Прозрение Тамары
Тамаре уже за тридцать, но до недавнего времени она жила со смутным ощущением, что в ее родительской семье что-то было не так... Но тут же себя одергивала: родители - это святое, мы должны быть бесконечно им благодарны, и вообще, во многих семьях было еще хуже.
Глобальное переосмысление началось со статьи gutta_honey про свекровь-нарцисса. Тамара была очень удивлена, обнаружив 90% сходства со своей матерью. Потом была моя статья про Гогу. В комментариях, как говорит сама Тамара, она доказывала нормальность того, что Гога врывается в чужой дом в воскресенье без созвона. А в голове уже шла работа...
Тем временем мама, побывав у Тамары в гостях, по своему обыкновению ушла в трехмесячный игнор. Раньше это порождало в Тамаре чувство вины, и она мучительно думала, чем же она не угодила маме на этот раз, и вообще, как там она одна, бедненькая.
Но на этот раз вместо терзаний из-за очередного бойкота Тамара стала читать про токсичных родителей, и паззл неожиданно сошелся. Смутные сомненья - что мать намеренно подложила ее под «друга семьи» - переросли в уверенность. По-другому посмотрела Тамара и на свой подростковый перитонит (ее спасли чудом), и на систематические избиения до «усикивания», и на кормления до рвоты, и на многое, многое другое…
Детские истории требуют от рассказчика предельной откровенности, не каждый рискнет развенчать для себя «святых» родителей, признать их насилие и тем более, рассказать об этом. Поэтому напоминаю о необходимости быть крайне деликатными, прикасаясь к чужой ране.
Воспитание хороших девочек
«…Я вообще не понимала, о чем речь, когда по телевизору кто-то давал интервью про свое золотое детство, когда у человека блестели глаза, и он расплывался в блаженной улыбке.
У нас была образцовая семья. Среднестатистическая советская. Папа с мамой, две дочери - умницы-красавицы, спортсменки-комсомолки. Так все и было на первый, да и на второй взгляд. Нас даже баловали. Ну как… Помню, в кафе и кино ходила с папой иногда, и цирк был... Помню, очень часто меня называли балованной, я так и думала.
Я была тихим, много читающим, примерным ребенком, но с характером. Старшая сестра была подвижной, меньше уделяла внимания учебе, но с успехами в спорте.
Воспитывали нас в строгости. Т.е. насилие было нормой. Физическое - с папиной стороны, бойкоты на дни и недели и «козьи морды» - с маминой. Помню школьное время, как мама часто накручивала папу и получала своеобразную разгрузку эмоциональную. Он едва придет, а она с порога: «А они!!! А она!!!».
И получали мы с порога. Почти ни за что. Мы не проказили как-то особо, не рвали шторы, не били вазы.. Но простого - «не слушаются», «не сделали» - хватало. Нам «всыплют», а она спокойная. При том мама прекрасно знала все «женские хитрости», как то: покормить вкусно, дать полежать с газетой/книжкой, а потом подойти ласково с вопросами, новостями и просьбами тихим голосом… Я это всегда считала манипуляциями. Мне казалось, тут нет уважения, мужчины держатся за дураков...
Чавкаешь? Утопить!
Но папа мог и сам взбеситься. Однажды я чавкала за столом (лет 7-8), он несколько раз цедил: «Не чавкай!», через секунду я забывалась и то ложку облизывала, то причмокивала.
В какой-то момент папа швырнул в меня своей едой и, схватив за шиворот, утащил в ванную. Топить. Как он включил воду, заткнул пробку - не помню. Помню, что ванная набиралась довольно быстро, у меня ноги подкашивались, я была в панике, лила слезы, чувствуя полное бессилие в железной хватке папы, понимала, что пропадаю… Ванная наполнилась наполовину, я наблюдала за этим под выкрики отца, едва сдерживающего ярость.
