Как вести себя на допросе в ГБ
"Из его рук"
воспоминания-интервью
Владимира Юликова об Александре Мене
часть 5
Продолжение.
(Предыдущие части: 1, 2, 3, 4)
Крайне интересный кусок из воспоминаний Юликова о православном священнике Александре Мене.
Говорится о том, как его и его духовных чад вызывали на допросы в Комитет госбезопасности, и о том, как себя на таком допросе вести. Кажется, это всё очень актуально ныне.
***
Звонок в дверь. Мне сосед говорит - беги ко мне скорей, телевизор включен, пойдем ко мне скорей. Я захожу - во весь экран отец Дмитрий Дудко. И он говорит покаянную жуткую совершенно речь.
<15 января 1980 года был в очередной раз арестован.Через 5 месяцев заточения он сломался и выступил по телевизору с раскаянием в антисоветской деятельности.>
Теперь понятно - позже, когда он стал духовным руководителем газеты «Завтра», везде выступал. Но уже в этой речи было видно, что таких людей они легко раскалывали. Показывали, как они борются за безопасность страны. У них действительно такая корпоративная этика, корпоративная мораль, очень четко построенная и очень тщательно за многие годы формирования офицера КГБ внедренная просто в плоть, дух, тело этого человека. Они действительно думали, что они такие замечательные.
Они выглядели хорошо. Ни о чем думать не надо - это в советское-то время! - ни о квартире, ни об отдыхе, ни об автомобиле, ни где будут учиться дети, ни как будет отдыхать жена, ни где лечить зубы - ну ни о чем. Ты только честно служи своей корпорации, называется КГБ. И они честно служили. При этом их такое учение внутреннее ориентировало очень четко.
Я обратился к отцу Александру и сказал, что очень беспокоюсь - могут вызвать на допрос, опыта никакого, как действовать. - Хорошо, я вам дам телефон моего прихожанина, очень опытный человек, юрист, и он вас подготовит. Я пришел к нему домой, и он со мной вышел. Мы гуляли с ним с собачкой часа два - два с половиной. И это мне пригодилось на всю жизнь.
Первое. На допросе позиция испуганного дурака. Дурак - потому что дурак, задаешь вопросы. Там тебе будут говорить: это мы здесь задаем вопросы. Я это слышал на каждом допросе. Каждый раз был новый следователь, но каждый раз я действовал по уже известным правилам. Имеешь право не помнить, но опасайся, потому что тебе скажут: у вас что, с памятью плохо? Намекнут, особенно в случае, если дело диссидентское, а не уголовное: если у вас плохо с памятью, мы можем помочь ее подлечить - известно где. Тяните время. Это у него рабочее время, а вас-то вызвали - вам спешить некуда.
Не выступай, не высовывайся, не обостряй. И тяни время. Говори (я сказал - мне трудно, как же молчать, когда он спрашивает). Хорошо, вы любите поговорить - говорите. Только это должен быть - и он показал простую модель - рыбий язык. Знаешь как рыбка в аквариуме? Она так ротиком все время делает. Ротик открывает, закрывает. Информации ноль. Говори! Только не по делу. Вот это контролируй. Про погоду, пожалуйста, сколько угодно. Про что угодно, не имеющее отношения к делу.
Когда мне говорили - вот вы что, не помните? у вас плохо с памятью? Я говорю - да нет, вы спросите меня про обработку зубчатых колес многозаходными фрезами - это я помню, это мое дело, меня касается. А вы спрашиваете, что меня не касается. - Да, но - они же по-человечески, они же все время стараются у тебя расположения добиться… - да, но вы понимаете, нас это интересует! Я в ответ говорю: Правильно! (Опять - он слово, я десять.) Вас интересует, но меня это как раз не интересует. И опять время его занял, опять время! Причем по делу вроде говорю все время. Информации ноль. Это нельзя в протокол занести!
На допросы я ходил в Лефортово, в эту тюрьму. Там был следственный изолятор. Те, кто под следствием, там сидят. (Как ты знаешь, деятели ГКЧП сидели там). Они меня вызвали 12 февраля. А это день рождения моего брата. Я уже очень тщательно все продумал. Взял с собой пакетик, в него положил бутылку вина, что-то еще. Оделся более тщательно. При входе в Лефортово паспорт спрашивают. Окошко, паспорт даешь - ну хорошо; у вас повестка? (Повестку забирают вместе с паспортом.)
- Вас же вызвали?
Я говорю - да.
«А что это?» Зачем взял с собой - там же люди трясущиеся, они же ничего не берут с собой!
Я говорю - вы знаете, у меня день рождения брата сегодня. В шкафчике это повесили, убрали, заперли. Они, конечно, проверили, что там. Это тоже, я думаю, разозлило следователя. Человек пришел с бутылкой вина на допрос! Я понимал, они обязательно залезут в этот пакетик, посмотрят. Я все до мелочей продумал.
И вот тебе дают сопровождающего, выясняется, что он-то и есть твой следователь. Открывает он дверь ключиком. В коридоре ни души народу. Вымершее здание. Никогда ты никого не встречаешь. А я же там бывал не один раз. Абсолютная тишина. Сделаны двери там - все тщательно, плотненько, чтоб ты ничего не услышал. Они же бдительные. Госбезоспасность. Комната узкая, продолговатая, площадью метров 12-14. Окно в конце. Садишься у двери, справа столик, стульчик. Больше ничего. Он от тебя сидит - комната узкая и длинная - так, чтоб расстояние было большое, чтоб ты… безопасность, они сотрудники. Враги народа могут ведь и наброситься!
Следователь. Там это очень все серьезно. У него стол, на столе пишущая машинка - тогда компьютеров не было - и тома книг какие-то лежат. Ясно, что это за тома, потому что он в них поглядывает. Это расшифровка телефонных разговоров. А также там тома - это то, что написано в предыдущих протоколах. И он, разговаривая с тобой, поглядывает. «Вы же знаете, по какому поводу вас вызвали». Говорю - я, конечно, догадываюсь, но не очень знаю. (Время! Рассказывай! Ты обязан рассказать!)
