлого. Система у нас была идеальной, и в этом не могло быть никаких сомнений. А в произведениях писателей-деревенщиков острые социальные проблемы представлялись органичными для системы, вписывались в нее.
Впрочем, будет несправедливо отдать все лавры деревенщикам. В 1956 году Константин Симонов опубликовал в журнале «Новый мир», где он тогда был главным редактором, роман В. Дудинцева «Не хлебом единым». Я уже писала, что этот роман произвел эффект разорвавшейся бомбы. Он был открытием, которое всех потрясло. Из этого романа следовало, что система устроена так, что она может препятствовать техническому прогрессу. Герой романа, изобретатель, не может пробить свое изобретение, важное для народного хозяйства, через бюрократические препоны. В течение всего романа он пытается это сделать, но ни в одной инстанции он не встречает человека, которого бы это заинтересовало. Благополучие бюрократов не зависит от эффективности экономики, и лишние хлопоты с изобретениями им не нужны. В романе мы встречаем и других изобретателей, которые находятся в таком же положении, как и главный герой. А мы все помнили, что Маркс сказал, что капитализм сменится другой, следующей формацией тогда, когда он исчерпает свои возможности и станет препятствием на пути прогресса. И мы считали, что наш советский социализм и есть та самая следующая формация, которая откроет путь техническому прогрессу и будет его всячески стимулировать. Значит, выходит, это не так? Ленин сказал, что бюрократия может погубить революцию… Возможно, это уже случилось? Было очевидно, что в романе написана правда, и каждый вспомнил, что сталкивался с подобным.
Задача художественной литературы - типизация, обобщение, и случай с героем романа Дудинцева воспринимался как типичный. Естественно, вся партийная критика яростно обрушилась на роман. Были разгромные статьи в «Правде», в «Литературной газете» и во всех прочих СМИ. Шум поднялся огромный. Симонов испугался, тут же признал публикацию романа своей серьезной ошибкой, покаялся и присоединился к гонителям Дудинцева. Но дело было сделано, и изменить ничего уже было нельзя. Роман пробил некий ледяной покров, и в пробоину хлынула общественная мысль. Повторяю, роман был для нас открытием. Вот как-то до Дудинцева мы этого не понимали. И обратите внимание, Дудинцев написал свой роман до известного доклада Хрущева на ХХ съезде, в котором был разоблачен культ личности Сталина. Писатели-деревенщики работали в том же дудинцевском русле, и Владимир Тендряков был одним из них. Я даже решусь сказать, что Владимир Тендряков был самым значительным из них.
Герцен сказал о русских писателях: «Мы вовсе не врачи, мы боль». И это в полной мере можно отнести к В. Тендрякову. Его перо не было холодным пером аналитика. Он не был объективным исследователем пороков общества. Он писал буквально «кровью сердца». Все деревенское у него болело, и писать и даже говорить он мог только об этом. И когда он об этом говорил, на его лице и в голосе его выражалось страдание.
Кто-то принес в дом песню «По бугоркам, по низким косогорам...» Я, пожалуй, эту песню вам покажу, может быть, не до конца. Она как-то очень вошла в нашу жизнь, была созвучна мыслям и настроениям. Но прежде я хочу сказать, что Володя окал, он ведь был с Вологодчины. Мне это ужасно нравилось, я обожаю оканье. Так вот, когда вы будете про себя произносить текст песни, вы должны непременно окать, текст от этого станет гораздо выразительнее, и непременно вам понравится. Мы ее пели хором, дружно окая.
По бугоркам, по низким косогорам,
Плывет, качаясь, бледная луна.
По вечерам поют девчата хором,
И по тебе тоскует не одна.
По вечерам поют девчата хором,
И по тебе тоскует не одна.
Ты пишешь нам, что ты все время занят,
Что лагерь ваш угрюм и нелюдим,
А здесь у нас на родине в Рязани
Вишневый сад расцвел как белый дым.
А здесь у нас на родине в Рязани
Вишневый сад расцвел как белый дым.
А по утрам гоняем мы скотину,
Цветет в полях душистая трава,
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова.
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова…
Я привела этот текст по памяти, может быть, не точно. Вот эту рябину, которую «отец срубил по пьянке на дрова», Володя оплакивал настоящими слезами, говорил со слезами в голосе: «Вот он, идиотизм деревенской жизни...» Слово «идиотизм», произнесенное с отчетливым полным открытым звуком «О», звучало особенно пугающе. Ему было безумно жалко и рябину, и людей, погруженных в этот «идиотизм».
Продолжение следует.