Тут уже подключилась мама, успокаивая и увещевая папу. Скорее всего, папа устал меня держать, а там и эмоции отхлынули… Не помню, макнул он меня туда или нет. Но я ясно знала, что он очень хочет погрузить меня лицом в воду...
Я плакала от ужаса. А потом мне приснился сон на эту тему, я маме рассказала, а она повела плечами и отмахнулась.
Насчет питания у родителей был пунктик. Сами выросли в послевоенных, голодных семьях. Папу с грудного возраста растила одна бабушка, отличающаяся жестокостью, его мама умерла молодой от сердечного приступа (якобы) в 35 лет, отец женился на другой (мне кажется - ушел к ней еще при живой жене, а она руки на себя наложила), у них появились свои дети. Папа всю жизнь чувствовал себя никому не нужным, после армии приехал, говорит, к отцу, а там его встретили крайне прохладно, продемонстрировали деток, заботу к ним, но дали понять, что он лишний на этом празднике жизни. И… он не стал навязываться, навсегда для себя похоронив свою родню. Это все не обсуждалось. Эти крохи о его жизни я едва собрала, когда мне было лет 20…
Мама росла в многодетной семье, отчимы сменялись один за другим, дома нередко бухали. Детей периодически сдавали в интернат, чтоб там прокормили и одели. Мама часто попрекала нас с сестрой за неблагодарность - мол, ее сдавали в интернат, а нас, понимаешь ли, одевают, кормят, заботятся… Мама часто говорила, что им иногда есть нечего было и если из одной миски с кошками. Я вот сейчас не понимаю - кошек кормили, а детей нет? Или им не хватало, и они лезли к кошкам? Или это такая фантазия?..
В общем, есть мы ДОЛЖНЫ были. Естественно, столько и того, чего нам отмеряла мама. Я была малоежкой, мне и сейчас хватает небольшого количества еды. А тогда я была зажатым ребенком, болезненным, мне нужно было только поклевать.
Но нет. Еда была пыткой все мое детство. Я потом, кстати, разгребала огромные проблемы с пищевым поведением. Ела я с будильником. Когда была совсем маленькая - на будильник клеили оторванные от газеты бумажки-стрелочки: маленькая и большая. Мол - сюда дойдут и не съешь все - плохо будет. Как говорили родители, умиляясь воспоминаниям из моего детства - двадцать пять минут сидишь над тарелкой, чахнешь, а за последние пять минут раз - и почти все съела! Весело!
Ну как съела… сижу в страхе, потом запихиваю в себя в ужасе, потом меня рвет, потом меня бьют, потом я снова ем, но уже со слезами и с синей попой и трижды в ужасе из-за невозможности от этого избавиться…
Помню, однажды, мама налила суп, положила пюре с жареными мозгами и ушла в ванну, а папа остался надсмотрщиком. Когда дошло до битья - я маленькая еще (садиковский возраст), побежала к маме спасаться. Мама вся в пене, только удивилась, а от папы я получила добавочно, за низость - я «жааааловаться» собралась. При этом прекрасно помню, что множество еды я ела прекрасно - картошку, макароны, бутерброды, еще и добавки просила.
Пощечина за бодрствование
Спать я тоже была обязана. Помню, воспитательница пожаловалась папе, что я не спала весь тихий час, вертелась, мешала спать… и он с размаху влепил мне тяжелую пощечину. Помню свой позор (к битью была привычна, но тут публичное оскорбление), горит щека, текут сдерживаемые слезы, воспитка с открытым ртом, но тоже - никакого: «Ах, так нельзя, что вы!».
Позже она сухо сказала, что я должна была сообщить, что папа строгий и если бы она знала - не говорила бы про мой сон. Я промолчала, мне не понравилась ее такая забота с перекладыванием вины на меня.