Ты имеешь право сам сформулировать его вопросы, сам записывать ответы и требовать, чтоб так было в протоколе, потому что ты как понял вопросы, так отвечал. Его задача - все наоборот: самому написать вопрос и переписать к нему так ответ, как ему нужно. Вопрос при этом так чуть-чуть переиначить, чтобы незначительно изменить порядок или набор слов, а вот смысл может измениться существенно. В этом ловкость и искусство следователя - в КГБ, конечно. Если в уголовном деле, где ищут истину, должны искать истину, здесь - здесь же сценарии пишут. Сценарии. Они же творческие люди. Передо мной сидит Банионис - помнишь, кто такой Банионис, да? Он и играл как раз в «Мертвом сезоне», ты помнишь, разведчика. Ну вот Банионис и все, такой же коренастый, мощный, внешне даже более привлекательный, чем Банионис. Седой такой, лет 45-ти, ну просто его только в фильмах снимать. Он мне представился, вернее я прочел в протоколе - его звали Похил Федор Герасимович. Подполковник госбезопасности, следователь по особо важным поручениям. Когда я получил протокол, это прочел. Я же должен читать. Читаю, а куда мне торопиться - время! Читаю тщательно. Говорю: «Вот это да!.. Следователь по особо важным…» Делаю вид, что я же не просто дурак, я еще и испуганный. Я как дурак преклоняюсь перед чинами. «Что же мы такое натворили?»
«Да нет-нет, вы не беспокойтесь. Просто - вы ж понимаете - познакомиться, побеседовать. Вы ничего не натворили», - и в процессе, чуть позже, он сказал: о вас такая хорошая характеристика. Я это намотал на ус. Он может врать, а может говорить правду. Но судя по всему, правду. Я говорю: какая характеристика? С работы, говорит. Мы ж знакомимся, прежде чем вызвать. Вот о вас очень хорошие отзывы… Молчу я в ответ.
Он начал задавать вопросы. Это была напряженная борьба. Не помню, когда она обострилась, уже после обеда или до обеда. Ясно было, что подследственный рассказал то, что нельзя было подслушать. «Вы собирали деньги». Какие деньги, зачем собирали? Говорит - ну как же, у вас был такой конверт с картинкой, и вы его клали, а потом вы его забирали. Я говорю - а откуда вы это все взяли? Так вот же мне Никифоров это рассказал. Я говорю: что, это есть в протоколе? Он: да, есть. Я говорю - это не может быть, давайте его сюда тогда. «Да, сейчас будет». Говорю - и это он подписал? - Да. «Ну-ка покажите». Он мне подносит такую здоровую книгу, протокол, кладет. А надо сказать, что под протоколом на каждой странице человек подпись ставит. На каждой. И он так кладет - сначала все закрывает и говорит: вы видите, это его подпись? Говорю - откуда я знаю? Ну как, вы же говорили, что вы такие друзья! - «Мы друзья». Нет логической связи между друзьями и подписью. Ты знаешь, как я подписываюсь? Мы уже знакомы не первый день. Почему ты должна знать, как я подписываюсь? И я говорю: мы же в разных организациях работаем. Что мы, в одной ведомости подписываемся? Мы друзья!..
Подпись я уже не признал на всякий случай. Потому что вдруг там это все записано - что делать тогда? Я сижу - он говорит чистую правду. Подтвердить это? Это для меня решетка, потому что сбор средств под видом проведения религиозных обрядов - это мошенничество называлось. На языке статьи какой-то там 242, я уже не помню. Во-первых, священник. Священник кто? Он же мошенник. Бога ведь нет! Он чем занимается? Да еще на дому. Да еще деньги собирает? Все. Два человека достаточно, для того чтобы признать незаконную такую мошенническую подпольную религиозную деятельность. Должен быть священник и казначей. Оба садятся. Значит, мне клеили… Священник уже сидел. Поэтому было основание посидеть. Этот конвертик я сделал. Наклеено знаешь что было? Было «Воскресение» очень хорошее, Фра Анжелико - мне батюшка прислал на Пасху. Но это все было у меня. Или у Володи. И это в руки им не попало. Ужас был в том, что это нельзя подслушать. Нельзя подслушать такие вещи. Это мог только сказать тот, кто это точно знает. А это хорошо знал только Володя, я, а остальные, я думаю, особенно не обращали внимания. Я придумал этот конвертик, наклеил… и Володя сказал: как симпатично, все будут класть в этот конвертик, он будет лежать. С его автографом, так и пропало это. С умом - надо было собирать все. Все-таки есть же автографы, много их. Слава Богу, мы жили в конце ХХ века, и фотографий много, и видео, - так что путь этого святого будет документирован хорошо. Поэтому ничего страшного, что что-то такое пропало, тем более не такое значительное. Просто лично приятно было бы это сохранять до смерти. Так вот, выяснялась такая картина тяжелая, трудная. Но я к ней был готов. И в какой-то момент я стал поглядывать на часы. Он говорит: а что вы смотрите на часы? Говорю: да - пообедать бы?.. Он говорит - да. Тут же встал без звука. Процессуальный кодекс! Обязаны перерывы делать и не имеют права больше - боюсь соврать, шести. Но не восемь! Восемь, по-моему, нельзя - про допрос ты знаешь? Но мы же советские люди! Помогаем. Это же органы нашей безопасности, только и мечтают, как укрепить нашу безопасность и о ней только и думают день и ночь. Так вот, тем не менее он тут же встал и - говорю: а где тут пообедать? Говорит - пойдемте вместе. Я так поразился - думаю, вот это да. К этому времени я уже знал - Витя Капитанчук, который сидел там в Лефортове, говорил, что кормят очень хорошо. Говорил тоже, вот рыба по четвергам, помнишь?
Рыбный день.
Специально сделали не в среду, не в пятницу, - а в четверг. Он говорил, что прекрасно там кормили, не говоря о том, что ему вылечили все зубы, отремонтировали обувь. Он пришел в рваной обуви, его когда арестовали. Они жили же очень бедно. Все мы были бедными. У Вити трое детей, тогда их уже было, по-моему, трое.