Тем, кто хочет поддержать блог, напоминаю две ссылки:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035
(Михаила Швейцера вы знаете, во всяком случае, по его фильмам «Мичман Панин» с В. Тихоновым в главной роли и по экранизации романа Льва Толстого «Воскресение» с Евгением Матвеевым и Тамарой Сёминой в главных ролях. Я не все фильмы Швейцера люблю. В частности, мне не нравятся «Маленькие трагедии», я иначе представляю себе и Пушкина, и эти произведения, и их главных героев. Но, конечно же, Швейцер - талантливый человек. Я не была знакома лично с ним, но с его родной сестрой Викой я училась в университете, только в отличие от неё я училась на заочном отделении. Не могу сказать, что мы с ней были друзьями, но мы были хорошо знакомы, и однажды я даже ночевала в их новой квартире - до того, как туда въехали родители. Мы с Викой обновили квартиру и переночевали там, постели там уже были.
Родители Михаила и Вики были удивительной парой, она - железобетонный большевик и, кажется, партийный работник, он - премьер оперетты со всеми отсюда вытекающими особенностями характера и образа жизни. При этом они любили друг друга нежно, преданно и верно. Трудно себе представить, как она выносила его актёрские наклонности, но выносила. Такая пара есть в фильме Эльдара Рязанова «Небеса обетованные». Он - органический маргинал, дошёл до того, что жил на свалке, его играет Валентин Гафт, она - человек правильный и, кажется, тоже партийный работник, её играет С. Немоляева. Из-за разницы характеров они разошлись, но продолжали любить друг друга, и в конце фильма они опять соединились, в небеса обетованные полетели вместе. Я думаю, Эльдар Рязанов написал их с родителей Михаила Швейцера, он несомненно о них знал.
А Вика уже тогда говорила, что напишет книгу о Марине Цветаевой, которая была её кумиром. Мы сомневались в том, что ей это удастся. Марина Цветаева была не в фаворе, и вряд ли нашлось бы издательство, которое захотело бы такую книгу опубликовать. Да и в том, что Вика способна написать эту книгу, у нас тоже были сомнения. Но Вика говорила, что это будет не вдохновенная книга, какие пишут поэты и писатели, а это будет «работа, которую лошади делают». И она действительно написала книгу «Быт и бытие Марины Цветаевой», только много лет спустя, уже живя в США. Книга выдержала несколько изданий, у нас в стране она вышла в серии «Жизнь замечательных людей». Когда я увидела эту книгу, то немного удивилась и страшно обрадовалась. Вот верно говорит русская пословица «Терпенье и труд всё перетрут». Всё это к нашей теме не имеет никакого отношения, но поскольку я вспоминаю то время, то не удержалась, вспомнила и об этом.)
Володя писал истово. Я часто бывала в доме и была некоторым образом свидетельницей этого творческого процесса. Пить он бросил. Нора ставила это себе в заслугу, но я понимала, что дело не в ней. Просто пришёл успех, он стал очень востребованным. Если раньше он писал, не зная, удастся ли произведение опубликовать, может быть, он пишет «в стол», то теперь всё, что он писал, стали публиковать сразу же. Его заметила критика, о нём много писали, его книги раскупались, и он работал, буквально не отрываясь от стола. Делегация советских писателей должна была поехать в Италию, и Володю включили в её состав. В те времена выезд за рубеж - это было неслыханное счастье. Но Володя спокойно отказался от поездки - не хотел отрываться от работы даже на несколько дней. Нора и мы все уговаривали его поехать, но не уговорили.
Тогда так называемые писатели-деревенщики были самыми популярными и самыми читаемыми писателями. Они были в центре литературной критики и вообще в центре литературной жизни. Дело в том, что они писали о проблемах деревни, самых в то время острых, жгучих социальных проблемах. Почему-то им это разрешили, ничего подобного до них в советской литературе не было. Писатели-деревенщики - это Владимир Тендряков, Валентин Овечкин, Ефим Дорош, Александр Яшин, не буду всех перечислять. Владимир Солоухин тоже был деревенщиком, но, в отличие от вышеназванных, острых проблем он не касался.
Советская литература вообще существовала в особых условиях - в условиях тоталитарного государства, жесткой цензуры. В мои студенческие годы в 1952 году Сталин сказал, что нам нужны свои Гоголи и Щедрины, и это было повторено в редакционной статье газеты «Правда». Нас тогда это очень позабавило. Сочинили частушку:
Нам, товарищи, нужны
Поспокойней Щедрины,
И такие Гоголи,
Чтобы нас не трогали.
Не то чтобы в советской литературе совсем нельзя было ничего критиковать. Шутили, что у нас лозунг: «Смело критикуй отдельные недостатки». Вот можно было критиковать отдельные недостатки. Можно было критиковать, например, директора завода - ретрограда, который не дает дороги молодым новаторам, рационализаторам, или председателя колхоза, не внедряющего самую современную агротехнику, но людей, стоящих на социальной лестнице выше председателя колхоза или директора завода, трогать было нельзя. Без конфликта художественное произведение невозможно, но в советской литературе конфликт выглядел как «конфликт хорошего с лучшим». Конфликт между директором завода, председателем колхоза и новаторами разрешался вмешательством в него парторга завода или колхоза, в крайнем случае секретаря райкома. Появлялся секретарь райкома, как в античной трагедии бог из машины, и все улаживалось наилучшим образом. Недостатки ни в коем случае не должны были выглядеть как порождение системы. Они могли быть только проявлением отсталости, пережитками проклятого прошлого. Система у нас была идеальной, и в этом не могло быть никаких сомнений. А в произведениях писателей-деревенщиков острые социальные проблемы представлялись органичными для системы, вписывались в нее.