Папа сказал потом, что ладно не спать - но ведь другим мешать!!! Мол, какая подлость. А чем я там мешала? Насколько помню, я лежала, укрывшись одеялом, сжавшись в комочек, как мышь. Помню, смотрела в окно, а минуты тянулись и тянулись. Тело без движения цепенело, это была мука…
Иногда случалось, что кто-то писался в постель. Помню этот ужас ужасный. Нянечка поднимала описавшегося ребенка, хватала его за руку и волокла на стол, ставила на него и кричала, какой этот ребенок вонючий и гадкий, стыдила, про свой неблагодарный труд говорила, вопила и… самое ужасное - раздевала при всех, стягивала трусы. Вереща и беснуясь от «праведного» гнева, грозилась, если еще раз описается - отрезать письку. Брала огромные ножницы и махала перед носом и пониже.
А я даже не считала нужным об этом рассказывать дома - мол, вот какой ужас… Я считала, что это обычные дела. Только сейчас я дала себе разрешение все это почувствовать и не играть в прятки с самой собой.
«Командировка» для щенка
Я всегда мечтала о собаке, но никто дома не хотел связываться с выгулом, хоть я и обещала все делать сама. Мне было может, лет 10, когда папа принес мне щенка. Милого, пушистого, кудрявого. Как я была счастлива!
Щенок рос и оказалось, что он обычная дворняга. Родителям это не понравилось, а мы с сестрой его обожали. Щен был глуп как пробка, столь же прост и очень радостен. Мне приходилось убирать за ним крендельки и лужи, тыкать носом, носить в туалет и ругать. А сестра тут же его брала на руки и жалела, он вилял хвостом, лизал ей лицо. Мы исправно выгуливали песика.
Но однажды пес пропал. Родители выдвинули версию, что он выскочил на лестничную площадку, пошел гулять, заблудился и потерялся. Как я переживала, как бегала его искать, как до и после школы ходила по всему нашему району!.. Месяцами, наверное.
Когда мне было сильно за 20, родители сботлнули, что отправили его «в командировку». Мне стало плохо. Т.е. они считали это нормальным? Подарить мне живое существо, а потом легко выкинуть, отъехав подальше? И не сказали ничего, видя, как я страдаю, ищу, мучаюсь виной, что не уследила, а он маленький, беззащитный и глупый, голодает, пропадает…
Каких-то особо «вредных» котов пару раз тоже «отправляли в командировку».
Как-то у нас потерялся котенок. Насилу нашли. Принесла - грязный, пищит, весь в блохах. Мама достала дихлофос. На балконе его побрызгала, он извивался, но его держали. Так он и умер - кроха, спасенный от бродяжничества и убитый в заботе. Я рыдала, а родители молчали, глядя в телевизор.
Однажды я проснулась от странных звуков, словно у кого-то будильник пищит громко и пронзительно. Это был отчаянный писк котенка. Я его осмотрела, взяла в руки, поняла, что оставлять нельзя, он совсем кроха. Покормила подогретым молоком. Решила кинуться в ноги родителям, чтобы разрешили его взять.
Мама сначала отшатнулась - мол, у него лишай! Но я сказала, что вылечим, а потом увидела, что он просто облился молоком, а шерсти у новорожденного совсем мало, вот пузо и просвечивает розовое.
Я покупала детскую смесь, варила, каждые два часа кормила. Я не высыпалась жутко, будил он меня каждые два часа настойчивым писком. Я поняла, что мой котенок растет, когда он стал будить меня не 5 раз за ночь, а четыре.
Вырос громадный, пушистый, умнейший котяра. Жил у нас несколько лет, все в нем души не чаяли. Жил, пока однажды не съел папину птичку. Ох, за птичку папа его чуть не убил на моих глазах!
Прихожу домой - крики, вопли, гонки! Папа носится бешеный, кот прячется в труднодоступных местах. Папа добирался до него инструментом и ранил не раз. Он был безумен. Я просила, умоляла, рыдала, умирала от страха и боли за него, моего родного котика… Папа и меня ругал, кричал, что беззащитную птичку съел, в клетке, это даже не охота, это жестокое убийство!… Я умоляла не убивать в ответ, папа остывать стал. Сказал лишь, чтобы я «выкинула эту мразь».