Мы вышли, и напротив здание, там оказалась столовая. Он говорит: я вот туда пойду. Раздеваемся в гардеробе, и он как-то от меня исчез. Потом я его заметил. Довольно много было народу, я его заметил потому, что он за мной поглядывал, как я себя веду в столовой. Понятно, что если человек очень нервный, так он же давиться будет. А я спокойно пообедал. Столовая хорошая, цены нормальные. Недорого и хорошо. Пообедал. Прихожу. Он опять что-то за свое. А я тут стал зевать.
Вот эти допросы когда начались, у меня началась какая-то температура. «Хорошо, я возьму больничный и я не обязан ходить тогда». И я отцу Александру сказал - знаете, больничный, но я совершенно здоров, смотрите, ни насморка, ничего нет, а температура скачет. Вдруг он - это было в его кабинете - куда-то лезет и достает что-то и говорит: вот, возьмите. Полтаблетки. Вы никогда не принимали это? - Никогда. А что это такое? Говорит, это снотворное. Я говорю - никогда в жизни, зачем, я и так прекрасно сплю, даже слишком много. Он говорит - полтаблеточки попробуйте. Ну и вот на допрос я захватил. Никакой у меня температуры не было, я после обеда принял таблеточку и пришел на допрос. Прошло, наверное, полчасика. Она же действовать начала. Я зевнул раз, зевнул два. Вижу, что на него это действует. Я тем более: «А-ах-ха-ха-а-а-а-а!..» - сижу себе спокойно. Он говорит: вы что это зеваете? Так уже напряженно меня спрашивает.
«А что, нельзя?»
Я же испуганный дурак.
«Вы знаете, здесь вообще-то обычно люди не зевают! Вы все-таки на допросе!» -
«Ну, я постараюсь.» -
«А что вам спать хочется? Что вы, плохо спите?»
Я говорю - да нет, наоборот, хорошо, даже слишком много. Пообедал - кровь, говорю, от мозгов оттекла к желудку. Опять время идет! В общем, ему это не понравилось.
Потом он сел за машинку. Пишет и вопросы снова задает - ну как, вот запишем, значит, для начала: «Я православный христианин, постоянно хожу в приход в Новой Деревне…» и продолжает. Я делаю круглые глаза и говорю: «А разве это кого-то может интересовать?!» Ленинское положение: ни в одном официальном документе не должно быть упоминание вероисповедания - Ленин настолько ненавидел все, что связано с церковью. Он говорил: «Я личный враг Бога». Знаешь, Бог шельму метит. Атеист говорит: я личный враг Бога. Атеист! Но Бога нет ведь? Как же можно быть личным врагом? «Я личный враг Бога» - это замечательно он проговаривался, такой сатана просто, черт, который в нем сидел, он просто выпаливал это. «Я личный враг Бога!» Так вот, это ленинское положение. Надо сказать, что при всем при том, и отец Александр это говорил, что они сами себе придумывают правила - имеются в виду коммунисты, власть, КГБ - и могут их менять, но все-таки в определенных исторических промежутках они эти правила выполняют. И это уже было не самое страшное время. Этот допрос происходил в 83 году, уже через 2 года все начало трещать по швам. Но ты знаешь, статьи в «Труде» были…
В 86-м. И его трепали, отца Александра, очень крепко. Тогда же о допросе он мне лично рассказывал:
«Сказал мне следователь: дотронетесь до детей - р-р-руки отобьем!»
Причем ты понимаешь ведь, как такие фразы говорят. С тобой располагающе вот такие полковники седые, симпатичные, образованные, хорошая русская речь, ты расслабляешься, а тебе вот такие вставляют - бум! Так и про это: вы что тут зеваете? это было довольно-таки жестко сказано. Это же люди, которые мало того, что они замечательные артисты, актеры - они же как две стороны медали, с одной стороны такой мягкий, хороший, а с другой - кувалда. Так ударит! В общем-то, это все-таки слуги сатаны, ничего не поделаешь. Притом что я понимаю, он приходит домой, у него там жена красивая, дочка прекрасная где-нибудь учится в МГУ на юридическом факультете. Они же все очень хорошие люди. Но лучше к ним не приближаться.
Вот так я зевал.
Он пишет на пишущей машинке. А надо сказать, что по правилам ведения протокола ты имеешь право все сам заполнить.
Он говорит - нет, я буду печатать.
Я говорю: давайте я сам напишу.
Это я специально говорил, чтобы все-таки оставить за собой моральное право - что я сказал: я сам напишу. «Нет». Напечатал так лихо, мне вытаскивает из машинки. Печатает все в одном экземпляре. У них-то не было проблем с копировальной техникой, это тебе не научно-исследовательский институт! Я это использовал тут же. Он протягивает - подписывать. И я со стола сразу беру ручку, прежде чем читать протокол. «Ух! совсем расслабил я тебя!» Он не дернулся по поводу того, что я сразу взял ручку. Он не должен был мне этого позволить делать! Он должен был дать ручку только после того как я ознакомлюсь с протоколом.
И тут же я его наколол капитально. Ты бы видела, как он взвился! Я взял ручку, читаю не спеша. Протокол очень короткий, полторы странички всего лишь, а это блестящий успех. Ничего не выловишь оттуда. Это блестящий успех, я уже понимаю, раз он так мало всего записал после того как мы говорили целый день! Все коту под хвост его время, ничего я ему не дал. И более того. Мне что-то не понравилось - теперь не помню, какие-то детали. Взял решительно - и одним движением - раз, два! - вычеркнул то, что, я считал, ненужно. Он говорит: вы что делаете? Как заорет! Вся его интеллигентность, такая внешняя привлекательность… Вы что делаете, вы испортили протокол, я столько часов писал!!! Он же тщательно, он старался, он что-то туда заложил.
Я говорю - а что такое - опять испуганный дурак - я ж сказал, я вам сам напишу, но это же вот не так, я же не так говорил! Он говорит - вы бы мне сказали, я бы… Чего бы он поправил, когда это напечатано в одном - да ничего он не поправил бы! Просто он прокололся, отлично просто я его наколол. Я сижу, про себя радуюсь, а изображаю - да я, говорю, давайте я сейчас сам напечатаю, я быстро, вы можете передохнуть, я сяду напечатаю, я могу, я умею! Он говорит: да вы что!!! Это надо было видеть. Это не лимон человек надкусил. Просто он вышел из себя - что я его как ребенка, подполковника - матерого! - Баниониса такого… Он заново переделал, все, что я вычеркнул, все убрал. Без звука. Я спокойно это прочел, подписал.