Впрочем, будет несправедливо отдать все лавры деревенщикам. В 1956 году Константин Симонов опубликовал в журнале «Новый мир», где он тогда был главным редактором, роман В. Дудинцева «Не хлебом единым». Я уже писала, что этот роман произвел эффект разорвавшейся бомбы. Он был открытием, которое всех потрясло. Из этого романа следовало, что система устроена так, что она может препятствовать техническому прогрессу. Герой романа, изобретатель, не может пробить свое изобретение, важное для народного хозяйства, через бюрократические препоны. В течение всего романа он пытается это сделать, но ни в одной инстанции он не встречает человека, которого бы это заинтересовало. Благополучие бюрократов не зависит от эффективности экономики, и лишние хлопоты с изобретениями им не нужны. В романе мы встречаем и других изобретателей, которые находятся в таком же положении, как и главный герой. А мы все помнили, что Маркс сказал, что капитализм сменится другой, следующей формацией тогда, когда он исчерпает свои возможности и станет препятствием на пути прогресса. И мы считали, что наш советский социализм и есть та самая следующая формация, которая откроет путь техническому прогрессу и будет его всячески стимулировать. Значит, выходит, это не так? Ленин сказал, что бюрократия может погубить революцию… Возможно, это уже случилось? Было очевидно, что в романе написана правда, и каждый вспомнил, что сталкивался с подобным.
Задача художественной литературы - типизация, обобщение, и случай с героем романа Дудинцева воспринимался как типичный. Естественно, вся партийная критика яростно обрушилась на роман. Были разгромные статьи в «Правде», в «Литературной газете» и во всех прочих СМИ. Шум поднялся огромный. Симонов испугался, тут же признал публикацию романа своей серьезной ошибкой, покаялся и присоединился к гонителям Дудинцева. Но дело было сделано, и изменить ничего уже было нельзя. Роман пробил некий ледяной покров, и в пробоину хлынула общественная мысль. Повторяю, роман был для нас открытием. Вот как-то до Дудинцева мы этого не понимали. И обратите внимание, Дудинцев написал свой роман до известного доклада Хрущева на ХХ съезде, в котором был разоблачен культ личности Сталина. Писатели-деревенщики работали в том же дудинцевском русле, и Владимир Тендряков был одним из них. Я даже решусь сказать, что Владимир Тендряков был самым значительным из них.
Герцен сказал о русских писателях: «Мы вовсе не врачи, мы боль». И это в полной мере можно отнести к В. Тендрякову. Его перо не было холодным пером аналитика. Он не был объективным исследователем пороков общества. Он писал буквально «кровью сердца». Все деревенское у него болело, и писать и даже говорить он мог только об этом. И когда он об этом говорил, на его лице и в голосе его выражалось страдание.
Кто-то принес в дом песню «По бугоркам, по низким косогорам...» Я, пожалуй, эту песню вам покажу, может быть, не до конца. Она как-то очень вошла в нашу жизнь, была созвучна мыслям и настроениям. Но прежде я хочу сказать, что Володя окал, он ведь был с Вологодчины. Мне это ужасно нравилось, я обожаю оканье. Так вот, когда вы будете про себя произносить текст песни, вы должны непременно окать, текст от этого станет гораздо выразительнее, и непременно вам понравится. Мы ее пели хором, дружно окая.
По бугоркам, по низким косогорам,
Плывет, качаясь, бледная луна.
По вечерам поют девчата хором,
И по тебе тоскует не одна.
По вечерам поют девчата хором,
И по тебе тоскует не одна.
Ты пишешь нам, что ты все время занят,
Что лагерь ваш угрюм и нелюдим,
А здесь у нас на родине в Рязани
Вишневый сад расцвел как белый дым.
А здесь у нас на родине в Рязани
Вишневый сад расцвел как белый дым.
А по утрам гоняем мы скотину,
Цветет в полях душистая трава,
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова.
А под окном кудрявую рябину
Отец срубил по пьянке на дрова…
Я привела этот текст по памяти, может быть, не точно. Вот эту рябину, которую «отец срубил по пьянке на дрова», Володя оплакивал настоящими слезами, говорил со слезами в голосе: «Вот он, идиотизм деревенской жизни...» Слово «идиотизм», произнесенное с отчетливым полным открытым звуком «О», звучало особенно пугающе. Ему было безумно жалко и рябину, и людей, погруженных в этот «идиотизм».
Продолжение следует.
Тем, кто хочет поддержать блог, напоминаю две ссылки:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035