Я прижимала к себе запуганного до смерти кота. Я умирала от страха за него и от безысходности. Пришла мама, узнала в чем дело, не смогла уговорить отца, но мы договорились об отсрочке до утра, мол, пристрою у подруг в школе. Уже как в тумане - рассказываю в школе, кто-то соглашается, или мама находит кого-то, совершаем передачу…
Сейчас только подумала: «А не отправили ли и его в командировку»? А может, папа и утопил. Не знаю. Но пишу и плачу в три ручья. Это было жутко. Спрашивать нет смысла: некрасивую правду мама не скажет, а если что скажет - нельзя быть уверенным, что это правда.
Я копила деньги, выданные мне на завтраки, и покупала на эти деньги подарки родителям на праздники. Иногда покупала материалы, вышивала, шила. Правда, меня огорчало, что мама не пользуется вышитым платком. Но меня просто размазало, когда я подарила маме фартук, который я сшила тайком (сюрприз же!), а она отшвырнула его с кривой улыбкой и набросилась с упреками на тему, что она, кухарка, что ли, нельзя нормальное что-то подарить?
Нас было принято «воспитывать». Это означало, что за любую провинность меня били. Все детство я испытывала к отцу жуткий страх, к маме нечто прохладное и настороженное. На вопрос в садике: «Кого больше любишь - папу или маму?» я отвечала этим беспардонным теткам, что обоих. А сама, когда обращалась к своим чувствам, не ощущала никакого тепла, только С Т Р А Х… Вот этот замес - любовь и страх + равнодушие - сослужили мне свою ужасную службу в будущем.
Я росла в прямом смысле слова, «забитым» ребенком, много глотала лекарств (с битьем и рвотой), спала с согнутыми в локтях руками, держа ладони в кулачках и не умея расслабиться.
У меня всегда был беспокойный сон, снились кошмары, я орала ночами. Еще я частенько хлопалась в обморок, где угодно, во дворе было обычным делом позвать маму, мол, твоя опять... Меня водили к врачам, проверяли, ничего такого особенного не находили, но записали почему-то в «сердешницы» - наверно, потому, что я жаловалась на тяжесть в области груди…
Еще лет в 8 я на месте папы «увидела приведение» и убежала, буквально теряя тапочки. Стала заикаться. Очень было тяжело в школе отвечать у доски. Мне рекомендовали заняться пением, ходить в хор. Но родители, наверно, решили, что типа, само пройдет…
И я, кажется, понимаю проблему воспитания того времени. Мы росли на книжках про героев-пионеров, сражающихся против врага наравне со взрослыми. Помню школьную книжку про Зою Космодемьянскую, подробное описание пыток, и я представляла себя на ее месте и мол, ни слова бы не проронила ни за что!.. Горчичники терпела с упоением, ведь надо г о т о в и т ь себя к б у д у щ е м у. Но нельзя готовить детей терпеть насилие. Никогда!
Наверно, в те времена считалось, что детей можно растить по-простому: кормить, мыть, кров предоставлять, если есть настроение - погладь, нет - отпихни ногой, а то и сорви зло за свои неудачи, а потом снова погладь... А что в детей надо вкладывать душу, быть эмоционально доступными, много общаться и т.п. - об этом не задумывались в те времена. Везло, наверное, семьям с бабушками, кто воспитывался дома, а не в детском саду. Тем, кто сохранял свою индивидуальность, не поступаясь собой в угоду большинству или орущей и всесильной чужой тетке...
Я чудесно рисовала, целыми часами, днями и месяцами. В саду считалась одной из самых талантливых, рисунки брали на выставки. А в первом классе маму вызвали в школу, и завуч сказала маме, что ребенка надо срочно отдавать в художественную школу, «иначе погибнет талант». Но меня не отдали. А зачем?