Не помню, в какой момент пауза была. Раздавался один раз телефонный звонок. Открылась дверь, входит молодой человек. По-моему, это был Круглов, руководитель группы следователей. Там все время были в основном подполковники. Подполковник КГБ - ты знаешь, что это армейский генерал, да? На две звезды выше. На две. А ведущий был молодой всегда, он делает карьеру, он был всего лишь старший лейтенант. Круглов. После этого, может, капитана ему только дали.
Все было продумано: вот я сижу - я не вижу, что в дверях происходит. Я вижу только туда - и окно, кстати, что «хорошо» для подследственного. Ты видишь двор тюремный, а во двор тюремный выходят окна камер, все камеры забраны - ты знаешь, что такое намордники, да? Это жалюзи такие. Неба не увидишь, ничего не увидишь. И света маловато поэтому. Горизонтальные жалюзи. Ну, что-то выбросить зато можно в окно - если окно открывается. Короче говоря, ты видишь такое свое будущее «светлое». И вот они встали и разговаривают. Они встали и разговаривают прямо рядом со мной, чтобы я слышал. И они обсуждали так как-то, нейтральными такими фразами. «Что - оставляем здесь?» Я, конечно, посмотрел на него. Я сделал вид, что я - неудобно же слушать чужие разговоры - я не слушаю. А сам напряженно сижу слушаю, и они это прекрасно понимают. И когда я повернулся, он смотрел прямо на меня. Они все на самом деле смотрели на меня. И я понял, что это обо мне речь.
Я не помню, особого всплеска эмоций я не испытал и никак не отреагировал, сделал вид, что ко мне это не имеет отношения. Но ведь я и феназепам принял, я зевал, его это разозлило зверски. Когда я вычеркнул еще протокол, тут он совсем просто раскипятился. Он готов был меня прибить. Тем более что я близко, я же подписывал протокол, подсел к его столу. Провожая меня, он пожал руку очень проникновенно, меня благодарил, говорил - спасибо, вы нам очень помогли. Мы обязательно вас еще раз пригласим. Значит, все наоборот! Если тебя благодарят и говорят, что вызовут - вероятность того, что вызовут, близка к нулю. Значит, ты ничего им не дал. Он страшно разозлен. И наоборот, если он продолжает - недоволен и так далее - все наоборот: это значит, он еще давит, значит, он еще на что-то рассчитывает.
А для чего была эта сцена? Попугать?
«Оставляем его?» Ну да. Но знаешь, в этот момент думаешь про маму, которая может без сознания упасть - такое известие. А отца просто хватит инфаркт, если б он узнал, что его сын сидит в тюрьме КГБ. Кстати, он все-таки звонил, мне ничего не говорил, своему другу, полковнику КГБ, в это время тот был начальником КГБ Омской области. Зря. На самом деле нужно было как можно меньше привлекать внимание. На самом деле ведь их задача была сделать из нашего дела - ну, сценарий написать. Знаешь, как процессы делались, да? - сначала сценарий делается, потом работа со статистами-свидетелями, потом смотрят, что из этого можно в новости вставить, в газеты какие статьи и так далее. Такая работа у них. Ну вот, они до сих пор это умеют хорошо делать. Очень много поэтому, ты знаешь, из бывших сотрудников КГБ писателей. Творческие люди.
Наш главный персонаж находился там в Лефортове, в тюрьме уже несколько месяцев; возникло беспокойство - сильное подозрение, что он просто, что на языке следователя называлось - сотрудничает. И вот с этим я приехал к батюшке. Я приехал с таким унылым сообщением, что вот похоже… сотрудничает. Только он мог рассказать. Все остальное можно было как-то истолковать из их хорошей оперативной работы. Подсмотрели, подслушали. А это…
И мы поговорили, и я еще сказал - ну как же так - о. Дмитрий Дудко… Витя Капитанчук, Сережа Маркус, а теперь и Володя Никифоров - что ж такое, такие вроде крепкие ребята. Может быть, все-таки действительно, я сказал, какие-то психотропные средства, лекарства какие-то они дают, которые растормаживают до такой степени достаточно крепких людей - все-таки Володя замечательный во всех отношениях, умный человек, молитвенной такой жизни. Батюшка мне только в ответ сказал, что - но ведь вот Глеб-то (Якунин) не раскололся. Он сказал, что, по его мнению, никаких таких особых средств нет - это они специально пускают слух, чтобы люди еще больше боялись.
(На самом деле, как мы теперь знаем, средства психотропные есть и могут применяться - tapirr)
Такой был непродолжительный разговор. К тому же я уже тогда установил, что от феназепама все проходит… потому что я на допросе принял и вроде себя чувствовал прекрасно. Вышел с допроса, сел в машину - вообще не могу ехать. Приехал домой - опять температура. Что такое? С допроса вышел, радоваться надо! Я очень так прагматично действовал. Зашел тут же в магазин. Я помню хорошо, купил пакетик сливок, такой - помнишь, треугольные, маленький, купил булочку сдобную - голодный, да еще поехал на работу. У меня срочно какие-то дела были. А приехал домой - работа что-то не клеится - термометр 39. Взял эти полтаблеточки, прошло минут 20, полчаса… Все прошло.
Наутро к батюшке приехал. И он мне опять протянул таблеточку. Говорю: Да нет, сейчас ничего! вроде хорошо. Приехал домой - опять температура. Что такое? Таблеточку опять принял. Нет температуры. Все. И как-то на меня так замечательно это подействовало, что больше я не принимал таблеток и не скакала температура. На работе переполох. Я же научный работник. Спецполиклиника. Три человека ко мне прилетели на дом. Потому что я же ценный раб. Научный кадр.
Потом уже они непосредственно за отца Александра взялись. Это был конец 83-го, май 84-го. В 84-м от нас отстали. Пленум прошел идеологический. А за него взялись в 85-м, ты помнишь эти статьи.
В 86-м статья была в «Труде».
Но трясти его начали раньше. Статья - это был заключительный аккорд. Да. Это было поразительно. Шла уже перестройка, а они еще по инерции что-то копали.
воспоминания-интервью
Владимира Юликова об Александре Мене
часть 5
Продолжение.
(Предыдущие части: 1, 2, 3, 4)
Крайне интересный кусок из воспоминаний Юликова о православном священнике Александре Мене.
Говорится о том, как его и его духовных чад вызывали на допросы в Комитет госбезопасности, и о том, как себя на таком допросе вести. Кажется, это всё очень актуально ныне.
***
Звонок в дверь. Мне сосед говорит - беги ко мне скорей, телевизор включен, пойдем ко мне скорей. Я захожу - во весь экран отец Дмитрий Дудко. И он говорит покаянную жуткую совершенно речь.
<15 января 1980 года был в очередной раз арестован.Через 5 месяцев заточения он сломался и выступил по телевизору с раскаянием в антисоветской деятельности.>
Теперь понятно - позже, когда он стал духовным руководителем газеты «Завтра», везде выступал. Но уже в этой речи было видно, что таких людей они легко раскалывали. Показывали, как они борются за безопасность страны. У них действительно такая корпоративная этика, корпоративная мораль, очень четко построенная и очень тщательно за многие годы формирования офицера КГБ внедренная просто в плоть, дух, тело этого человека. Они действительно думали, что они такие замечательные.
Они выглядели хорошо. Ни о чем думать не надо - это в советское-то время! - ни о квартире, ни об отдыхе, ни об автомобиле, ни где будут учиться дети, ни как будет отдыхать жена, ни где лечить зубы - ну ни о чем. Ты только честно служи своей корпорации, называется КГБ. И они честно служили. При этом их такое учение внутреннее ориентировало очень четко.
Я обратился к отцу Александру и сказал, что очень беспокоюсь - могут вызвать на допрос, опыта никакого, как действовать. - Хорошо, я вам дам телефон моего прихожанина, очень опытный человек, юрист, и он вас подготовит. Я пришел к нему домой, и он со мной вышел. Мы гуляли с ним с собачкой часа два - два с половиной. И это мне пригодилось на всю жизнь.
Первое. На допросе позиция испуганного дурака. Дурак - потому что дурак, задаешь вопросы. Там тебе будут говорить: это мы здесь задаем вопросы. Я это слышал на каждом допросе. Каждый раз был новый следователь, но каждый раз я действовал по уже известным правилам. Имеешь право не помнить, но опасайся, потому что тебе скажут: у вас что, с памятью плохо? Намекнут, особенно в случае, если дело диссидентское, а не уголовное: если у вас плохо с памятью, мы можем помочь ее подлечить - известно где. Тяните время. Это у него рабочее время, а вас-то вызвали - вам спешить некуда.
Не выступай, не высовывайся, не обостряй. И тяни время. Говори (я сказал - мне трудно, как же молчать, когда он спрашивает). Хорошо, вы любите поговорить - говорите. Только это должен быть - и он показал простую модель - рыбий язык. Знаешь как рыбка в аквариуме? Она так ротиком все время делает. Ротик открывает, закрывает. Информации ноль. Говори! Только не по делу. Вот это контролируй. Про погоду, пожалуйста, сколько угодно. Про что угодно, не имеющее отношения к делу.
Когда мне говорили - вот вы что, не помните? у вас плохо с памятью? Я говорю - да нет, вы спросите меня про обработку зубчатых колес многозаходными фрезами - это я помню, это мое дело, меня касается. А вы спрашиваете, что меня не касается. - Да, но - они же по-человечески, они же все время стараются у тебя расположения добиться… - да, но вы понимаете, нас это интересует! Я в ответ говорю: Правильно! (Опять - он слово, я десять.) Вас интересует, но меня это как раз не интересует. И опять время его занял, опять время! Причем по делу вроде говорю все время. Информации ноль. Это нельзя в протокол занести!
На допросы я ходил в Лефортово, в эту тюрьму. Там был следственный изолятор. Те, кто под следствием, там сидят. (Как ты знаешь, деятели ГКЧП сидели там). Они меня вызвали 12 февраля. А это день рождения моего брата. Я уже очень тщательно все продумал. Взял с собой пакетик, в него положил бутылку вина, что-то еще. Оделся более тщательно. При входе в Лефортово паспорт спрашивают. Окошко, паспорт даешь - ну хорошо; у вас повестка? (Повестку забирают вместе с паспортом.)
- Вас же вызвали?
Я говорю - да.
«А что это?» Зачем взял с собой - там же люди трясущиеся, они же ничего не берут с собой!
Я говорю - вы знаете, у меня день рождения брата сегодня. В шкафчике это повесили, убрали, заперли. Они, конечно, проверили, что там. Это тоже, я думаю, разозлило следователя. Человек пришел с бутылкой вина на допрос! Я понимал, они обязательно залезут в этот пакетик, посмотрят. Я все до мелочей продумал.
И вот тебе дают сопровождающего, выясняется, что он-то и есть твой следователь. Открывает он дверь ключиком. В коридоре ни души народу. Вымершее здание. Никогда ты никого не встречаешь. А я же там бывал не один раз. Абсолютная тишина. Сделаны двери там - все тщательно, плотненько, чтоб ты ничего не услышал. Они же бдительные. Госбезоспасность. Комната узкая, продолговатая, площадью метров 12-14. Окно в конце. Садишься у двери, справа столик, стульчик. Больше ничего. Он от тебя сидит - комната узкая и длинная - так, чтоб расстояние было большое, чтоб ты… безопасность, они сотрудники. Враги народа могут ведь и наброситься!
Следователь. Там это очень все серьезно. У него стол, на столе пишущая машинка - тогда компьютеров не было - и тома книг какие-то лежат. Ясно, что это за тома, потому что он в них поглядывает. Это расшифровка телефонных разговоров. А также там тома - это то, что написано в предыдущих протоколах. И он, разговаривая с тобой, поглядывает. «Вы же знаете, по какому поводу вас вызвали». Говорю - я, конечно, догадываюсь, но не очень знаю. (Время! Рассказывай! Ты обязан рассказать!)