Так потом все и заглохло. Мне не хватало техники, навыков для самовыражения, у меня не получалось так, как я задумывала…
«Хватит, она уже уписалась»
Моей старшей сестре было в разы хуже, мама родила ее от какого-то парня очень рано и ее, похоже, сдавала в интернат. Сестра все время боялась, что ее сдадут в детдом (видимо, мама пугала). Факт некровного родства с моим отцом от сестры скрывали, а вскрыла его самым неделикатнейшим способом, в самый неподходящий момент кто? Мама.
А тогда я просто видела, что те крохи ласк и сантиментов, что перепадают мне, сестре не знакомы, помню зависть в ее глазах. И помню детский кошмар - я уже в постели засыпаю, мама врывается в комнату с сестрой за руку, врубает большой свет, орет, вытряхивает из шкафа мешок с зимней обувью и собирает в него вещи сестры, приговаривая, чтоб она проваливала, уходила из дому и прочее. А сестра, такая большая, уверенная и сильная - рыдает и умоляет. Это жуть жутчайшая.
Мне тыкали в нос, какая она спортсменка, за все детство заболела лишь однажды. А я слабая и болезная, недоделанная. Ей же говорили, какая я покладистая, а ей вот женственности не хватает… Нас всячески раздруживали.
Когда у мамы был «прилив нежности» ко мне, она аж накидывалась на меня и говорила: «Какая ты вкусная! Так бы тебя и съела!». Принудительные объятия, зацеловывания и укладывание спать с собой против моего желания и в отсутствии теплых отношений - это ведь тоже насилие.
Сестра даже этого суррогата не получала, я ловила ее завистливые взгляды, и мне было вдвойне неприятно. Наверное, можно сказать, что родители, ведя себя таким образом с одним из детей - «предъявляют соперницу»?
Били нас часто, как я считаю, ни за что. Ну, за шум в детской, когда сказали играть и не шуметь (но как могут дети играть молча?), а я стукнулась о шкаф и расплакалась. Врывается разъяренный папа и шлепает больно: меня за плач, а сестру за то, что, мол, «не уследила». Это называлось «справедливо», по-честному. Если наказывать - то обоих, невзирая на то, кто виноват и что сделано.
Помню, как меня задевала н е с п р а в е д л и в о с т ь. Я пронесла это слово сквозь все детство. Били меня и температурящую, за съеденный снежок в саду, ведь я такая гадина - посмела заболеть, а им со мной, постоянно болеющей, и так больничных не дают! Я чувствовала вину за их злого начальника и страх от побоев. И обычными были не шлепки по разу-два, а «избиения младенца» многократное, с швыряниями меня на диван и жуткой ненавистью, изливаемой потоками.
Помню, как мама стояла рядом и говорила: «Все, хватит, она уже уписалась». Т.е. это не было причитаниями: «О, НЕТ, хватит! Она УЖЕ ДАЖЕ уписалась! Перестань!». А так, расчетливо и прохладно: мол, доза есть, уписалась, значит, как говорится, «дошло». Писалась я при этих избиениях всегда. Я уж не знаю, чем могла не устраивать родителей - более покладистого ребенка я в округе не знала и до сих пор не могу представить…
Или они говорили: «А вот если бы не били…» Но нет. Не верю. Не били бы - могла бы раскрыть свой потенциал очень рано, а не испортить себе жизнь.
Теперь мне странно другое. Не помню, чтобы хоть раз после побоев мама пришла и утешила, пожалела. Сказала бы, что это было неправильно, жестоко, несправедливо, что они « перегнули палку». Смутно помню, как она деловито проверялась синюшность моей попы...
Мама часто говорила, как они со мной, вечно болеющей, намучились. И вообще, дети - это нечто тяжелое и жертвенное. Помню, она потрясала своей иссохшей грудью, и я ее очень жалела десятки своих лет - ведь она нас выкормила, красоту потеряла из-за этого!!! А уже будучи за 30, я смеялась, осознав, что кормила-то она меня 2 месяца!!! Сестру не больше того наверняка, но зато как гордо мама рассказывала, что вот некие мамаши оставляли детей в роддоме, а ее ставили в пример - ведь она приходила в детское, покормииить!