Ты имеешь право сам сформулировать его вопросы, сам записывать ответы и требовать, чтоб так было в протоколе, потому что ты как понял вопросы, так отвечал. Его задача - все наоборот: самому написать вопрос и переписать к нему так ответ, как ему нужно. Вопрос при этом так чуть-чуть переиначить, чтобы незначительно изменить порядок или набор слов, а вот смысл может измениться существенно. В этом ловкость и искусство следователя - в КГБ, конечно. Если в уголовном деле, где ищут истину, должны искать истину, здесь - здесь же сценарии пишут. Сценарии. Они же творческие люди. Передо мной сидит Банионис - помнишь, кто такой Банионис, да? Он и играл как раз в «Мертвом сезоне», ты помнишь, разведчика. Ну вот Банионис и все, такой же коренастый, мощный, внешне даже более привлекательный, чем Банионис. Седой такой, лет 45-ти, ну просто его только в фильмах снимать. Он мне представился, вернее я прочел в протоколе - его звали Похил Федор Герасимович. Подполковник госбезопасности, следователь по особо важным поручениям. Когда я получил протокол, это прочел. Я же должен читать. Читаю, а куда мне торопиться - время! Читаю тщательно. Говорю: «Вот это да!.. Следователь по особо важным…» Делаю вид, что я же не просто дурак, я еще и испуганный. Я как дурак преклоняюсь перед чинами. «Что же мы такое натворили?»
«Да нет-нет, вы не беспокойтесь. Просто - вы ж понимаете - познакомиться, побеседовать. Вы ничего не натворили», - и в процессе, чуть позже, он сказал: о вас такая хорошая характеристика. Я это намотал на ус. Он может врать, а может говорить правду. Но судя по всему, правду. Я говорю: какая характеристика? С работы, говорит. Мы ж знакомимся, прежде чем вызвать. Вот о вас очень хорошие отзывы… Молчу я в ответ.
Он начал задавать вопросы. Это была напряженная борьба. Не помню, когда она обострилась, уже после обеда или до обеда. Ясно было, что подследственный рассказал то, что нельзя было подслушать. «Вы собирали деньги». Какие деньги, зачем собирали? Говорит - ну как же, у вас был такой конверт с картинкой, и вы его клали, а потом вы его забирали. Я говорю - а откуда вы это все взяли? Так вот же мне Никифоров это рассказал. Я говорю: что, это есть в протоколе? Он: да, есть. Я говорю - это не может быть, давайте его сюда тогда. «Да, сейчас будет». Говорю - и это он подписал? - Да. «Ну-ка покажите». Он мне подносит такую здоровую книгу, протокол, кладет. А надо сказать, что под протоколом на каждой странице человек подпись ставит. На каждой. И он так кладет - сначала все закрывает и говорит: вы видите, это его подпись? Говорю - откуда я знаю? Ну как, вы же говорили, что вы такие друзья! - «Мы друзья». Нет логической связи между друзьями и подписью. Ты знаешь, как я подписываюсь? Мы уже знакомы не первый день. Почему ты должна знать, как я подписываюсь? И я говорю: мы же в разных организациях работаем. Что мы, в одной ведомости подписываемся? Мы друзья!..
Подпись я уже не признал на всякий случай. Потому что вдруг там это все записано - что делать тогда? Я сижу - он говорит чистую правду. Подтвердить это? Это для меня решетка, потому что сбор средств под видом проведения религиозных обрядов - это мошенничество называлось. На языке статьи какой-то там 242, я уже не помню. Во-первых, священник. Священник кто? Он же мошенник. Бога ведь нет! Он чем занимается? Да еще на дому. Да еще деньги собирает? Все. Два человека достаточно, для того чтобы признать незаконную такую мошенническую подпольную религиозную деятельность. Должен быть священник и казначей. Оба садятся. Значит, мне клеили… Священник уже сидел. Поэтому было основание посидеть. Этот конвертик я сделал. Наклеено знаешь что было? Было «Воскресение» очень хорошее, Фра Анжелико - мне батюшка прислал на Пасху. Но это все было у меня. Или у Володи. И это в руки им не попало. Ужас был в том, что это нельзя подслушать. Нельзя подслушать такие вещи. Это мог только сказать тот, кто это точно знает. А это хорошо знал только Володя, я, а остальные, я думаю, особенно не обращали внимания. Я придумал этот конвертик, наклеил… и Володя сказал: как симпатично, все будут класть в этот конвертик, он будет лежать. С его автографом, так и пропало это. С умом - надо было собирать все. Все-таки есть же автографы, много их. Слава Богу, мы жили в конце ХХ века, и фотографий много, и видео, - так что путь этого святого будет документирован хорошо. Поэтому ничего страшного, что что-то такое пропало, тем более не такое значительное. Просто лично приятно было бы это сохранять до смерти. Так вот, выяснялась такая картина тяжелая, трудная. Но я к ней был готов. И в какой-то момент я стал поглядывать на часы. Он говорит: а что вы смотрите на часы? Говорю: да - пообедать бы?.. Он говорит - да. Тут же встал без звука. Процессуальный кодекс! Обязаны перерывы делать и не имеют права больше - боюсь соврать, шести. Но не восемь! Восемь, по-моему, нельзя - про допрос ты знаешь? Но мы же советские люди! Помогаем. Это же органы нашей безопасности, только и мечтают, как укрепить нашу безопасность и о ней только и думают день и ночь. Так вот, тем не менее он тут же встал и - говорю: а где тут пообедать? Говорит - пойдемте вместе. Я так поразился - думаю, вот это да. К этому времени я уже знал - Витя Капитанчук, который сидел там в Лефортове, говорил, что кормят очень хорошо. Говорил тоже, вот рыба по четвергам, помнишь?
Рыбный день.
Специально сделали не в среду, не в пятницу, - а в четверг. Он говорил, что прекрасно там кормили, не говоря о том, что ему вылечили все зубы, отремонтировали обувь. Он пришел в рваной обуви, его когда арестовали. Они жили же очень бедно. Все мы были бедными. У Вити трое детей, тогда их уже было, по-моему, трое.
Мы вышли, и напротив здание, там оказалась столовая. Он говорит: я вот туда пойду. Раздеваемся в гардеробе, и он как-то от меня исчез. Потом я его заметил. Довольно много было народу, я его заметил потому, что он за мной поглядывал, как я себя веду в столовой. Понятно, что если человек очень нервный, так он же давиться будет. А я спокойно пообедал. Столовая хорошая, цены нормальные. Недорого и хорошо. Пообедал. Прихожу. Он опять что-то за свое. А я тут стал зевать.
Вот эти допросы когда начались, у меня началась какая-то температура. «Хорошо, я возьму больничный и я не обязан ходить тогда». И я отцу Александру сказал - знаете, больничный, но я совершенно здоров, смотрите, ни насморка, ничего нет, а температура скачет. Вдруг он - это было в его кабинете - куда-то лезет и достает что-то и говорит: вот, возьмите. Полтаблетки. Вы никогда не принимали это? - Никогда. А что это такое? Говорит, это снотворное. Я говорю - никогда в жизни, зачем, я и так прекрасно сплю, даже слишком много. Он говорит - полтаблеточки попробуйте. Ну и вот на допрос я захватил. Никакой у меня температуры не было, я после обеда принял таблеточку и пришел на допрос. Прошло, наверное, полчасика. Она же действовать начала. Я зевнул раз, зевнул два. Вижу, что на него это действует. Я тем более: «А-ах-ха-ха-а-а-а-а!..» - сижу себе спокойно. Он говорит: вы что это зеваете? Так уже напряженно меня спрашивает.
«А что, нельзя?»
Я же испуганный дурак.
«Вы знаете, здесь вообще-то обычно люди не зевают! Вы все-таки на допросе!» -
«Ну, я постараюсь.» -
«А что вам спать хочется? Что вы, плохо спите?»
Я говорю - да нет, наоборот, хорошо, даже слишком много. Пообедал - кровь, говорю, от мозгов оттекла к желудку. Опять время идет! В общем, ему это не понравилось.
Потом он сел за машинку. Пишет и вопросы снова задает - ну как, вот запишем, значит, для начала: «Я православный христианин, постоянно хожу в приход в Новой Деревне…» и продолжает. Я делаю круглые глаза и говорю: «А разве это кого-то может интересовать?!» Ленинское положение: ни в одном официальном документе не должно быть упоминание вероисповедания - Ленин настолько ненавидел все, что связано с церковью. Он говорил: «Я личный враг Бога». Знаешь, Бог шельму метит. Атеист говорит: я личный враг Бога. Атеист! Но Бога нет ведь? Как же можно быть личным врагом? «Я личный враг Бога» - это замечательно он проговаривался, такой сатана просто, черт, который в нем сидел, он просто выпаливал это. «Я личный враг Бога!» Так вот, это ленинское положение. Надо сказать, что при всем при том, и отец Александр это говорил, что они сами себе придумывают правила - имеются в виду коммунисты, власть, КГБ - и могут их менять, но все-таки в определенных исторических промежутках они эти правила выполняют. И это уже было не самое страшное время. Этот допрос происходил в 83 году, уже через 2 года все начало трещать по швам. Но ты знаешь, статьи в «Труде» были…
В 86-м. И его трепали, отца Александра, очень крепко. Тогда же о допросе он мне лично рассказывал:
«Сказал мне следователь: дотронетесь до детей - р-р-руки отобьем!»
Причем ты понимаешь ведь, как такие фразы говорят. С тобой располагающе вот такие полковники седые, симпатичные, образованные, хорошая русская речь, ты расслабляешься, а тебе вот такие вставляют - бум! Так и про это: вы что тут зеваете? это было довольно-таки жестко сказано. Это же люди, которые мало того, что они замечательные артисты, актеры - они же как две стороны медали, с одной стороны такой мягкий, хороший, а с другой - кувалда. Так ударит! В общем-то, это все-таки слуги сатаны, ничего не поделаешь. Притом что я понимаю, он приходит домой, у него там жена красивая, дочка прекрасная где-нибудь учится в МГУ на юридическом факультете. Они же все очень хорошие люди. Но лучше к ним не приближаться.
Вот так я зевал.
Он пишет на пишущей машинке. А надо сказать, что по правилам ведения протокола ты имеешь право все сам заполнить.
Он говорит - нет, я буду печатать.
Я говорю: давайте я сам напишу.
Это я специально говорил, чтобы все-таки оставить за собой моральное право - что я сказал: я сам напишу. «Нет». Напечатал так лихо, мне вытаскивает из машинки. Печатает все в одном экземпляре. У них-то не было проблем с копировальной техникой, это тебе не научно-исследовательский институт! Я это использовал тут же. Он протягивает - подписывать. И я со стола сразу беру ручку, прежде чем читать протокол. «Ух! совсем расслабил я тебя!» Он не дернулся по поводу того, что я сразу взял ручку. Он не должен был мне этого позволить делать! Он должен был дать ручку только после того как я ознакомлюсь с протоколом.
И тут же я его наколол капитально. Ты бы видела, как он взвился! Я взял ручку, читаю не спеша. Протокол очень короткий, полторы странички всего лишь, а это блестящий успех. Ничего не выловишь оттуда. Это блестящий успех, я уже понимаю, раз он так мало всего записал после того как мы говорили целый день! Все коту под хвост его время, ничего я ему не дал. И более того. Мне что-то не понравилось - теперь не помню, какие-то детали. Взял решительно - и одним движением - раз, два! - вычеркнул то, что, я считал, ненужно. Он говорит: вы что делаете? Как заорет! Вся его интеллигентность, такая внешняя привлекательность… Вы что делаете, вы испортили протокол, я столько часов писал!!! Он же тщательно, он старался, он что-то туда заложил.
Я говорю - а что такое - опять испуганный дурак - я ж сказал, я вам сам напишу, но это же вот не так, я же не так говорил! Он говорит - вы бы мне сказали, я бы… Чего бы он поправил, когда это напечатано в одном - да ничего он не поправил бы! Просто он прокололся, отлично просто я его наколол. Я сижу, про себя радуюсь, а изображаю - да я, говорю, давайте я сейчас сам напечатаю, я быстро, вы можете передохнуть, я сяду напечатаю, я могу, я умею! Он говорит: да вы что!!! Это надо было видеть. Это не лимон человек надкусил. Просто он вышел из себя - что я его как ребенка, подполковника - матерого! - Баниониса такого… Он заново переделал, все, что я вычеркнул, все убрал. Без звука. Я спокойно это прочел, подписал.