Знак свыше
В 12 лет я решила умереть. Взмолилась в душе, оглянулась кругом - мрак и беспросветность. И сказала себе, что так дальше нельзя, я не могу, пропадаю... Жить незачем. Сейчас бы это назвали медитацией, или прозрением, или молитвой, но то было пионерское детство, я даже к Высшему Разуму, не то что Господу, взывать не могла, получалось только вопить глухо в сердце.
Подумалось-привиделось мне, что в 20 с большим хвостом лет все наладится, я встречу нечто высшее, что держит этот мир, что я найду свой смысл жизни. Но я еще раз огляделась и сказала: «Я не могу. Я не доживу. Уж лучше сразу умереть!». И… дала некоему провидению д в а месяца, чтоб хоть какой-то намек на лучшее появился, а нет - так и нет, ухожу.
И вот через два месяца случилось. Вечером мама заглянула мне в глаза и сказала, что они грустные, не болею ли я? Посмотрела горло, вроде все в порядке. Сказала, чтоб завтра утром, если будет температура - оставалась дома. Я и осталась, не столкнувшись ни с кем - родители рано ушли на работу.
Дальше началось… Температура повышается, живот болит, меня рвет от запаха оладий из кухни. И становится все хуже и хуже. Думала уже спуститься к соседке, вызвать скорую, но как-то стыдно стало, неудобно тревожить, решила, потерплю.
Меня всегда терпеть учили, «никаких нюней и скулежа», если били, то я должна была вести себя тихо, а стоило разреветься или подвыть, пропустив плач сквозь сжатые губы - новый приступ гнева обеспечен. И даже зуб драли без заморозки (то ли не брало, то ли врач садюга), а я не пикнула, только слезы лила. Папа потом гордился.
В какой-то момент, когда я вставала на позыв рвоты, что-то словно оборвалось внутри - это лопнул аппендикс.
Мама пришла с работы - пощупала лоб, кашля нет, побежала на кухню готовить ужин. Папа пришел, посмотрел градусник, сел в той же комнате читать.
В общем, когда к ночи я теряла сознание и бредила, они очнулись. Стали вызывать «скорую». Не пошли к соседке (неудобно, видать, почти полночь), папа побежал в телефонную будку. Ближайшая - сломана, бежал к следующей на краю района, шло время.
«Скорая» приехала часа через два. По всем статьям я должна была умереть. Но операцию провели на высшем уровне. Несколько раз меня теряли, но делали все, что полагается, и сверх того. Хотя, как сказали, зашивали уже без всякой надежды. Совсем. Три дня я была без сознания. И три дня мои родители ездили в больницу говорить с врачами. Новости были неутешительные: «Сделали что могли, не приходит в себя, ждем, но надежды мало».
Ко мне постоянно водили целые делегации народа - студентиков, ординаторов, врачей и так далее. Всем рассказывали про мой случай и чудеса выживания... Все смущенно таращились. Однажды, помню, добрый доктор позволил себе оценку ситуации. Знаете, как в фильмах - он вопрос ординаторам: «Через сколько часов разлитой перитонит смертельно опасен?» И ему отвечают… Маленькую циферку. Он: «Во сколько раз превышен этот период?» И так далее.
В том числе, он дознавался о том, какие внешние признаки аппендицита и возможно ли их не заметить. И я уловила, что он себя остановил - мол, непрофессионально, эмоции включились. И свернул беседу, уведя в другое русло. Мне было и неприятно, что так сказали о родителях, а значит и обо мне (до чего же дети неотделимы от родителей и зависимы внутренне!), и одновременно смутно приятно от ощущения чего-то нового - чувства заботы, что за меня горой могут встать…
Кстати, надо будет спросить у матери, неужели к ним не приходили службы по делам семьи, а то и милиция - расследовать, все ли в порядке в нашей образцовой семье, раз ребенка привезли уже при смерти?..