Не помню, в какой момент пауза была. Раздавался один раз телефонный звонок. Открылась дверь, входит молодой человек. По-моему, это был Круглов, руководитель группы следователей. Там все время были в основном подполковники. Подполковник КГБ - ты знаешь, что это армейский генерал, да? На две звезды выше. На две. А ведущий был молодой всегда, он делает карьеру, он был всего лишь старший лейтенант. Круглов. После этого, может, капитана ему только дали.
Все было продумано: вот я сижу - я не вижу, что в дверях происходит. Я вижу только туда - и окно, кстати, что «хорошо» для подследственного. Ты видишь двор тюремный, а во двор тюремный выходят окна камер, все камеры забраны - ты знаешь, что такое намордники, да? Это жалюзи такие. Неба не увидишь, ничего не увидишь. И света маловато поэтому. Горизонтальные жалюзи. Ну, что-то выбросить зато можно в окно - если окно открывается. Короче говоря, ты видишь такое свое будущее «светлое». И вот они встали и разговаривают. Они встали и разговаривают прямо рядом со мной, чтобы я слышал. И они обсуждали так как-то, нейтральными такими фразами. «Что - оставляем здесь?» Я, конечно, посмотрел на него. Я сделал вид, что я - неудобно же слушать чужие разговоры - я не слушаю. А сам напряженно сижу слушаю, и они это прекрасно понимают. И когда я повернулся, он смотрел прямо на меня. Они все на самом деле смотрели на меня. И я понял, что это обо мне речь.
Я не помню, особого всплеска эмоций я не испытал и никак не отреагировал, сделал вид, что ко мне это не имеет отношения. Но ведь я и феназепам принял, я зевал, его это разозлило зверски. Когда я вычеркнул еще протокол, тут он совсем просто раскипятился. Он готов был меня прибить. Тем более что я близко, я же подписывал протокол, подсел к его столу. Провожая меня, он пожал руку очень проникновенно, меня благодарил, говорил - спасибо, вы нам очень помогли. Мы обязательно вас еще раз пригласим. Значит, все наоборот! Если тебя благодарят и говорят, что вызовут - вероятность того, что вызовут, близка к нулю. Значит, ты ничего им не дал. Он страшно разозлен. И наоборот, если он продолжает - недоволен и так далее - все наоборот: это значит, он еще давит, значит, он еще на что-то рассчитывает.
А для чего была эта сцена? Попугать?
«Оставляем его?» Ну да. Но знаешь, в этот момент думаешь про маму, которая может без сознания упасть - такое известие. А отца просто хватит инфаркт, если б он узнал, что его сын сидит в тюрьме КГБ. Кстати, он все-таки звонил, мне ничего не говорил, своему другу, полковнику КГБ, в это время тот был начальником КГБ Омской области. Зря. На самом деле нужно было как можно меньше привлекать внимание. На самом деле ведь их задача была сделать из нашего дела - ну, сценарий написать. Знаешь, как процессы делались, да? - сначала сценарий делается, потом работа со статистами-свидетелями, потом смотрят, что из этого можно в новости вставить, в газеты какие статьи и так далее. Такая работа у них. Ну вот, они до сих пор это умеют хорошо делать. Очень много поэтому, ты знаешь, из бывших сотрудников КГБ писателей. Творческие люди.
Наш главный персонаж находился там в Лефортове, в тюрьме уже несколько месяцев; возникло беспокойство - сильное подозрение, что он просто, что на языке следователя называлось - сотрудничает. И вот с этим я приехал к батюшке. Я приехал с таким унылым сообщением, что вот похоже… сотрудничает. Только он мог рассказать. Все остальное можно было как-то истолковать из их хорошей оперативной работы. Подсмотрели, подслушали. А это…
И мы поговорили, и я еще сказал - ну как же так - о. Дмитрий Дудко… Витя Капитанчук, Сережа Маркус, а теперь и Володя Никифоров - что ж такое, такие вроде крепкие ребята. Может быть, все-таки действительно, я сказал, какие-то психотропные средства, лекарства какие-то они дают, которые растормаживают до такой степени достаточно крепких людей - все-таки Володя замечательный во всех отношениях, умный человек, молитвенной такой жизни. Батюшка мне только в ответ сказал, что - но ведь вот Глеб-то (Якунин) не раскололся. Он сказал, что, по его мнению, никаких таких особых средств нет - это они специально пускают слух, чтобы люди еще больше боялись.
(На самом деле, как мы теперь знаем, средства психотропные есть и могут применяться - tapirr)
Такой был непродолжительный разговор. К тому же я уже тогда установил, что от феназепама все проходит… потому что я на допросе принял и вроде себя чувствовал прекрасно. Вышел с допроса, сел в машину - вообще не могу ехать. Приехал домой - опять температура. Что такое? С допроса вышел, радоваться надо! Я очень так прагматично действовал. Зашел тут же в магазин. Я помню хорошо, купил пакетик сливок, такой - помнишь, треугольные, маленький, купил булочку сдобную - голодный, да еще поехал на работу. У меня срочно какие-то дела были. А приехал домой - работа что-то не клеится - термометр 39. Взял эти полтаблеточки, прошло минут 20, полчаса… Все прошло.
Наутро к батюшке приехал. И он мне опять протянул таблеточку. Говорю: Да нет, сейчас ничего! вроде хорошо. Приехал домой - опять температура. Что такое? Таблеточку опять принял. Нет температуры. Все. И как-то на меня так замечательно это подействовало, что больше я не принимал таблеток и не скакала температура. На работе переполох. Я же научный работник. Спецполиклиника. Три человека ко мне прилетели на дом. Потому что я же ценный раб. Научный кадр.
Потом уже они непосредственно за отца Александра взялись. Это был конец 83-го, май 84-го. В 84-м от нас отстали. Пленум прошел идеологический. А за него взялись в 85-м, ты помнишь эти статьи.
В 86-м статья была в «Труде».
Но трясти его начали раньше. Статья - это был заключительный аккорд. Да. Это было поразительно. Шла уже перестройка, а они еще по инерции что-то копали.