При выписке мама приходила к врачу с цветами и конфетами, отловив его в коридоре. Я стояла в стороне, но помню, что ему это было как-то очень неприятно. Причем, кроме смущения честного человека была и явная личная неприязнь: мол, до чего довели дочь?.. Не знаю. Помню сильно скрываемое презрение.
«Веселые» игры с ножичком
Темнело зимой рано, мы возвращались с подругой из школы после второй смены. На перекрестке стоим, болтаем, вижу слева фары горящие, оглядываюсь с улыбкой на лице, болтаем дальше, но я слышу, что педаль газа водитель утопил. Оглядываюсь еще раз - мне в лицо бьет свет фар, машина резко тормозит, мужик выскакивает с вытянутыми руками, но… Промашка вышла - на метр проехал дальше, открыл и - мимо.
Подруга как завизжит! И как понесется! Я за ней. Так мы и неслись: она вопила во все горло, я следом, и дядька этот за мной. Но в темноте он потерял меня из виду и отстал. В общем, едва отдышались, и подруга заторопилась домой. Мне было страшно идти обратно - вдруг он там за углом поджидает?..
Мне даже в голову не пришло рассказывать своим родителям, что произошло. Во-первых, во мне, как в ответственном человеке, давно поселилось нежелание тревожить родителей «по пустякам». А во вторых, что тут рассказывать? И зачем?...
Почему было бессмысленно плакаться. Мама часто на мои жалобы отвечала со смешком или переводила тему. Я не понимала, почему так. Даже вот взрослая стала, по мелочи плачусь ей, а она хохочет, совсем так откровенно. Я говорю: «Мам, я болею, мне плохо, расстроилась представляешь, как?»… А она снова смеется, взахлеб даже!
Как-то раз на кухне были папа и мама, а я ножом порезалась. Плачу от боли и страха, родители журят, перевязывают мне палец, говоря что-то про «пустяковую царапину». Потом отрезают концы бинта и… режут мне руку добавочно! Я в ужасе, плачу с утроенной силой, а мама хохочет и перевязывает. Так меня в этих бинтованиях несколько раз порезали. В итоге уже вся кисть до запястья оказалась замотанной. Ох и смеху у мамы было…
А теперь мне думается, что надо тоже посмеяться. Ну, когда мама ноет и ноет, жалуется без конца, ушаты помоев выливает на меня о своей помойной жизни (прибедняться - ее все!) , да по десятому кругу одно и то же… А надо всего-то посмеяться и сказать: «Ма, ну прикольно! Расскажи еще, а я посмеюсь». Но я так не умею…
Насчет прибеднения, кстати. Помню, к концу моей начальной школы мама стала что-то странное делать. Надевала затертое пальто и берет постарее, и шла на родительское собрание. Мне было ужасно стыдно. Может, я видела фальшь? Но зачем она это делала? Может, там поборы денежные были, и она отмазывалась? А может, нашей якобы бедностью она оправдывала то, что не отдала меня в художку? Или ей просто нравилось строить из себя несчастную?..
Мама умела восторгнуться так, что вбивала комплекс и неуверенность чуть ли ни пожизненную. Например, стою я в прихожей, в школьной форме, в новых туфлях, а она, всплеснув руками: «Ах, какая хорошенькая, и ножки какие красивые! Немного кривенькие, как в детстве! Как я это обожаю, помню, ты маленькая бежишь ко мне, а ножки колесом, заплетаются…».
Я смущалась. Потому что точно знала, что ноги у меня ровные. Может, не модельные, но очень даже можно показать короткой юбкой. Но так как это говорила мама - я все же немало времени провела у зеркала, проверяя кривизну маминого восприятия. И эта фраза всплывала у меня не раз в жизни.
(Продолжение в следующем посте)